Глава 1

Церемония открытия была назначена на вечер.

Сумерки сгустились. Последний лимузин, подъехавший со стороны парка, пристроился в конец цепочки автомобилей, растянувшейся вдоль 78-й Восточной улицы.

На тротуаре, перед входом в недавно отреставрированное здание, был постелен красный ковер, а сверху натянут тент в бело-красную полоску.

У входа, под внимательными взглядами охраняющих конных полицейских, толпились фоторепортеры и зеваки, то и дело хлопали дверцы автомобилей, и из сверкающих лимузинов появлялись Знаменитости. Всякий раз, узнавая кого-то в лицо, толпа принималась гудеть:

— Гляди! Это она на прошлой неделе была на обложке «Пипл».

— А тот, что рядом с ней, главный человек в «Таймс».

— Что здесь происходит? — полюбопытствовал кто-то — похоже, это был приезжий человек.

— У них сегодня открытие.

— Выставки?

— Вроде того. Сегодня открывают нью-йоркский «Деспардс».

— «Деспардс»? А что это такое?

— Как, вы и вправду не знаете?

Мужчина сконфуженно молчал.

— Ну а о «Сотбис» — то вы хоть слышали?

— Конечно.

— А о «Кристи»?

— Ну… кое-что.

— Так вот, «Кристи» — номер два. А сразу за ними идет «Деспардс».

— Значит, номер три!

— Угадали! Но хотят стать номером один.

— И потому здесь столько известных людей?

— Ну да, все эти Знаменитости — лучшая реклама.

К тому же у всех у них водятся денежки, которые сегодня очень пригодятся.

— Пригодятся для чего? — продолжал расспрашивать дотошный приезжий.

— Чтобы участвовать в аукционе, — уже безо всякой охоты ответил его собеседник, которого начинала раздражать подобная непонятливость. — Аукционе китайского фарфора. Сегодня распродается коллекция покойного Уиларда Декстера, и устроители рассчитывают выручить за нее не меньше пяти миллионов долларов.

— Ого! Теперь я понимаю…

— И отлично. А теперь давайте помолчим и посмотрим.

Поднявшись по ковровой дорожке, устилавшей ступени, приглашенные попадали в белый с золотом зал — только что отреставрированное блистательное творение Стэнфорда Уайта. Гости протягивали свои пригласительные билеты лакею, облаченному в ливрею, а тот важно передавал их охраннику, сверявшему имя очередной Знаменитости со списком гостей, а лицо — с фотографией на приглашении. Затем Знаменитость направлялась к роскошной лестнице, которая вела в сияющий зеркалами зал. Здесь гостей встречала миниатюрная, удивительно красивая женщина в нарочито простом черном атласном платье.

Сердечность ее улыбки и длительность рукопожатия находились в прямой зависимости от суммы, которую предположительно мог здесь оставить каждый из гостей.

— Ты видел ее платье? — обратилась одна из известных дам к своему спутнику, изображая крайнюю степень возмущения, а на самом деле сгорая от зависти. — Сразу видно, что под ним ничего нет.

— Доминик дю Вивье всегда в боевой готовности.

Недовольно оглядев переполненный зал, женщина раздраженно сказала:

— Ты уверял, что приглашено будет шестьсот, но, похоже, здесь их не меньше шести тысяч.

— Их ровно шестьсот. Ты не можешь себе представить, каких трудов мне стоило достать билет.

— Известно, каких… — язвительно прошептала на ухо своему спутнику женщина слева, глазами указав на Доминик.

Аукцион, о котором в Нью-Йорке говорили уже несколько недель, проводился в бывшем бальном зале с оставшимся от прежних времен великолепным паркетом и возвышением для оркестра. Вдоль одной из стен тянулся ряд высоких, от пола до потолка, окон, вдоль другой — ряд зеркал, умножавших и без того многочисленную толпу.

С потолка свисали две огромные хрустальные люстры, в которых сверкали и дробились тысячи огней.

Женщины в платьях от Норелла, Халстона, Оскара де ла Ренты, Диора, Ива Сен-Лорана и Карла Лагерфельда, все как одна, с утра побывали в парикмахерской Кеннета и взяли из банков свои драгоценности. Мужчины время от времени похлопывали себя по внутреннему карману, желая удостовериться, что их чековые книжки на месте.

В воздухе витал пьянящий аромат изысканных духов и дорогих сигар.

В людском водовороте то возникали, то распадались маленькие группки. Женщины придирчиво оглядывали соперниц. Те, у кого были «Старые Деньги», брезгливо косились на нуворишей. Известные Имена старались держаться рядом с Известными Лицами, которых здесь было пруд пруди. Женщины тихонько ахали при виде смуглого красавца — нового секс-символа — под руку с партнершей по телесериалу и пялили глаза на Живую Легенду, пребывавшую на вершине Голливуда — подумать только! — с 1940 года. Здесь собрались политики, воротилы с Уолл-Стрит, индийский магараджа и два гонконгских миллионера, а также Игорь Колчев и Александр Добренин, некогда белоэмигранты, а ныне американские мультимиллионеры — любители восточного фарфора и непримиримые соперники. Сюда съехались финансовые тузы и крупные промышленники с Восточного и Западного побережья, а также несколько европейцев — взглянуть, как приживется самый консервативный аукционный дом в суматошном, помешанном на успехе Нью-Йорке.

Зал вибрировал, наэлектризованный женщиной в черном и предстоящими торгами. Вот-вот будут потрачены огромные деньги. Сквозь гул доносились обрывки фраз:

— ..сюда приплыла крупная рыбка со всех океанов.

— ..на подготовку ушло два года. Не пожалели ни сил, ни денег.

— ..а Доминик в боевой готовности.

— Не только она. Похоже, и Добренин, и Колчев готовятся к сражению. Что эти двое русских, все борются с революцией?

— ..»Деспардс» давно наступал им на пятки. Но «Сотбис» и «Кристи» так просто не сдадутся.

— ..это никуда не годится, вот что я вам скажу.

Чарльза Деспарда еще не успели похоронить!

Двое стоявших в стороне мужчин не отрывали взглядов от Доминик дю Вивье. Мужчины на нее смотрели всегда.

— Уверяю тебя, под этим черным платьем ничего нет.

— Ошибаешься, под ним есть все, что нужно.

— Не распаляйся. Не забывай про Блэза Чандлера!

Пусть он и на одну восьмую краснокожий, но этот факт бледнеет перед тем, что скоро он унаследует состояние, равное четверти национального дохода.

— Что-то я его здесь не вижу.

— Он обязательно придет. Ведь это как-никак его жена открывает нью-йоркский аукцион.

— А правда, что она успела убедить старика открыть здесь филиал?

— Чистая правда. Ей давно хотелось развернуться.

В Лондоне всем всегда распоряжался старик, в Париже дела идут неважно — вспомни галерею Друо, — Гонконг и Монте-Карло города хотя и престижные, но сравнительно небольшие. Взгляни на это великолепие. Для «Деспардс» настают великие времена. К тому же выставить на открытие коллекцию Уиларда Декстера — это нож в спину конкурентам.

— Но каким способом ей удалось ее раздобыть?

— Ты, старина, совсем одичал за границей. Открой глаза пошире. Ты видишь, что у нее есть и что она с этим делает. Доминик дю Вивье всегда получает то, что хочет.

Тем способом, о котором мы все мечтаем по ночам.

— Но, кажется, у этого парня мечты стали явью, — заметил один из собеседников, кивком головы указав на очень высокого, очень смуглого человека, который склонился над Доминик, чтобы коснуться губами ее нежной, как лепесток магнолии, щеки.

— Да, это он. Блэз Чандлер.

Доминик благосклонно приняла поцелуй мужа, ни на секунду не забывая об устремленных на нее взглядах: мужчины глядели с вожделением, женщины — с завистью.

— Все в порядке, дорогая? — спросил Блэз с улыбкой. — Сегодня великая ночь. Ты к ней готовилась два года. — Он обвел взглядом зал. — Посмотри на эту толпу!

