Дни сменялись днями и текли монотонной вереницей. Однажды вечером Кинг пришел в лагерный госпиталь в поисках Мастерса. Он нашел его на веранде одной из хижин. Тот лежал на вонючей кровати в полубессознательном состоянии, глаза его были прикованы к стене.

– Привет, Мастерс, – сказал Кинг, убедившись в том, что никто не подслушивает. – Как себя чувствуешь?

Мастерс смотрел на него, не узнавая.

– Чувствую себя?

– Конечно.

Прошла минута, прежде чем Мастерс пробормотал:

– Не знаю. – Струйка слюны сбежала по его подбородку.

Кинг вынул свою коробочку с табаком и наполнил им пустую табачную коробку, которая лежала на столе рядом с кроватью.

– Мастерс, – сказал Кинг. – Спасибо за то, что сообщил мне.

– Сообщил?

– Сообщил мне о том, что ты прочитал на куске газеты. Я только хотел поблагодарить тебя, дать тебе немного табака.

Мастерс напрягся, вспоминая.

– А...а! Нехорошо шпионить за приятелем. Дерьмо, полицейский шпик!

Потом он умер.

Подошел доктор Кеннеди и аккуратно натянул грубую простыню на голову Мастерса.

– Твой друг? – спросил он Кинга, его усталые глаза смотрели холодно из-под косматых бровей.

– В какой-то степени, полковник.

– Ему повезло, – заметил врач. – Сейчас он уже не чувствует боли.

– Это один из способов смотреть на вещи, сэр, – ответил Кинг вежливо. Он взял со стола табак и высыпал его снова в свою коробочку. Мастерсу он больше не понадобится. – От чего он умер?

– От отсутствия желания жить. – Доктор подавил зевок. Зубы его были грязными, волосы висели прямыми сальными прядями, а руки были розовыми и безукоризненно чистыми.

– Вы имеете в виду волю к жизни?

– Это один из способов смотреть на вещи. – Доктор сердито взглянул на Кинга. – Это единственное, от чего ты не сможешь умереть, не так ли?

– Черт возьми, нет, сэр.

– Что делает тебя таким непобедимым? – спросил доктор Кеннеди, ненавидя это огромное тело, которое излучало здоровье и силу.

– Я не понял вас, сэр.

– Почему с тобой все в порядке, а с остальными нет?

– Мне просто повезло, – сказал Кинг и собрался уходить. Но доктор ухватил его за рубашку.

– Это нельзя объяснить просто удачей. Нельзя. Может быть, ты дьявол, посланный, чтобы подвергнуть нас испытанию? Ты кровопийца, лжец и вор...

– Послушайте, вы. Я никогда ничего не крал и никого не обманывал в своей жизни, так что увольте!

– Тогда скажи мне, как это у тебя получается? Как? Это все, что я хочу знать. Разве ты не понимаешь? Ты являешься ответом для всех нас. Ты либо добро, либо зло, и я хочу понять, что ты есть.

– Вы сошли с ума, – сказал Кинг, вырывая руку.

– Ты можешь помочь нам...

– Помогите себе сами. Я забочусь о себе. Вы позаботьтесь о себе. – Кинг заметил, как белый халат доктора Кеннеди болтался на его тощей груди. – Вот, – сказал он, давая ему остаток пачки «Куа». – Покурите. Это хорошо успокаивает нервы, сэр. – Он повернулся на каблуках и крупным шагом зашагал на улицу. Он ненавидел госпитали. Он ненавидел вонь, болезни и беспомощность докторов.

Кинг презирал слабость. Этот доктор, подумал он, припадочный какой-то, сукин сын. Этот псих долго не протянет. Как и Мастерс, бедолага! Хотя, может быть, все-таки он не был бедолагой – он был Мастерсом, но он был слабым и поэтому ни к черту не годился. Мир – это джунгли, выживают сильнейшие, слабые умирают. Либо ты, либо кто-то другой. Это было справедливо. Иного пути нет.

Доктор Кеннеди уставился на сигареты, благословляя свою удачу. Он закурил одну. Все его тело впитывало сладость никотина. Потом он прошел в палатку к Джонни Карстерсу, кавалеру ордена «За безупречную службу», капитану 1-го танкового полка, который был почти трупом.

– Держи, – сказал он, давая ему сигарету.

– А вы-то как, доктор Кеннеди?

– Я не курю, никогда не курил.

– Счастливчик. – Джонни закашлялся от дыма и вместе с мокротой отхаркнул немного крови. От кашля сжался его кишечник, отчего струёй изверглась кровавая жидкость, так как мышцы заднего прохода давно ослабли.

