ТРУДНЫЙ ВЫБОР

В 1966 году Бруно Брайан закончил с отличием экономический факультет университета Беркли, и в тот же год произошло событие, круто изменившее всю его жизнь.

– Я горжусь тобой, сынок, – поздравил его Филип, крепко пожав ему руку и энергично хлопнув по плечу. Он заметно постарел и сдал, глубокие морщины избороздили его лицо, отмечая работу времени.

– Ну, теперь проси чего захочешь, – сказала Мэри-Джейн. Она смотрела на поразительно красивого юношу как на сына, о котором всегда мечтала, но которого так и не смогла родить.

– Отпразднуем в китайском ресторане? – предложил отец, гордившийся успехами сына как своими собственными.

Бруно предпочел бы гораздо более скромный вариант: бутерброд с кружкой пива в университетском кафе самообслуживания и прогулку на живописном трамвайчике от Маркет-стрит до Рыбачьей гавани.

– Ладно, папа. – Он далеко не всегда разделял желания и решения отца, но предпочел не спорить, чтобы не вызвать перепалки, и сделал вид, что в восторге от предложения Филипа.

Дон Тейлор, шофер Брайанов, заметно потяжелевший с годами благодаря вкусной стряпне Хуаниты, терпеливо ждал у машины, готовый распахнуть дверцы.

– Я был уверен, что сумею тебе угодить, – подмигнул Филип.

Они миновали итальянский квартал, проехали в ворота под пагодой и оказались в Чайна-тауне.

– А почему твой арабский друг не поехал с нами? – спросил Филип.

– Кажется, у него свидание, – поспешно ответил Бруно. Это была ложь во спасение, чтобы избежать излишних расспросов. Скажи он, что Юсеф и Кало поехали навестить дядю Джорджа, отец пришел бы в ярость.

– Ты тоже не промах, как я слыхала, – вступила в разговор Мэри-Джейн.

Глаза Филипа загорелись гордостью:

– Говорят, девушки рвут с тебя одежки на ходу. – Успехи сына на любовном фронте он тоже принимал близко к сердцу.

– Преувеличивают, – скромно потупился молодой человек, еще не разучившийся краснеть. Индекс его популярности, и без того высокий, подскочил до звезд с тех пор, как он стал центральным нападающим в университетской футбольной команде. После победы над командой Стэнфордского университета в Пало-Альто девушки нарекли его «мистером Беркли».

– И как ты еще находишь время для занятий? – спросила Мэри-Джейн с несвойственным ей лукавством. Теперь это была кроткая дама средних лет, безуспешно боровшаяся с возрастом при помощи косметических масок.

– На все есть свои приемы, – в тон ей ответил Бруно.

– Достойный представитель рода Брайанов, – горделиво заявил Филип. – Брайаны умеют делать несколько дел одновременно. – В этот торжественный день он не считал за грех немного прихвастнуть.

Они пообедали в «Тао-Тао», знаменитом китайском ресторане, украшенном разноцветными бумажными фонариками, лампами под шелковыми абажурами с бахромой и расписными лакированными экранами в черно-красно-золотых тонах.

Бруно пришлось отведать свинины с привкусом карамели, утки по-пекински, ласточкиных гнезд и акульих плавников в огнедышащем соусе. Он отказался от чудовищной рыбы, похожей на ихтиозавра, и отвратительного соевого сыра.

– Я считаю, что нет ничего лучше старинной китайской кухни, – удовлетворенно заметил Филип. – Ну, что теперь? – добавил он, осушив вторую рюмку крепчайшего ликера, слегка отдающего сивухой.

– В каком смысле? – спросил Бруно.

– Что ты собираешься делать? – Услужливый официант тем временем вновь наполнил ликером рюмку мистера Брайана. – Какие у тебя планы?

– Я хотел бы немного передохнуть, – ответил Бруно, не уточняя, имеет ли он в виду все новые и новые китайские лакомства, которые метрдотель «Тао-Тао» продолжал направлять к их столу, или намекает на более или менее долгие каникулы.

– По-моему, тебе совершенно необходимо отдохнуть и набраться сил, – воскликнул Филип. – Ты это заслужил. У тебя усталый вид.

Он даже встревожился по этому поводу, но тут же приписал круги под глазами сына его любовным похождениям.

– Ты не даешь ему вздохнуть со своими расспросами, – вступилась за Бруно Мэри-Джейн.

– Мэри-Джейн права, – согласился отец, – вы оба должны меня извинить за мою словоохотливость. Не каждый день сын заканчивает Беркли с отличием. – Он был вне себя от радости.

