РОЗЫ ДЛЯ ПРОФЕССИОНАЛА

Деловитая секретарша, ведущая прием членов клуба, приветствовала его ослепительной улыбкой, приберегаемой лишь для особых клиентов. А Йоганн Кофлер среди лучших клиентов числился под номером первым. О раздаваемых им чаевых и подарках ходили легенды, равно как о его fair play и удивительной скромности. Он был настоящим джентльменом, и хорошенькие секретарши, мечтавшие узнать, до каких пределов простирается его щедрость, могли бы пожелать ему только чуточку больше предприимчивости.

Йоганн Кофлер проводил в спортивном зале все утро: с восьми до девяти – гимнастика, с девяти до десяти – плавание, перерыв на десять минут, затем дзюдо и карате. С одиннадцати до полудня – сауна, массаж и отдых. В двенадцать тридцать – легкий вегетарианский завтрак. И так пять дней в неделю.

В цюрихском спортивном клубе, оборудованном наисовременнейшими снарядами, в обстановке повышенной комфортности накачивали мускулатуру мужчины и женщины всех возрастов, объединенные одним общим признаком: наличием больших денег. Йоганн Кофлер посещал его вот уже десять лет, с тех самых пор, как покинул родной Инсбрук и поселился в крупнейшем из городов Швейцарии.

Ему было двадцать восемь лет, рост – метр девяносто, но никто не смог бы назвать его красавцем: в его внешности было что-то неуловимое, нарушавшее общую гармонию. Несмотря на высокий рост и удлиненные пропорции тела, он больше всего напоминал большую морскую черепаху. Общее впечатление, производимое им, умещалось в слове «мешковатость». Все у него было каким-то обвисшим: глаза, нос, плечи, походка. Тем не менее он был превосходным спортсменом. Ему замечательно подходило определение, придуманное для шершня: «Противоречит всем законам аэродинамики, но все-таки летает». Его тело было живым оскорблением всех законов гармонии, но функционировало с безупречностью спортивного снаряда. Только в пристальном взгляде небольших голубых глаз сквозила необычайная жизненная сила.

Он поднялся на лифте, соединявшем подземные помещения с вестибюлем, и вышел на улицу. Стремительно преодолел под августовским солнцем расстояние, отделявшее его от стоянки машин. Пот катился по лицу градом, особенно из-за того, что на голове у него был парик. Он вынул из кармана мешковатых спортивных брюк носовой платок и прижал его ко лбу, стараясь не сдвинуть с места чуб волосяной накладки.

Навстречу ему попались две молоденькие секретарши, возвращавшиеся на работу после обеденного перерыва. Одна из девушек тихо сказала другой: «Снял бы он этот лишний скальп, меньше бы потел».

Он сел за руль красного «Рено» и выехал на дорогу, ведущую к холмам.

Его квартира была расположена в четырехэтажном особняке, составлявшем часть роскошного жилого комплекса. Он прошел мимо почтительно поклонившегося швейцара.

– Ваша почта, герр Кофлер, – сказал привратник, протягивая жильцу газеты и пачку писем. Это были в основном рекламные объявления. Один конверт с маркой и штемпелем из Санта-Моники, штат Калифорния, привлек его внимание. Он прочел письмо с жадным интересом. Директор ботанического сада приглашал его на симпозиум, назначенный на май 1983 года.

Было два часа дня. В квартире, обставленной скромно и по-деловому, царил приятный полумрак. Кондиционер работал отлично. Иоганн опустился на диван и принялся изучать объявления в «Бильд-цайтунг» в полной уверенности, что и на этот раз не найдет того, что ищет, однако ошибся. Одно из газетных объявлений гласило: «Пропал белый сеттер, южная зона, берег озера, пятница, девять часов вечера».

Йоганн вскочил, будто подброшенный пружиной: эти одиннадцать слов были кодом и означали для него резкую перемену всех его планов.

Он вышел из дома, вновь сел за руль и вскоре остановил машину перед павильоном на каменном фундаменте, представлявшем собой современную конструкцию из стекла и стали. Это была огромная теплица, оборудованная по последнему слову техники. Словом, это была его теплица.

Пробираясь сквозь благоухающие цветочные джунгли, ему навстречу вышел седенький и лысоватый старичок.

– Вы сегодня рано, герр Кофлер, – улыбаясь, заметил он.

– Я завтра уезжаю, – предупредил его Йоганн. – Пришел пораньше, чтобы подольше побыть с ними, – добавил он, указывая на цветы.

Старичок, у которого поверх рубашки и брюк был надет фартук с нагрудником, заметил:

– Им будет вас очень не хватать.

– Мне тоже будет их не хватать, – ответил Йоганн, словно говорил о жене и детях. – Особенно моей Йоганны. – Он приблизился к розовому кусту с цветами насыщенного желтого цвета, на сгибах переходящего в оранжевый с красноватыми прожилками.

– Я, с вашего позволения, вернусь к работе, – сказал садовник, удаляясь чуть ли не на цыпочках, как будто не хотел мешать прощанию влюбленных перед разлукой.

Йоганн нежно провел кончиками пальцев по тугим лепесткам цветущей розы и почувствовал, как по всему телу растекается блаженная истома, как учащенно начинает биться сердце. Его пронзила острая боль в паху, растворившаяся в ощущении невыразимого наслаждения, прилив крови заставил член напрячься, пока он вдыхал чувственный аромат розы.

– Я люблю тебя, прекрасное создание, – прошептал он прерывающимся от волнения голосом, обращаясь к ней, как к нежнейшей возлюбленной.

