Часть третья
БОГАТАЯ, ПРЕКРАСНАЯ, НЕЖНАЯ…
1
Они заскочили в укромное кафе на виа Карлуччи, горя нетерпением выслушать экстренное сообщение Барсака. У вернувшегося из Парижа Сола было такое лицо, что Руффо и Тино не на шутку струхнули. Приложив палец к губам, Тино гневно сверкнул глазами, отменяя всякие объяснения в стенах Лаборатории, и спешно вывез заговорщиков в укромный уголок.
Кафе «Сильва» вечерами посещали работяги, в десять утра здесь находилась лишь одна посетительница — пожилая синьора в самодельной, вязанной крючком панамке и таких же митенках. Синьора слилась в экстазе с вазочкой взбитых сливок, мужественно оттягивая момент прощания с лакомством: ее ложка путешествовала к сморщенным губам почти пустой, в слезящихся глазах блестел восторг и боль подлинной страсти.
— А ведь она сейчас переживает не менее бурные эмоции, чем какая-нибудь голливудская фифа, собирающая чемодан покидающему ее любовнику, — заметил Руффо, когда они расселись за угловым столиком, сплошь затененным кустами отцветших азалий.
Соломон не смел поднять глаз — все это время у него было чувство, что Заза и Руффо конвоируют его, как преступника, для допроса с пристрастием. И теперь он сидел против них, опустив на колени тяжелые кисти, сгорбившись, как провинившийся ученик, и не решаясь приступить к рассказу.
— Так что еще выкинула наша крошка — забеременела от главного прокурора? Подхватила ВИЧ? — Несмотря на ранний час, Шеф заказал себе пиво.
Звонок Сола оторвал его от небезынтересных занятий с юной глупышкой, мечтающей о лаврах Софи Лорен.
— Дикси скоро получит солидное наследство и не намерена продолжать карьеру в кино. Она просила меня содействовать расторжению контракта. — Сол многозначительно поднял брови.
— Сколько ей надо, чтобы изменить решение? — поинтересовался Руффо, не прикоснувшийся к стакану апельсинового сока.
Кафе вызывало у него брезгливость, вполне понятную у столь изысканного и деликатного синьора. Он предпочел в это утро легкий спортивный стиль — кремовые брюки и тенниску — и выглядел по меньшей мере премьер-министром, пожелавшим сохранить инкогнито. Соломон с надеждой посмотрел на Руффо, ему казалось, что именно «стервятник-хамелеон» легко переметнется с «объекта № 1» на другую кандидатуру.
— Дикси не отличается корыстью. В данном случае купить ее, мне кажется, невозможно.
— А уговорить? Как насчет обещаний «Оскара» и прочей «бижутерии» «большого кино» в случае завершения нашего фильма? — В голосе Руффо звучала заведомая обреченность: в преданность высокому искусству потаскушки Девизо он нисколько не верил.
— Мне думается, у нее начинается другая полоса… — Сол колебался, стараясь не слишком проговориться. — Дикси пора обзавестись семьей.
— Семьей?! — Заза гневно вытаращил глаза. — Уж не с этим ли русским, как я понимаю?
— Ну… Артемьев женат и, кажется, удачно. Он вряд ли бросит родину, но… Дикси увлекла его.
— Ага! Значит, дело все же клеится! — оживился Руффо.
Соломон обвел собеседников печальными просящими глазами.
— Клянусь Девой Марией, синьоры, нам лучше поискать другой «объект»… Если честно, мне кажется, дамочка слишком вульгарна… Да и вообще не способна на глубокие чувства…
Заза подозрительно прищурился.
— Эта стерва пригрозила затеять скандал, если мы упремся? В таком случае ей несдобровать!