Однако и на сей раз взгляды отца и сына на будущее диаметрально разошлись. Молодому человеку требовалось время на размышление, он хотел поговорить с одним своим старым профессором, который с поэтической достоверностью рассказывал о временах своего приезда в Беркли, когда на зеленых холмах еще паслись мустанги, а в воздухе разносился звон с колокольни старой церкви, построенной по образцу венецианского собора Сан-Марко. Бруно питал глубокое уважение к старику, сумевшему найти общий язык с рассерженной молодежью 60-х. В эти годы университет Беркли превратился в арену первого бурного студенческого выступления, ставшего детонатором молодежной революции, которой через два года предстояло прокатиться по университетам Америки и Европы.

– У тебя будут первоклассные каникулы, мы отправим тебя в круиз вокруг света, – продолжал тем временем Филип. Его глаза и щеки пылали от съеденного и выпитого.

Мысль о бесцельном путешествии не показалась Бруно привлекательной.

– Я подумаю, папа, – ответил он уклончиво, его лицо затуманилось.

Мир неумолимо менялся, исчезали последние иллюзии; был убит президент Кеннеди (Филип видел в этом событии не только темные стороны), бушевали расовые волнения, разгоралась война во Вьетнаме, ставшая подлинной трагедией для сотен тысяч американских семей.

Молодежь отстаивала свое право жить и думать по-новому.

– Мы это обсудим на днях, – примирительно сказал Филип. – О'кей?

– Пусть будет, как ты хочешь, – сдался Бруно. Пропасть между поколениями была глубже, чем он мог себе представить.

– Выпьем за твое будущее, – воскликнул Филип, поднимая рюмку, – за будущее империи Брайанов!

Репортер, сидевший за соседним столиком, навострил уши: «Семейство Брайан в полном составе, – думал он. – Не хватает только сенатора Джорджа. Говорят, между братьями пробежала кошка, они видятся только на заседаниях совета директоров».

– За будущего президента «Брайан корпорейшн», – провозгласил Филип.

Бруно поставил бокал на стол, на его лице читалась непреклонная решимость неповиновения.

– У корпорации уже есть президент, – решительно возразил он, – и, насколько мне известно, он пребывает в добром здравии.

– Ну, разумеется, – улыбнулся Филип, – тебе придется пройти производственную практику. Но через несколько лет ты возглавишь нашу экономическую империю.

– Мне жаль тебя разочаровывать, отец. – Ему очень хотелось избежать неприятного спора, тихо и мирно уехать к дяде Джорджу, где его ждали Юсеф и его крестный отец Кало.

– Нет, сынок, – упорствовал Филип, – ты наследник Брайанов, и все, что у нас есть, принадлежит тебе.

Мэри-Джейн подумала о Кало, взглянула на Бруно и мысленно сделала свои выводы, продолжая, однако, добросовестно играть роль стороннего наблюдателя.

– Мне еще предстоит завоевать то, что мне принадлежит. – Тон Бруно был жестким и непримиримым.

– Мне нравится твоя самостоятельность, сынок, – одобрительно улыбнулся Филип. – У тебя есть характер, и это делает тебе честь. Но пока, – добавил он с грубоватой нежностью, – тебе надо хорошенько отдохнуть. А когда вернешься, займешь место в кабинете рядом с моим. Думаю, я смогу многое тебе передать. – Впервые он не сказал «многому научить».

Несколько мгновений Бруно колебался.

– Я никогда не стану вице-президентом или президентом и не займу никакого другого поста в твоей компании. – Это было продуманное и окончательное решение.

– Я правильно тебя понял? – Филип побледнел, потом вновь угрожающе побагровел, поводя глазами из стороны в сторону в поисках подтверждения только что услышанному.

Репортер, старый газетный волк, горько сожалел, что в эту минуту рядом с ним нет фотографа. Он мог бы, конечно, сбегать позвонить в редакцию, но ситуация готова была разрешиться с минуты на минуту, и тогда он потерял бы драгоценную информацию, сенсацию, о которой всем газетам, кроме тех, что издавались на деньги Брайанов, предстояло раструбить по всему свету.

– Ты все прекрасно понял, папа, – еще раз подтвердил Бруно. – Мне не по душе должность хозяйского сына.

До Филипа впервые дошло, что из системы трансмиссии, связывающей одно поколение с другим, должно быть, выпала какая-то шестерня.

– Это, конечно, Джордж, проклятый кретин, забивает тебе голову всяким вздором! – Его лицо побледнело, голос звенел от ярости.

– Дядя Джордж здесь ни при чем. – Бруно говорил правду, сенатор никогда не пытался в ту или иную сторону повлиять на решения племянника.

– Ты хотел бы стать виноделом? – презрительно осведомился Филип, имея в виду виноградники Нейпа-Вэлли.

– Эта работа меня не интересует, – решительно ответил Бруно.

– Значит, ты хочешь последовать его примеру и заняться политикой, – злобно прошипел Филип. – Только учти, времена Кеннеди прошли. И слава богу.