— Смотреть здесь стоит только на меня, — прошептала ему по-французски Доминик, широко раскрыв сапфировые глаза.

Как она и ожидала, Блэз расхохотался, сверкнув белоснежными зубами. Ее дикарь. Несомненно, самая большая ее удача — не считая сегодняшнего вечера.

Нынче ее венчают на престол. Король умер. Да здравствует королева! Нет! Она готовилась к этой ночи не два года, как думает Блэз, а двенадцать лет: с того самого дня, когда Чарльз Деспард женился на ее матери. Тогда ей исполнилось восемнадцать, и единственным ее богатством были внешность и мозги — ну и, конечно, имя. А теперь она не только яркая звезда на небосклоне искусства, не только признанный знаток восточного фарфора, но и деловая женщина с железной хваткой, которая задумала изменить старомодный облик «Деспардо, созданный ее отчимом. Она сумела почувствовать ветер перемен. Лондон как центр искусств теряет свое значение. На первый план выходит Нью-Йорк. Иначе почему сюда перебрались и „Сотбис“ и „Кристи“? Потому что они тоже это поняли. И вот она устроила это открытие с оркестром, дорогим шампанским, вечерними туалетами, драгоценностями, изысканным угощением и каталогом, который сам по себе был, как и выставленный на аукционе фарфор, произведением искусства. Она собрала здесь весь бомонд и повернула дело так, что достать приглашение стало вопросом жизни и смерти. Она позаботилась о том, чтобы об аукционе заговорили газеты, распускала слухи, делала многозначительные намеки и в результате разожгла невиданный ажиотаж. Но незадолго до открытия произошло непредвиденное: от сердечного приступа скончался ее отчим, Чарльз Деспард. Задумывая аукцион, она рассчитывала поразить публику роскошью и блеском, она не стремилась к сенсации, но раз уж сенсация случилась, она расчетливо ею воспользуется.

— Ты все же будешь проводить аукцион, несмотря ни на что? — Блэз недовольно нахмурился.

— Разумеется, буду.

— Но как? У тебя же нет аукциониста?

— Я сама займу папино место.

— Но у тебя нет опыта. Это не Гонконг и не Монте-Карло. Это Нью-Йорк. Я с детства знаю этот город. Им подавай самое лучшее. Здесь не прощают ошибок.

— А кто почти пять лет готовился к этому аукциону?

Кто уговаривал, убеждал, строил планы, разрабатывал бюджет, выискивал и приручал будущих клиентов? Я знаю, чего это стоит, и не была бы здесь, если бы сомневалась в себе.

Это я составила список приглашенных, это я знаю людей, которые будут торговаться, по-настоящему торговаться.

Это я пригласила Колчева и Добренина и легко справлюсь с ними обоими. Ведь они прежде всего мужчины…

Лицо Блэза оставалось неподвижным и бесстрастным, как всегда, когда он сердился. Черт побери, думал он, глядя на прекрасное лицо своей жены, теперь, когда Чарльза больше нет, Доминик не удержать. Она закусит удила и помчится сломя голову туда, куда стремилась всю жизнь: в стан победителей. Ей всегда удавалось получить от отчима то, что ей было нужно, и Блэз не сомневался, что именно ей он оставил дело своей жизни — этот аукционный дом.

Сейчас, когда до начала крупнейшего аукциона оставалось пять минут, Блэз думал, что не позже завтрашнего дня в его руках окажутся документы, подтверждающие законное право Доминик дю Вивье на «Деспард и Ко».

Хотя Доминик и была падчерицей Чарльза Деспарда и женой Блэза Чандлера, она не поменяла имя, полученное ею при рождении. Под которым она стала известной. Доминик всегда отличалась независимостью, и у нее хватило духу на третий день после смерти отчима явиться на открытие аукционного дома «Деспардс» в атласном облегающем платье, которое, хотя и было черным, не скрывало ее великолепного тела, подчеркивая каждую линию и выпуклость, обрисовывая ее дерзко торчащие груди, соблазнительные ягодицы и тонкую талию. Она понимала, что все только и думают о том, что она почти голая, но ее это не трогало. Всю жизнь Доминик делала что хотела: презрение к условностям, как и красота, было частью ее легенды. Она была чуть выше метра пятидесяти — изящная живая куколка. Блестящие иссиня-черные волосы с прямой, как у японских девочек, челкой обрамляли овальное лицо, от которого захватывало дух. Точеные черты, тонкая, прозрачная, словно фарфор, кожа. Огромные сапфировые глаза, окаймленные густыми ресницами, будто два глубоких озера пальмами. Маленькое тело было совершенным, как у Венеры, а беспредельная сексуальность сжигала мужчин на медленном огне. Того, кто хоть раз ее видел, преследовали эротические фантазии. Она улыбалась вам через плечо — и туман застилал глаза, она бросала взгляд из-под шелковых ресниц — и язык прилипал к небу. Ее прозвали Пираньей: свою очередную жертву она отпускала, лишь дочиста обглодав своими острыми зубками все косточки.

Доминик была замужем за Блэзом Чандлером два года. Они встретились на каком-то коктейле. Она изнывала от скуки, а он, увидев ее, мгновенно загорелся. Их взгляды встретились, двенадцать испепеляющих секунд они молча смотрели друг на друга, затем Доминик, попрощавшись с хозяйкой, вышла. Когда через две минуты Блэз последовал за ней, она уже ждала на заднем сиденье его машины.

Он был ошеломлен, желание сжигало его, поднимало и швыряло вниз, ни на миг не угасая. Он, как в легенде о Клеопатре, чем больше получал, тем больше этого жаждал. Но временами он вдруг осознавал, что ему не нравится его жена.

Глядя в смуглое лицо Блэза, Доминик тихо рассмеялась воркующим смехом.

— Тебе не понятно, как люди могут сходить с ума из-за безделушек?

— Я никогда не стремился обладать красивыми вещами.

Если, конечно, не считать тебя, — уточнил он галантно.

— Но ведь ты платишь огромные деньги за лошадей.

— Лошади — другое дело. На них можно ездить. А что делать с фарфоровой фигуркой — смотреть на нее?

Он взял у подошедшего официанта бокал с шампанским. Поднос, который тот держал на вытянутой руке, словно акулий плавник разрезал толпу. Блэз взял всего один бокал. Он знал: когда Доминик работала, она не притрагивалась к спиртному.

Глядя, как он потягивает шампанское, Доминик одобрительно кивнула, затем, пожав плечами, отвернулась:

Блэза все равно не переубедить.

На лестнице появилась запоздавшая пара. Женщина притронулась щекой к щеке Доминик.

— Ни пуха ни пера, — весело пожелала она прежде, чем влиться в толпу.

— К черту.

Доминик слегка отодвинула манжету с запястья мужа, чтобы взглянуть на его тонкие, как листок бумаги, часы «Патек Филип».

— Осталось пять минут… Можете закрывать. — Она кивнула лакеям, стоявшим по обе стороны двери.

— Ты уверена, что больше никто не придет?

— Если и придет, его не пустят. Аукцион начинается ровно в половине девятого, мне пора. — Ее глаза смеялись.

Она направилась к двери, но Блэз ее окликнул:

— А под каким девизом проходит аукцион?

Она остановилась и, взглянув на него из-под густых ресниц, улыбнулась — он сразу узнал эту улыбку.

— «Пусть побеждают богатые» — , — сказала она и повернулась на каблуках. Люди расступались перед ней. Подобно королеве Виктории, Доминик всегда гордо шла вперед, зная, что не встретит сопротивления.