— Нет-нет, Заза! Поверь, она далека от воинственных настроений. Дикси не скандалистка, скорее даже наоборот. Вы же изучили досье — наша героиня до смешного не умеет постоять за себя… Ей нужны были деньги — она сотрудничала с нами, теперь проблем с финансами нет — и Дикси машет нам ручкой: чао, ребята, забудем обо всем и расстанемся по-приятельски!
— «Расстанемся»! — Руффо хмыкнул. — Два месяца козе под хвост. И миллионы лир, потраченные на раскрутку. Да еще такое везение — этот русский малый почти в кармане! Мы не смели и мечтать о новом Мастрояни! Придурок, гений, шут и Ромео в одном лице! Блистательно, головокружительно, невероятно!.. И теперь — «расстаться»?! — Руффо расстегнул на груди пуговки тенниски и промокнул шею носовым платком. — Нас облапошили, как детей, господа. Противно сидеть в дерьме, Шеф!
— Перестань канючить, Руффо, противно! У тебя что, месячные начались? — Даже сквозь сизую щетину на щеках Зазы пылали багровые пятна негодования.
— Прими-ка лучше успокоительное, а то еще инсульт хватит. Говорят, последнее время ты слишком много валяешься в постели с темпераментными телками. И, говорят, впустую… — съехидничал Руффо.
Сол успел удержать кулак Шефа, направленный в нежный двойной подбородок теоретика.
— Перестаньте, и так слишком жарко… Успеете выяснить отношения. После премьеры. Я предлагаю срочную замену. Марта Тиммонс — это как раз то что надо. И Квентину не составит труда обработать крошку — он имеет на нее особое влияние.
— Помолчи, растяпа… — Шеф внезапно успокоился и задумчиво произнес: — Вот содрать бы с тебя приличный штраф за принесенный «фирме» ущерб! Ведь это ты непосредственно работал с «объектом» и не сумел «заболтать» как следует… Почему это мы — взрослые мужики, — Заза покосился на Руффо, — не щадя живота своего и кошельков, денно и нощно думаем о перспективах киноискусства, а этой шлюшке на него на…?! Да потому, что ты, Соломон, не сумел убедить ее. Внушить, подчинить, если изволите… Скверно…
— Я приму во внимание свои упущения… В следующий раз постараюсь не подкачать, — живо заверил Сол, радуясь, что буря миновала.
— Следующего раза не будет, — мрачно постановил Шеф.
— Мы закрываем эксперимент? — остолбенел Руффо.
— Мы будем искать новые формы сотрудничества с необходимыми людьми. И только мы сами, слышите, Сол, сами будем решать, кто нам необходим. Я имею в виду себя, Хогана и Квентина. Не забывайтесь, Сол, вы всего лишь исполнитель.
Заза поднялся и приветливо обратился к Руффо:
— У меня нет намерений испытать столь знакомое тебе чувство — я никогда не попадал в дерьмо и надеюсь избежать его в дальнейшем… Думаю, вы простите меня за торопливость, синьоры. Спешу.
— А что делать мне, Заза? Как поступить с Д. Д.? — опешил от такого финала Сол.
— Ждать распоряжений и слушаться. И никакой инициативы, господин Барсак. Как-никак вы пока на службе, а не на скамье подсудимых.
Шеф даже не попытался улыбнуться своей шутке.
После возвращения из Вены Дикси потянуло на домашний уют. Парижская квартира дохнула затхлостью, тленом, печалью давно ушедшей, отзвучавшей жизни. Тени семейства Алленов смущенно жались по углам, оттесненные поселившимися здесь вслед за ними образами. Их-то как раз Дикси и не хотела видеть — пьяненькую богемную братию, случайных любовников, неблагодарного Чака, мрачного Вилли… Да еще темные пятна на вишневых обоях, оставшиеся от проданных картин.
Отдернув пыльные шторы, она распахнула все окна и так — полураздетая, в летних сквозняках и доносящихся с улицы звуках, обошла свои владения. Швырнула в бледное, выгоревшее от жары небо пузырек с таблетками, печально звякнувший о булыжник внутреннего дворика, включила телефон и, пролистав подобранную у дверей рекламную газету, набрала номер первосортной ремонтной компании.
