Глава 18
Руфь держала Джейн за руку, сидя возле детской кроватки в темной комнате. Они только что помолились за ее маму. Берни этой ночью остался в больнице, и ребенком занималась Хэтти, старая экономка Руфи.
— Бабушка Руфь? — еле слышно пискнула Джейн. — Ты думаешь, с мамой будет все в порядке? — На глаза ее вновь навернулись слезы, она сжала руку Руфи. — Бог ведь не заберет ее к себе? Правда?
Девочка залилась слезами, и Руфь, заплакав, склонилась над нею, пытаясь хоть как-то успокоить малышку. Это было так чудовищно, так несправедливо… Ей самой уже шестьдесят четыре, и она отдала бы все на свете, даже собственную жизнь, лишь бы Лиз снова была здорова… Такая молодая, такая красивая… Как ее любит Берни, как она нужна своим детям…
— Мы попросим Его оставить ее здесь, с нами, верно? Джейн согласно кивнула и серьезно посмотрела на бабушку Руфь.
— Можно, завтра я пойду вместе с тобой в синагогу?
Она знала и то, что в синагогу ходят по субботам, и то, что бабушка бывает там всего раз в году — в Йом Кипур. На , сей раз бабушка решила в порядке исключения отступить от обычного своего правила.
— Хорошо. Мы пойдем туда вместе с нашим дедушкой.
На следующий день все трое отправились в Вестчестерскую реформатскую синагогу, находившуюся здесь же, в Скарсдейле. Ребенка они оставили дома, с Хэтти. Когда Берни вечером вернулся домой, Джейн торжественно объявила ему, что этот день она провела вместе с дедушкой и бабушкой в синагоге. От умиления Берни прослезился — теперь его умиляло едва ли не все, связанное с Лиз. Он взял на руки Александра и лишний раз поразился тому, как его сын похож на мать.
Однако, когда Лиз вновь вернулась к ним, от былой подавленности и безнадежности не осталось и следа. Она выписалась из больницы уже через два дня, и вместе с ней в дом вернулись шутки, смех и веселье. Лиз терпеть не могла чужих слез, особенно ей не нравилось, когда плачут мужчины. Она с ужасом думала о химиотерапии, но старалась до времени не вспоминать о ней, благо забот у нее хватало и без этого.
Однажды они отправились в Нью-Йорк пообедать в каком-нибудь ресторане. Выбор пал на «Лягушку». Туда их отвез нанятый Берни для этой цели лимузин. Посреди обеда Берни заметил, что Лиз стало заметно хуже — ее буквально покачивало от слабости. Мать посоветовала ему бросить все и поскорее отвезти Лиз домой, что Берни и сделал. Всю обратную дорогу они молчали. Ночью, когда они уже лежали в постели, Лиз вдруг стала извиняться. Потом она ласкала его робко и нежно, Берни же не отвечал на ее ласки, боясь, что ей может стать хуже.
— Все в порядке… врач сказал, что можно… — прошептала Лиз.
Он уже не мог совладать со своей страстью и, к собственному ужасу, овладел ею. Ему все время казалось, что с каждой минутой она все дальше и дальше от него… В каком-то смысле Берни мало чем отличался от Джейн. Вместо того чтобы являть собой пример мужества, смелости и силы, он походил на маленького мальчика, который не мог сделать без Лиз и шага… Он хотел любыми средствами удержать ее, он готов был молить Бога о чуде… Основные его надежды теперь были связаны с химиотерапией.
Перед их отъездом из Нью-Йорка бабушка вместе с Джейн отправились в «Шварц», откуда они пришли с куклой и огромным медведем. Бабушка попросила Джейн выбрать подарок и для братика — та остановила свой выбор на большом клоуне на колесиках, который, помимо прочего, еще и звонко тренькал. Александру эта игрушка действительно очень понравилась.
Последний вечер, проведенный ими вместе, был трогательным и теплым. Лиз сумела настоять на том, что поможет Руфи готовить обед. В этот день она была в куда лучшей форме, чем обычно, — сильная, спокойна, уверенная в себе. Перед прощанием она коснулась руки Руфи и, заглянув ей в глаза, сказала:
— Спасибо вам за все…
Руфь покачала головой, изо всех сил стараясь не расплакаться. Она привыкла плакать по любому поводу, теперь же, когда у нее действительно была причина для слез, она не имела на них права. Стиснув зубы, Руфь ответила:
— Не надо благодарить меня, Лиз. Ты, главное, сделай все, что нужно.