Она уверенно прошла к кафедре и уселась на изящно сделанное возвышение из полированного ореха, которое привезли из Лондона специально для этого случая. Кафедра принадлежала Чарльзу Деспарду и была изготовлена в 1835 году для его прадеда; на медной дощечке красовалась надпись: «Деспард и сыновья». Как только Доминик заняла свое место, зазвенел колокольчик. Затем раздался скрип изящных позолоченных стульев с высокими спинками, которые стояли в двенадцать рядов, по тридцать в каждом, с проходом посередине. Официанты бесшумно обошли ряды и, собрав бокалы с шампанским, покинули зал. Доминик подождала, пока публика займет свои места, свет в люстрах стал постепенно гаснуть, и зал погрузился в полутьму. Одна Доминик дю Вивье стояла в ярком свете прожектора, сверкая белой кожей, черными волосами и огромными сапфирами в ушах. Она подождала, пока шум в зале стихнет: откроют программки, мужчины поддернут брюки, усаживаясь поудобнее, прочистят горло. Стоявший недалеко от выхода Блэз — скоро ему нужно было уходить: в полночь он вылетал в Лондон — с восторгом убедился, что Доминик блестяще справилась с задачей. Потрясающе! Крошечная Доминик безраздельно господствовала над залом. Черный бархатный занавес у нее за спиной бесшумно раздвинулся, открывая взглядам небольшой круглый столик, освещенный прожектором и тоже задрапированный черным бархатом. Чуть в стороне от Доминик в два ряда стояли телефоны для приема предложений из-за океана, по левую руку расположился ее помощник Джон Дикин, который тридцать лет помогал Чарльзу Деспарду. За сценой дежурили невидимые публике ассистенты, в обязанность которых входило подносить лоты.

Доминик ждала, пока атмосфера в зале накалится, она ощущала вибрацию зала, как паук ощущает вибрацию паутины, позволяя жертве самой приблизить свою погибель. Только почувствовав, что время настало, она с очаровательным акцентом произнесла:

— Ваши сиятельства! Уважаемые дамы и господа, добро пожаловать в нью-йоркский «Деспардс»!

В зале сидело два сиятельства: английский граф, у которого было много славных предков, но мало денег, он был женат на богатой американке и информировал «Деспардс», кто и что хочет продать; и итальянский князь, который занимался тем же в Европе. Оба были приглашены сюда в качестве свадебных генералов. Доминик знала, что американцы обожают титулы, а у этих двоих они были настоящими. Она не сомневалась, что ее собственное старинное имя и тот факт, что ее отец был виконтом, придавали ей особый шарм. И еще, что она была замужем за Блэзом Чандлером Обычно он не присутствовал на аукционах, но сегодня она попросила его прийти. Нужно, чтобы все увидели их в новой роли: царствующая королева и принц-консорт, ее супруг.

— Сегодня, — уверенно продолжала Доминик, — мы отмечаем завершение двухлетней подготовительной работы «Деспардс и Ко» открывает свои двери в Нью-Йорке как равный среди равных. Отныне в Америке не два, а три аукционных дома. «Деспардс» наконец-то занял принадлежащее ему по праву место.

Кто-то — так было условлено заранее — стал аплодировать, и вскоре рукоплескал уже весь зал. Доминик, изящно наклонив головку, ждала, пока аплодисменты стихнут.

— Мне кажется, прежде чем открыть торги, нам следует воздать должное человеку, благодаря которому «Деспардс» оказался в Нью-Йорке, тому человеку, который всего два дня назад трагически ушел от нас. Я говорю о великом Чарльзе Деспарде.

И снова по залу прокатилась волна аплодисментов.

— Он был мне не только отчимом, — продолжала Доминик, — но и наставником, учителем, лучшим другом. Мне очень будет не хватать его. Нам всем будет его не хватать.

Я посвящаю его памяти первый аукцион в новом и, несомненно, самом перспективном филиале «Деспарде».

Внезапно свет погас и секунд пятнадцать не зажигался.

Когда люстры наконец вспыхнули, по рядам прошел гул восхищения. На черном бархатном столе стояла вещь невыразимой красоты. Даже Блэз восторженно покачал головой.

— Леди и джентльмены, перед вами лот номер один. — В голосе Доминик звучало благоговейное восхищение, которое передалось залу. — Это совершенно необыкновенная вещь, — продолжала она, — даже я, опытный специалист, глядя на нее, не перестаю восхищаться.

Все присутствующие невольно подались вперед. Даже Блэз неожиданно для себя вытянул шею.

— Великолепное, чрезвычайно редкое блюдо с подглазурной росписью медью, белое с красным, по краям медь наложена очень густо и дает яркий, насыщенный цвет, в центре краска светлее, блюдо покрыто прозрачной молочно-белой глазурью, которая образует не правильной формы наплывы, оставляя кое-где небольшие участки неглазурованного бисквита, особенно по верхнему краю. Подобное совершенство глазуровки является уникальным, поскольку, как вам известно, при обжиге раннего китайского фарфора нужный цвет получался крайне редко. В данном случае он получился. Вещь в безупречном состоянии: ни сколов, ни царапин, ни крошечного пятнышка. К блюду прилагается футляр, в котором оно хранилось все эти годы. Время изготовления: вторая половина четырнадцатого века. Я бы сама отнесла его к династии Юань, то есть приблизительно к 1350 году. Мне известно только одно подобное блюдо, которое хранится в Эрмитаже, в Ленинграде. Я начинаю торги со ста тысяч долларов…

Со своего места Блэз не мог видеть публики, но с интересом наблюдал за Доминик. Она вела торги, ничем не выдавая своего волнения, хотя цена быстро росла. Когда она перевалила за полмиллиона долларов, в рядах послышался шепот, восклицания и даже аплодисменты. Голос Доминик звучал спокойно, только ее глаза зорко следили за каждым предложением, которые в основном поступали из первого ряда и мест возле прохода, где сидели крупные покупщики. Блэз вспомнил о двух смертельных врагах, Колчеве и Добренине, которые боролись за титул обладателя лучшей в мире коллекции.

— Шестьсот тысяч долларов здесь… против вас, мистер Добренин… Шестьсот пятьдесят тысяч долларов… — Доминик сделала паузу и, поняв, что Колчев дальше не пойдет, ударила молотком, словно вынося приговор. — Итак, лот номер один приобретает мистер Добренин за шестьсот пятьдесят тысяч долларов.

Зал взорвался аплодисментами.

Блэз с удивлением заметил, что сердце у него громко колотится. «Ну и ну! — подумал он. — Почти три четверти миллиона за фарфоровую скорлупку!»

Доминик дождалась, пока шум в зале стихнет, и свет снова погас. Когда он зажегся, на возвышении стояли шесть белых с синим пиал. Они были такой поющей, совершенной формы, что их хотелось взять в руки и погладить.

— Шесть белых с синей росписью пиал династии Мин, — объявила Доминик. — На всех пиалах имеется но четыре иероглифа с именем императора Сюань Ди и датой изготовления, высота каждой пиалы десять с половиной сантиметров, у каждой имеется свой футляр. Все знают, что покойный Уилард Декстер очень ревностно относился к качеству предметов. Все вещи из его коллекции в превосходном состоянии. Начальная цена шестьсот тысяч долларов… семьсот тысяч, благодарю, мистер Добренин…

«Господи, она была права — как всегда! — думал Блэз, глядя на возбужденный зал. — Они готовы глотки друг другу перегрызть и вместо крови истечь миллионами…»

— ..Один миллион долларов… один миллион долларов в первом ряду… миллион с четвертью. Миллион с четвертью — цена покупателя из-за границы… — Одна из девушек за телефоном поднялась и передала записку Доминик. — Полтора миллиона… и три четверти… Два миллиона долларов…

Зал затаил дыхание. «Бог мой, два миллиона долларов! — подумал Блэз. — Невероятно! Она сказала, что, по скромным подсчетам, должна получить пять миллионов долларов, но скорее всего — десять». В который раз Доминик оказалась права! Она вытянет из них все денежки. Она их просто стравливает, играя на их вражде.

— Итак, за два миллиона пятьсот тысяч долларов, — молоток опустился опять, — мистеру Колчеву!

Публику охватило крайнее возбуждение. На этом аукционе деньги не играли главной роли: исход торгов решали два соперника, готовые на все, лишь бы досадить друг другу. Почувствовав, что напряжение слишком велико, Доминик объявила перерыв. Зажегся яркий свет, в проходе появились официанты с шампанским.

