Глава 6

Двадцать первого декабря около двух часов пополудни поезд подкатил к платформе «Пенсильвания стейшн». Падал легкий снежок, и все было немного феерическим, как и полагалось в канун Рождества. Тана собрала свои вещи и пробилась сквозь вокзальную толпу наружу, где взяла такси. При одной мысли, что она едет домой, ею овладело уныние. Это было несправедливо по отношению к Джин, и она чувствовала себя виноватой перед матерью, однако Тана предпочла бы теперь оказаться в любом другом месте, только не на пути к дому. Ее тяготило предстоящее участие в «выездном вечере». Она знала, как вдохновляет эта перспектива ее мать. Последние две недели она звонила Тане почти каждый вечер, передавая малейшие подробности о гостях, о цветах, об убранстве стола, о ее кавалере и ее наряде. Джин ездила к «Саксу», чтобы купить дочери белое платье. Оно было шикарным: тончайший шелк отделан атласом, а по подолу вышиты бисером некрупные белые цветы. Стоило оно безумно дорого, но Артур велел ей записать расходы на его счет.

— Он так добр к нам, мое солнышко.

Сидя в такси с закрытыми глазами, Тана почти воочию видела выражение материнского лица, когда она произносит эти слова. Ну почему… почему она так безгранично благодарна ему все время? Что такого он для нее сделал? Разве что позволял работать на него не покладая рук, заставлял ждать его столько раз понапрасну… Еще когда Мери была жива и после… И даже теперь он для нее на первом месте. Если он так любил Джин, то какого дьявола не женился на ней? Эти мысли нагоняли на Тану тоску. Все это была одна сплошная комедия с участием ее матери и Артура… Дарнинги были так «добры» к ним обеим, особенно Билли… Завтра ей придется идти на этот треклятый вечер. Она пригласила молодого человека, с которым была знакома уже давно; он ей никогда не нравился, но это было то, что надо для такого случая. Его звали Джордж Чандлер Третий. Раньше она бывала с ним на танцах — раз или два, — и он нагонял на нее смертную скуку. Но Джин — Тана в этом не сомневалась — будет довольна ее выбором. Ей предстоит веселенький вечер, и поделать с этим ничего нельзя. Главное, что ее кавалер — безобидный и вышколенный молодой человек — не позволит себе ничего непристойного.

Когда Тана вошла в квартиру, там было темно: Джин еще не вернулась с работы. Включив свет, она огляделась вокруг: все по-прежнему, только меньше размерами и мрачнее. Тана устыдилась своих мыслей. Она знала, каких героических усилий стоило ее матери содержать приличный дом для них обеих, какой ценой ей это удавалось. Однако теперь все выглядело другим в глазах Таны, как если бы она сама подспудно изменилась и уже не подходила к прежним условиям. Она поймала себя на том, что вспоминает комфортабельный дом Блейков в Вашингтоне, в котором чувствовала себя так хорошо: не такой претенциозный, как дом Дарнингов, но уютный и теплый — настоящий дом для всех членов семьи. Она скучала по ним, особенно по Шарон. Они ехали вместе до Вашингтона, где Шарон сошла с поезда. Тана смотрела ей вслед, испытывая такое чувство, что теряет лучшую подругу; Шарон обернулась, чтобы улыбнуться ей широкой улыбкой и помахать на прощание рукой; она скрылась из виду, а поезд пошел дальше, на Север. И вот Тана сидит у себя в комнате и смотрит на свои сумки, готовая расплакаться.

— Кто это там приехал? Моя дорогая девочка? хлопнула входная дверь, и раздался радостный возглас Джин. Тана испуганно оглянулась: что, если мать прочла ее мысли и узнала, как неуютно она себя здесь чувствует? Но Джин ничего этого не замечала: перед ней была любимая ею дочь, которую она заключила в объятия и прижала к груди. Потом отступила назад и оглядела Тану. — О, да ты прекрасно выглядишь!

Сама Джин выглядела не хуже: щеки ее разрумянились от мороза, на кончиках волос осел иней; на Тану смотрели огромные темные глаза. Не в силах сдержать нетерпение, она прямо в пальто побежала в свою спальню и вышла оттуда с платьем Таны в руках; оно было поистине роскошным: тончайший шелк ниспадал мягкими складками с обтянутых атласом мягких плечиков, которые Джин дали в магазине вместе с платьем. Оно смотрелось как свадебное, и Тана не смогла сдержать улыбку.

— А где же вуаль?

Мать улыбнулась ей в ответ.

— Как знать? Может, скоро понадобится и она. Тана засмеялась и покачала головой.

— Давай не будем с этим спешить. Мне еще только восемнадцать.

— Это ничего не значит, моя радость. Завтра ты можешь встретить мужчину своей мечты. Ничего нельзя сказать заранее.

Тана смотрела на мать, не веря своим ушам: что-то в глазах Джин заставляло думать, что она говорит вполне серьезно.

— Ты в самом деле так думаешь, мам?

Джин Робертc улыбнулась: так чудесно снова видеть Тану. Она приложила к дочери платье, заранее зная, что оно будет смотреться на ней превосходно. Сплошной восторг!

— Ты красивая девушка, Тэн, и где-то есть мужчина, который будет счастлив назвать тебя своей женой.

— Но разве ты не боишься, что я повстречаю его уже теперь?

— Почему я должна бояться? — Она, похоже, не поняла того, что сказала дочь. Тана была потрясена до глубины души. — Но мне еще только восемнадцать лет! Разве ты не хочешь, чтобы я продолжала учиться и встала на ноги?

— Но ты сейчас учишься.

— Это только начало, мам. Когда я закончу двухгодичный колледж, я буду учиться дальше, чтобы приобрести специальность.

Джин нахмурила брови.

— Что плохого в том, чтобы выйти замуж и рожать детей?

— Так вот к чему все идет! — Тане чуть не сделалось дурно. — Ваш «выездной бал» не что иное, как вывеска! На самом же деле это аукцион по продаже рабынь.

Джин Робертc казалась шокированной.

— Тана! Какие ужасные вещи ты говоришь!

— Я знаю, что говорю! Молодые девушки выстроятся в ряд, приседая, точно идиотки, а мужчины будут на них глазеть. «Ну-с! — Она прищурилась, будто разглядывая девушек в лорнет. — Давайте посмотрим. Я, пожалуй, возьму вон ту…» — Тана снова раскрыла глаза, вид у нее был расстроенный. — Черт побери, неужели к этому сводится вся наша жизнь?

— Сколько бы ты ни паясничала, мне ты ничего не докажешь. Это — красивая традиция, значащая для всех очень многое. — «Нет, мам, она ничего не значит, во всяком случае для меня… Это нужно только тебе», — вихрем пронеслось в ее мозгу, но она не сказала этого вслух: Джин показалась ей такой несчастной. — Почему ты все усложняешь, Тэн? Энн Дарнинг начала выезжать четыре года тому назад. Она прекрасно провела время на том балу.

— Рада за нее. Но я — не она. Энн сбежала в Италию с каким-то кретином, от которого ее отцу пришлось потом откупаться, — припомнила Тана.

С тяжелым вздохом Джин опустилась на стул, не сводя глаз с дочери. Они не виделись целых три месяца, и теперь она чувствует растущее напряжение в отношениях с дочерью.

— Почему бы тебе просто не расслабиться и не повеселиться, Тэн? Кто знает, может, ты повстречаешь там человека по душе?

— Но я не хочу «повстречать человека по душе» И мне вовсе не хочется туда идти.

Глаза Джин наполнились слезами.

— Я… мне только хотелось… мне так хотелось, чтобы у тебя…

Тана не могла видеть ее такой. Она встала на колени и приникла к матери.

— Прости, мам! Я была не права… Я уверена, что это будет чудесно.

Джин улыбнулась сквозь слезы и поцеловала дочь в щеку.

— А я уверена лишь в одном, моя радость: ты будешь завтра красивой.

— В таком платье просто невозможно не быть красивой. Ты, наверное, выложила за него целую кучу денег. — Тана была тронута и в то же время подумала, что это — напрасная трата: лучше бы она купила дочери что-нибудь на каждый день, чтобы ей не приходилось все время одалживать вещи у Шарон.

Джин, однако, сказала с улыбкой:

— Это подарок от Артура, мое солнышко.

Тану это неприятно поразило: еще один повод для благодарности! Она так устала от Артура и от его благодеяний.

— Зачем он это сделал? — Тана явно не была в восторге от его щедрости, а Джин не могла понять причины такого прохладного отношения к подарку. Впрочем, Тана всегда ревновала мать к любовнику.

— Он хотел, чтобы тебе было в чем пойти на бал. Смотри, какая прелесть!

Платье и впрямь было прелестное. Когда на следующий вечер Тана надела его и встала перед зеркалом со взбитыми и поднятыми кверху волосами — точь-в-точь как у Жаклин Кеннеди, фото которой Джин видела на обложке журнала мод, — она выглядела как златокудрая и зеленоглазая принцесса из сказки. Джин не могла удержаться от счастливых слез: ее дочь была само совершенство.

Некоторое время спустя за ними заехал Джордж Чандлер, и они втроем отправились на бал. Артур сказал, что постарается быть, но у него назначена на этот вечер деловая встреча. В любом случае он «сделает все возможное» — так сказала дочери Джин, когда они ехали в такси. Тана промолчала, а про себя отметила эту типичную для него фразу, за которой ничего не стояло. Он говорил так в течение многих лет — на Рождество, на День Благодарения, на день рождения Джин. На практике это обычно означало, что он не приедет, а пришлет цветы, телеграмму или письмо с поздравлениями. Тана помнила, какое удрученное бывало в таких случаях у матери лицо, но сейчас Джин была слишком воодушевлена предстоящим событием, чтобы переживать из-за Артура. Сегодня она напоминала хлопотливую наседку. Все матери сгрудились в одном конце длинного бара, в другом его конце собрались отцы. Среди приглашенных были старые друзья и доброжелатели богатых домов. Однако большую часть зала заполняла молодежь в возрасте Таны. Девушки были в розовых, красных либо ярко-зеленых шелковых платьях, и лишь немногие могли похвастаться белыми нарядами, купленными специально для этого случая. Это была разношерстная толпа упитанных девушек с круглыми лицами и широкими талиями. Тана выигрывала на фоне своих ничем не примечательных сверстниц: высокая и стройная, она, не в пример остальным, держалась независимо и гордо.

Джин наблюдала за дочерью, стоя в другом конце зала. Но вот где-то в середине вечера наступил торжественный момент: началась церемония представления. Девушки проходили одна за другой перед гостями и, придерживая длинные юбки, делали книксен. Их вели под руку отцы. Джин даже расплакалась от гордости за дочь. Втайне она надеялась, что Тану может представить Артур, но он, конечно же, не смог выбраться. Он и так сделал для них слишком много, Джин не могла рассчитывать на большее. Порозовевшая от волнения Тана вышла, опираясь на руку Джорджа Чандлера. Изящно присев, она поклонилась гостям, опустила глаза и исчезла в толпе дебютанток. Вновь заиграла музыка и начались танцы. Все было позади — официальное представление Таны состоялось. Она оглядела зал, чувствуя себя в глупейшем положении. Не было ни воодушевления, ни радостного возбуждения, ни романтической дрожи в позвоночнике. Она исполнила желание матери, больше от нее ничего не требовалось. Начавшаяся неразбериха дала ей возможность затеряться на какое-то время в толпе. Чандлер, похоже, по уши влюбился в улыбчивую рыжеволосую толстушку в замысловатом платье из белого бархата, и Тана благоразумно устранилась, позволив ему добиваться расположения предмета своей страсти. Она прошла в альков и со вздохом облегчения села в стоявшее там кресло, закрыв глаза, благодарная уже за то, что не видит толпу танцующих, своего «кавалера», которого она терпеть не могла, слез радости в глазах своей покинутой в одиночестве матери. Подумав о Джин, она снова вздохнула и вдруг услышала над собой мужской голос, заставивший ее вздрогнуть от удивления и испуга.

— Скучаем, красавица? — Тана подняла веки: перед ней стоял высокий темноволосый юноша с почти такими же зелеными глазами, как у нее самой. Его манеры были свободными, если не развязными — это чувствовалось в небрежной прическе, в кое-как завязанном черном галстуке, в том, как он держал стакан с виски и во всей его непринужденной позе; он стоял и смотрел на нее сверху вниз с полунасмешливой улыбкой. — И кто только придумал этот маскарад? — Во взгляде его изумрудных глаз каким-то непостижимым образом сочетались насмешка и восхищение.

Тана неуверенно кивнула ему в ответ и неожиданно для себя рассмеялась.

— Вы меня напугали. — Она с улыбкой взглянула ему в глаза: у нее было такое ощущение, что она его где-то встречала. — Что вам сказать? Это было нечто.

— Вы правы. Выставка-продажа скота. Я посещаю их каждый год.

Тане, однако, показалось, что, несмотря на свой глубокомысленный вид, он слишком молод и вряд ли успел приобрести большой опыт в таких делах.

— И давно вы к этому приступили?

Он хитро усмехнулся, будто уличенный во лжи мальчишка.

— Собственно говоря, сегодняшний бал должен был быть первым, но в прошлом году меня по ошибке пригласили на котильон и на все другие «выездные вечера». — Он комично закатил глаза. — Боже мой, какая это была скучища! — Окинув ее оценивающим взглядом, он прихлебнул из своего стакана. — А вы как попали сюда, принцесса?

Она весело улыбнулась ему.

— В такси.

— У вас прекрасный кавалер. — Он снова саркастически усмехнулся, и она невольно засмеялась. — Вы с ним уже помолвлены?..