Взяв кредит «под наследство», Дикси торопилась привести в порядок свое жилище — вернуть ему обаяние и блеск алленовского дома.
— Ничего не менять, придерживаться стиля и колорита оригинала, но придать лоск ухоженной респектабельности, то есть повернуть возраст этих апартаментов вспять лет на тридцать, — сформулировала она задачу дизайнеру.
— На пятьдесят, — возразил деловой подтянутый мужчина скорее технического, чем художественного типа. — Ваш дом, мадемуазель, принадлежит к застройке восьмидесятых годов прошлого века. Интерьер квартиры был создан, думаю, накануне первой мировой войны и впоследствии лишь фрагментарно обновлялся. На мой взгляд, неплохо бы оставить частично эту милую эклектику. Отдельные детальки, свидетельствующие о хорошем вкусе владельцев квартиры и их неравнодушии к веяниям моды. — Молодой человек бережно коснулся шелка выгоревшей японской ширмы, указал на резную качалку возле камина, уцелевшие после кутежей вазы и бра. — Поступательное развитие эстетики оформления парижского жилища налицо. Причем на стыке аристократических изысков и, так сказать, богемной вольности, граничащей с кичем… Здесь, — он указал на пустые места на стенах, — я уверен, висели хорошие вещи. Ваш дед, мадемуазель, имел достаточную известность среди коллекционеров. Жаль, что ему пришлось расстаться с любимыми вещами. Ведь в последнюю очередь уходит то, что особенно дорого сердцу.
В тот же вечер Дикси позвонила человеку, купившему у нее дедовские картины.
— Весьма сожалею, мадемуазель Девизо, но у меня остались лишь ранний Сислей и Богарт. Могу постараться вернуть натюрморт Ренье… Но ведь вы хорошо понимаете, что цены на эти вещи сильно поднялись.
— Разумеется. Через месяц я готова внести вам всю необходимую сумму, мсье Божевиль. И очень прошу вас не выпускать из рук эти картины. Я теперь достаточно богата, чтобы вернуть фамильные реликвии.
Ремонт в квартире Алленов — Девизо взволновал весь дом. За прошедшее столетие строение несколько обветшало, приобретя особое достоинство исторического раритета. Лепнина, густо покрывавшая фасад, неоднократно реставрировалась, а три пары геральдических грифонов с неведомыми гербами на щитах гордо восседали на центральных консолях.
Разглядывая из углового скверика свой дом, Дикси осталась довольна — на бульваре Сансет все дышало обаянием парижской старины.
— Это к вам, деточка, зачастили парни в комбинезонах? Ну и работу затеяли! Небось все вверх дном, — любезно поинтересовалась, присаживаясь рядом на скамейку, мадам Женевьев. Четыре ее сиамки в нарядной упряжи из цветных ремешков тут же завертелись у ног хозяйки, а самая резвая из них ловко запрыгнула на плечо.
— Осторожней, девочка! Ты изорвешь мою вуалетку. — Старушка кокетливо поправила шляпку. — Как вам моя последняя работа? Понимаю, что чересчур нарядно для прогулки с кошками, но ведь меня никто не приглашает на рандеву на Монмартр…
Она вздохнула, и Дикси с тоской приготовилась к очередному рассказу мадам Женевьев о днях ее цирковой молодости. До сорока лет Жаклин Женевьев работала антиподом, то есть, лежа на манеже знаменитого цирка Буша, держала ногами все свое семейство и еще подбрасывала какие-то бочки. Теперь она была совершенно одинока, изготовляя на заказ немногочисленным клиенткам замысловатые шляпки. «Француженка может сделать салат, скандал и шляпку буквально из ничего! — постоянно повторяла она. — А эти мои розы, вы не поверите, деточка, я сочинила из остатков своей манежной пачки!»