— С ума сойти! Больше трех миллионов долларов!

А мы только переходим к лоту номер три!

— Мои нервы не выдержат…

— Здесь все по высшему классу, включая шампанское.

— При том, сколько она получит комиссионных, она вполне может это себе позволить!

Доминик всегда добивается своего, размышлял Блэз.

Она упорно шла к успеху, долго уговаривала Чарльза Деспарда открыть в Нью-Йорке новый дорогой филиал.

Чарльз же любил Лондон, где у него были постоянные солидные клиенты, которые годами обращались к нему, как иные — к семейному адвокату. Он с недоверием относился к роскошным; голливудского типа аукционным домам, которые прельщали Доминик. Он не был аукционистом, который захотел стать джентльменом, он был джентльменом, который стал превосходным аукционистом. Когда речь заходила о восточном фарфоре, сразу же всплывало его имя. Он обладал верным глазом, обширными знаниями, безупречным вкусом и бесконечной любовью к своему делу. Этим он отличался от своей падчерицы. Чарльз занимался антиквариатом, потому что любил свою работу, а Доминик — потому что любила деньги.

Это Доминик привела в «Деспардс» титулованных поставщиков информации. Она настояла на том, чтобы «Деспардс» не закрывался в выходные дни, учредила отдел предварительной записи и десятки других новшеств, приносивших прибыль. Она предложила даже воспользоваться услугами рекламного агентства, но в этом вопросе Чарльз уперся, и переубедить его было невозможно. «Деспардс» сам себе реклама, таково было его убеждение. Не закрыл он и «Деспардс» в Даунтауне, где-то на Кенсингтон-сайд-стрит, где, к огромному неудовольствию Доминик, продавались только недорогие вещи.

Доминик начала выступать с рекламой «Деспардс» по телевидению — Чарльзу же была ненавистна сама мысль об этом, — потому что она хотела увеличить объем продаж на мировом рынке. В настоящее время «Деспардс» только на четыре процента уступал «Кристи», но сильно отставал от «Сотбис». В прошлом году его годовой оборот составил триста миллионов, на двадцать пять миллионов больше, чем в предыдущем году. В этом году Доминик рассчитывала увеличить оборот на семнадцать процентов, и, если этот аукцион пройдет успешно, она достигнет цели.

Доминик блестяще подготовилась к аукциону. В зале сидело множество людей, которых Блэз знал либо лично, либо через свою бабку — а она знала всех. И то, что они пришли сюда лично, а не прислали своих агентов, свидетельствовало об авторитете Доминик. Каталог, который она вопреки установленной традиции сделала платным, давным-давно разошелся — еще одно доказательство, что это Аукцион Года. Сверхбогачи собрались здесь, чтобы навесить ярлык с ценой на то, что цены не имеет, а те, у кого не водилось таких денег, заплатили за то, чтобы на них поглазеть. Неудивительно, что они охали и ахали.

Сегодня здесь было больше знаменитостей, чем на любой презентации. По слухам, одна известная красавица заложила два жемчужных ожерелья, чтобы потом хвастать тем, что приобрела вещь из коллекции Уиларда Декстера.

Когда зажегся свет, из уст возбужденной публики вырвался то ли вздох, то ли стон. Из темноты выплыла чаша редкой красоты и необычной формы.

Доминик всех их держит в руках, подумал Блэз. То, что после двух лотов ей удалось заставить избалованную, все повидавшую, самоуверенную публику смиренно приносить свои дары на ее алтарь, говорило о том, что место на самом верху, к которому она стремится, по праву может принадлежать ей.

— Лот номер три, леди и джентльмены. Сосуд для вина. Самое начало династии Мин. Украшен летящими драконами и фигурками бессмертных богов. Обратите внимание на то, что кобальт здесь положен очень густо, так что образовались наплывы. На донышке имеется знак императора Чжэн Хуа, — при этих словах два ассистента бережно приподняли чашу, чтобы показать китайские иероглифы, — а также его личная монограмма. Сосуд не имеет изъянов: ни сколов, ни царапин.

Позволив присутствующим немного полюбоваться на это чудо, Доминик вернула их на землю.

— Я начинаю торги с двухсот пятидесяти тысяч долларов… Триста тысяч, благодарю вас, мсье Шартр…

Триста пятьдесят… Пятьсот, пятьсот пятьдесят, шестьсот тысяч долларов… Шестьсот пятьдесят, семьсот, семьсот пятьдесят тысяч… Восемьсот у мистера Александера… восемьсот пятьдесят… миллион долларов, благодарю, мистер Добренин… миллион долларов в первом ряду… миллион с четвертью…

Доминик сохраняла полное спокойствие, покупщики бешено торговались. Публика с азартом наблюдала за торгами. Хьюго Александер был южноафриканским Крезом.

Поговаривали, что он из бывших нацистов. В конце войны, изменив не только имя, но и внешность, он сумел бежать с развалин «третьего рейха», прихватив с собой огромные деньги. Он обожал все китайское. Все его любовницы были китаянками. Он люто ненавидел Добренина и Колчева, они платили ему тем же. Между этими троими и разгорелась жестокая битва, которую Доминик умело вела к завершению. Ее улыбка подстегнула Хьюго Александера, как удар бича.

— Миллион с четвертью против вас, мистер Александер… полтора миллиона долларов… благодарю, мистер Александер… и три четверти… два миллиона… два миллиона долларов — раз… два миллиона долларов — два…

Еще ни на одном аукционе за китайский фарфор не платили больше миллиона долларов. «Деспардс» не только завоевывал новую территорию, но и ставил рекорды.

Чарльз был бы доволен, подумал Блэз с горечью. Чарльз научил Доминик искусству вести аукцион, тонкому и точному. Эти распаленные торгом богачи следовали за ней, как овечки на бойню. Но чего не сделают мужчины ради Доминик дю Вивье?

— ..за два миллиона восемьсот тысяч долларов, — молоток обрушился на стол с таким звуком, словно кому-то раскроили череп, — лот номер три приобретает мистер Александер.

И вновь зал взорвался аплодисментами. Послышались реплики:

— Господи, это нужно было видеть!

— В жизни не поверил бы в такие цены!

— Это смешно, вот что я вам скажу. Четыреста тысяч долларов — красная цена, а тут почти три миллиона!

Женщины нервно прихорашивались, мужчины хмурили брови. Доминик попросила услужливого молодого человека усилить вентиляцию.

Блэз посмотрел на часы. Ему действительно пора. Он обещал забрать тещу из дома Фрэнка Кэмпбелса, где она в течение всего дня принимала соболезнования. И сразу после этого он должен вылететь в Лондон, где у него была назначена встреча в адвокатской фирме «Финч, Френшам и Финч» по поводу завещания Чарльза. Но уходить Блэзу не хотелось. Обычно аукционы оставляли его равнодушным — в нем не было амбиций коллекционера.

Они проснулись в нем всего один раз: когда он впервые увидел Доминик. Блэз не любил сидеть дома: он ездил верхом, охотился, ловил рыбу, катался на лыжах, летал на своем самолете. Доминик ненавидела спорт, мысль о том, чтобы провести время на природе, приводила ее в содрогание. Она ни разу не была на ранчо, где бабка Блэза жила почти безвыездно. Она и слышать не хотела о Колорадо и Скалистых горах. Блэз решил остаться еще на один лот. Он успеет заехать за Катрин, отвезти ее домой, а потом из Чандлер-билдинга доберется на вертолете до аэропорта Кеннеди, где его ждет «боинг-737».