– Док, – сказал Джонни, – пожалуйста, наденьте на меня ботинки. Я должен встать.

Старый доктор поискал ботинки. Разглядеть что-либо было трудно, потому что ночник в палате был тускл и тщательно затемнен.

– Нет здесь никаких ботинок, – сказал он, глядя близоруко на Джонни, который сел на край кровати.

– Ох! Ну тут уж ничего не поделаешь.

– Какие они были?

Слезы тоненькой ниточкой потекли из глаз Джонни.

– Я берег эти ботинки. В них я всю жизнь проходил. Единственное, что у меня осталось.

– Хочешь еще сигарету?

– Докуриваю, спасибо.

Джонни снова лег на свою изгаженную постель.

– Жалко мне ботинок, – сказал он.

Доктор Кеннеди вздохнул, снял свои ботинки без шнурков и надел на ноги Джонни.

– У меня есть еще пара, – соврал он, стоя босиком. Спина его болела.

Джонни пошевелил пальцами ног, наслаждаясь ощущением грубой кожи. Он сделал попытку взглянуть на них, но это оказалось непосильным для него.

– Я умираю, – сказал он.

– Да, – ответил врач. Было время – да было ли оно когда-нибудь? – когда он был обязан соблюдать правила поведения врача у постели умирающего. Сейчас в этом не было смысла.

– Довольно бессмысленно, не правда ли, док? Двадцать два года – и ничего. Из небытия в небытие.

Дуновение ветерка принесло в палату надежду на скорое наступление рассвета.

– Спасибо за то, что одолжили мне ботинки, – сказал Джонни. – Это то, что я всегда сам себе обещал. У мужчины должны быть ботинки.

Он умер.

Доктор Кеннеди снял ботинки с Джонни и обулся.

– Санитар, – крикнул он, увидев одного из них на веранде.

– Слушаю, сэр, – жизнерадостно сказал Стивен, подходя к врачу и держа в левой руке бадью с испражнениями.

– Пришлите похоронную команду забрать еще одного. Ах да, вы можете занять место сержанта Мастерса.

– У меня просто рук на все не хватит, полковник, – возразил Стивен, ставя на пол бадью. – Я должен принести три судна для коек десятой, двадцать третьей и сорок седьмой. А бедному полковнику Хаттону так неудобно. Я только было собрался сменить ему повязки. – Стивен посмотрел на кровать и покачал головой. – Ничего, кроме покойников...

– Такова работа, Стивен. По крайней мере мы можем похоронить их. И чем скорее, тем лучше.

– Я тоже так думаю. Бедные ребята. – Стивен вздохнул и изящно промокнул пот на лбу чистым носовым платком. Потом положил платок в карман белого медицинского комбинезона, подхватил бадью, слегка покачнулся под ее весом и вышел.

Доктор Кеннеди презирал его, презирал его жирные черные волосы, его выбритые подмышки и выбритые ноги. В то же время он не мог винить его. Гомосексуализм был способом выжить. Мужчины дрались из-за Стивена, делились с ним пайками, угощали сигаретами, делали все, лишь бы временно попользоваться его телом. А что же, задавал сам себе вопрос доктор, такого отвратительного в этом? Когда вы думаете о «нормальной половой жизни», клинически это так же отвратительно.

Жесткой рукой он рассеянно почесал мошонку, потому что зуд сегодня был нестерпим. Он непроизвольно коснулся своего полового органа. Он был бесчувственный. Дряблый.

Доктор вспомнил, что уже несколько месяцев у него не было эрекции. Это только из-за плохого питания. Не надо волноваться. Мы выйдем отсюда, будем нормально питаться, все станет на свои места. Мужчина в сорок три года все еще мужчина.

Вернулся Стивен с похоронной командой. Тело положили на носилки и унесли. Стивен поменял единственную простыню. Тут же внесли другие носилки и помогли новому больному лечь на кровать.

Доктор Кеннеди автоматически пощупал его пульс.

– Завтра начнется приступ, – сказал он. – Это просто малярия.

– Да, доктор. – Стивен бодро взглянул на врача. – Дать ему хинина?

– Конечно, дать хинина!

– Простите, полковник, – едко сказал Стивен, вскидывая голову. – Я всего лишь задавал вопрос. Полагается, что только врачи уполномочены назначать лекарства.

– Ну, так дайте ему хинина и ради Бога, Стивен, перестаньте притворяться проклятой бабой.