Бруно вспомнил один из лозунгов предвыборной кампании: «Мы добьемся мира, который нужен нам», но решил не вступать в спор с отцом, имевшим свое твердое и не во всем ошибочное мнение о «новых левых» и витийствующих меньшинствах.

– Мне ничего не нужно от тебя, папа. – Нелегко было отстаивать свои убеждения.

Филип вспомнил знаменитую фразу Тома Хейдена, председателя ассоциации «Студенты за демократическое общество»: «Борьба идет уже не между хозяином и работником, а между капиталистом и его сыном, не желающим унаследовать отцовское дело». Он процитировал ее Бруно.

– В этом смысл твоего отказа? – допытывался Филипп.

– Трудно прийти к пониманию, – не смутился Бруно, – если говорить на разных языках, рассуждать на основе противоположных принципов и не иметь уважения к чужому мнению.

– Я тебе предлагаю империю на серебряном блюде, – Филип рассуждал с нетерпимостью фаворита, которому навязывает инициативу какой-то аутсайдер, – а ты морочишь мне голову своими утопиями. Чего ты в конце концов добиваешься?

– Ничего, – холодно ответил Бруно. – Совершенно ничего.

Филип вытер лоб салфеткой. Опять он чувствовал себя преданным своим единственным сыном.

– «Ничего» – дурацкое слово! – вскричал он в сердцах. – Человек не может ничего не желать от жизни.

– Я ничего не хочу от тебя, папа, а это другое дело. – Бруно говорил спокойно, чтобы дать отцу понять, что не возмущение и не ненависть движут им. – Я кое-чего жду от жизни, но хочу добиться этого сам.

– Это законное желание, – осмелилась подать голос Мэри-Джейн.

Филип смерил ее презрительным взглядом. Он вдруг как будто еще больше постарел.

– Как ты можешь утверждать подобный вздор, когда в жизни еще пальцем о палец не ударил, если не считать учебы?

– Это не совсем так, – поправил его Бруно. – Наследство баронов Монреале приносит хороший доход, особенно благодаря заслугам Кало, хотя я тоже принимаю участие в управлении имением.

Опять и опять в самые трудные минуты жизни Филипа настигал все тот же кошмар: этот проклятый остров, это имя, ставшее для него источником терзаний, весь этот никчемный, вырождающийся мир, который ему хотелось уничтожить, растоптать, стереть с лица земли.

– Сицилия! Монреале! – сплюнул он с презрением. – Призраки, сказки для детишек. Мой единственный сын одержим бесплодной иллюзией. Да чего стоит состояние Монреале в сравнении с богатством Брайанов?

– Я верю в эту иллюзию, – со спокойной улыбкой возразил Бруно.

– Ты можешь себе это позволить, – саркастически фыркнул Филип. – Ты же не воевал, ты жил на всем готовеньком. Как сыр в масле катался.

– Вот и пора мне выбираться из золотой клетки.

Он мог бы рассказать, что ему пришлось пережить, когда умерла его мать, раскрыть тайну гибели деда, убитого у него на глазах, но сумел сдержаться, сохранив молчание и невозмутимость.

– Подумай хорошенько, – угрожающе заговорил Филип. – Наше состояние – плод трудов пяти поколений. И вот теперь ты отказываешься взять ответственность на себя. Это недостойное поведение.

– Мне очень жаль, папа, – ответил Бруно, поднимаясь из-за стола. – Уже довольно поздно, и, мне кажется, нет смысла продолжать спор, который ни к чему не приведет. Ты хочешь, чтобы я стартовал с пьедестала, построенного пятью поколениями Брайанов, я же хочу начать с нуля. Я уважаю твое мнение, хотя и не разделяю его, но надеюсь, что в один прекрасный день ты сумеешь меня понять.

Филип тоже встал.

– Хорошо, сынок. Это твое последнее слово? – спросил он.

– Это мое последнее слово.

– Я не одобряю твоего выбора, – подытожил Филип, – но мне придется принять его к сведению. Знай, однако, что с этой минуты ты больше не являешься членом семьи Брайан. – Его голос был пронизан горечью и гневом. – Что бы ни случилось, не проси у меня помощи. От меня ты больше ничего не получишь.

– Мне очень жаль, папа. – Бруно протянул руку, но Филип отвернулся, чтобы ее не видеть.

Мэри-Джейн обняла его.

– Опомнись, Бруно, подумай хорошенько, – прошептала она ему на ухо. – Я помогу вам помириться.

– Ты очень добра, Мэри-Джейн, – он поцеловал ее в обе щеки и ушел.

Репортер бросился к ближайшему телефону и с ходу продиктовал историю о полном разрыве отношений между отцом и сыном в семье Брайан. На следующий день сенсационное известие фигурировало на видном месте в разделах экономической и светской хроники.