— Леди и джентльмены, лот четыре. Фигурка Шоу-Лао, бога долголетия. Конец династии Мин. Согласно китайской легенде, владельца подобной статуэтки ждет долгая жизнь. Мистер Декстер, как вам известно, дожил до восьмидесяти семи. — Публика оживилась. — Обычно подобные фигурки делались из керамики, но эта, фарфоровая, вероятно, была изготовлена по заказу знатного вельможи или жреца. Обратите внимание на глубокий синий цвет глазури и теплые тона фигурки оленя — другого символа долголетия, — на котором восседает бог. Я начинаю торги с пятидесяти тысяч долларов… Семьдесят… восемьдесят… девяносто… сто тысяч долларов. — Ей передали записку. — Только что поступило предложение из-за границы: сто двадцать пять тысяч долларов… сто пятьдесят тысяч… сто семьдесят пять… двести тысяч долларов…

Как и до этого, беспощадная схватка между главными соперниками смела с пути всех остальных. Хьюго Александер сдался на ста тысячах. Ему, разумеется, хотелось бы долго жить, но сама фигурка не настолько ему нравилась, чтобы швырять на ветер тысячи. Пускай те двое поторгуются. А он дождется фарфоровых блюд эпохи императора Канг Ши с французскими подставками восемнадцатого века из позолоченной бронзы.

— Итак, триста тысяч долларов… за триста тысяч долларов… — Доминик сделала паузу, подняла молоток, ее брови слегка приподнялись. Она мягко подвела обоих соперников к этой цифре: улыбка — одному, взгляд — Другому, вкрадчивый голос — им обоим. Теперь, когда они заколебались, она поняла, что понукать их больше не следует. Удар молотка заставил нескольких женщин вскрикнуть, так захвачены они были разыгравшейся на их глазах драмой. — За триста тысяч долларов — мистеру Колчеву.

Снова аплодисменты, снова удивленные голоса и лица.

Она получит свои десять миллионов, подумал Блэз, испытывая одновременно и восхищение, и досаду. В глубине души он надеялся, что на этот раз Доминик переоценила себя. Ему следовало бы знать: Доминик не делает ошибок. Она слишком долго готовилась к этому дню. Блэз взял бокал с шампанским, которое снова стали разносить по рядам. Накануне, когда Доминик назвала ему круглую сумму, потраченную на открытие, он удивленно присвистнул. Теперь он был уверен, что она десятикратно окупится. К тому же нью-йоркское отделение «Деспардс» сэкономит миллионы на рекламе. Об этом аукционе завтра будет говорить весь город.

— Боже мой, Блэз! — Спешивший облегчить свой мочевой пузырь знакомый сжал его руку. — Доминик превзошла себя! Что за открытие! Колчев и Добренин едва не перегрызли друг другу глотку! Я никогда не видел таких цен, как, впрочем, и вещей такого качества. Когда Декстер купил эту фигурку, она стоила вчетверо дешевле. Я рассчитывал приобрести пару ваз «розового семейства», но теперь сомневаюсь, что это удастся… — Знакомый заторопился, чтобы побыстрей вернуться.

Лот номер пять представлял собой двенадцать полихромных фарфоровых фигурок, изображавших китайские знаки зодиака, начиная с Крысы и кончая Свиньей.

Они относились ко времени правления императора Канг Ши и были не больше пяти сантиметров высотой. Их приобрела за десять тысяч долларов пожилая дама, у которой была известная коллекция статуэток.

Лот номер шесть оказался круглой парфюмерной коробочкой «Цветы персика» с куполообразной крышкой.

Верх ее был покрыт красной глазурью с зелеными вкраплениями. На основании коробочки имелось шесть иероглифов: с именем императора Канг Ши и временем изготовления. К коробочке прилагался футляр. Она ушла за неслыханную цену в десять тысяч долларов. Купил ее голливудский продюсер, которого все время толкала локтем его любовница, секс-символ этого года, потому что она обожала персиковый цвет.

Лот номер семь представлял собой массивное блюдо для рыбы эпохи Мин, с синей росписью по белому фону.

На нем изображались фазаны и утки, гуляющие по берегу реки среди пионов, маргариток, камелий и цветов персика. Блюдо датировалось концом шестнадцатого века, а на дне имело в круге шесть иероглифов с именем императора Вань Ли и датой изготовления. Как и у предшествующих предметов, у него не было никаких изъянов. За блюдо яростно сражались Хьюго Александер и два русских соперника, и наконец южноафриканец приобрел его за двести тысяч долларов.

Блэз посмотрел на часы. Ему и в самом деле пора…

Тут зал заволновался. У Блэза не было каталога, и он впервые пожалел об этом, но, когда люстры зажглись, он увидел то, ради чего стоило остаться. Доминик считала эту вещь украшением коллекции. Великолепный белый с синим кувшин начала династии Мин, расписанный традиционными цветами: пионами, камелиями, гардениями, лотосами, хризантемами и гибискусами. Доминик начала торги с четверти миллиона долларов. Колчев и Добренин снова бросились в атаку.

Не прошло и минуты, как цена кувшина превысила миллион долларов, а еще через полминуты достигла двух миллионов. Цена росла гигантскими скачками в четверть миллиона долларов. Зал дрожал от возбуждения. Оба соперника сидели, положив руки поверх каталога, и внешне сохраняли спокойствие, лишь судорожно сцепленные пальцы выдавали их волнение.

— Три миллиона долларов — цена мистера Добренина .

Зал замер в ожидании. Предложит ли Колчев беспрецедентную цену: более трех миллионов долларов за вещь из китайского фарфора. Доминик подняла руку с молотком, предупреждая, что время уходит.

— Итак, три миллиона долларов… — повторила она так, что всем стало ясно: это в последний раз.

Лицо Колчева оставалось бесстрастным, однако на лбу его выступили капли пота и костяшки пальцев побелели. Дышал он глубоко и отрывисто. Добренин глядел прямо перед собой, но каждой клеточкой чувствовал, что делает его соперник. Публика затаила дыхание.

Бах! Удар молотка привел зал в движение: женщины сжали руки на груди. Казалось, они присутствуют при казни. Впрочем, так оно и было…

— За три миллиона долларов вазу приобретает мистер Добренин…

Публика аплодировала стоя, все поздравляли Добренина, хлопали по плечу. Колчев, которому пот заливал глаза, с трудом уняв дрожь в руках, достал белоснежный платок и промокнул лоб.

— Господи! Три миллиона долларов! Вы когда-нибудь слыхали, чтобы за какую-то паршивую вазу платили три миллиона долларов? — раздался пронзительный голос молодой актрисы, не входивший в число ее достоинств.

Нет, подумал Блэз, чувствуя, как напряжение вдруг ослабло, словно огромная рыба, уйдя на глубину, порвала леску. Сам я никогда столько не платил, но все на свете бывает в первый раз, и обычно это связано с Доминик .

А он еще уговаривал Доминик отложить открытие, сетовал он, спускаясь по великолепной лестнице. Но тогда им руководили любовь и уважение к памяти Чарльза. А Доминик, как жесткая и практичная француженка, на первое место ставила бизнес, а уж потом все остальное. С ней рядом Блэз иногда чувствовал себя простоватым американцем из провинции.

Однако Чарльз был другим. Он вел дела жестко, но в жизни был сентиментален — не свойственная французам черта. К тому же он был чувствителен. Доминик была страстной, но не чувствительной. Ее отличали холодность и расчетливость, она жила головой, а не сердцем.

Чарльз любил без оглядки, как и жил. Он никогда не скрывал своих чувств. Какие бы чувства ни испытывала Доминик — порой Блэз задавался вопросом, чувствует ли она вообще, — она никогда не обнаруживала их ни перед кем. В этом она не была похожа ни на Чарльза, ни даже на собственную мать. Блэз пришел к выводу, что Доминик, вероятно, унаследовала это свойство от своего покойного отца, которого он никогда не знал.

Блэз знал, что ему будет недоставать Чарльза. Смерть Чарльза застала его врасплох. Когда он был в Чикаго, ему позвонили из Нью-Йорка. Чарльз Деспард умер от сердечного приступа, и все попытки реанимировать его не принесли успеха. Мадам Деспард в отчаянии, а ее дочь нигде не могут найти. Мадам просила связаться с ним — может быть, он сможет срочно приехать?