— Обязательно. — Лиз казалось, что за последние несколько недель она сделалась вдвое старше и зрелей. — Я стала относиться к этому… иначе. Берни, по-моему, тоже. Пусть это непросто, но мы постараемся как-то справиться…
Руфь, которая была уже не в силах говорить, молча кивнула головой. На следующий день она и Лу проводили семью сына в аэропорт. Берни держал на руках младенца, а Лиз вела за руку Джейн. Когда они поднимались по трапу, престарелая чета Фаин едва не всплакнула, и стоило самолету взлететь, как Руфь, которой недавнее спокойствие далось дорогой ценой, горько зарыдала. Почему судьба была так зла по отношению к столь горячо любимым ею людям? Теперь речь шла уже не о внуке Розенгардена или отце Фишбайна… Это была ее невестка. Это были Алекс, Джейн и Берни… Все это так чудовищно, нелепо и несправедливо, что Руфи совершенно расхотелось жить. Все окончательно потеряло смысл.
— Пойдем, Руфь. Пора домой, — сказал Лу. Он нежно взял ее под руку и повел к их машине. И тут вдруг Руфь подумала о том, что рано или поздно что-то подобное произойдет и с ними. Она остановилась как вкопанная.
— Лу, я люблю тебя. Я так тебя люблю…
Он открыл перед ней дверцу машины и легонько поцеловал в щеку. Ничего более страшного в их жизни еще не было, сердце его переполняла жалость.
В Сан-Франциско Берни и Лиз встречала Трейси. Она приехала в аэропорт на их машине и назад поехала вместе с ними. Трейси взяла Александра на руки и всю дорогу трещала без умолку.
— Ребята, как здорово, что вы вернулись! Она постоянно улыбалась, пусть ей и хотелось плакать. Перемены в Лиз были столь разительными, что лучше было лишний раз на нее не смотреть. Сеансы химиотерапии должны были начаться уже на следующий день.
Этим же вечером, после отъезда Трейси, когда они уже лежали в кровати, Лиз прошептала, глядя на Берни:
— Как бы я хотела стать такой же, как и прежде. Она сказала это так, словно речь шла о каких-нибудь угрях.
— Мне хотелось бы того же самого. Рано или поздно это произойдет. — Оба они верили в действенность химиотерапии. — Если и это не поможет, мы всегда сможем прибегнуть к «христианской науке».
— Не надо так шутить, — внезапно посерьезнев, сказала Лиз. — У нас один из учителей туда ходит. И знаешь… это помогает… Да, да — это иногда помогает.
— И все же сначала мы прибегнем к химиотерапии. Берни, в конце концов, был евреем и в придачу — сыном врача"
— Думаешь, это будет действительно ужасно? Берни вдруг вспомнился ее испуг перед родами, ее страдания, ее муки… Впрочем, тогда все было иначе. Теперь речь шла не о чем-нибудь, но о вечности.
— Хорошего, конечно, здесь мало. — Он не хотел лгать ей. — Но сначала тебе дадут такую штуку, которая буквально валит с ног. Валиум или что-то вроде того. Ты, главное, ничего не бойся — я все время буду рядом.
Лиз благодарно поцеловала его в щеку.
— Знаешь, ты один из последних великих супругов… Чего бы я действительно хотела, так это родить еще одного ребенка…
— Как знать, может, так оно и будет…
Берни прекрасно понимал, что об этом не приходится и мечтать. Нужно было благодарить Бога уже и за то, что у них был Александр… На следующее утро Лиз долго держала малыша на руках, когда же тот заснул, она отправилась на кухню и приготовила завтрак и ленч для Джейн. По отношению к домашним это было жестоко — ведь случись с ней что-нибудь, ее утрата будет для них тем более заметной. Чем меньше на тебя обращают внимания, тем легче перенести потерю.
Берни отвез Лиз в больницу, где ее тут же пересадили в инвалидное кресло. Каталку везла молоденькая медсестра, Берни же шел рядом, держа Лиз за руку. Доктор Йохансен уже ждал их. Лиз переодели в больничный халат. Она с тоской смотрела на поблескивавшее за окном солнце. Стояло погожее ноябрьское утро. Лиз повернулась к Берни.
— Как мне этого не хочется.
— Мне тоже.
Ему казалось, что он помогает Лиз сесть на электрический стул. Лиз легла на кушетку. Появилась сестра в страшных асбестовых перчатках. Препарат, которым они собирались лечить Лиз, был таким едким, что мог сжечь кожу. Лиз сделали внутривенный укол валиума, от которого она тут же забылась сном. Начался сеанс химиотерапии, за которым наблюдал сам доктор Йохансен. После сеанса она мирно спала до самой полуночи, после чего ее вдруг стало выворачивать наизнанку. Эти муки продолжались дней пять. Жизнь ее превратилась в сплошной кошмар.