— Боже упаси!

— Это доказывает, что вы не лишены минимального здравого смысла. — Он говорил в ленивой аристократической манере, нехотя цедя слова. Казалось, он готов иронизировать над всем и вся. Тана была очарована: в нем чувствовалось что-то дерзкое и вызывающее. При том, что он был богато и модно одет, его манеры могли показаться шокирующими, и это идеально подходило к ее настроению.

— Так вы, стало быть, знаете Чандлера? Юноша снова усмехнулся.

— Мы с ним учились два года в одном и том же интернате. Джордж неподражаемо играет в гандбол и неплохо смотрится на теннисном корте; он не самый классный игрок в бридж; по математике, истории и биологии он, помнится, не блистал. Между ушей у него полная пустота.

Тана не удержалась от смеха. Она и сама не симпатизировала Чандлеру, а этот незнакомец обрисовал его с беспощадной хирургической точностью.

— Нарисованный вами портрет очень похож на оригинал. Вы наблюдательны, хотя и не слишком любезны.

— Мне не платят за любезности. — Он шаловливо улыбнулся и снова прихлебнул виски. Его глаза остановились на ее бюсте и тонкой талии.

— А за что вам платят?

— Пока, собственно, мне не платят ни за что. — На этот раз его улыбка была благожелательной. — И, бог даст, не будут платить.

— Где вы учитесь?

Он наморщил лоб, словно силясь припомнить что-то важное, потом уставился на нее с совершенно идиотским видом.

— Вот беда… Я, кажется, запамятовал. — Он виновато улыбнулся, а Тана меж тем гадала, что бы это могло означать. Может, он не учится ни в каком колледже? Впрочем, это на него как будто не похоже. — А вы?

— В «Грин-Хиллз».

Он высоко поднял бровь, по лицу его снова скользнула озорная улыбка.

— Как это аристократично! И на чем же вы специализируетесь? Изучаете историю рабовладельческих плантаций или способы заварки чая?

— И то и другое, — не переставая смеяться, она встала с кресла. — По крайней мере, я учусь. Не то что некоторые.

— Это займет у вас два года. А что потом, принцесса? Может, то, ради чего вы приехали сегодня сюда? Охота на мужа номер один? — Он поднес руку ко рту, делая вид, что говорит в мегафон. — Всем кандидатам в мужья предлагается встать вдоль задней стены зала! Все здоровые, белые, молодые самцы, имеющие соответствующую родословную, берут в правую руку диплом об образовании, полученном их папашами. Нам надо также знать название школы, где вы учились, группу крови, умеете ли вы водить автомобиль, размеры вашей доли имения и как скоро вы вступите во владение ею… — Тана покатывалась со смеху, а он уже спрашивал конфиденциальным шепотом:

— Вы уже подобрали себе женишка? Или вы безумно влюблены в Джорджа Чандлера? — По самые уши, — ответила она ему в тон и медленно направилась в танцевальный зал.

Он пошел за ней следом. Заметив, что на другой стороне зала ее «кавалер» целует свою рыженькую толстушку, он повернулся к Тане и мрачно проговорил:

— У меня есть для вас печальная новость, принцесса: вам угрожает измена.

Она посмотрела в его зеленые глаза и пожала плечами.

— Тогда у нас с ним все кончено! — В ее глазах прыгали смешливые чертики. Какое ей дело до Джорджа Чандлера?

— Хотите потанцевать?

— С удовольствием.

Он обнял ее за талию и ловко ввел в круг танцующих. В нем была практичность и уверенность в себе, не свойственная людям его возраста. Тану не оставляло ощущение, что она его где-то видела. Но где? После первого танца он спросил:

— Между прочим, как вас называть, принцесса?

— Тана Робертc.

— А меня зовут Гарри. — Он вдруг отвесил ей низкий шутовской поклон. — Гаррисон Уинслоу Четвертый, если вам угодно. Но Гарри вполне достаточно.

— Наверное, я должна быть польщена? — Разумеется, она была под впечатлением услышанного, но ни за что на свете не согласилась бы это показать.

— Только в том случае, если вы регулярно читаете газетные колонки, посвященные хронике светской жизни. Гаррисон Уинслоу Третий, мой родитель, занимается тем, что валяет дурака в разных столицах планеты, чаще всего в Париже и Лондоне, иногда, если есть время, заезжает в Рим, в Санкт-Мориц, Мюнхен, Берлин. Когда нет другого выбора, наведывается в Нью-Йорк, чтобы выдержать очередное сражение с опекунами, которым моя бабушка вверила довольно-таки недурное имение. Однако он не слишком любит Штаты, а точнее — меня. — Он рассказывал это скучным, монотонным голосом, а Тана безуспешно пыталась угадать, что происходит у него в душе. — Моя мать умерла, когда мне было четыре года. Я ее совсем не помню, только иногда всплывет что-то такое, почти неуловимое… запах духов, смех на лестнице, когда они с отцом уезжали куда-нибудь в гости или в ресторан; чье-то платье, вдруг навевающее воспоминания… Она покончила самоубийством. «Женщина с крайне неустойчивой психикой, — так говорила о ней моя бабушка, — но очень недурна собой». С тех пор мой бедный отец зализывает свои раны… Я забыл упомянуть еще Монако и Антильские острова — там он тоже зализывает раны. Разумеется, не один, а с помощницами. В Лондоне имеется постоянная помощница, он останавливается у нее регулярно; есть очень красивая помощница в Париже… Еще с одной он любит ездить в горы покататься на лыжах; еще есть китаянка в Гонконге. Раньше он брал меня с собой — я тогда еще не учился, но потом оказалось, что со мной трудно ладить, и он стал ездить один. — Его глаза внезапно затуманились. — Вот такие дела… По крайней мере, — он снова глянул на нее ясными глазами и цинично улыбнулся, — теперь вам известно, что собой представляет Гаррисон Уинслоу или хотя бы один из них.

— А вы сами? — негромко спросила она. В ее глазах была грусть. Он рассказал ей больше, чем хотел рассказать: четвертая порция виски развязала ему язык, хотя и не помешала танцевать с обычной уверенностью. Он не жалел о своей откровенности: все в Нью-Йорке знали, кто такие Гарри Уинслоу, отец и сын… — Вы такой, как он? — Она сомневалась в этом: он просто не мог успеть развить в себе такие качества. На вид он казался лишь немногим старше ее.

Он беспечно повел плечами.

— Я стараюсь походить на него. — И снова улыбнулся. — Будьте осторожны, красавица! — С этими словами он схватил ее в охапку и снова потащил в крут. Тана увидела, что за ними наблюдает ее мать. Джин не спускала с них глаз, потом стала наводить справки о кавалере дочери. Полученная информация ее не разочаровала.

— Вы часто встречаетесь с отцом? — У Таны не шли из головы слова юноши, тогда как он легко кружил ее по паркету. Его жизнь показалась ей одинокой… интернат… потеря матери в возрасте четырех лет… распутник-отец, мечущийся по свету в поисках сексуальных радостей…

— Не слишком. У него нет на меня времени. — На какие-то секунды он показался Тане маленьким мальчиком, и ей стало его жаль. Однако он поспешил перейти в наступление. — А вы кто такая, Тана Робертc? Я ничего о вас не знаю, если не считать того, что вы не умеете выбирать ухажеров. — Он взглянул в сторону Чандлера, со страшной силой прижимающего к себе свою маленькую рыжеволосую партнершу, и оба весело рассмеялись.

— Мне восемнадцать лет, незамужняя, учусь в «Грин-Хиллз».

— Господи! Как это скучно. А любовники?

Ее лицо сделалось непроницаемым, будто захлопнулась некая дверь. Он не оставил это без внимания.

— Их нет.

— Успокойтесь, я не имел в виду Чандлера. — Она немного расслабилась. — Хотя, признаюсь, с ним тягаться трудно. — Бедный малый! Они оба потешались над ним; он был самым тупым созданием, каких она когда-либо знала, и постоянной мишенью насмешек своих одноклассников. — Что остается? Родители? Незаконнорожденные дети? Любимые собачки? Подруги? Хобби?.. Стойте! — Он похлопал рукой по карманам, будто ища что-то. — У меня должна быть анкета… — Оба расхохотались. — Все вышеперечисленное? Или ничего?

— Только мама. Никаких собачек. Никаких незаконнорожденных детей.

Он явно опечалился.

— Вы меня разочаровали: я думал, что вы способны на большее. — Музыка начала затихать, и Гарри огляделся вокруг. — Здесь становится скучно. Может, махнем куда-нибудь поужинать и выпить?

Она улыбнулась.

— Я не прочь. А Чандлера тоже возьмем с собой? Гарри изящно поклонился, — Предоставьте это мне.

Он куда-то исчез, но скоро вернулся. На лице его играла свирепая улыбка.

— О боже! Что вы с ним сделали?

— Я ему сказал, что его флирт с этой рыжей девкой вас ужасно расстроил и что я везу вас к психиатру…

— Вы так не сказали!

— Именно так! — Он принял упрямый вид, но не выдержал и расхохотался. — Собственно говоря, я ему сказал, что вы теперь прозрели и предпочли ему меня. Он передал вам поздравления с удачным выбором и сбежал вместе со своей толстухой.

Как было на самом деле, Тана знать не могла, но она видела, что Чандлер с сияющим лицом помахал им рукой, прежде чем скрыться с другой дебютанткой. Тут все было в порядке.

— Я должна сказать матери, что мы уходим. Вы не возражаете?

— Ничуть. Впрочем, я, конечно же, возражаю, но боюсь, что у меня нет выбора.

Когда Тана знакомила его с Джин, он держался как истый джентльмен и произвел нужное впечатление, к большому удовольствию Таны. Они ушли, а мать поехала домой одна, жалея, что не было здесь Артура: то-то бы он поглядел на Тану и порадовался за нее. Вечер удался на славу, и Тана, вне всякого сомнения, хорошо повеселилась. Она ушла вместе с Гарри Уинслоу Четвертым. Джин знала, кто он такой, во всяком случае, ей было известно это имя.

— А что делает ваш отец? — Гарри вытянул ноги, развалившись на сиденье такси.

Перед этим он назвал водителю адрес ресторана «21» — он предпочитал его другим заведениям, когда жил в Нью-Йорке. На Тану это произвело впечатление. С ним ей было намного интереснее, чем с Джорджем Чандлером. Она уже давно ни с кем никуда не выходила и даже успела забыть, как это бывает. Ее спутники никогда не были такими, как Гарри. Обычно они всей компанией отправлялись в пиццерию, где-нибудь на Второй авеню. Было это еще до выпускного вечера… до Билли Дарнинга…

— Мой отец погиб на войне, когда я еще не родилась.

— Это было мудро с его стороны: тем, кто был искалечен, мучиться всю жизнь тяжелее. — Это навело Тану на мысль о его матери, покончившей с собой, но она так и не решилась спросить его о причине самоубийства. — Ваша мать не вышла замуж вторично?

— Нет. — Немного поколебавшись, Тана продолжала:

— У нее есть друг. — Гарри казался ей человеком, которому можно рассказать об этом. Было у него в глазах нечто такое, что располагало к нему и внушало доверие. Он все воспринимал как надо.

— Ее друг женат?

Она густо покраснела, но он, к счастью, этого не заметил.

— Что заставляет вас так думать?

— Природная сметка, я полагаю. — Он переходил всякие границы. У Таны могло бы появиться желание дать ему пощечину, если бы не мальчишеская бесшабашность, которая делала его столь привлекательным в ее глазах. Его дерзость была столь откровенной, что сердиться было невозможно, — Я угадал?

При других обстоятельствах она не призналась бы в этом ни одному человеку, но тут не устояла.

— Да. Вернее, был женат раньше. Вот уже четыре года, как он овдовел, а жениться… не хочет. У него есть себялюбивый сынок, настоящий подонок. — Тана еще никогда не употребляла таких сильных выражений в беседе с посторонним лицом. Даже с Шарон она себе этого не позволяла.

Гарри, однако, не моргнул и глазом.

— Мужчины почти все такие. Видели бы вы моего предка! Его путь усеян безутешными жертвами, он меняет женщин как перчатки — только затем, чтобы не потерять форму.

— Неужели он такой неотразимый?

— Вовсе нет. Но он думает только о себе. Неудивительно, что мама решилась на самоубийство. — Он не мог простить отцу ее смерть. Когда Тана это поняла, ее сердце сжалось от сочувствия.

Такси подкатило к подъезду ресторана, Гарри заплатил, и они вышли. Через несколько секунд они окунулись в праздничную атмосферу фешенебельного ресторана. Тана была здесь лишь однажды, когда они с матерью отмечали окончание ею школы. Ей понравились игрушки, подвешенные над стойкой, изысканно одетая публика, в которой Тана сразу узнала двух кинозвезд. Метрдотель, увидев Гарри, расплылся в приветливой улыбке и направился в их сторону — он был, судя по всему, безмерно рад видеть своего завсегдатая. Они немного задержались у стойки и направились к своему столику. Гарри заказал себе бифштекс с кровью, а Тана — яичницу. Они выпили шампанского.

Вдруг он заметил, что лицо Таны омрачилось. Она смотрела в противоположную часть зала, где за столиком явно не скучала веселая компания во главе с немолодым уже человеком, сидевшим в обнимку с молодой девушкой. Проследив направление ее взгляда, Гарри похлопал Тану по руке.

— Старая любовь, как я догадываюсь? — Он был удивлен: его спутница была не похожа на тех девчонок, которые охотятся за богатыми стариками.

— Во всяком случае, не моя. Он мгновенно понял ситуацию.