Вылетев в Нью-Йорк, он по бортовому радио пытался разыскать Доминик. В конце концов ее обнаружили в Гонконге. С тех пор, как она получила в свое распоряжение гонконгское отделение «Деспардс», она проводила в этом городе много времени. Когда Доминик оказалась в Нью-Йорке, газеты уже опубликовали некролог, но даже тогда голова Доминик была занята только аукционом.

Блэза потрясла жесткая практичность Доминик.

Чисто французская. На ее фоне его американский прагматизм выглядел даже жалко. Из всех людей, которых знал Блэз, только его бабка, Агата Чандлер, могла бы составить Доминик конкуренцию.

Когда он сообщил своей бабке Агате по телефону печальную новость, она, немного помолчав, сказала своим низким «шаляпинским» басом:

— Я буду скучать без него. Он был моим старым добрым другом. — Затем печаль сменилась плохо скрываемым отвращением. — А что эта мерзавка, твоя жена? Небось вцепилась в наследство обеими руками? Вот уж не думала, что увижу своего малыша у жены под башмаком.

— Прекрати, Герцогиня. Ты ведь знаешь, по этому вопросу мы расходимся.

— Вот посмотришь, как только она приберет к рукам «Деспардс», чертям в аду жарко станет.

— Поскольку ты всегда уверяла меня, что Доминик — исчадие ада, то ничего нового ты мне не открыла.

Смех бабушки пророкотал на самых низких нотах.

Она любила словесные перепалки.

— Тебе известно, как я отношусь к твоей горе-женитьбе. Я прямо тебе сказала, что я думаю об этой вертихвостке, и своего мнения не переменю. Она тебя погубит, Мальчуган. Стоит мужчине попасть на крючок к такой женщине, как она, и мозги у него оказываются между ног.

— Ты что, пытаешься тактично мне сказать, что она тебе не нравится?

И снова пророкотал ее смех, удивительно громкий и веселый для женщины, которой вот-вот стукнет восемьдесят пять.

— Я просто говорю, что, когда она себя проявит, можешь рассчитывать на меня.

— Твоя самоуверенность ничем не лучше самонадеянности, в которой ты обвиняешь Доминик.

— Мои доктора дают мне еще пять лет, а это гораздо больший срок, чем возраст твоего брака. За эти два года вы не расстались только потому, что провели вдвоем не больше трех месяцев. — Она презрительно фыркнула. — Что это за женитьба такая? Какого черта ты полез под венец? И не говори мне, что ты не смог бы получить то же самое, не заходя так далеко.

— И не стану, — ответил Блэз. По звуку его голоса Агата поняла, что на этот раз слишком далеко зашла она.

Блэз многое ей позволял — только ей одной, — потому что любил ее, но даже она знала, где остановиться.

— Я беспокоюсь за тебя, Мальчуган. Она совсем не то, что тебе нужно, это факт. Но ты из-за нее совсем потерял голову, это тоже факт. Послушай, как только она получит «Деспардс», дела обернутся совсем по-другому. Не дай себя одурачить.

— Не беспокойся, моя голова еще цела, — успокоил ее Блэз.

— Ну, хорошо, — решительно произнесла Агата после недоброго молчания, — не исчезай надолго. Держи меня в курсе. — Затем с притворным безразличием она спросила:

— Он ведь оставил завещание?

— Наверно, — подыграл ей внук, знавший о ее ненасытном любопытстве.

— А определенно ты ничего не знаешь?

— Нет. Возможно, моя теща знает. Но ей сейчас не до этого. Она очень тяжело переживает смерть Чарльза.

— А чего ты ждал? В нем была вся ее жизнь. Всего себя отдавать другому человеку — это большая ошибка, ты тоже ее совершаешь. Когда дорогой человек от тебя уходит, остается слишком большая рана, и ты истекаешь кровью.

Блэз притворился, что не заметил намека.

— Я уверен, что мэтр Фламбар, адвокат Чарльза, скоро свяжется с нами.

— А Чарльз никогда не говорил тебе, кому он собирается оставить «Деспардс»? — не унималась Агата.

— Конечно, Доминик, кому еще?

Агата молчала.

— Ты знаешь что-то такое, чего не знаю я? — насторожился Блэз.

— Если бы так, — последовал неопределенный ответ, и Герцогиня, как всегда, неожиданно повесила трубку.

Сев в машину, Блэз вынул письмо, которое накануне получил от мэтра Фламбара. Тот писал, что у него имеется завещание Чарльза, касающееся его французской собственности. Что распоряжения относительно его собственности в Англии наверняка находятся в надежных руках адвокатской фирмы «Финч, Френшам и Финч», которая вела дела «Деспардс» — да и самого Чарльза — в Англии. В конце письма сообщалось, что Чарльз назначил душеприказчиком своего зятя, Блэза Чандлера.

«Это разумно, — подумал Блэз, — оставить два завещания». Законы во Франции и Англии были разными, и английское отделение «Деспардс» финансировалось и функционировало в соответствии с английскими законами. Каждое отделение «Деспардс» было независимым и действовало в соответствии с законами той страны, где находилось. Однако все они управлялись холдинговой компанией из единого центра в Женеве. Как опытный юрист, Блэз одобрял подобное устройство «Деспард и Ко» (когда Чарльз понял, что у него уже не будет сына, он изменил название «Деспард и сын» на «Деспард и Ко»). Нью-йоркское отделение учреждалось как совершенно независимое в том, что касалось его непосредственной деятельности, но подотчетное «Деспардс Интернешнл» в финансовых вопросах, а его вице-президентом назначалась Доминик.

Теперь она, без сомнения, станет президентом. Ее мать, Катрин, разумеется, тоже получит все необходимое. Чарльз обожал свою красавицу жену.

Машина Блэза остановилась на Мэдисон-авеню, у входа в дом Фрэнка Кэмпбелса, где состоялось прощание с Чарльзом. Весь день сюда приходили толпы людей — отдать Чарльзу Деспарду последний долг, теперь зал опустел. Только вдова одиноко сидела в слишком большом для нее кресле, в отчаянии глядя на гроб: Катрин настояла, чтобы крышка гроба была закрыта. Она не захотела ни с кем делить Чарльза даже в смерти. Поцеловав его на прощание, она поместила меж сомкнутых ладоней мужа его первый подарок — выцветшую и высохшую мальмезонскую розу, — а затем отошла, наблюдая со стороны, как его закрывают навсегда. Теперь она — крохотная фигурка в черном платье — сидела и смотрела на гроб, свечи и горы цветов. Она перебирала четки, и ее губы шевелились, но Блэз знал, что она не молится. Она разговаривала с покойным мужем, потому что для Катрин Деспард он не умер. В кошмарные годы своего первого замужества она превратила Чарльза в мечту, и то, что ода наконец стала его женой, было исполнением той же мечты, а всякому известно, что мечты не умирают.

Когда Блэз склонился над ней, она доверчиво подняла к нему лицо Она была миниатюрной, как и дочь Но в отличие от дочери у Катрин Деспард были золотые волосы, теперь высветленные, коротко постриженные и тщательно уложенные. Они трогательно обрамляли ее лицо, когда-то невыразимо прелестное, но и теперь привлекающее к себе внимание: голубые глаза, бело-розовая, как у фарфоровой куколки, кожа. Беспомощный вид и привычка склонять набок голову, словно спрашивая: «Вы позаботитесь обо мне, правда?», обычно очаровывали мужчин и раздражали женщин.

Блэз поцеловал ее крошечную руку, на которой было только обручальное кольцо, и Катрин улыбнулась.

— Простите, что опоздал, но аукцион был просто потрясающим.

Искренняя улыбка Катрин стала механической: «Деспардс» был ее соперником. Все годы их совместной жизни он отнимал у нее Чарльза. Она ни разу не была на аукционе и совершенно не интересовалась делами мужа.

Придя домой в конце дня, Чарльз знал, что о «Деспардс» лучше не упоминать.

— Я уверена, Доминик обо всем позаботилась… — Ее с придыханием, как у маленькой девочки, голос звучал по обыкновению чуть растерянно, но вместе с тем чувственно, ее французский — она отказывалась говорить по-английски — был безупречным.