Излюбленным украшением Жаклин Женевьев вот уже семьдесят лет оставались цветы. На старой афише в прихожей ее квартиры юная черноокая красотка с затянутыми в целомудренный корсаж пышными прелестями буквально утопала в гирляндах бумажных роз.
— Чудесно! — оценила изделие старой дамы Дикси. — Я тоже хочу, чтобы в моем доме было много цветов. Знаете, такая вечная весна — фиалки и какие-нибудь флердоранжи!
— Да вы влюбились, деточка! — Жаклин лукаво погрозила пальцем. — Вижу, вижу — глаза сияют и весь этот ремонт неспроста. Он будет жить здесь?
— Он? — Дикси с искренним изумлением подняла брови. — Увы, Жаклин, его я еще не нашла.
И все-таки она улыбнулась своей лжи — именно в этот момент Дикси поняла, что все затеяла неспроста: торопясь облагородить свой дом, она думала о том дне, когда его порог переступит Майкл. Вероятно, очень скоро он навестит кузину, ведь Париж все еще остался неосуществленной мечтой господина Артемьева. «А он знает толк в хороших вещах, несмотря на трагическую ремарку о том, что «ютится в трехкомнатной квартире», — думала Дикси. — У меня их тоже всего пять общей площадью в 320 квадратных метров, два камина и четыре колонны, обступающие полукруглое окно-фонарь в гостиной. А еще книги и любимые картины!»
Через две недели Дикси с восторгом приняла работу ремонтников и специалистов по интерьеру: все в доме сияло свежестью и чистотой, сохранив налет ностальгии по эпохе импрессионистов и набегов Тулуз-Лотрека в «Мулен-Руж» — то волнующее ощущение прекрасного прошлого, которое носила в себе смешливая бабушка Сесиль.
Первой гостьей в обновленном жилище Дикси оказалась Рут Валдис — ближайшая и, пожалуй, единственная подруга. Нежная тонкокожая блондинка с любопытством огляделась и пристроила принесенный букет желтых хризантем в китайскую вазу, стоящую на отделанном терракотовым мрамором камине.
— Очень рада, что попала в тон. Здесь у тебя преобладает золотисто-шоколадная гамма, заданная мрамором камина и колонн. Недурно! — Рут усмехнулась. — Последний раз я созерцала это великолепие в варварской неухоженности. Можно было спорить о количестве пятен и прожженных дыр на плюшевых шторах, а ныне — о «цветовой гамме»! Поздравляю, подружка, это уже что-то, — с явным удивлением рассматривала Рут жилище.
— А спальня у меня — васильковая, — подмигнула Дикси, распахивая дверь.
— Ну, естественно: «синий омут глаз твоих», — пропела Рут и обалдела у порога. — Ты намерена принимать здесь принца Генри?
— Вот уж кавалер не в моем вкусе!
— Но ведь здесь сразу заметен прицел на королевские крови. — Рут тронула складки шелкового полога над кроватью.
— Что-то вроде этого. Целюсь прямо в заоблачные высоты. Поэтому совершенно одинока, — искренне вздохнула Дикси, когда они вернулись в гостиную.
— Тогда начнем с капельки шотландского виски и завершим любимым «Болдсом». Адская смесь, как и вся эта жизнь. — Рут взяла бокал. — Так что стряслось, Дикси? Наследство, ремонт, седой волос…
— Где? — ужаснулась она.
— И не один. Давно, наверно, не производила инвентаризацию своих прелестей. Либо влюблена, либо брошена, — поставила диагноз Рут.
— Кажется, и то и другое, — призналась Дикси, и подруги выпили, понимающе кивнув друг другу.
Обе женщины, лишенные пристрастия к бабской болтовне, нагруженной душеизлияниями и сплетнями, с удовольствием контачили от случая к случаю.