— Друг твоей матери?

— Он ей сказал, что пойдет на деловой обед.

— Может, это так и есть.

— Не думаю. — Она обратила на Гарри жесткий взгляд. — Больше всего меня бесит, что мать считает его непогрешимым. Для него всегда находятся оправдания. Она сидит целыми вечерами одна и ждет его. Чаще всего он не приходит, а она все равно испытывает к нему благодарность.

— Как долго они вместе?

— Двенадцать лет. Он присвистнул.

— Ничего себе!

Тана бросила в сторону Артура враждебный взгляд. «Он, видать, не отказывает себе ни в чем». Эта сцена заставила ее вновь вспомнить о Билли. Она отвернулась, чтобы не видеть пирующих, однако Гарри успел заметить выражение боли в ее глазах.

— Не принимайте это близко к сердцу, принцесса, — мягко сказал он.

Тана повернулась и посмотрела на Гарри.

— Это ее дело. Не мое.

— Умница! Только не надо забывать об этом. Каждый волен сам распоряжаться своей судьбой. — Он улыбнулся. — А вы так и не ответили на мои нескромные вопросы. Что вы собираетесь делать после окончания колледжа?

— Не знаю. Может быть, поступлю в Колумбийский университет. Я хочу учиться дальше.

— Перспектива выйти замуж и завести четырех деток вас не устраивает? — Оба весело рассмеялись.

— Покорно благодарю, хотя это — голубая мечта моей мамочки. — Она взглянула на него с новым любопытством. — А вы? Где все-таки вы учитесь?

Он поставил свой бокал и вздохнул.

— В Гарвардском университете. Это звучит немного претенциозно, не так ли? Потому вам и не захотел сказать сразу.

— Это правда? Он усмехнулся.

— К несчастью, да. Однако я не теряю надежды вылететь оттуда к концу учебного года и прилагаю к этому все усилия.

— Не верю. Если бы вы были слабым учеником, вы бы не смогли туда поступить.

— Как это не смог бы поступить? Это абсурд! Я — Уинслоу, моя дорогая! Такие, как мы, всегда поступают. Собственно говоря, этот университет построен на наши деньги.

— Ясно. — Его слова произвели сильное впечатление. — Тем не менее вы не хотите там учиться?

— Не очень. Я хотел уехать куда-нибудь на Запад: в Стэнфорд или в Калифорнийский университет, но у моего отца это что-то вроде идеи фикс. Переубеждать его не имело смысла, вот я и поступил. А теперь валяю дурака, вынуждая своих профессоров раскаиваться в том, что они меня приняли.

— Похоже, вы для них не подарок, — засмеялась Тана.

Она заметила, что Артур и его компания только что ушли. Он ее не видел, и она не знала, радоваться этому или нет.

— Вы должны приехать ко мне туда как-нибудь. Ну, скажем, во время весенних каникул.

Она засмеялась и отрицательно покачала головой.

— Не думаю, что это возможно.

— Вы мне не доверяете? — Гарри искренне удивился. В эту минуту Тана увидела в нем вполне зрелого молодого человека со светскими манерами.

— Честно говоря, нет. — Она прихлебнула шампанского, и оба рассмеялись. Она была настроена на веселый лад, ей было хорошо с ним. Впервые за долгое время она встретила парня, который ей нравился. Просто как друг. Он был остроумен, с ним можно было посмеяться; ему она могла открыть то, что не могла сказать никому другому, кроме Шарон. Вдруг ей пришла в голову идея.

— Я могу приехать, но не одна.

— А с кем? — подозрительно спросил он.

— С подругой по общежитию. — Она рассказала ему о Шарон Блейк. Он был заинтригован.

— Дочь Фримена Блейка? Это меняет дело. Она и в самом деле такая замечательная, как вы ее расписываете?

— В сто раз лучше. — Тана рассказала ему, как они с Шарон ходили в йоланское кафе, где их не стали обслуживать; потом рассказала про лекцию Мартина Лютера Кинга. Он слушал с видимым интересом.

— Я хотел бы ее увидеть. Вы действительно думаете, что сможете приехать с ней в Кембридж этой весной?

— Это не исключается, но я должна спросить у нее.

— Разве вы с ней срослись, как сиамские близнецы? — Он оглядел ее критическим взором. Это была одна из самых симпатичных девушек, каких он когда-либо знал. Ради того, чтобы повидать ее лишний раз, он был согласен на все. Пусть она привозит с собой кого ей угодно.

— Вроде того. Я ездила к ним в Вашингтон на День Благодарения и хочу сделать ответное приглашение.

— Но почему бы вам не пригласить ее сюда? Последовала долгая пауза, после чего Тана подняла на него глаза.

— Мою мать хватит удар, если она узнает, что Шарон цветная. Я рассказываю ей все, кроме этого.

— Чудно! — засмеялся Гарри. — Не помню, говорил ли я вам, что моя бабушка со стороны матери была темнокожая? — Это было сказано с такой серьезностью, что она почти поверила. Гарри не выдержал и рассмеялся, а она сделала обиженное лицо.

— Ничего себе, шуточки!.. Приходите к нам в гости, Гарри.

— Но я хочу, чтобы вы были моей гостьей.

Он позвонил ей на следующий день, чтобы пригласить ее через два дня на ленч. На Рождество мать с дочерью остались вдвоем.

— Это звонил тот самый молодой человек, с которым ты познакомилась вчера? — Было субботнее утро, и Джин читала, лежа в постели. Артур не звонил со вчерашнего дня, и она умирала от нетерпения рассказать ему о том, как прошел бал. Однако Джин не решалась его побеспокоить, ей приходилось ждать, когда он позвонит сам — так повелось еще при жизни его жены. Ко всему прочему, он, наверное, занят рождественскими заботами, своими детьми.

— Тот самый, — ответила ей дочь.

— Он показался мне симпатичным.

— Не только тебе.

Тана, однако, знала, что критерии оценки у них с матерью разные. Гарри может быть язвительным и непредсказуемым, он слишком много пьет и, судя по всему, испорчен воспитанием. Однако накануне он вел себя вполне прилично, когда проводил ее до дому: просто пожелал ей доброй ночи — и ничего больше. Напрасно она нервничала из-за этого. Когда он через два дня зашел за ней перед ленчем, на нем был блейзер с галстуком и серые брюки. Но стоило им спуститься вниз, как он нацепил роликовые коньки, клоунскую шляпу и повел себя как сумасшедший. Так и ехал по улицам города, а она покатывалась со смеху, глядя на его проделки.

— Гарри Уинслоу, вам известно, что вы спятили?

— Да, мадам! — отвечал он с идиотской ухмылкой, кося на нее глазами.

Так, на коньках, он и въехал в «Дубовый зал», где они собирались позавтракать. Метрдотель был не в восторге, но он знал посетителя в лицо и не решился его остановить. Гарри заказал бутылку шампанского и мгновенно выпил целый бокал, как только ее откупорили. Поставив на стол пустой бокал, он с улыбкой взглянул на Тану.

— Кажется, это вошло у меня в привычку.

— Вы хотите сказать, что вы — алкоголик?

— Так точно! — Он самодовольно улыбнулся и заказал завтрак для обоих.

Покончив с едой, они прошли через Центральный парк к катку «Уолмана», где простояли битый час, глядя на катающиеся пары и беседуя о жизни. Гарри ощущал в ней какую-то непонятную скованность: она не лезла к нему в душу, была осторожна и замкнута и вместе с тем — умна и отзывчива. Ей были небезразличны люди с их проблемами. Однако она не предлагала ему себя, он не чувствовал протянутой ему руки. В ее лице он приобрел нового друга — и не более того. Она видела, что он это понимает и что это возбуждает его любопытство.

— У вас есть знакомый парень в «Грин-Хиллз»?

Она отрицательно покачала головой, глаза их встретились.

— Нет. Никого. Сейчас я не хочу заводить никаких знакомств.

Ее откровенность его удивила. Это было нечто вроде вызова с ее стороны, и он не удержался от дальнейших расспросов:

— Почему так? Вы напуганы тем, что произошло с вашей матерью?

Тана, однако, никогда не думала в этом направлении. Еще раньше Гарри сказал ей, что не хотел бы иметь детей, не желая, чтобы они были травмированы, как был травмирован он сам. Тана рассказала ему, как Артур в очередной раз подвел Джин в это Рождество.

— Вполне возможно. Но есть и другие причины.

— Какие же?

— Я не хочу о них говорить. — Она посмотрела мимо его лица, тогда как он пытался представить себе, что именно так на нее повлияло. Она сохраняла безопасную дистанцию между ним и собой, и даже когда они смеялись и шутили, Тана, казалось, все время посылала предупреждающие сигналы: «Не приближайтесь ко мне слишком близко!» Он надеялся, что с ней все в порядке в смысле секса — вряд ли у нее есть какие-нибудь отклонения. Однако было что-то такое, что она предпочитала прятать под своим защитным панцирем, и он не понимал почему. Кто-то должен был довести ее до такого состояния, но он не знал кто.

— В вашей жизни, наверное, было какое-то важное событие?

— Нет. — Она взглянула ему прямо в глаза. — Я не хочу говорить об этом.

У нее было такое лицо, что он потерял охоту продолжать расспросы. Оно выражало боль и что-то еще, чего он не мог определить, но от чего у него перехватило дыхание, а он был не робкого десятка. Однако на сей раз он все же что-то увидел — это заметил бы даже слепой.

— Извините меня, — он переменил тему беседы, заговорив о каких-то пустяках.

Тана ему очень нравилась, и они несколько раз встречались во время рождественских каникул: ходили на обед, на ленч, на каток, в кино. Она даже пригласила его пообедать у них дома, но сразу же пожалела об этой ошибке: мать подвергла его форменному допросу, будто он был готовым кандидатом в мужья. Она спрашивала его о планах на будущее, о родителях, о видах на карьеру и даже об экзаменационных оценках. Едва дождавшись его ухода, Тана накинулась на Джин с упреками:

— Что ты ему устроила? Он пришел пообедать, а не делать мне предложение.

— Тебе уже восемнадцать лет, Тэн. Пора начинать думать о таких вещах.

Тана была взбешена.

— Зачем?! Он мне всего-навсего друг. Уж не думаешь ли ты, что я выскочу замуж на будущей неделе?

— Ну а когда ты думаешь выйти замуж?

— Никогда! За каким дьяволом я буду это делать?

— Но что ты тогда собираешься делать всю оставшуюся жизнь? — Материнские глаза преследовали ее, загоняли в угол, не давая ни минуты покоя. Тана ненавидела эту ее манеру.

— Откуда мне знать? Ты хочешь, чтобы я вычислила это прямо сейчас? Сегодня? На будущей неделе? Какой бред!

— Не смей так разговаривать с матерью! — Джин потеряла наконец терпение и рассердилась.

— Чего ты от меня хочешь?

— Я хочу, чтобы ты имела уверенность в завтрашнем дне, Тана. Я не хочу, чтобы ты оказалась в моем положении, когда тебе будет сорок. Ты заслуживаешь большего.

— Ты тоже. Тебе это приходило когда-нибудь в голову, мам? Я не могу видеть твои страдания, когда ты сидишь и ждешь его, точно какая-нибудь рабыня. Все, что ты имеешь после стольких лет, — сожитель Артур Дарнинг! — Тане очень хотелось рассказать ей, что она видела его в ресторане с другой женщиной, но она не решилась причинить матери такую боль. Только этого ей и не хватало. Тана сдержалась, но Джин тем не менее сочла себя оскорбленной.

— Это не правда! Ты несправедлива к нему.

— Тогда почему ты так боишься, что меня постигнет твоя участь?

Тана отвернулась от нее, чтобы не видеть ее слез, но мать снова развернула ее к себе лицом. В ее глазах стояла скопившаяся за эти двенадцать лет и за предыдущие годы мука.

— Я хочу, чтобы ты имела все то, чего была лишена я: разве это так уж много?

Сердце Таны устремилось ей навстречу, и голос ее прозвучал почти мягко, когда она сказала:

— Но, может быть, я не хочу иметь то, чего хотела ты?

— Как можно не хотеть этого? Муж, дом, дети, обеспеченное положение — разве в этом есть что-то зазорное? — Джин выглядела шокированной.

— Конечно же, нет, мам. Но я еще слишком молода, чтобы думать о таких вещах. Что, если я мечтаю сделать карьеру?

— Какую карьеру?

— Почем мне знать? Я говорю теоретически.

— Ты будешь одинокой, Тана, — с горечью сказала Джин. — Тебе лучше прекратить учение, если, конечно, найдется хороший человек.

Но дочь не хотела сдаваться. Уже сидя в поезде, она не переставала думать об этом, В первый же вечер в «Доме Жасмина» они с Шарон долго разговаривали, лежа в кроватях при выключенном свете.

— Боже мой, Тэн! Она так похожа на мою мать! В другом отношении, конечно. Все матери хотят для нас того, чего хотели для самих себя, не думая о том, чем мы от них отличаемся, что мы думаем и чувствуем, о чем мечтаем. Мой отец меня понимает, но мама… Я только и слышу: юридический колледж, гражданское неповиновение, чувство ответственности за черных. Черт возьми, я так устала быть «ответственной», что мне хочется вопить от злости. Я поступила в «Грин-Хиллз», тогда как хотела поехать туда, где есть другие черные. Проклятие! Здесь я даже не могу завести парня, а она мне твердит, что с этим, мол, успеется — когда-нибудь после. Но я хочу развлекаться теперь, хочу ходить в рестораны, в кино, на футбольные матчи!..