— Вы, должно быть, устали. Вы просидели здесь так долго.

— Устала, — как эхо отозвалась она.

Катрин никогда не заканчивала фразы.

— Давайте я отвезу вас домой.

— Домой..

Она остановилась в доме его бабки, на 84-й улице.

Агата почти не зналась с Катрин, а та, в свою очередь, панически боялась старой леди, которую принимала за индейскую скво. Тем не менее Агата наказала Блэзу, чтобы вдова Чарльза ни в чем не нуждалась.

— Как любезно… — пробормотала Катрин.

И так удобно. В ее распоряжение отдали огромную, роскошно обставленную комнату, а также слуг, которые должны были обслуживать только Катрин. У Доминик с Блэзом был собственный пентхаус в Чандлер-тауэрс, где было достаточно места, но Доминик намекнула, что ее матери будет удобней в не столь современном помещении.

Что она имела в виду — неизвестно. По мнению Блэза, Доминик относилась к матери с плохо скрываемым презрением. Блэз же по-своему любил ее, как любят милого несмышленого ребенка. Блэз часто недоумевал, что Чарльз нашел в своей жене. Казалось, ей всегда нечего сказать.

Возможно, именно поэтому с ней было спокойно. И она на удивление обожала своего мужа, и ее удовольствие — ее счастье — заключалось в том, чтобы был счастлив он.

Однако она не менее решительно очертила границы собственного неудовольствия, и то, что в ее присутствии нельзя было упоминать о «Деспардс», было добровольной жертвой Чарльза.

Теперь, глядя на ее поразительно спокойное лицо, Блэз вспоминал слова Агаты: «В нем была вся ее жизнь… остается слишком большая рана, и ты истекаешь кровью». Что было в ее жизни, кроме мужа? Разве что вышивание, с которым она не расставалась. И теперь оно лежало рядом, выглядывая из сумочки для рукоделия, которую она повсюду носила с собой. Она никогда не читала книг, хотя обожала разглядывать модные журналы, она не любила театр, хотя, оказываясь в Америке, каждый день смотрела по телевизору мыльные оперы. На званых обедах она была очаровательной, великолепно одетой хозяйкой, восполняющей недостаток слов лучезарной улыбкой Она была из тех женщин, которые растворяются в своем муже, сияя его отраженным светом.

Чей свет она станет отражать теперь?

Катрин протянула руку к сумочке с рукоделием. Перехватив взгляд Блэза, она сказала с милой гримаской, напомнившей ему Доминик:

— Привычка… Это успокаивает. Всегда успокаивало, когда мне было плохо… И я продолжала вышивать, когда мне стало хорошо… — Она казалась убитой горем. — Я вышивала домашние тапочки для Чарльза… — добавила она с потерянным выражением лица. — Он ушел от меня так внезапно. Он сел на постели… — Она вздрогнула. — Он не мог говорить, но он пытался. Я видела в его глазах… такое отчаяние… Его губы двигались, и чтоб его услышать, я приложила ухо. «Кэт, — сказал он, пытаясь произнести мое имя, — моя маленькая Кэт» А потом его не стало…

Блэз слышал этот рассказ несколько раз. Это было первое, что она сообщила ему, когда он приехал в больницу. Она повторяла эту историю, гордясь тем, что даже на краю могилы ее муж думал о ней. Блэз кивнул головой, улыбнулся, произнес сочувственные слова, ласково похлопал ее по руке. В Катрин было что-то такое, что заставляло мужчин опекать ее.

Он отвез тещу на 84-ю улицу и сдал ее на руки горничной, пожилой француженке. Потом, вместо того чтобы направиться к Чандлер-билдинг, он приказал шоферу ехать в «Деспардс». Он вылетит в Лондон одним из реактивных самолетов, которые всегда дежурят в аэропорту.

У него был заказан билет на «боинг-737», потому что он хотел поговорить с группой администраторов из «Деспардс», которые летели этим же рейсом. Он успеет поговорить с ними позже. Он не может пропустить эту ночь.

Когда он проскользнул в зал, аукцион подходил к концу. Публика находилась в состоянии эйфории Доминик по-прежнему стояла на возвышении, но атмосфера утратила свой накал: последняя крупная вещь только что ушла за астрономические деньги к Колчеву.

— Ну и вечер, Блэз! — воскликнула одна из его знакомых дам, схватив за руку. — Доминик держалась бесподобно! Она всех потрясла!

— Превосходная работа, дружище, — знакомый англичанин похлопал Блэза по плечу, словно тот факт, что Доминик его жена, давал ему право разделить успех.

Когда Блэз пробирался вперед, Доминик, увидев его, торжествующе улыбнулась. Она вывела «Деспардс» на первые полосы. Блэз заметил в зале журналистов и телекамеры. Завтра репортажи об этом аукционе появятся во всех новостях, а возможно, ему будет посвящена отдельная передача. Вокруг было столько знаменитостей, что одних интервью хватило бы на неделю.

Возбужденная публика ринулась к Доминик, увлекая за собой Блэза. Он видел, как ее обступила почти обезумевшая толпа, и, пустив в ход мускулы, стал проталкиваться вперед, боясь, как бы ее не задавили, однако она не проявляла никаких признаков страха — она шла вперед со спокойной уверенностью победительницы. Ее сверкающие глаза прокладывали ей путь.

«Ну как? — словно выспрашивали они. — Кто оказался прав? Разве я не достойна стать президентом и исполнительным директором „Деспард и Ко“?»

Доминик протянула руки, Блэз поднес их к своим губам. Зал разразился аплодисментами.

— Это я пожелала тебе удачи, помнишь? — подлетела блондинка с роскошными бриллиантами. — Так и получилось. Дорогая, ты была великолепна!

Люди столпились вокруг, раздавались поздравления, но Доминик повернула голову в ту сторону, где все еще сидели двое русских: Колчев и Добренин, и, поработав плечами, Блэз ухитрился проложить в толпе проход, чтобы его жена могла спуститься с возвышения и подойти к главным покупателям. Затем, отойдя в сторону — он чувствовал, что русские заслужили право побыть с Доминик наедине, — Блэз услыхал, что они говорят по-французски.

Добренин покинул зал первым. Он встал, позволил своему секретарю, молодому человеку внушительных размеров, накинуть ему на плечи пальто, взял в руки трость — в его коллекции их было несколько сотен, а у сегодняшней набалдашник был сделан из огромного топаза, — и прошел мимо своего соперника, глядя на него как на пустое место. Пока он шел к выходу — он никогда не оставался на банкет после аукциона, — его провожали аплодисментами. Бурные аплодисменты достались и Колчеву, когда он направился к маленькому столику, где для него были приготовлены дюжина чесапикских устриц, бутылка «Дон Периньон 47» и свежезажаренная дичь. После удачного аукциона он всегда много ел и пил. Тех, кто подходил его поздравить, он никогда не угощал. Колчев придерживался мнения, что аукционный дом предлагает присутствующим достаточно еды и питья и нечего зариться на чужое.

Пока Колчев пробирался к своему столику, рядом с которым стояло его любимое клубное кресло, стулья с позолотой вынесли, а из стенных шкафов, спрятанных за зеркалами, вынули удобные стулья и диванчики. Оркестр заиграл джаз — перед аукционом квинтет играл Шуберта, — люстры ярко вспыхнули. В зал вкатили тележки, заставленные различными блюдами. Там были крохотные горячие волованы с вкуснейшей начинкой, сочные маленькие сандвичи для женщин и большие, с непрожаренной говядиной, для мужчин, черешки сельдерея, перепелиные яйца, икра, устрицы, холодная дичь и марочное шампанское.

Сначала Доминик принимала поздравления, затем давала интервью для телевидения, и наконец фотограф захотел запечатлеть ее вместе с Блэзом, и тот получил свою порцию вопросов:

— Как вы относитесь к фантастическому успеху вашей жены, мистер Чандлер?