Давным-давно Дикси помогла Рут Валдис, уехавшей из России еще при живом Брежневе в результате скандальной любовной истории. Отец легкомысленной студентки, вышедшей замуж за итальянца, лишился начальственной карьеры. Джанино, временно работавший в Риге, задурил белокурую головку девушки, вдохновив ее на экстремальный поступок: Рут оставила родителей, Родину, а затем, не удовлетворенная своей новой жизнью, стала винить во всех бедах мужа. Сдержанная и даже холодноватая в проявлениях чувств художница-прикладница не сумела соответствовать темпераментному, любвеобильному Джанино, лишенному к тому же эстетической жилки.
Они расстались, и гордая латышка, оставшаяся практически без средств, была вынуждена вывязывать из кожаных ремешков какие-то сувениры и продавать их на воскресной ярмарке. Там они и познакомились. Дикси купила у Рут кошелек и устроила ее реквизитором на римскую киностудию, где сама в то время снималась. Потом, через несколько лет, они встретились снова в Париже, поскольку вторым мужем Рут стал Этьен Бурсо — художник-дизайнер обувной фирмы.
Рут поумнела в смысле брачной стратегии, и супруги Бурсо стали образцовой парой. Он — добродушен и скромен. Она — талантлива и очень хороша. Природная «солома» длинных волос, прозрачная бледность в лице и во всем вытянутом теле, вкрадчивый голос с едва заметным, интригующим акцентом и очень светлые, завораживающие глаза.
— Рут, я хотела бы получить кое-какую информацию о России, — сказала Дикси, перейдя к ликеру.
— Тебе надо регулярно читать политические новости и слушать радио — там столько всего происходит! Я сама ничего не понимаю. Но родители вдохновлены демократией и даже отказались эмигрировать. Пока, думаю. В общем, у них теперь свобода самовыражения. Художник может делать все, что ему вздумается, и при этом быть официально признанным. Знаешь, даже всякие концептуалисты в моде — запоздалая эйфория, вторая волна.
— Рут, меня интересуют их… традиции в семейной жизни… И потом, как у них с сексом?
— Секса в России не было. Над этим уже не раз посмеивались. Но теперь все наверстывается. На улицах продают порнуху. Есть специальные видеосалоны и даже… Ой, ты будешь смеяться! Знаешь, что мне поздно вечером показала маман, отправив отца спать? Это было прошлой зимой, когда я ездила на Рождество. «Эммануэль» и «9 с половиной недель»! Потрясающее откровение. Только теперь до них дошло. И прямо сексуальная революция! Наркотики, молодежные клубы, проституция, разводы!
— Разводы? Они имеют право расторгать брак?
— Конечно. Кажется, только после пятого развода надо получать специальное разрешение у властей на новый брак. А церковным обрядом начали увлекаться только сейчас. К тому же русские в основном православные.
— Значит, секса нет, но жен менять можно. Для чего же тогда, интересно?
— Как для чего? В России жена — уборщица, повар, нянька и еще обязательно состоит на службе. Ведь на один заработок мужа не проживешь. Какой уж там секс!
— Понимаю…
— Что ты можешь понять? «Жить в Париже» — для русских все равно что жить на Марсе. Другая цивилизация. В большинстве своем люди находятся за порогом бедности. Едят всякую гадость, одеваются жутко, живут по две семьи — родители и дети — в одной квартире! Зато начитанные! У всех комнатенки книгами забиты. Да они французскую классику лучше тебя знают. С детства Мопассаном да Бальзаком зачитываются… Эх!.. Они-то для меня и были «школой секса». Знаешь, как меня мать преследовала? Мне уже лет 14 было, а к Мопассану не подпускали, собрание сочинений прятали. Боялись дурного влияния.
— Я что-то не понимаю. Как-то не по-человечески, вывихнуто все…
— Именно. Антигуманное коммунистическое общество. Тюрьма личности.