Ее красивая белокурая подруга улыбнулась в темноте, внезапно вспомнив о чем-то.

— Хочешь поехать со мной в Гарвард на весенние каникулы?

— Зачем? — Шарон облокотилась на подушку и с интересом уставилась на Тану. Та рассказала ей о Гарри Уинслоу. — Он, похоже, нормальный парень. Ты влюблена в него?

— Нет.

— Почему?

Последовала пауза, значение которой было понятно им обеим.

— Сама знаешь.

— Нельзя мучить себя этим всю жизнь, Тэн.

— Ты заговорила, как моя мать. Она задалась целью устроить мою помолвку хоть завтра, лишь бы только нашелся кто-нибудь, кто захочет на мне жениться, купить мне дом и наградить меня детьми.

— А что сказать об этих «сидячих забастовках», где нас забрасывают тухлыми яйцами? Тебе это нравится больше?

— Конечно же, нет.

— Твой гарвардский друг, видать, симпатичный?

— Да. — Тана улыбнулась при мысли о нем. — Он мне очень нравится — как друг. Это самый честный и искренний человек изо всех, кого я встречала.

Он позвонил ей спустя несколько дней, и она лишний раз поняла, чем он ей симпатичен. Он представился владельцем исследовательской лаборатории в Йолане, которая якобы проводит эксперименты над девушками.

— Мы пытаемся выяснить уровень интеллекта молодых леди в сравнении с юношами, — сказал он, изменив голос. — Мы, разумеется, понимаем, что он невысок, но…

Она вовремя узнала его голос, не успев дать волю своему негодованию.

— Ну вы и болтун!

— Привет, малютка! Как жизнь?

— Нормально.

Поговорив немного, она передала трубку Шарон. Девушки стояли у телефона и разговаривали с ним по очереди, пока наконец Шарон не ушла наверх, а Тана продолжала говорить и не могла наговориться. Это был не диалог влюбленных, скорее Гарри напоминал заботливого брата. Через два месяца частых звонков они сделались самыми близкими друзьями. Гарри выражал надежду увидеться с ней по весне. Она пыталась привлечь к этому Шарон, однако безуспешно. Тана было решилась уговорить свою мать и пригласить подругу к себе домой, но Мириам Блейк звонила дочери, почитай, каждый вечер: на Пасху был назначен грандиозный слет негров в Вашингтоне, всенощное бдение со свечами в защиту гражданских прав, и мать хотела, чтобы Шарон в нем участвовала. Она считала, что это станет важным событием в их жизни. «Теперь не время для каникул», — сказала она. Шарон была страшно подавлена, когда подруги покидали «Грин-Хиллз».

— Тебе просто надо было ответить отказом, Шар. — Тана взглянула на подругу и встретила сердитый взгляд ее блестящих черных глаз.

— Ха! Помнишь, как ты «отказалась» от участия в «выездном бале»?

Тана помолчала, потом медленно наклонила голову. Ее подруга права: невозможно противостоять им все время. Она передернула плечами и смущенно улыбнулась.

— О'кей, сдаюсь. Мне очень жаль. Я буду скучать без тебя в Нью-Йорке.

— Мне тоже будет тебя недоставать. — Она одарила Тану ослепительной улыбкой.

В поезде они болтали о разных пустяках и играли в карты. Шарон сошла в Вашингтоне, а Тана поехала дальше, в Нью-Йорк.

Было темно, и в воздухе пахло весной, когда она вышла из поезда и наняла такси. Дома все было по-старому, но девушке почему-то стало грустно. В их квартире абсолютно ничего не менялось и не добавлялось: ни новых драпировок, ни свежих цветов, которые могли бы порадовать глаз. Всегда одно и то же, из года в год — та же потертая кушетка, те же чахлые цветы в горшках. Когда она жила здесь постоянно, это не казалось таким унылым, но теперь — иное дело. Все теперь выглядело обветшавшим, комнаты будто уменьшились в размерах.

Ее мать еще не вернулась с работы. Тана свалила сумки на пол в своей спальне и вдруг услышала звонок телефона. Она поспешила обратно в гостиную.

— Алло!

— Говорит Уинслоу. Как дела, малютка? — Это было как глоток свежего воздуха в душном помещении. Тана заулыбалась.

— Здравствуй!

— Когда ты приехала?

— Только что. А ты?

— Вчера вечером, вместе с двумя сокурсниками. И вот я снова здесь. — Он обвел взглядом номер, который оставлял за собой его отец в гостинице «Пьерра». — Тот же город, та же тюрьма. — Он озорно улыбнулся в трубку. Они столько узнали друг о друге за время разговоров по телефону за эти месяцы, что чувствовали себя старыми друзьями. — Давай приезжай, организуем выпивку. Согласна?

Тана была рада возможности его увидеть.

— Спрашиваешь! Ты где?

— В гостинице «Пьерра», — сказал он, будто о чем-то не заслуживающем внимания.

Тана усмехнулась.

— Грандиозно!

— Не слишком. Мой родитель в прошлом году пригласил дизайнера и все здесь переделал. Теперь это выглядит как обыкновенный притон, но хорошо уже то, что я могу здесь остановиться, когда приезжаю в Нью-Йорк.

— Твой отец тоже там? — Она была смущена. Гарри иронически усмехнулся.

— Не смеши меня! Я думаю, что мой предок теперь в Мюнхене, он любит проводить там пасхальную неделю. Немцы очень ревностно блюдут христианские праздники, а также осенний праздник урожая. — В его голосе прозвучало на этот раз нетерпение. — Какая тебе разница? Приезжай, и мы устроим сабантуйчик. Я велю подать ленч в номер. Что ты хочешь? Заказ надо дать заранее, его исполнят через два часа.

Это произвело на нее впечатление.

— Я, право, не знаю… Может, гамбургер и коку? Как ты считаешь? — Ей это было в диковинку, но Гарри, по-видимому, ничуть не смущало окружающее его великолепие.

Когда она вошла к нему, он лежал на диване с босыми ногами, в джинсах и смотрел по телевизору футбол. Он сгреб ее в охапку и приподнял над полом, заключив в свои медвежьи объятия: было несомненно, что он искренне рад ее видеть, даже больше, чем она могла ожидать. Его пронизала дрожь, когда он запечатлел братский поцелуй на ее щеке. Наступила некоторая неловкость: им предстояло перенести ту близость, которая установилась между ними по телефону, в реальную обстановку. Но это длилось недолго, к концу ленча они вели себя как закадычные друзья, и Тана явно огорчилась, когда пришло время уходить.

— Тогда оставайся! Я сейчас обуюсь, и мы махнем в «21».

— В таком виде? — Она с сомнением оглядела свою клетчатую юбку и ноги, обутые в мокасины с шерстяными носками. — Мне надо домой: я не виделась с мамой целых четыре месяца.

— А я уже начал забывать эти семейные ритуалы, — сказал он скучным голосом.

Он выглядел еще красивее, чем раньше, однако Тана ничего не ощущала к нему, кроме чувства дружбы, которое все росло с момента их первой встречи. Только дружба. Она была уверена, что он тоже испытывает к ней чисто платонические чувства.

Она взяла с кресла свой плащ и повернулась к нему.

— Ты когда-нибудь видишься со своим отцом, Гарри? — Голос ее прозвучал мягко, в глазах было искреннее сочувствие. Она знала, как он одинок. Все каникулы он проводил либо у товарищей по университету, либо в пустой квартире или гостиничном номере. Об отце он упоминал только в ироническом контексте, рассказывая о его женщинах, собутыльниках, о том, как он мыкается по разным городам.

— Я вижу его очень редко: наши дороги пересекаются раз или два в год, как правило, здесь либо на юге Франции. — Это прозвучало очень впечатляюще, но Тане не составило труда распознать его скрытую печаль. Он был бесконечно одинок, потому и открыл ей так много. Что-то внутри его искало выхода, жаждало понимания и любви. В себе она ощущала нечто похожее. Какая-то часть ее существа страдала от того, что у нее нет полноценной семьи: отца, сестер, братьев. Только одна мать, одинокая женщина, посвятившая свою жизнь человеку, который ее не оценил. А у Гарри нет даже и этого. Тана подумала о его отце с недобрым чувством.

— Какой он?

Гарри пожал плечами.

— Женщины находят его симпатичным… умный… холодный… — Он взглянул на девушку в упор. — Каким, по-твоему, может быть человек, убивший мою мать? — Тана съежилась под его взглядом, не находя, что ему ответить. Она уже жалела, что задала этот вопрос, но Гарри обнял ее за плечи и проводил до дверей. — Не забивай себе голову, Тэн: это было очень давно.

Но она не могла последовать его совету, считая, что Гарри не заслуживает одиночества: он такой красивый, остроумный, такой порядочный… и в то же время избалованный, дерзкий на язык, дурашливый. Когда они завтракали в номере в первый раз, он выдавал себя за англичанина; во второй раз вдруг заговорил с французским акцентом. Официантки не знали, что о нем и думать, а они с Таной держались за бока от хохота. Можно было предположить, что он паясничает так везде, и на обратном пути ей вдруг показалось, что ее жизнь вдвоем с матерью в их унылой квартирке не так уж и плоха.

В любом случае это лучше, чем роскошный и холодный декор в отеле «Пьерра». Номера там огромные, повсюду хром и стекло, предметы роскоши, рассчитанные на толстый кошелек. На полу невероятных размеров белые ковры, на стенах бесценные произведения живописи — но и только. Никто там его не ждет, когда он приезжает из университета, никто не будет ждать ни завтра, ни послезавтра. Гарри всегда остается один на один с батареей бутылок в холодильнике, с глазу на глаз со шкафом, заполненным дорогими костюмами, да еще с ТВ.

— Привет, мам, это я! — закричала она с порога. Джин бросилась ей навстречу и прижала ее к груди.

Лицо матери сияло от счастья.

— О, беби! Ты замечательно выглядишь. — Эта радостная встреча вновь заставила ее подумать о Гарри и обо всем, чего он лишен, несмотря на его богатство и громкое имя. У него нет того, что имеет она, Тана. Ей вдруг нестерпимо захотелось, чтобы он был счастлив. Джин смотрела на дочь такими счастливыми глазами, что Тана в кои-то веки и сама почувствовала радость оттого, что она дома. — Я увидела твои сумки и не могла понять, куда ты подевалась.

— Мне надо было повидаться кое с кем. Я не думала, что ты вернешься так рано.

— Сегодня я ушла с работы пораньше по случаю твоего приезда.

— Извини, мам.

— К кому ты ездила? — Джин, как всегда, хотелось знать, что делает ее дочь, с кем встречается, но Тана уже отвыкла давать отчет в своих поступках. Она помолчала, решая, надо ли рассказывать все. Потом заставила себя улыбнуться.

— Я была в отеле «Пьерра», у Гарри Уинслоу. Ты его вряд ли помнишь.

— Как не помнить! — Джин выказала живейший интерес. — Он сейчас в городе?

— У него там постоянный номер. — Тана сказала это по возможности безразличным тоном. В глазах матери отразились смешанные чувства. Это хорошо, что он такой состоятельный и такой солидный, чтобы платить за номер в дорогой гостинице, однако для Таны бывать там рискованно.

— Вы были одни? — озабоченно спросила Джин. Тана рассмеялась.

— Конечно. Мы ели сандвичи и смотрели ТВ. И то, и другое абсолютно безопасно, мам.

— И все же… Мне кажется, что тебе не следует… — Она выразительно посмотрела в глаза своей красавицы дочери.

Лицо Таны помрачнело.

— Он мой друг, мам.

— Он — молодой мужчина. Никогда нельзя предвидеть, что может произойти в такой ситуации.

— Я знаю это лучше, чем ты думаешь! — Ее глаза вдруг стали жесткими. Она знала это слишком хорошо. Только случилось такое не в гостинице, а в заполненном гостями доме ее обожаемых Дарнингов, в собственной спальне отца Билли. — Я знаю, кому можно доверять.

— Ты слишком молода, Тэн, чтобы судить об этом.

— Нет. Я уже взрослая. — Тана сидела с каменным лицом. То, что сделал с ней Билли, перевернуло всю ее жизнь. Она теперь имеет печальный опыт, и если бы почувствовала хоть малейшую опасность со стороны Гарри, то никогда не вошла бы в его номер, тем более не осталась бы в нем. Интуиция ей говорила, что его можно не опасаться. Гарри совсем не то, что сын любовника ее матери. — Мы с ним просто друзья.

— Как ты наивна, Тана! Между юношами и девушками не может быть дружбы. Это противоестественно.

Глаза Таны изумленно распахнулись: она не верила своим ушам.

— Как ты можешь говорить это, мам?

— Но это правда! Если он приглашает тебя в номер, значит, у него есть что-то на уме. Может, он хочет улучить момент, а ты об этом и не подозреваешь. — Внезапно она улыбнулась. — Ты считаешь, у него серьезные намерения, Тэн?

— Что значит «серьезные намерения»? — Тана едва сдерживала себя. — Говорят тебе, мы только друзья!

— А я говорю, что не верю в такую дружбу. — Теперь Джин улыбалась почти интригующе. — Знаешь, Тэн, это был бы неплохой улов.

Это было уже слишком! Тана вскочила на ноги и окинула мать презрительным взглядом.

— Что он, рыба, по-твоему?! Я не хочу никого «ловить»! Я не желаю выходить замуж, не хочу, чтобы меня продавали, точно вещь. Я хочу учиться и иметь друзей.

Можешь ты это понять? — В ее глазах стояли слезы, отражавшиеся в глазах Джин.

— Почему непременно надо так раздражаться по любому поводу? Раньше ты не была такой, Тэн. — Печальный голос матери разрывал ей сердце, но она уже не владела собой.