— Я горд и доволен.

— Он явился для вас неожиданностью?

— Я никогда не сомневался в ней.

— Думаете ли вы, что ваша жена займет место покойного Чарльза Деспарда?

— Я не знаю лучшей кандидатуры.

— Вы ожидали, что общая сумма выручки достигнет 11, 8 миллиона долларов?

— Нет. В отличие от своей жены я не специалист, я полагал, что будет… около десяти миллионов.

Блэз с легкостью солгал. Он не думал, что Доминик получит больше пяти миллионов. Но он не мог заявить об этом публично.

К счастью, он никогда не имел никакого отношения к «Деспардс». Ему хватало и своих дел. После того, как его бабка, президент крупнейшей многонациональной корпорации Чандлеров, заболела и не смогла разъезжать по миру, как прежде, он стал вице-президентом компании.

Блэз много раз по-родственному — бесплатно — давал Чарльзу юридические советы, но этим дело и ограничивалось. Мир искусства был для него закрытой книгой. Раньше, когда у него брали интервью, он со смехом признавался, что ничего не смыслит в искусстве. Теперь он инстинктивно понял пора играть другую роль. Сейчас Доминик ждала от него искренней поддержки — впервые за их совместную жизнь он с изумлением обнаружил, что ей нужно от него не только тело.

Когда они наконец оказались вдвоем, он спросил:

— Ты действительно получила одиннадцать миллионов восемьсот тысяч?

— Если честно, то девятьсот тысяч, но я немного преуменьшила. Не хочу казаться алчной.

— Ты была великолепна. Поэтому я и вернулся.

— Я не удивилась, когда увидела, как ты вошел. Это особая ночь, и не только из-за аукциона. — Она подошла к нему совсем близко. — Многое еще впереди. Тебе обязательно лететь сегодня ночью?

— Я думал, тебе не терпится узнать свою судьбу.

— Мне и так все известно. Кто это может быть, если не я? Мне нужно было подтверждение. Сегодня я публично подтвердила свое право на «Деспардс», а теперь я хочу подтвердить свое право на тебя .

— Я полечу «конкордом» завтра утром, — глухо проговорил Блэз.

Доминик взяла руку Блэза, поцеловала его ладонь и начала легонько покусывать его указательный палец.

— Хорошо, — пробормотала она. — А теперь вернемся к гостям…

«Лондонский „Деспардс“ вышел на нью-йоркскую сцену. На вчерашнем аукционе была выручена фантастическая сумма в одиннадцать миллионов восемьсот тысяч долларов за коллекцию, стоимость которой оценивалась в пять-семь миллионов. Ставки достигали невиданной высоты. Ценители китайского фарфора, съехавшиеся со всего мира, ожесточенно боролись за право приобрести предметы из знаменитой коллекции покойного Уиларда Декстера, которую тот собирал более пятидесяти лет.

Вчерашняя ночь говорит о том, что у «Сотбис» и «Кристи», прочно обосновавшихся в Нью-Йорке, появился серьезный соперник. Более двух веков «Деспардс» занимал ведущее положение на лондонском рынке антиквариата.

В ближайшем будущем его должна возглавить падчерица покойного Чарльза Деспарда Доминик дю Вивье, проводившая вчерашний аукцион Она заявила, что сделает все возможное, чтобы «Деспардс» занял достойное место среди ведущих аукционных домов. По мнению нашего обозревателя, это будет битва гигантов, на которую стоит посмотреть. Не говоря уже о новом президенте «Деспардс», потрясающей Доминик дю Вивье».

При этих словах Блэз, разбуженный звуком телевизора, уселся в постели.

— Не рановато ли выступать с подобными заявлениями? — удивился Блэз. — Моя индейская кровь говорит, что нельзя искушать судьбу.

— А моя французская кровь говорит, что надо полагаться на здравый смысл.

Обнаженная Доминик сидела, скрестив ноги, на широченной кровати и обмакивала свежий круассан в большую чашку кофе с молоком. Обычно она избегала продуктов с повышенным содержанием жира. Блэз потянулся и почувствовал в мышцах ноющую боль. После вчерашней бурной ночи Доминик вполне может позволить себе хоть дюжину круассанов. Он несколько раз поцеловал ее спину.

Кожа была невероятно гладкой, шелковистой и все еще хранила запах секса и ее духов, сделанных специально для нее парижским кутюрье. Доминик издала звук, похожий на мурлыканье, повела плечами, однако не отвела глаз от экрана.

— Много отзывов? — спросил Блэз, беря кофейник.

— Очень, и все положительные. Я записала их на видео. Газеты тоже не отстают. Гляди. — Она протянула ему пачку. — В разделах по искусству только и речи что об открытии «Деспардс». Все в один голос твердят о превосходной организации аукциона.

— Я с ними совершенно согласен.

— Видишь, я знала, что, если свести Добренина и Колчева вместе, цены подскочат до небес. Они великолепно знают фарфор, но, если бы один из них не пришел, другой ни за что не заплатил бы такие деньги. По-моему, они и живы до сих пор только благодаря этой вражде. В ней единственный смысл их жизни. Денег у них хоть отбавляй, для женщин они слишком стары — к тому же Добренин всегда питал склонность к мальчикам. Вчера они получили двойной заряд энергии. Я сделала для них доброе дело, честно.

— Позволив им потратить восемь миллионов долларов?

— Для них это не деньги. У них осталось в ста раз больше.

Блэз посмотрел на часы.

— А я очень скоро узнаю, что осталось тебе. Мне нужно увидеться с мистером Финчем в четыре по лондонскому времени, а сейчас уже семь. Слава Богу, что есть «конкорд».

— Позвони мне, как только что-нибудь узнаешь. Хорошо? Где бы я ни находилась, я оставлю свои координаты в «Деспардс». Звони туда.

— Чем сегодня займешься?

— Разумеется, следующим аукционом. Он должен состояться через полгода, но это совсем скоро. На открытии я выпалила из всех пушек, теперь надо восполнить запас снарядов.

— Тебе придется вести жестокий бой.

— Я знаю. Сегодня я обедаю с Джервазе Пенуорти.

Говорят, он продает свои картины. У него есть Дуччо, который принесет по меньшей мере пять миллионов долларов.

— Он, скорее всего, уже договорился с кем-то из твоих конкурентов.

— Вряд ли. Несколько лет назад он поссорился с «Сотбис» из-за того, что за его картину не дали даже резервируемой цены. Он сказал, что это их вина. А на аукционе старых мастеров у «Кристи» ему не достался Рафаэль. Поэтому он зол на них. Он сложный человек, но мне всегда удавалось справляться с ним.

— Покажи мне мужчину, с которым ты не справилась бы, — пробормотал Блэз, наклоняясь, чтоб ее поцеловать.

Когда он захотел выпрямиться, она схватила его за лацкан и пристально посмотрела в глаза.

— Сразу же позвони мне, — повторила она.

— Обязательно.

Блэзу смертельно не хотелось уходить. Они и раньше не виделись неделями или месяцами: у нее была своя работа, у него — своя, и дела нередко забрасывали их в противоположные концы света. Но благодаря этому, думал он, вспоминая о бурном всплеске страсти, оставившем их обоих без сил, они с неослабевающей силой стремились друг к другу.. Но почему сегодня ему особенно не хочется уходить? Возможно, потому, что вчерашняя ночь окончательно и бесповоротно подтвердила, что его жена будет отдавать «Деспард и Ко» еще больше времени, отнимая у Блэза то немногое, чем он владел до сих пор. Истина была проста: он не хотел, чтобы Доминик унаследовала «Деспардс», потому что не хотел делить ее ни с кем и ни с чем другим.

— Счастливого пути, дорогой, — сказала она, посылая воздушный поцелуй. — А когда ты вернешься, у нас будет что отпраздновать.

— Тогда повременим со встречей. После сегодняшней ночи мне придется еще долго восстанавливать силы.

Он услышал, как брошенная вслед ее туфля ударилась в закрытую дверь.