— Ладно, Рут, я знаю твою политическую агрессивность. Сразу признаюсь: эмигрировать в Россию не собираюсь. Но вот коротенький визит нанести придется.
Дикси рассказала о завещании Клавдии и кузене Майкле.
— Ну ты и везучая — прямо как в сказке! Я даже расстроилась, а ведь особа не слишком завистливая. — Рут озабоченно покачала головой. — Только не болтай пока об этом с кем попало. У тебя такие «приятельницы» вроде этой Эльзы Ли… Она тебе только от зависти глаза выцарапает… А я-то, конечно, рада. Кому, если не тебе, такая пруха?! Хватит уже черной кармой маяться.
— Мне до сих пор самой не верится… Так вроде с обычными людьми и не бывает. Только с особыми какими-то любимчиками фортуны… А знаешь, совладелец-то мой, московский кузен, тоже от неожиданности чуть не свихнулся. Его прямо там, в имении, чуть удар не хватил.
— Жаль, что не хватил! — хмыкнула Рут. — Нельзя его вообще как-нибудь отпихнуть, этого родственника? Сдался он тебе в замке! Будет картошку в парке сажать и на все лето приглашать ораву родственников, которые начнут торговать водкой и военной амуницией у ворот твоего дворца. А Буше с Вермелем загонят и глазом не моргнут. Плевать им на покойную баронессу.
— Нет, Рут. Картина реалистическая, но, кажется, здесь совсем другой случай. Нетипичный. И толкаться, как ты знаешь, я не умею. Слишком хорошо воспитана. Не по-советски. Трахаться перед объективом — извольте, а в чужой карман залезть — увы…
— Ну, это еще пусть докажет, что его, а что твое. Может быть, авантюрист какой-то. Ихнее КГБ на все способно, любую фальшивку состряпает. Да ты газеты почитай!
— Не стану. Послезавтра лечу в Москву. Спасибо, чудесные цветы… Послушай, а ты такую фамилию не слышала — Артемьев?
— У знаменитого писателя Ивана Бунина есть герой автобиографической повести с созвучной фамилией Арсеньев. Очень интересный, но тоскующий человек. Этакий типичный российский душевный надлом. От тонкости восприятия, обнаженности нервов, глобального сострадания и мировой скорби… — как на экзамене отчиталась Рут и глянула с подозрением на внимательно слушавшую Дикси. — Это, что ли, твой «кузен» и есть?
— Похоже. Еще нелепость и злость.
— Тоже их, родное. Как панибратство и наглость… Обожают рвать на груди рубашку, копаться в душе перед первым встречным… А в постели действуют с изяществом лесорубов, — завелась Рут.
— Ах, ты же латышка! — обрадовалась Дикси. — У вас несовпадение характеров… Скажи лучше, этот герой у Бунина — хвастун и «лесоруб»?
— Пойди в библиотеку, возьми хороший перевод. У Бунина с сексом все было в порядке. Поэтому и эмигрировал в Париж еще в 20-м году. Писал высокохудожественно и очень трогательно. Правда, правда — несколько томов повестей о любви. Настоящей, бессмертной. Для общего знакомства с национальным характером не помешает. Неважно, что фамилии героев лишь созвучны. — Это характерный типаж художественной личности — с надрывом, тягой к возвышенному и трагическому, болезненной интеллигентностью, сумасшедшей способностью влюбляться «до гроба» и абсолютным неумением постоять за свое чувство…
— Вижу, подруга, пострадала ты от этих «героев», уж больно горячо выступаешь.
— А как же! Джанино подвернулся, когда мне все уже было до чертиков. Гляди. — Она засучила манжеты блузки, освободив запястья. Поперек синих жилок белели тонкие ниточки шрамов. — Память о таком вот господине Арсеньеве… Талантища Леонид был огромного… Затравлен, задирист, смел до безумия и труслив, как младшеклассник… Это только теперь его картины стали на Западе популярными… А тогда — подвал, портвешок, папироски тюремные и море амбиций… Ох, и боготворила же я его, и презирала!.. Девчонка была, в сущности, дура.