– Как! – Браслеты Стивена звякнули, когда он задрал нос и повернулся спиной к больному. – Довольно несправедливо бросаться на человека, доктор Кеннеди, когда он старается сделать лучше.

Доктор Кеннеди обругал бы Стивена, но в этот момент в палату вошел доктор Прудомм.

– Добрый вечер, полковник.

– А, привет. – Доктор Кеннеди благодарно повернулся к нему, понимая, что было бы глупостью ругаться со Стивеном. – Все в порядке?

– Да. Можно вас на минутку?

– Конечно.

Прудомм был маленьким, спокойным человеком с куриной грудью, руки его были покрыты пятнами – следами многолетней работы с химикатами. Голос у него был серьезный и спокойный.

– Завтра две операции по поводу аппендицита. Одного только что притащили в пункт первой помощи.

– Ладно. Я осмотрю их перед тем, как уходить.

– Хотите оперировать? – Прудомм посмотрел в дальний конец палаты, где Стивен держал таз перед больным, которого рвало.

– Да. Дайте мне чем-нибудь заняться, – сказал Кеннеди. Он пристально всмотрелся в темный угол. При тусклом свете затененной лампы хорошо видны были длинные изящные ноги Стивена и изгиб его ягодиц, выделяющихся под облегающими шортами.

Чувствуя на себе их пристальные взгляды, Стивен посмотрел в их сторону и улыбнулся.

– Добрый вечер, доктор Прудомм.

– Привет, Стивен, – ласково сказал Прудомм.

К своему ужасу доктор Кеннеди увидел, что Прудомм все еще смотрит на Стивена.

Прудомм повернулся к Кеннеди, заметив его потрясение и отвращение.

– Ах да, кстати, я закончил вскрытие человека, которого нашли в выгребной яме. Смерть наступила от удушья, – добавил он.

– Если вы находите сначала голову человека на полпути до дна ямы, то более чем ясно, что смерть наступила от удушья.

– Верно, доктор, – легко согласился Прудомм. – Я указал в свидетельстве о смерти: самоубийство из-за нарушения душевного равновесия.

– Тело опознано?

– О да. Сегодня днем. Он был австралийцем. Пленного звали Гёбл.

Доктор Кеннеди потер лицо.

– Я бы не расстался с жизнью таким образом. Ужасно.

Прудомм кивнул, и его взгляд переключился на Стивена.

– Я вполне согласен. Его, конечно, могли бросить в яму.

– Нашли какие-нибудь насильственные признаки на теле?

– Никаких.

Доктор Кеннеди постарался заставить себя не обращать внимания на то, как Прудомм смотрит на Стивена.

– Убийство это или самоубийство, способ ужасен. Ужасен! Думаю, что мы никогда не узнаем, как было дело.

– Сегодня днем, как только человек был опознан, было короткое расследование. Доказано, что несколько дней тому назад его поймали на воровстве пайков, причитающихся какой-то хижине.

– О! Понятно.

– Как бы там ни было, я хочу сказать, что он заслужил это, не так ли?

– Думаю, что да. – Доктору Кеннеди хотелось продолжить этот разговор: ему было одиноко, но он видел, что Прудомм интересуется только Стивеном.

– Ну, – сказал он, – я лучше пойду с обходом. Хотите присоединиться?

– Благодарю, но я должен подготовить больных к операции.

Выходя из палаты, доктор Кеннеди краем глаза заметил, как Стивен легко коснулся Прудомма, проходя мимо, а тот ответил незаметной лаской. Он услышал смешок Стивена и увидел, как тот открыто ответил на эту ласку.

Их бесстыдство потрясло доктора. Он знал, что должен вернуться в палату и приказать им разойтись, и отдать их под трибунал. Но он слишком устал, поэтому просто прошел в дальний конец веранды.

Воздух был спокоен, ночь темна и беззвучна, луна как гигантская дуговая лампа свисала с небесных стропил. Люди все еще ходили по тропинке, но все были молчаливы. Все ждало наступления рассвета.

Кеннеди посмотрел вверх, на звезды, пытаясь прочесть в них ответ на свой постоянный вопрос. Когда же, о Боже, наступит конец этому кошмару?

Но ответа не было.

Питер Марлоу сидел в офицерском нужнике, наслаждаясь красотой неверного рассвета и удовлетворительной работой кишечника. Первое было делом обычным, второе – редким.

Он всегда занимал задний ряд, когда входил в уборную. Во-первых, по-прежнему ненавидел облегчаться на людях, а во-вторых, не переносил чужого присутствия за своей спиной, а кроме того, наблюдать за другими было развлечением.