Йоганна была его творением, плодом многолетних прививок, кропотливого и неустанного труда, искусственного опыления сотен экземпляров после тщательного изучения под микроскопом. Он проделал эту работу с терпением и любовью. Йоганна дарила ему те радости, в которых всегда отказывали женщины, поэтому он их презирал. Всех, начиная с Эрики, одноклассницы в гимназии, которая смеялась над ним за его неуклюжесть, за то, что он был слишком длинный, слишком тощий и прыщавый.

– Все женщины лгуньи, интриганки, шлюхи, – шептал он Йоганне, а она отвечала ему своим волнующим ароматом.

Цветы его никогда не предавали, в отличие от женщин, в отличие от матери, отказавшейся от него, в отличие от отца, обрекшего его на беспросветно-серое существование.

Имя Йоганны, названной в его честь, было золотыми буквами вписано в историю цветоводства. Они с Йоганной выиграли два конкурса по гибридам роз. Это было великое завершение его труда, снискавшего ему всеобщее признание. Его мать жила в убогой нищете с продавцом парфюмерии, с которым когда-то сбежала, его отец умер от злоупотребления спиртным в их старом, заложенном и перезаложенном доме в Инсбруке.

– Я должен уехать, – он ласкал упругие бархатистые лепестки, стараясь заглушить боль расставания. – Клянусь тебе, я не забуду тебя ни на минуту. Все мои мысли будут посвящены тебе. Вернусь, как только закончу работу. Старый Ганс позаботится о тебе, пока я буду далеко. А потом я тебе все расскажу. Ты же знаешь, у меня нет от тебя секретов. До свидания, Йоганна.

Старый Ганс хорошо знал хозяина, привык к его бесконечным разговорам с Йоганной, к его поразительному умению общаться с цветами, как с разумными существами. Он даже выслушал с превеликим вниманием, когда тот пытался его убедить, что разговаривать с цветами полезно, потому что цветы умеют слушать и впитывают слова, действующие на них как живительный бальзам. Он сам испробовал этот метод и убедился по результатам, что его можно рекомендовать в качестве действенного. Поэтому его ничуть не удивило, когда Йоганн смонтировал в теплице стереофоническую музыкальную установку. Ему самому нравилась хорошая музыка, и он охотно слушал Бетховена, Вивальди или Моцарта. Может, хозяин и преувеличивал, утверждая, что музыка идет на пользу цветам, но она уж точно не причиняла им вреда.

– Мне кажется, Йоганна сейчас не в самой лучшей форме, – сказал Йоганн, поравнявшись с садовником у выхода.

– Я за ней присмотрю, – заверил его садовник.

– Знаю, я всегда могу рассчитывать на вас, – кивнул Йоганн на прощание, тепло пожимая ему руку.

Ровно в девять вечера Йоганн Кофлер занял столик в «Курзале», дорогом баре с террасой в южной зоне на озерной набережной. Была пятница, за многими столиками сидели влюбленные парочки. Луна отражалась в воде, по которой скользили величественные лебеди, юркие водяные курочки и переливчатые дикие утки. Чайки с криком бороздили небо, на котором, словно не желая исчезать, медлили последние отблески заката.

Йоганн заказал кофе со льдом, и вскоре к нему присоединилась молодая брюнетка, очень красивая и хорошо одетая, из тех, про кого говорят: славная девушка и будет хорошей женой. Она вела на поводке породистого ирландского сеттера с точеной головой и бахромчатым хвостом. Они поцеловались с типично швейцарской сдержанностью, собака свернулась калачиком у их ног.

Йоганн вновь позвал официанта и заказал для женщины кока-колу с долькой лимона.

– Именно то, что мне нужно, – сказала она.

Они взялись за руки через стол и поглядели друг другу в глаза, как влюбленные. Лицо у нее было взволнованное, губы улыбались, приоткрываясь в любовном призыве. Казалось, она готова осыпать его поцелуями.

– Через два часа ты летишь рейсом «Суиссэйр-626» в Брюссель, – прошептала она, придавая глазам мечтательное выражение. – Ровно в полночь пересядешь в самолет «Эйр Франс» до Киншасы. В восемь утра рейсом португальской авиалинии доберешься до Йоганнесбурга, а оттуда внутренним рейсом до Дурбана. Там найдешь «Рейнджровер» с водителем-негром. Он местный; провезет тебя через Наталь и через границу с Лесото. Так ты попадешь в Бурхвану. Ты фотограф, приехал снимать репортаж о местной флоре. Повторить?

– Не нужно, – ответил Йоганн. У него была отличная память.

Девушка вынула из сумки, брошенной на сиденье пустого стула, экземпляр журнала «Штерн» и положила его на столик.

– В журнале лежит конверт, – продолжала она. Со стороны можно было подумать, что она клянется ему в вечной любви.

– Я понял. – Он слушал ее с упоением, утратив, как по волшебству, свой отстраненный вид и светясь любовным восторгом.

– В конверте билеты, документы, паспорт, инструкции и ключ от секции камеры хранения. – Девушка поцеловала его в губы, поднялась и ушла, уводя своего великолепного сеттера.

Она была молода, хороша собой, элегантно одета. Йоганн никогда ее раньше не видел и теперь смотрел ей вслед, но без особого интереса, будучи уверенным, что и впредь не увидит ее никогда.

Он бросил взгляд на часы: время поджимало. Иоганн сел в машину и поехал на вокзал. К счастью, город был почти пуст: конец лета, все разъехались на выходные.

Он отпер ячейку камеры хранения на центральном вокзале и вытащил пакет, который не было нужды открывать: внутри лежали двести тысяч долларов. Его такса за лишение человека жизни.