Дикси подвинула подруге полную рюмку ликера.
— Пей залпом, как лекарство, а то, смотрю, до слез дело дойдет. Ведь латышки не плачут?
— Нет. Веселиться и любить тоже не умеют. Темперамента не хватает.
— А меня, если честно, больше к Бунину этому тянет. Сплошной раздрызг какой-то. И в душе, и в мыслях. У меня ведь, оказывается, немного русской крови в жилах гуляет, наверно, той самой — темной.
— Ну, ясное дело, это как вирус ВИЧ. Капля дегтя в бочке меда. От этого вот все так и усложняешь, путаешь в своей жизни. Чего только один эксперимент со Скофилдом стоит, не говоря уже о Вилли…
— Не напоминай — с прошлым покончено. Ошибки молодости, дурное воспитание, скверный характер — ну, все что угодно, только не цинизм… Меня уж очень к возвышенному тянет.
— Это еще как-то можно понять, — согласилась Рут, гордившаяся своей лояльностью по отношению к человеческим слабостям. Она была одной из немногих, кто не упивался собственным великодушием, поддерживая связи с Дикси в эпоху «падения». «Завязывай ты с этим, — просто сказала она подруге. — Эпатаж хорош для двадцатилетних. Умным девочкам под тридцать он быстро надоедает, как и свалки с горячими жеребцами».
— Рут, скажи, ты была сильно влюблена в своего гения? — спросила вдруг Дикси.
— А как же! Все по законам «большого кино». Хотела убить себя, когда родители запретили встречаться с ним. «Роман с диссидентом!» — это же для тех лет криминал жуткий! Отцу кричали: «Партбилет на стол!»… Я вены вскрывала. Но как-то все замялось, травой поросло. Леонид в другой город уехал. А ко мне явился Джанино. Вот уж ясно солнышко — улыбка до ушей и душа нараспашку. Жаль только, что иностранец. Мы под венец собрались, а отцу опять: «Партбилет на стол!» Он плюнул и от всех их привилегий отказался. Выбыл из рядов КПСС, должность свою руководящую потерял — и прямо в пенсионеры. «Счастливого, говорит, пути тебе, доченька». Итальянчик мой новобрачную в охапку — и к себе, на капиталистическую родину… — Рут вздохнула и отбросила салфетку, из которой все время крутила какие-то жгуты.
— Выходит, брак по расчету? Я-то думала, у тебя с Джанино настоящий роман был.
— Был, да еще какой! Детское мое увлечение словно испарилось — будто в книжке прочла и забыла. А тут настоящей итальянской матроной стала — и страсть, и ревность, и прыть откуда-то взялись…
— Как же тогда у вас все это прошло? Ведь Джанино и после развода не терял надежды вернуть тебя.
— Джанино? И после развода, и после свадьбы, и до — он считал меня любимой. А знаешь, сколько при этом женщин он навещал на предмет «поиграться»? — Рут засмеялась. — Я все же думаю, они привирали, сговорившись досадить мне — тупой латышке. Пять. Джанино имел пять постоянных подружек. И при этом любил жену.
— Что значит тогда — «любил»?
— Ах, разве мы знаем что-то о явлении, которое слепо наделяем такой властью! Шаманство, Дикси, самогипноз, и не более. Чтобы придать осмысленность физиологии и «подкачать паров»: дать возможность каждому почувствовать свою исключительность, незаурядность. Так просто — чирк бритовкой, и ты героиня… — Рут, давно собравшаяся уходить, философствовала уже у порога. — Пока, дорогая. Квартирка получилась очень стильная. В следующий раз приду со своей картиной. Вон к той стене совершенно необходимо — ничем не занимай.