Примерно то же самое продолжалось целый месяц, в этом смысле не был исключением и День Благодарения. Только к Рождеству Лиз хоть как-то стала приходить в себя. К этому времени она уже была совершенно лысой и худой как щепка. С другой стороны, теперь она уже была дома, и давешний кошмар повторялся реже — раз в три недели. Онколог, который вел Лиз, пообещал ей, что она будет приходить в себя за день-два. После рождественских каникул Лиз могла возобновить преподавание в школе. Джейн к этому времени сильно выросла, а Александр уже начал ползать.
Эти два месяца наложили отпечаток на всех. Учительница Джейн сказала, что девочка часто плачет в школе;
Берни стал очень рассеянным, у него появилась отвратительная привычка кричать на подчиненных. Сиделки, которых Берни нанимал во время отсутствия Лиз, справлялись со своими обязанностями из рук вон плохо. Они то куда-то исчезали вместе с ребенком, то опаздывали, то не приходили вовсе, и тогда Берни приходилось брать младенца на деловые встречи. Они не умели делать ничего — даже готовить. Более или менее нормально питался в эти дни один только Александр, ибо давать ему нужно было лишь готовую смесь, и ничего более. К Рождеству Лиз стало получше, и постепенно все вернулось в норму.
— К нам собираются приехать мои родители, — сказал Берни однажды ночью. Лиз, сидевшая возле него в привычном уже платочке, прикрывавшем ее голову, грустно улыбнулась. — Ты как, не возражаешь?
Она не только не возражала, но даже хотела этого сама. Лиз понимала, что означает их приезд для Джейн и для Берни — пусть последний и стал бы спорить с этим. Год назад его родители увезли девочку в Диснейленд, дав им возможность немножко побыть одним… Она была в положении, и вся их тогдашняя жизнь была обращена к жизни, не к смерти…
Она сказала это вслух. Берни сердито посмотрел на нее.
— В этом смысле ничего не изменилось.
— Как сказать…
— Чушь! — Он вдруг неожиданно для самого себя взорвался. — Зачем тогда нужна вся эта химиотерапия?! Ты что — уже сдалась? Чего я никогда не ожидал, так это того, что ты окажешься таким малодушным человеком!
В глазах Берни заблестели слезы. Хлопнув дверью, он вышел из спальни и отправился в ванную. Когда через двадцать минут Берни вернулся в комнату, он нашел ее лежащей в том же положении. Она покорно ждала его. Берни сел возле Лиз и, взяв ее за руку, сказал:
— Ты уж меня прости. Я идиот, каких поискать.
— Нет, это не так. Я люблю тебя. Я представляю, как тебе сейчас трудно…
Она машинально провела рукой по голове. Та была круглой и бугристой. Можно было подумать, что Лиз снимается в фантастическом фильме…
— Это ужасно для всех. Лучше бы я утонула в ванной или попала под машину. — Она попыталась улыбнуться, но вместо этого вдруг заплакала. — Как противно быть лысой… Как страшно…
Страшно ей было совсем не от этого — просто она наперед знала о своей близкой кончине…
Он хотел коснуться ее головы, но Лиз выскользнула из-под его руки.
— Мне все равно — с волосами ты или нет. Оба плакали.
— Так не бывает.
— Я люблю в тебе все, понимаешь?
Он понял это во время родов. Его мать ошиблась — он не испытал тогда ни отвращения, ни ужаса. Скорее он был тронут — тронут до глубины души. Примерно то же самое Берни испытывал и сейчас.
— Все это не имеет никакого значения. Ты у нас теперь лысая. Когда-нибудь полысею и я — верно? — Он подергал , себя за бородку. — Это — всего-навсего своеобразная компенсация.
Лиз заулыбалась:
— Как я тебя люблю…
— Я тебя тоже. Но ведь это жизнь — жизнь, а не смерть — верно? — Они обменялись улыбками. У обоих на душе стало как-то полегче. Пока у них хватало сил держаться на плаву. — Так что же мне сказать родителям?
— Скажи, пусть приезжают. Они могут остановиться в «Хантингтоне».
— Мама считает, что Джейн захочет побыть с ними. Куда-нибудь съездить, и все такое прочее. Как ты к этому относишься?
— Вряд ли она захочет этого сейчас. Ты уж предупреди их об этом, чтобы они потом не обижались.
Джейн теперь боялась оставить Лиз даже на минуту: стоило Лиз выйти из ее комнаты, как девочка тут же разражалась слезами.
— Она поймет все как надо.
Мать, в которой Берни привык видеть средоточие всего самого худшего, вдруг обрела совершенно иной ореол. Он звонил ей через день, каждый раз поражаясь ее отзывчивости и мудрости. Она не только не мучила его, но, напротив, была для него источником утешения.