— Раньше ты не давила на меня так.

— Разве я на тебя давлю? — Джин страшно обиделась. — Ведь я тебя почти не вижу, Тэн. Мы встречаемся два раза в полгода, какое же может быть давление?

— Еще какое! «Выездной вечер», намеки в адрес Гарри, бесконечные разговоры о том, что надо не упустить добычу, «пристроиться», — что это, по-твоему? Ради всего святого, мам! Мне только восемнадцать лет.

— Тебе уже почти девятнадцать. А что впереди? Когда же ты собираешься думать об этом, Тэн?

— Не знаю. Может быть, никогда. И что из того? Может, я вообще не хочу выходить замуж. Если мне хорошо, какое кому дело?

— Матери до всего есть дело, Тэн. Я хочу видеть тебя женой хорошего человека, хочу, чтобы у тебя был свой дом, были дети…

Джин теперь плакала в открытую: она всегда хотела этого для самой себя и в конце концов осталась одна… Любимый человек навещает ее лишь изредка, а теперь она теряет и дочь… Она наклонила голову и зарыдала. Тана подошла и крепко ее обняла.

— Не надо, мам, перестань… Я знаю, что ты хочешь мне добра, но позволь мне идти своим путем.

Мать посмотрела на нее огромными грустными глазами.

— Ты хоть понимаешь, кто такой Гарри Уинслоу?

— Да, — негромко ответила ей Тана. — Он мой друг.

— Его отец — один из богатейших людей в Соединенных Штатах. Даже Артур Дарнинг нищий в сравнении с ним. — «Артур Дарнинг! — невесело подумала Тана. — Единственное мерило всему».

— Ну и что?

— Ты представляешь себе, какая жизнь у тебя может быть с ним?

Тану охватила грусть — за мать и за самое себя. Джин не понимает главного в жизни и, вероятно, не понимала никогда. При всем том она сумела дать дочери многое, и Тана чувствовала себя обязанной ей. Однако в дни каникул девушка редко виделась с матерью. Не признаваясь ей в этом, она почти каждый день встречалась с Гарри. Ее страшно разозлили сказанные Джин слова: «Ты хоть понимаешь, кто он такой?» Как будто Тане есть до этого дело! Интересно, сколько вокруг него людей, которые подходят к нему с такой меркой? Наверное, это очень противно, когда тебя оценивают по твоей громкой фамилии.

Один раз она осторожно спросила Гарри об этом, когда они отправились на пикник.

— Тебе это не претит, Гарри? Тебя не раздражают те люди, которые ищут знакомства с тобой только потому, что ты Уинслоу? — Ей казалось это ужасным, а он лишь пожал плечами. Они лежали на траве в Общественном парке, и он грыз яблоко.

— Так уж устроены люди, Тэн. Когда они видят сильных мира сего, это приводит их в восторженное состояние. Я уже насмотрелся на окружение моего отца.

— Они его не раздражают? Гарри глядел на нее с улыбкой.

— Не думаю, чтобы его это трогало: он слишком бесчувственный. Я вообще сомневаюсь, что он может испытывать эмоции.

Тана уставилась на него в немом изумлении.

— Неужели он в самом деле такой, каким ты его представляешь?

— Такой. Даже еще хуже.

— Тогда почему ты другой? Он рассмеялся.

— Наверное, мне просто повезло. А может, я унаследовал гены матери.

— Ты все еще помнишь ее? — Она спросила об этом впервые; Гарри посмотрел куда-то мимо нее.

— Иногда… очень смутно… Я не уверен, Тэн. — Он повернулся к ней. — Когда я был ребенком, я делал вид перед сверстниками, приходившими поиграть со мной, что она жива — ушла в магазин или еще куда-нибудь. Но они каждый раз меня разоблачали. Начинали спрашивать у родителей, и те им открывали глаза. Меня считали чокнутым, но я не сдавался. Мне так хотелось быть как все, хотя бы на несколько часов, и я начинал говорить, что она куда-то вышла… или поднялась наверх, в свою комнату. — В его глазах заблестели слезы, и он посмотрел на нее почти сердито. — Такая глупость — тосковать по матери, которую никогда не знал!..

Тана отозвалась на его печаль всем сердцем.

— На твоем месте я поступила бы точно так же, — мягко произнесла она.

Он промолчал, взор его блуждал где-то далеко. Но позднее, когда они гуляли по парку и говорили совсем о другом: о Фримене Блейке, о Шарон, о занятиях Таны в «Грин-Хиллз», Гарри вдруг взял ее за руку и неожиданно сказал:

— Спасибо тебе за те слова.

Она сразу поняла, какие слова он имеет в виду. С самой первой их встречи между ними установилось полное взаимопонимание.

— Не за что. — Она сжала его руку, и они продолжили свой путь.

Тана не переставала дивиться, почему ей так легко с ним. Он не имел обыкновения на нее давить и больше не спрашивал, почему у нее нет парня. Он принимал ее такой, как есть, и она была признательна ему за это и за многое другое: за его веселость и юмор, постоянно заставлявшие ее смеяться. И кроме того, было так чудесно знать, что рядом есть человек, разделяющий твои мысли, твои взгляды на жизнь. В нем, точно в резонаторе, находило отклик все, что было у нее на душе. Это его качество она оценила сполна по возвращении в «Грин-Хиллз».

Когда они вновь повстречались с Шарон, ей показалось, что подругу будто подменили. От прежней умеренности политических взглядов не осталось и следа — она вдруг стала такой же неистовой, как и ее мать. Тана не верила своим ушам. Наконец она не выдержала и закричала на Шарон:

— Ради всего святого, Шар! Я тебя не узнаю! За эти два дня после твоего возвращения наша комната превратилась в политическое ристалище. Прекрати митинговать, подружка, и скажи мне наконец, что произошло.

Шарон вдруг села и уставила глаза в одну точку; из них градом покатились слезы. Она наклонила голову, плечи ее затряслись от сдерживаемых рыданий. Тана не знала, что и подумать. Ясно было одно: с ее подругой случилось нечто ужасное. Она обняла Шарон и начала ее утешать. Прошло не менее получаса, прежде чем девушка смогла заговорить. Тана слушала, и сердце ее разрывалось от жалости.

— Они убили Дика… в Страстную субботу… они убили его, Тэн!.. Ему было пятнадцать лет… они его повесили. — Тане чуть не сделалось плохо. Этого не может быть! Такого еще не бывало с теми людьми, кого она знала, — ни с черными, ни с кем другим. Однако она видела по лицу Шарон, что это правда. Вечером того дня ей позвонил Гарри, и она со слезами рассказала ему об этом.

— О боже! Я что-то такое слышал в университете. Говорили, что убит сын видного негра, но я не врубился… Так это был брат Шарон, еще совсем мальчик…

— Да. — На сердце у Таны лежала свинцовая тяжесть. Когда через несколько дней позвонила Джин, она сразу уловила ее настроение.

— Что случилось, солнышко? Ты поссорилась с Гарри? — Мать теперь избрала новую тактику, делая вид, что у дочери с ним роман. Она надеялась навести Тану на эту мысль, но та нетерпеливо ее оборвала:

— Умер брат моей подруги по комнате.

— Какая страшная потеря! — ужаснулась Джин. — Несчастный случай?

Тана помолчала, обдумывая, что ей можно ответить: «Нет, мам, его повесили… Ты знаешь, он был черный». Вместо этого она сказала:

— Вроде того. — Собственно говоря, смерть всегда несчастный случай. Разве ее кто-нибудь ждет?

— Передай ей мои соболезнования. Это та самая подруга, у которой ты гостила в День Благодарения?

— Да. — Голос Таны звучал еле слышно.

— Какой ужас!

Тана была не в состоянии продолжать этот разговор.

— Мне надо идти, мам.

— Позвони мне через несколько дней.

— Постараюсь. — Она нажала на рычаг и повесила трубку. Ей ни с кем не хотелось говорить, однако с Шарон они снова проговорили допоздна.

Жизнь подруги теперь кардинально изменилась. Она даже вошла в контакт с местным темнокожим священником и начала помогать ему организовывать акции ненасильственного протеста в выходные дни, оставшиеся до наступления лета.

— Ты уверена, что тебе надо это делать, Шар? Та сердито на нее посмотрела.

— А разве у меня есть выбор? Я этого не думаю. — Теперь ее душа была охвачена гневом, который нельзя сдержать; в ее крови полыхал пожар, который не могла затушить никакая любовь. Убили мальчика, с которым она вместе росла. — Дик был такой живчик, как веретено. — Она улыбнулась сквозь слезы. Подруги лежали в темноте и разговаривали. — Он был очень похож на маму, и вот…

Шарон еле сдерживала рыдания, и Тана села к ней на кровать. Так продолжалось каждую ночь: Шарон не переставая говорила о маршах протеста где-то на Юге, о «живых цепочках» в их городе, о докторе Мартине Лютере Кинге; она будто помешалась на этом.

К началу семестровых экзаменов Шарон ударилась в панику: материал оказался основательно запущен, и немудрено: она почти совсем не занималась. Шарон была способная девушка, но теперь она боялась, что провалится. Тана помогала ей, как могла: давала свои конспекты, подчеркивала нужные места в книгах, но надежды все равно было мало. Между тем голова Шарон была занята другим: она готовила акцию протеста, которую предполагалось провести в Йолане на будущей неделе. Горожане уже дважды жаловались на нее декану, но, учитывая заслуги ее отца, тот ограничивался внушением. Он понимает ее состояние после… э… после «печального случая» с ее братом, но тем не менее надо держать себя в рамках. Одним словом, он не желает, чтобы она сеяла смуту в городе.

— Уймись, Шарон, так будет лучше для всех. Они могут вышвырнуть тебя из колледжа, — не раз уговаривала ее Тана, но не преуспела в этом. Шарон не имела выбора: она считала, что должна делать именно это.

Накануне решающего дня она повернулась к подруге, прежде чем они выключили свет на ночь. Выражение ее глаз было столь необычно, что Тана почти испугалась.

— Что-то случилось, Шар?

— Я хочу попросить тебя об одном одолжении. Если ты откажешься, я не обижусь, обещаю тебе. Ты вправе поступить как знаешь. Договорились?

— О'кей. Но в чем дело? — Тана молилась про себя, чтобы Шарон не попросила ее смухлевать на экзамене.

— Мы говорили сегодня с доктором Кларком и пришли к выводу, что, если в нашей завтрашней акции примут участие белые, это произведет гораздо большее впечатление. Мы хотим войти в церковь для белых.

— О господи! — Тана была потрясена услышанным. А Шарон лишь усмехнулась.

— Он недалек от истины. Его преподобие доктор Кларк обещал подумать, кого он может вовлечь, а я… не знаю, Тэн… может, я допускаю ошибку, но я хочу попросить тебя. Подумай хорошенько: если тебе не хочется, то не надо.

— Но что из того, что я войду в церковь для белых? Ведь я — белая.

— Если ты войдешь вместе с нами, все будет по-другому: ты станешь для них «белой тварью», если не хуже. Когда ты встанешь рядом с нами, между мной и доктором Кларком или другим темнокожим… все поменяется, Тэн.

— Понимаю. — Где-то внутри у нее пополз холодок страха, и в то же самое время ей захотелось помочь подруге. — Мне надо подумать, Шар.

— Что ты сейчас испытываешь? — Шарон посмотрела ей прямо в глаза; Тана ответила ей тем же:

— По правде говоря, я боюсь.

— Я тоже, мне всегда страшно. Дик тоже боялся, негромко добавила она. — Но он пошел. Я тоже пойду. Я буду ходить на каждую доступную мне акцию протеста до конца своей жизни, если не изменится положение вещей. Но это — мои проблемы, а не твои. Ты если и пойдешь, то только как моя подруга. И если откажешься, я тебя не разлюблю.

— Спасибо. Я подумаю.

Тана знала, что это может иметь серьезные последствия, если дойдет до декана: ей вовсе не улыбалось лишиться казенного содержания на следующий год. Поздно вечером она позвонила Гарри, но его не было дома. Утром она проснулась чуть свет. Она лежала и вспоминала о том, как Ходила в церковь еще совсем маленькой девочкой и как мать говорила ей, что все люди одинаковы в глазах господа: бедные и богатые, белые и цветные. Потом она подумала о Дике, брате Шарон, пятнадцатилетнем мальчике, который был зверски повешен расистами. Когда Шарон на восходе солнца повернулась в кровати, она увидела, что Тана не спит.

— Ты выспалась?

— Более или менее. — Она села на край кровати и потянулась.

— Уже встаешь? — Шарон посмотрела на нее вопросительно. Тана улыбнулась.

— Да. Ведь мы сегодня идем в церковь.

Широко улыбнувшись, Шарон вскочила с постели, обняла подругу и чмокнула ее в щеку. Вид у нее был торжествующий.

— Я так рада, Тэн!

— Не могу сказать, чтобы я очень уж радовалась, но думаю, что поступаю правильно.

— Это точно. — Шарон подумала о том, что борьба предстоит долгая и трудная. Сама она пойдет до конца, а ее подруга примет в ней участие лишь однажды.

Тана надела простое спортивное платье из хлопчатобумажной ткани небесного цвета, завязала свои длинные белокурые волосы в тугой «конский хвост» и надела на ноги мокасины, после чего они рука об руку спустились вниз.

— В церковь собрались, девочки? — с улыбкой спросила их домовая наставница, и обе ответили утвердительно.