Выгребные ямы были двадцать пять футов глубиной, два фута в диаметре и удалены друг от друга на расстоянии шести футов. Двадцать рядов, спускающихся по склону, по тридцать штук в ряд. Каждое очко оборудовано деревянной крышкой и подвижной заслонкой.

В центре стояло единственное деревянное сиденье. Обычное очко. Этим преимуществом пользовались полковники. Остальным приходилось сидеть на корточках, по-туземному, поставив ноги по обеим сторонам дыры. Не было предусмотрено никаких ограждений – вся уборная была открыта небу и лагерю.

На сиденье в одиноком величии восседал полковник Семсен. Он был гол, не считая изношенной до лохмотьев широкополой шляпы. Он всегда носил эту шляпу, что было его причудой. Он снимал ее, когда брил голову, или массировал ее, или втирал кокосовое масло или какую-то непонятную мазь для восстановления волос. Он подцепил неизвестное заболевание, и все его волосы на голове выпали в один день – брови и ресницы тоже. Остальная часть тела была покрыта шерстью, как у обезьяны.

Мужчины расселись по нужнику на максимальном удалении друг от друга. Каждый принес флягу с водой. Каждый отмахивался от постоянно роящихся мух.

Питер Марлоу снова сказал сам себе, что сидящий на корточках обнаженный облегчающийся мужчина – самое отвратительное в мире зрелище, может быть, самое душераздирающее.

Поскольку день только наступил, поднимался легкий туман, золотые лучики разбегались по бархатному небу. Земля была влажной из-за прошедших прошлой ночью дождей, ветерок ласкал прохладой, он принес запах морской соли и красного жасмина.

«Да, – довольно подумал Питер Марлоу, – день будет хорошим».

Закончив, он наклонил флягу, по-прежнему сидя на корточках, и смыл остатки кала, ловко работая пальцами левой руки. Всегда только левой. Правая рука служила для еды. У туземцев нет слов, обозначающих левую или правую руку, только рука для кала и рука для еды. Все пленные пользовались водой, потому что бумага, любой клочок бумаги был ценностью. Все пленные, за исключением Кинга. У него была настоящая туалетная бумага. Он дал кусок Питеру Марлоу, и тот поделил ее в своей группе, потому что она великолепно подходила для самокруток.

Питер Марлоу встал, снова подпоясал свой саронг и пошел в хижину, предвкушая завтрак. На завтрак, как всегда, будет рисовая каша и слабый чай, но сегодня у группы был еще и кокосовый орех – еще один подарок Кинга.

За те немногие дни, прошедшие после знакомства с Кингом, они стали большими друзьями. Узы дружбы частично поддерживались едой, частично табаком, частично помощью – Кинг за два дня вылечил сальварсаном тропические язвы на лодыжках Мака, а они гноились в течение двух лет. Питер Марлоу знал также, что, хотя трое из них доброжелательно относились к благосостоянию и помощи Кинга, их приязнь к нему была в основном вызвана самим Кингом. Когда вы находились с ним рядом, он излучал силу и уверенность. Все начинали чувствовать себя лучше и сами становились сильнее, казалось, что вы черпали силу из магии, исходившей от него.

– Он чародей! – непроизвольно сказал вслух Питер Марлоу.

Когда он вошел, большинство офицеров в хижине номер шестнадцать еще спали или лежали на койках, дожидаясь завтрака. Он вытащил из-под подушки кокосовый орех, взял скребок и большой малайский нож – мачете. Потом вышел и сел на скамейку. Ловкий удар мачете расколол орех на две совершенно равные половинки. Он слил молоко в котелок и начал осторожно выскребать одну половинку ореха. Кусочки белой мякоти посыпались в молоко.

Вторую половинку ореха он вычистил в отдельную посудину, сложил мякоть в кусок москитной сетки и осторожно выжал в чашку густой сладкий сок. Сегодня была очередь Мака добавлять сок в кашу на завтрак.

Питер Марлоу подумал о том, какая замечательная еда-остаток от кокоса. Богат протеином и совершенно безвкусен. Однако положи в него зубчик чеснока, и он становится весь прочесноченным, четверть сардины, и он весь как бы становился сардиной, а его оболочка придаст аромат многим чашкам с рисом.

Неожиданно почувствовал, что ему безумно хочется съесть орех. Он был так голоден, что не услышал подходящих охранников. Он не чувствовал их присутствия до тех пор, пока они с угрожающим видом не встали в дверях хижины и все пленные поднялись.

Слова Иошима, японского офицера, разорвали тишину.

– В этой хижине есть приемник.