Родители приехали перед самым Рождеством. Они привезли с собой горы игрушек для обоих детей. Руфь припасла замечательный подарок и для Лиз — именно то, что ей нужно. Лиз была тронута до слез. Руфь внесла в комнату две огромные шляпные коробки и прикрыла за собой дверь. Лиз по своему обыкновению отдыхала, лежа на кровати.
— Что это? — изумилась она и поспешила сесть.
— Я привезла тебе подарок.
— Шляпку?
Руфь отрицательно покачала головой.
— Нет. Кое-что иное. Надеюсь, ты на меня не обидишься. Руфь потратила немало времени на то, чтобы подобрать нужный цвет: такие волосы, как у Лиз, были большой редкостью. Несколько смущенно Руфь сняла крышки с коробок, и Лиз вдруг увидела перед собой полдюжины париков знакомого золотистого цвета. Она разом засмеялась и расплакалась. Руфь посмотрела на нее с тревогой.
— Милочка, с тобой все в порядке?
— Конечно.
Лиз принялась вынимать парики из коробок — все они были разных фасонов. Здесь была и короткая мальчишеская стрижка, и длинное каре. От изумления и восторга Лиз надолго потеряла дар речи. Когда он вернулся к ней, она пробормотала:
— Конечно, я подумывала о парике, но, признаюсь, идти в магазин мне было как-то неудобно.
— Я думаю!.. А так оно выходит даже веселее — правда? Веселее… Ничего особенно веселого в том, что ты осталась без волос, нет… И все же спасибо, Руфь…
Лиз подошла к зеркалу и стянула платок с головы. Руфь отвернулась. Такая красивая женщина и такая молодая… Как это несправедливо… Когда Руфь вновь посмотрела на Лиз, та была уже в парике. Длинное каре удивительно шло ей.
— Бесподобно! — Руфь захлопала в ладоши и довольно засмеялась. — Как тебе?
Лиз молча кивнула. Она снова выглядела вполне сносно… Более того — она снова стала красивой. Да, да — именно красивой, красивой привлекательной женщиной. Она громко рассмеялась, вновь почувствовав себя молодой и полной сил. Руфь подала ей другой парик.
— Ты знаешь, моя бабушка была совершенно лысой. Как и положено ортодоксальной еврейке. Они выбривают себе голову. Настоящая еврейка, выйдя замуж, обязана остричь себя наголо. — Она коснулась плеча Лиз. — Я хочу, чтобы ты знала, как мы все тебя любим…
Если бы любовь могла исцелить Лиз, она, наверное, уже была бы здоровой… Руфь с потаенным ужасом смотрела на свою невестку, поражаясь тому, как та похудела, как заострилось ее лицо, как глубоко запали глаза… И тем не менее после каникул Лиз собиралась выйти на работу.
Лиз примерила все парики один за другим. Они решили, что на первый раз ей лучше надеть каре. Заодно она решила сменить и блузку — то, во что она была одета сейчас, выглядело слишком уж просто. Принарядившись, Лиз как ни в чем не бывало вошла в гостиную. Берни раскрыл рот от изумления.
— Откуда у тебя это?
Он улыбался. Ее вид ему явно нравился.
— Бабушка Руфь. Как тебе, а? — спросила Лиз.
— Просто блеск.
Берни говорил совершенно искренне.
— Погоди, ты еще остальных не видел.
Подарок Руфи поднял Лиз настроение, Берни был бесконечно благодарен матери уже за одно это. Вбежавшая в комнату Джейн застыла.
— У тебя опять выросли волосы! — радостно воскликнула девочка, захлопав ручками. Лиз с улыбкой посмотрела на свою свекровь.
— Не совсем так, моя хорошая. Просто бабушка привезла мне их из Нью-Йорка.
Она рассмеялась, и, видя это, Джейн смущенно захихикала.
— Правда? А можно мне посмотреть?
Лиз кивнула и отвела ее в комнату, где стояли коробки. Джейн, разумеется, тут же стала примерять парики, чем несказанно насмешила Лиз.
В этот вечер они отправились обедать в ресторан. В течение всех рождественских каникул Лиз чувствовала себя заметно лучше, чем обычно. Сама она относилась к этому как к божьему дару. Они сумели выехать еще дважды и даже смогли побывать вместе с Берни и Джейн на рождественской елке в «Вольфе». Они отметили и Хануку. В пятницу вечером перед ужином они зажгли свечи. Свекор Лиз торжественным голосом начал читать молитвы. Лиз прикрыла глаза и про себя стала молиться своему Богу — она молила Его о чуде, она хотела быть здоровой.