Они знали, что она имела в виду разные церкви, на самом же деле Тана шла вместе с Шарон в церковь для черных, где уже ждали их доктор Кларк и большая группа добровольцев, состоящая из девяноста пяти черных и одиннадцати белых. Им сказали, чтобы они вели себя спокойно, улыбались, если это будет воспринято должным образом, а если улыбки будут раздражать кого-то, то надо сохранять серьезное выражение лица и хранить молчание, что бы им ни говорили. Они должны взяться за руки и войти внутрь церкви торжественно и чинно, группами по пять человек. Шарон и Тана были в одной пятерке, с ними была еще одна белая девушка и двое черных мужчин, оба высокие и крепкие на вид. По дороге они рассказали Тане, что работают на мельнице. По возрасту они были ненамного старше девушек, но оба были женаты и имели детей, один — троих, другой — четверых. Казалось, их не удивляло присутствие Таны, которую они называли «сестрой». Взявшись за руки и обменявшись тревожными взглядами, все пятеро разом шагнули на паперть.

Это была небольшая пресвитерианская церковь, расположенная в жилом районе города; при ней была воскресная школа, охотно посещаемая детьми и их родителями. В то воскресное утро в церкви собралось много верующих. Когда в нее стали входить темнокожие, на всех лицах отразилось изумление; орган замолк, одна женщина истерично закричала, другая упала в обморок. Спустя некоторое время начался настоящий содом: священник вопил не своим голосом, кто-то кинулся вызывать полицию, и только одни добровольцы доктора Кларка оставались спокойными. Они встали плотными рядами вдоль задней стены храма, никому не мешая. Белые, пришедшие в церковь помолиться, оглядывались на них, отпускали язвительные замечания, осыпали их оскорблениями, забыв о том, где находятся. В считанные минуты прибыл специальный отряд, приданный малочисленной городской полиции с целью «охраны общественного порядка». Он был создан на основе дорожной полиции, прошедшей специальную подготовку, — их учили подавлять начавшиеся в последнее время акции протеста. Они начали теснить и выталкивать черных, вытаскивать их волоком, тогда как те не оказывали никакого сопротивления и позволяли себя тащить, словно это были неживые тела. Внезапно Тана осознала, что происходит: она была следующей на очереди, теперь это касалось не каких-то далеких «их», а непосредственно «нас», ее самое. Две мощные туши нависли над девушкой, грубые руки схватили ее за плечи, размахивая перед лицом резиновыми палками.

— И тебе не стыдно, белая тварь!

Глаза у нее сделались огромными, когда ее поволокли вон. Каждая ее жилка рвалась сопротивляться, кусаться, лягаться при воспоминании о Ричарде Блейке и его мученической смерти, однако она не решилась на это. Ее бросили в кузов грузовика вместе с другими добровольцами; через какие-нибудь полчаса у нее сняли отпечатки пальцев и бросили в тюрьму. Она просидела в тюремной камере до конца дня вместе с пятнадцатью черными девушками. По другую сторону коридора она увидела Шарон. Каждому из них, во всяком случае белым, разрешили один телефонный звонок; черные, по словам полицейских, еще «не прошли процедуру».

— Позвони моей маме! — крикнула Шарон подруге, и та позвонила.

К полуночи Мириам была уже в Йолане. Она добилась их немедленного освобождения и принесла им свои поздравления. Тана отметила, что Мириам осунулась, лицо у нее стало еще суровее, чем полгода назад. Тем не менее она была довольна, что девочки решились на протест. Ее не расстроила даже новость, принесенная на следующий день дочерью: Шарон исключили из колледжа, проявив завидную оперативность. Наставница «Дома Жасмина» уже упаковала ее вещи, она должна была покинуть кампус еще до наступления полудня.

Узнав об этом, Тана впала в шок. Когда ее вызвали в деканат, она уже знала, чего ей можно ожидать. Опасения девушки подтвердились: ее попросили уехать; стипендию на будущий год сняли, а это означало, что второго курса у нее не будет. Все было кончено для нее, как и для Шарон. Единственное различие состояло в том, что ей предложили, если она пожелает, остаться до конца учебного года на положении стажера. Это, по крайней мере, давало ей право на сдачу экзаменов за первый курс и возможность подать документы в другое учебное заведение. Но в какое? После отъезда Шарон она сидела в своей комнате в полной прострации. Шарон уезжала с матерью в Вашингтон, где еще раньше велись разговоры о том, что она некоторое время поработает волонтером у доктора Кинга.

— Я знаю, что папа будет огорчен — он хотел, чтобы я училась, — но, если честно, Тэн, я уже сыта этим. — Она грустно посмотрела на Тану. — Но что будет с тобой? — Шарон была убита, узнав, какую цену пришлось заплатить ее подруге за участие в «живой цепочке». Тана еще ни разу не подвергалась аресту, и, хотя их предупреждали, что такая опасность вполне реальна, она была к этому не готова.

— Может, все к лучшему. — Тана храбрилась, стараясь подбодрить подругу, но, когда та уехала, она оказалась в полной изоляции. Ей разъяснили, что в качестве стажера она не может питаться в общей столовой, не имеет права покидать свою комнату по вечерам; ей не разрешалось участвовать в общественных мероприятиях, включая концерты, даваемые новичками. Она была настоящей парией. Утешением служило лишь то, что через три недели занятия в колледже должны закончиться.

Самое же неприятное, что они поставили в известность Джин. Тану предупредили об этом, но от этого ей было не легче. В тот же вечер мать позвонила ей и закатила истерику.

— Почему ты мне не сказала, что эта маленькая стерва — цветная? — рыдала она в трубку.

— Какое значение имеет цвет ее кожи? Она — моя лучшая подруга. — Переживания последних дней вдруг нахлынули на Тану, и ее глаза наполнились слезами. Все в колледже смотрят на нее как на убийцу, а Шарон больше нет с ней; она не знает, где будет учиться на будущий год, а тут еще мать выступает… Девушке показалось, что ей снова пять лет и ей говорят, что она очень и очень плохая, только неизвестно почему.

— И ты еще называешь ее подругой? — Джин саркастически засмеялась сквозь слезы. — Она стоила тебе стипендии, из-за нее тебя выкинули из колледжа! Не думаешь ли ты, что после этого тебя примут куда-нибудь еще?

— Разумеется, примут, глупенькая, — заверил ее Гарри, когда она позвонила ему на следующий день и, рыдая, поведала о своих горестях. — Черт побери, Тэн, в Бостонском университете полно радикалов!

Их там тьма-тьмущая.

— Но я не радикал, — всхлипывала Тана.

— Я это знаю, Тэн. Вся твоя вина состоит в том, что ты участвовала в «живой цепочке». Ты сама во всем виновата: за каким дьяволом тебя понесло в это захолустье? В этот задрипанный колледж? Какая-то чертовщина, Тэн: ведь ты целый год обреталась вне цивилизации! Почему бы тебе теперь не поступить в нормальный колледж, где-нибудь на Севере?

— Ты действительно думаешь, что меня возьмут?

— Не смеши меня! С твоими-то отметками? Да они оторвут тебя с руками.

— Ты просто утешаешь меня… — Она снова заплакала.

— Перестань морочить мне голову, Тэн! Сейчас же садись писать заявление, потом перешлешь его мне, а там посмотрим.

И посмотрели. Она оказалась в числе принятых — к ее собственному удивлению и к немалой досаде матери.

— Бостонский университет? Что это за учебное заведение?

— Одно из лучших в стране. И мне даже дали стипендию.

Гарри сам отвез заявление и замолвил за нее словечко, что тронуло ее до глубины души. К первому июня все было улажено: с осени ей предстояло начать учебу в Бостонском университете.

Тана еще не вполне оправилась после всех треволнений, когда ее мать предъявила ей новую претензию.

— Я считаю, что ты должна какое-то время поработать, Тэн. Не все же тебе учиться, так и вся жизнь пройдет.

Тана не на шутку испугалась.

— Мне осталось три года, мам. После этого я получу степень бакалавра.

— И что тогда? Что тебе это даст?

— Приличную работу.

— Ты можешь работать в «Дарнинг Интернэшнл» прямо сейчас. Я уже говорила с Артуром на прошлой неделе…

Их разговоры теперь велись на самых высоких тонах, но Джин было невозможно переубедить.

— Ради бога, мам, сколько можно меня наказывать?

— Наказывать?! Как ты разговариваешь с матерью! Тебя арестовали, исключили из колледжа, а ты еще качаешь какие-то права! Твое счастье, что такой человек, как Артур Дарнинг, несмотря ни на что, согласен взять тебя на работу.

— Его счастье, что я не подала в суд на его сынка в прошлом году! — Эти слова вырвались у нее непроизвольно, прежде чем она смогла остановиться.

Джин смотрела на нее в совершенном изумлении.

— Как ты смеешь говорить мне такие вещи!

Голос Таны был тихим и печальным, когда она сказала:

— Но это правда, мам.

Джин повернулась к ней спиной, будто не желая ее видеть и слышать.

— Я не хочу выслушивать подобные бредни!

Тана молча вышла из гостиной. Через несколько дней она уехала.

Они с Гарри отдыхали в Кэйп-Код, на вилле его отца — играли в теннис, купались, катались на лодке, ходили в гости к друзьям. Она его совершенно не остерегалась. Между ними установились вполне платонические отношения, во всяком случае со стороны Таны, что было очень удобно для нее. Чувства Гарри были несколько иными, но он тщательно их скрывал. Она послала Шарон несколько писем; Шарон отвечала коротко и маловразумительно — она явно писала второпях. За всю свою жизнь она никогда еще не была так занята — и так счастлива. Ее мать оказалась права: работать волонтером у доктора Мартина Лютера Кинга страшно интересно. Просто удивительно, как изменилась их жизнь всего лишь за один год.

Когда Тана начала учиться в Бостонском университете, ее поразило, как сильно он отличается от «Грин-Хиллз». Обстановка здесь была свободная, люди интересные, с передовыми взглядами. Ей нравилось учиться вместе с юношами. Все время проводились какие-то диспуты. Она успешно занималась по всем избранным ею предметам.

В глубине души Джин гордилась дочерью, хотя теперь они понимали друг друга не так хорошо, как раньше. Она говорила себе, что с годами это пройдет. Сама Джин была занята другим: к весне Энн Дарнинг вновь собралась замуж. Предстояло грандиозное торжество в христианской епископальной церкви, расположенной в Гринвиче, штат Коннектикут, и прием, организованный Джин в доме Артура. Стол в ее кабинете был завален фотографиями, списками приглашенных, счетами от поставщиков. Энн звонила ей по двадцать раз на дню. Могло показаться, что выходит замуж собственная дочь Джин; целых четырнадцать лет она была любовницей и правой рукой Артура и, естественно, привязалась к его детям.

На этот раз Энн сделала удачный выбор, порадовавший Джин: молодой человек тридцати двух лет, приятной наружности тоже вступал в брак вторично. Он был партнером в адвокатской фирме «Шерман и Стерлинг» и подавал большие надежды. Ко всему прочему, у него было собственное состояние. Артур тоже его одобрял. Он подарил Джин золотой браслет от Картье в знак благодарности за ее хлопоты.

— Ты поистине удивительная женщина, — сказал он ей, сидя у нее в гостиной за бокалом виски. Он смотрел на нее и удивлялся, почему он на ней так и не женился. Одно время он подумывал об этом, но теперь ему было хорошо и так. Он уже привык быть один.

— Спасибо за комплимент.

Она поставила перед ним его любимую закуску: кусочки доставленной из Шотландии лососины, положенные на тонкие ломтики черного хлеба; бифштекс с кровью на белых тостах, поджаренные орешки, которые она постоянно держала на случай его визита — вместе с его любимым виски, любимыми пирожными и всем остальным. Она изучила его вкусы досконально, вплоть до сорта мыла и названия одеколона. Теперь, когда Таны нет в доме, ей легче поддерживать состояние готовности. Это и хорошо и не очень. Джин стала теперь свободнее и доступнее; она всегда готова принять его, когда он заглядывает к ней на часок. Но, с другой стороны, в отсутствие дочери она острее чувствует одиночество и больше нуждается в его обществе. В ней пробудилась ненасытность, и ей труднее мириться с его пренебрежением, когда он, случается, не бывает в ее постели полмесяца, а то и больше. Она говорит себе, что ей следует быть благодарной за то, что он все-таки пришел, и за все то, что он сделал для нее и Таны. Но ей хочется большего, страстно хочется видеть его чаще. Так было всегда, со дня их первой встречи.

— Тана, конечно, придет на свадьбу? — спросил он, пережевывая бифштекс.

Джин пожала плечами: она звонила дочери совсем недавно. Тана не ответила на посланное ей приглашение, и мать ее отчитала. Это невежливо по отношению к Энн, она не поймет усвоенные Таной бостонские манеры, сказала Джин. Однако дочь осталась непреклонной.

— Но ведь на ответ требуется одна минута!

Ее тон, как это часто бывало, покоробил девушку. И она сухо сказала:

— Отлично. Тогда передай ей мой отказ.

— И не подумаю. Пошли ответ по почте. В любом случае я считаю, что ты должна принять приглашение.

— Меня это не удивляет: еще один командирский окрик клана Дарнингов. Когда же мы научимся говорить им «нет»! — Каждый раз, когда Тана представляла себе зверское лицо Билли, она вся съеживалась внутренне. — Вряд ли я смогу найти время.

— Ты можешь сделать это, хотя бы ради меня.

— Скажи им, что я тебя не слушаюсь, что я стала совершенно невозможная, прямо лезу на стенку. Говори им что хочешь, дьявол их забери!

— Это твое последнее слово? — Джин с трудом воспринимала слова дочери: по ее понятиям, они были кощунственными — Я об этом не думала, но раз ты спрашиваешь, я отвечаю «нет».

— Ты настроилась на отказ уже заранее.

— Ради всего святого, мам! Пойми, я не люблю их — ни Энн, ни Билли, — запомни это раз и навсегда. Энн мне не симпатична, а Билли я ненавижу всеми своими потрохами. Артур, извини меня, твой предмет, зачем ты втягиваешь меня в свои любовные дела? Я уже взрослая, они — тоже. Мы с ними никогда не дружили.

— Но ведь это свадьба, и Энн хочет видеть тебя на ней.

— Чепуха! Просто она приглашает всех, кого знает, для счета. А меня она зовет, желая оказать любезность тебе.

— Ты не права!

Однако обе они знали, что это так и есть. Джин видела, что дочь отбивается от рук, все более подпадая под влияние Гарри. Теперь Тана имела свои суждения практически обо всем, и они чаще всего совпадали с мнением Гарри. Он побуждал ее размышлять о том, что она чувствует и что думает — по самым различным поводам, — и они стали ближе друг другу, чем когда-либо раньше. Он оказался прав насчет Бостонского университета: тамошняя атмосфера подходила ей гораздо больше, чем обстановка в «Грин-Хиллз». Она и сама ощущала, что заметно повзрослела за этот год. Ей было уже двадцать лет.

— Мне непонятно, Тана, твое поведение. — Мать не хотела оставлять ее в покое и донимала своими глупостями.

— Неужели нам не о чем больше поговорить? Расскажи, как ты живешь?

— Я живу отлично. Но мне хотелось бы, чтобы ты подумала…

— Ну, хорошо! — крикнула Тана в трубку. — Я подумаю. Могу я привести с собой парня? — Может, хоть присутствие Гарри облегчит ей эту пытку.

— Я ждала этого вопроса. Почему вы с молодым Уинслоу не хотите последовать примеру Энн и Джона? Я имею в виду помолвку.

— По той простой причине, что мы не любим друг друга.

— В это трудно поверить. Столько времени…

— Факты упрямая вещь, мам.

В разговоре с дочерью Джин продолжала гнуть свою линию, и Тана на другой день пожаловалась на нее Гарри:

— У меня такое впечатление, что она целыми днями только и думает, как бы достать меня побольнее, и это ей всегда удается — она каждый раз попадает в точку.

— Мой отец тоже на этом собаку съел. Это — необходимое условие.

— Чего?

— Родительства. По их мнению, мы должны проходить проверку некими тестами. Если мы ее не выдерживаем, они повторяют все снова и снова, пока мы не начинаем делать все, как им нужно. Потом эти испытания периодически возобновляются, пока — к пятнадцати или к двадцати годам — они не доводят нас до ручки. — Тана смеялась, слушая его филиппики. Он теперь был еще красивее, чем год назад, когда они познакомились; девчонки сходили по нему с ума. Около него постоянно увивалось с полдюжины претенденток, но он всегда находил время для нее. Тана была у него на первом месте, она была его другом. На самом деле она значила для него гораздо больше, даже не догадываясь об этом. — Это все пустышки, Тэн. Они как мыльные пузыри, тогда как ты — надолго. — Он не принимал их всерьез, независимо от того, как страстно они его добивались. Он никого не обманывал, не внушая ложных надежд, и никогда не забывал о контрацептивах. — К чему мне всякие сюрпризы, Тэн? Покорно благодарю! Жизнь и так коротка, в ней и без того хватает всякого рода стрессов.

Гарри Уинслоу любил удовольствия — и только. Никаких тебе признаний в любви, никаких обручальных колец, сияющих глаз: единственное, что нужно, — пара каламбуров, батарея пивных бутылок и приятное времяпрепровождение, по возможности в постели. Сердце его было занято, хотя он всячески это скрывал, а другие части тела — отнюдь.

— Разве они не хотят большего, Гарри?

— Конечно, хотят. У них есть матери, вроде твоей, и они прислушиваются к материнским советам внимательнее, чем ты. Все они стремятся как можно быстрее выйти замуж и бросить колледж, но я с самого начала даю понять, что я им не помощник в этом деле. А если какая-нибудь из них этому не верит, то очень скоро убеждается в моей правоте. — Он лукаво усмехнулся, и Тана весело рассмеялась. Она знала, что девушки падают «штабелями», едва он посмотрит на них.

Они с Гарри были неразлучны весь год, и подруги завидовали Тане. Им с трудом верилось, что между этими двумя ничего нет — однокашники были заинтригованы этим не меньше, чем Джин. Тем не менее их отношения оставались вполне невинными. Гарри, успевший узнать Тану достаточно хорошо, не делал попыток разгадать причины ее сексуальной сдержанности. Один или два раза он пытался познакомить ее с кем-нибудь из своих друзей, устраивая вполне дружеское «свидание вчетвером», но она отнеслась к этому прохладно. Его товарищ по комнате даже решил, что она лесбиянка, но Гарри его разуверил. Он был убежден, что ее что-то травмировало, но она не выказывала желания говорить на эту тему даже с ним. И он не стал досаждать ей расспросами. Она бывала везде с ним, с его друзьями либо одна, но у нее ни с кем не было романа, в этом он был уверен.

— Как много времени ты теряешь напрасно, малютка, — дразнил он девушку, но она всегда ставила его на место.

— Зато ты не теряешься, успевая работать за нас обоих.

— Но тебе-то что от этого?

— Я подожду до свадебной ночи, — смеялась она.

— Это — благое намерение. — Он церемонно поклонился, и она расхохоталась.

И в Гарварде, и в Бостонском университете их привыкли видеть вместе: они могли все поставить вверх дном, дразня и разыгрывая друг друга и своих товарищей. В один из уик-эндов Гарри купил на распродаже велосипед-тандем, и теперь они гоняли на нем по Кембриджу; Гарри надевал в таких случаях енотовую шапку зимой и соломенное канотье летом.

— Хочешь пойти со мной на свадьбу Энн? — Они шли через кампус Гарварда на следующий день после телефонного разговора Таны с матерью.

— Не очень. Разве там будет интересно?

— Исключено. — Тана улыбнулась с ангельской кротостью. — Но моя мать настоятельно требует, чтобы я пошла.

— Это на нее похоже.

— Она считает, что мы с тобой должны обручиться.

— Я — тоже.

— Прекрасно! Устроим двойное торжество!

Нет, Гарри, кроме шуток, ты хочешь пойти?

— Зачем?

В глазах Таны отразилась какая-то непонятная нервозность, и Гарри пытался угадать ее причины. Он знал ее достаточно хорошо, но время от времени она пряталась, будто улитка в раковину, хотя это ей не вполне удавалось.

— Мне не хочется идти одной. Я не люблю их семью и эту избалованную зазнайку Энн. Она уже была замужем, а теперь ее отец, похоже, решил устроить пир на весь мир. Кажется, на этот раз она не промахнулась.

— Что это значит?

— Это значит, что у ее жениха есть баксы. Что же еще?

— Как трогательно! — Гарри возвел очи горе, чем вызвал смех Таны.

— Всегда полезно знать, чем люди дышат, не правда ли? Свадьба состоится в Гринвиче, после окончания семестра.

— На той неделе я собирался полететь в Южную Францию, Тэн, но, если нужно, я отложу отъезд на несколько дней.

— Тебе это не слишком спутает карты?

— Конечно, спутает. — Он сделал уморительную гримасу. — Но для тебя я готов на все.

Гарри галантно поклонился, и она рассмеялась. Он схватил ее за руку и помог забраться на заднее сиденье велосипеда. Ссадив Тану у общежития Бостонского университета, он заторопился уезжать. В тот вечер у него было назначено решающее свидание: он уже «вложил» в девушку четыре обеда в ресторане «21» и теперь считал себя вправе рассчитывать на дивиденды.

— Как ты можешь так говорить! — возмущалась Тана, еле удерживаясь от смеха.

— Какого дьявола! Что мне, угощать ее до скончания века, ничего не имея взамен? Видела бы ты, сколько она поедает бифштексов и омаров! Мой бюджет трещит по всем швам, а эта особа… — Он улыбнулся при воспоминании о ее необъятном бюсте. — Я потом тебе расскажу, чем у нас кончится.

— Не думаю, чтобы мне это было интересно.

— Ах, простите! Это не для ушей невинной девушки… Ну, я поехал. — Он помахал ей рукой и укатил к себе.

В тот вечер Тана написала письмо Шарон и вымыла голову. На другой день они завтракали вместе с Гарри, и тот рассказал ей о постигшей его неудаче с «обжорой», как он ее теперь называл. Она съела свой бифштекс и большую часть его порции, покончила со своими омарами, а потом принялась за его. После обеда она сказала, что чувствует себя неважно и что ей надо идти готовиться к экзаменам. В результате Гарри не имел за свои старания ничего, кроме внушительного ресторанного чека и ночи спокойного, безмятежного сна.

— Все, я завязал с нею, Тэн. Черт побери, в наши дни они стали ушлые, только и смотрят, как бы тебя захомутать.

Однако стороной Тана слышала, что кто-кто, а Гарри Уинслоу не может пожаловаться на одинокую постель. Она вышучивала и поддразнивала его всю дорогу до Нью-Йорка. Он высадил девушку у ее дома и отправился к себе в гостиницу.

Когда на следующий день Гарри заехал за ней, чтобы отправиться на свадьбу, она должна была признать, что он смотрится очень эффектно: на нем были белые фланелевые брюки, блейзер из голубого кашемира и шелковая кремовая рубашка, сшитая для него по заказу отца в лондонском ателье. Наряд дополнял красно-синий галстук фирмы «Гермес».

— Боже мой! — воскликнула при виде его Тана. — Если у невесты есть хоть капля здравого смысла, она немедленно бросит своего жениха и убежит с тобой.

— Очень мне нужна эта головная боль! — Он невольно залюбовался своей подругой: зеленое шелковое платье выгодно подчеркивало цвет ее глаз; золотистые волосы, прямые и длинные, падали ей на спину — перед этим она расчесывала их щеткой, пока они не заблестели.

Глаза Таны искрились, когда она посмотрела на своего спутника.

— Спасибо, что согласился пойти со мной. Там будет очень скучно, но я к этому готова и ценю твою жертву.

— Глупости! Я вовсе никуда не собирался сегодня. Завтра вечером я вылетаю в Ниццу.

Оттуда он должен поехать в Монако, где его заберет отец на яхту своего друга. Гарри собирается провести с ним две недели, после чего отец продолжит морское путешествие с друзьями, оставив сына одного в доме на Кап-Ферра. «То-то будет житуха!» — хвастливо сказал Гарри, намекая на привольную жизнь, когда он сможет без помех волочиться за француженками. Но Тана при этом подумала с грустью: совсем один в целом доме, не с кем слова сказать, некому о нем позаботиться. С другой стороны, сама она целое лето будет вынуждена оставаться с Джин, выслушивая ее осточертевшие наставления. Она согласилась пойти на работу в «Дарнинг Интернэшнл» на два летних месяца в минуту слабости, чувствуя себя виноватой перед матерью за то, что отвоевала, хотя и не без борьбы, свободу действий.

— Я готова убить себя, как подумаю об этом, — жаловалась она Гарри. — Какая несусветная глупость! Но мне порой ее становится жалко: она бывает так одинока, когда я уезжаю в колледж. Вот я и надумала сделать матери доброе дело, но… Господи, Гарри! Что я сделала самой себе!

— Может, все обойдется, Тэн.

— Хочешь пари?

Стипендию на следующий год ей оставили, но она хотела иметь карманные деньги, чтобы тратить на собственные нужды. В этом смысле работа была кстати, но ее безумно пугала перспектива провести лето в Нью-Йорке, вместе с Джин, ежедневно наблюдая, как она унижается перед Артуром на работе. Самая мысль об этом делала ее больной.

— Мы с тобой проведем неделю на Кэйп-Код, когда я вернусь.

— Хвала всевышнему за это!

Они выехали в Коннектикут и немного погодя вместе с другими гостями уже стояли в епископальной церкви, изнывая от июньской жары и духоты. Но вот церемония закончилась, и все вздохнули с облегчением. Свадебный кортеж двинулся к дому Дарнингов и въехал в неимоверно широкие ворота. Гарри внимательно следил за выражением лица Таны. Она приехала сюда впервые за два года, прошедших после той кошмарной ночи. Ровно два года. Ее бросило в жар при одной мысли об этом.

— Тебе, я вижу, неприятно быть здесь, Тэн?

— Приятного мало. — Она отвернулась и бросила безучастный взгляд из окна кабины.

Он смотрел ей в затылок, ощущая, как внутри ее поднимается напряжение, которое возросло еще больше, когда они припарковались и вышли из машины. Они прошли мимо хозяев праздника, встречающих гостей, и произнесли подобающие случаю слова. Тана представила Гарри Артуру, невесте и жениху и заказала коктейль. Вдруг она увидела устремленные на нее глаза Билли. Он смотрел слишком уж пристально; заметив это, Гарри отошел в сторону.

Тана будто оцепенела. Она несколько раз протанцевала с Гарри, с какими-то незнакомыми людьми, поболтала с Джин и вдруг, в промежутках между танцами, оказалась лицом к лицу с Билли.

— Хэлло! Я сомневался, что ты придешь.

У нее было непреодолимое желание надавать ему пощечин, но вместо этого она отвернулась от него. Ей было невыносимо тяжело даже смотреть на Билли. Они не виделись с того самого вечера, и он выглядел таким же недоброжелательным и злобным, таким же порочным и испитым, как тогда. Она вспомнила, как он избивал ее, а потом…

— Отойди от меня, — сказала она чуть слышным шепотом.

— Зачем так нервничать? Сегодня свадьба моей сестры… Романтическое событие, так сказать…

Тана видела, что он сильно под градусом; недавно состоялся его выпуск из «Принстона», и с тех самых пор он, похоже, пьянствовал без просыпу. Отец взял его в семейную фирму, где сынок будет слоняться без дела и волочиться за секретаршами. Тане захотелось его спросить, кого он изнасиловал в последнее время, но вместо этого она повернулась, чтобы уйти. Он грубо схватил ее за руку.

— Это довольно невежливо с твоей стороны!

Она круто обернулась, стиснув зубы, бешено сверкая глазами.

— Сейчас же убери свои лапы, или я выплесну этот бокал тебе в лицо! — прошипела она.

Рядом с ней, будто из-под земли, вырос Гарри. Не понимая, в чем дело, он насторожился, заметив в ее глазах выражение, какого не видел раньше. Глаза Билли недобро сверкнули.

— Шлюха! — прошептал он со злобой в глазах, сделав омерзительный жест.

Гарри схватил его руку и заломил ее за спину. Билли застонал от боли и хотел дать сдачи, но побоялся привлечь внимание гостей. Гарри схватил его свободной рукой за галстук и едва не задушил.

— Довольно с тебя, приятель? — прошептал он ему в самое ухо. — Тогда давай отваливай отсюда, да побыстрее! — Билли выдернул руку и, ни слова не говоря, отошел. Гарри взглянул на свою спутницу: Тана дрожала с головы до ног. — С тобой все в порядке? — Она кивнула, но он все же не был в этом уверен. Лицо у нее было белое как мел, зубы стучали, несмотря на жару. — Кто это такой? Старый друг?

— Обожаемый сынок мистера Дарнинга.

— Мне кажется, вы с ним встречались раньше.

Она кивнула.

— При не слишком благоприятных обстоятельствах.

Они побыли там еще немного. Заметив, что Тане хочется уйти, Гарри первый предложил это. Они выехали обратно в город. Некоторое время оба молчали. Потом он, видя, что она по мере удаления от дома Дарнингов понемногу приходит в себя, решился задать вопрос. Дело показалось ему слишком серьезным, и он боялся за нее.

— Что это было, Тэн?

— Ничего особенного. Просто старая ненависть.

— Но из-за чего?

— Он — грязный подонок, вот из-за чего! — Для нее это были непривычные слова, и Гарри удивился, когда она произнесла их без тени юмора. — Мерзкий сукин сын! — Слезы жгли ей глаза, руки тряслись, когда она пыталась закурить сигарету, что делала крайне редко.

— Насколько я могу судить, вы с ним не самые близкие друзья, — улыбнулся Гарри, но она ничего ему не ответила. — Что он тебе сделал, Тэн, что ты так люто его ненавидишь? — Гарри было необходимо это знать. Ради нее и ради самого себя.

— Теперь это неважно.

— Нет, важно!

— А я говорю, нет! — вскричала она, и слезы ручьем полились по ее щекам. Два года она держала это в себе и никому не рассказывала, кроме Шарон. Она не встречалась с парнями, не влюблялась, не ходила на свидания. Эта боль гнездилась в ней, не уменьшаясь ни на йоту. — Это больше не имеет значения.

Гарри помолчал.

— Кого ты пытаешься убедить, меня или самое себя? — Он передал ей свой носовой платок, она высморкалась, а слезы все текли по ее лицу.

— Извини, Гарри.

— Не надо извиняться, Тэн. Я — твой друг, не забывай об этом.

Она улыбнулась сквозь слезы и похлопала его по щеке. Однако ужасное воспоминание не покидало ее.

— Ты — лучший из моих друзей.

— Я хочу, чтобы ты рассказала мне о нем.

— Зачем?

Он улыбнулся.

— Я сейчас пойду и убью его по первому твоему слову.

— О'кей! Иди! — Она засмеялась — впервые за этот день.

— Серьезно, Тэн. Мне кажется, что ты должна выговориться, освободиться от этого.

— Нет, не должна. — Ее это страшило. Как заговоришь о таком? Лучше уж держать это в себе.

— Он к тебе приставал?

— Вроде того… — Тана посмотрела в окно.

— Расскажи мне…

Она посмотрела на него с холодной улыбкой.

— Зачем?

— Затем, что для меня это важно. — Гарри съехал на обочину, выключил зажигание и посмотрел ей в лицо. Он вдруг понял, что разгадка близка: наглухо закрытая дверь может отвориться, он обязан ее отворить ради самой Таны. — Расскажи мне все.

Она взглянула ему в глаза и молча покачала головой, но Гарри не хотел отступать. Он нежно взял Тану за руку и услышал ее безжизненный голос:

— Два года тому назад он меня изнасиловал. Завтра вечером будет ровно два года, славный юбилей.

Гарри стало не по себе.

— Как это было? Ты что, ездила с ним куда-нибудь? Она мотнула головой.

— Нет, — ее голос звучал еле слышно. — Моя мать настояла, чтобы я пошла в их дом на вечеринку, устраиваемую здесь, в Гринвиче. На его вечеринку. Я поехала не одна, а с парнем, который напился и куда-то пропал, а Билли увидел меня, когда я бродила по коридору. Он предложил показать мне комнату, где будто бы работала моя мать, и я, как последняя дура, согласилась. А он завел меня в спальню своего отца, повалил на пол, начал избивать… Он насиловал и избивал меня очень долго, а потом повез домой и разбил машину. — Она начала всхлипывать, слова застревали у нее в горле, казалось, она выталкивает их почти физически. — В больнице со мной случилась истерика… это было уже после того, как приехала полиция… потом приехала моя мать… она мне не поверила, подумала, что я пьяная… а паинька Билли, по ее мнению, не способен сделать ничего дурного… я пыталась рассказать ей в другой раз… — Она закрыла лицо руками. Гарри обнял ее и начал тихонько укачивать. Никто не укачивал в детстве его самого, но он не мог слышать ее горестный рассказ — его сердце обливалось кровью. Так вот почему она ни с кем не хочет встречаться! Вот почему она такая скованная и напряженная.

— Бедный ребенок… бедная Тана…

Он привез ее обратно в город, нашел такое место, где они могли спокойно пообедать, после чего вернулись в гостиницу и долго разговаривали. Тана знала, что ее мать снова останется на ночь в Гринвиче: она жила там всю эту неделю, чтобы ничего не упустить в подготовке свадьбы. Высаживая девушку у ее дома, он спрашивал себя, как повлияет все это на Тану и на их взаимоотношения? Она была самая замечательная девушка из всех, кого он знал, и, если бы только он разрешил это себе, он влюбился бы в нее без памяти. Но Гарри слишком хорошо изучил ее за два года и боялся испортить то, что у них есть. И ради чего? Секса у него хватало, а Тана значила для него гораздо больше. Потребуется немалое время, прежде чем она излечится от ужасной травмы, если излечится вообще. Он может быть ей полезен как друг, если не будет думать о своих собственных потребностях и тащить ее к себе в постель, претендуя на роль врачевателя.

Гарри позвонил ей на следующий день, потом послал цветы, написав в записке: «Забудь о прошлом. С тобой все хорошо. Г.». Из Европы он звонил от случая к случаю, когда выдавалась свободная минутка. Его каникулы были гораздо интереснее, чем ее: они сравнили свои дневники, когда он вернулся в город за неделю до Дня труда; Тана к тому времени закончила работать, наконец-то вырвавшись из фирмы «Дарнинг Интернэшнл». Это было ошибкой, но она выдержала характер до конца. Они уехали на Кэйп-Код.

— Ты не завела какой-нибудь жуткий роман, пока меня не было? — спрашивал ее Гарри.

— Нет. Помнишь, я тебе сказала: это откладывается до первой брачной ночи.

Однако теперь он знал истинные причины ее сдержанности: она была травмирована насилием, и ей надо было переступить через это. После признания ей стало легче. Она наконец начала выздоравливать.

— Не будет у тебя брачной ночи, глупышка, если ты будешь сидеть дома.

Она улыбнулась: было так приятно видеть его снова.

— Ты заговорил, как моя мама. — Как она, кстати?

— Все так же: верная рабыня Артура Дарнинга. Это выводит меня из себя. Я никогда никому не позволю так обращаться со мной.

Он всплеснул руками в притворном отчаянии.

— Черт побери! А я-то надеялся… — Оба расхохотались.

Неделя пролетела незаметно — так бывало всегда, когда им было хорошо. Вдвоем на Кэйп-Код — об этом она могла только мечтать. Гарри прятал свои истинные чувства, и их отношения оставались прежними. Потом они разъехались по своим общежитиям, начав учебу на младшем курсе продвинутого колледжа. Год пролетел незаметно. Следующим летом Тана осталась работать в Бостоне, а Гарри улетел в Европу. По его возвращении они снова отправились на Кэйп-Код, и на этом счастливое время окончилось. Оставался один год до вступления в реальную жизнь. Они, каждый по-своему, старались не слишком забивать себе этим голову.

— Что ты собираешься делать? — хмуро спросила его Тана как-то вечером.

Уступив его настояниям, она согласилась познакомиться с одним из его товарищей, но дело у них не клеилось. Тана не интересовалась им всерьез, чему Гарри был втайне рад. Но он все же надеялся, что такие, ни к чему не обязывающие встречи будут ей полезны.

— Он не в моем вкусе, — возражала ему Тана.

— Откуда тебе это знать? Ведь ты ни с кем не встречалась целых три года.

— Я теперь вижу, что ничего не потеряла. Он усмехнулся.

— Ты — настоящая стерва.

— Нет, серьезно, Гарри. Что мы будем делать после окончания колледжа? Ты думал о магистерской степени?

— Ну, нет! С меня довольно. Не протирать же мне штаны за школьной партой до конца жизни! Я выхожу из игры.

— И что потом? — Тана мучилась этим вопросом уже два месяца.

— Откуда мне знать? Наверное, поживу какое-то время в Лондоне, в доме отца, пока он смотается в Южную Африку. Может быть, поеду в Париж или в Рим, потом вернусь сюда. Я хочу развлекаться, видеть мир. — Не признаваясь в этом самому себе, он бежал от нее — от того, чего желал, но пока не мог получить.

— Разве ты не собираешься работать? — изумилась она.

— Зачем? — пробурчал он.

— Безделье недостойно мужчины!

— Что тут недостойного? Мужчины в моей семье никогда не работали, зачем же мне нарушать святую семейную традицию?

— Как ты можешь это говорить?

— Но это правда. Все они — просто богатые, ленивые бездельники, вроде моего отца.

Тана пришла в ужас от услышанного.

— А что скажут о тебе твои дети? — Ей хотелось думать, что его слова не более чем рисовка.

— Я надеюсь, что у меня хватит ума не заводить детей.

— Вот теперь ты похож на меня.

— Упаси бог! Оба рассмеялись.

— Серьезно, Гарри. Ты совсем не хочешь работать? Даже для приличия?

— А зачем?

— Сейчас же перестань паясничать!

— Кому нужно, чтобы я работал, Тэн? Тебе? Мне? Моему старику? Репортерам светской хроники?

— Зачем же тогда ты учился?

— Я не знал, куда себя девать, а в Гарварде было интересно.

— Не правда! Ты был прилежным студентом. — Она перекинула свою золотистую гриву на спину и настойчиво продолжала:

— Ты готовился к экзаменам не разгибая спины. Ради чего же ты старался?

— Ради самого себя. А ты? Ты можешь сказать, для чего ты училась?

— То же самое. Но теперь я не знаю, что делать дальше. За две недели до Рождества ее выбор был сделан.

Позвонила Шарон Блейк и спросила Тану, не хочет ли она принять участие в марше протеста, организуемом доктором Кингом. Тана размышляла над ее предложением всю ночь, а на следующий день позвонила Шарон.

— Ты снова достала меня, подружка.

— Ура! Я знала, что ты согласишься.

Она засыпала Тану подробностями: марш состоится в Алабаме, за три дня до Рождества; риск сравнительно невелик. Все это выглядело весьма увлекательно, и девушки болтали без умолку, как в прежние времена. Шарон так и не стала больше учиться, к большому огорчению своего отца. Она влюбилась в одного молодого чернокожего юриста, этой весной они собираются пожениться. Тана была безумно рада за нее и, повесив трубку, долго не могла успокоиться. Назавтра она рассказала Гарри о марше.

— Твоя мать не будет в восторге, Тэн.

— Я не обязана ей докладывать об этом. По-твоему, она должна знать каждый мой шаг?

— Но что как тебя снова арестуют?

— Тогда я позвоню тебе, и ты внесешь за меня залог. — Она сказала это совершенно серьезно, но он с сомнением покачал головой.

— Не выйдет — я в это время буду в Швейцарии.

— Вот бродяга!

— Я тебе не советую, Тэн.

— Оставь свои советы при себе.

Однако накануне вылета она слегла в постель с очень высокой температурой. У нее оказался вирулентный грипп. Вечером она попыталась встать и уложить вещи, но ее шатало от слабости. Она позвонила в Вашингтон. К телефону подошел Фримен Блейк.

— Вы слышали печальную новость… — В голосе, звучавшем точно со дна глубокого колодца, была неизбывная печаль.

— Какую?

Он не мог говорить, только плакал, и Тана, еще ничего не зная, тоже начала плакать.

— Она мертва… ее убили вчера вечером, они ее застрелили… мою девочку… мое дитя… — Он не мог продолжать. Тана рыдала вместе с ним, напуганная почти до истерики.

Наконец трубку взяла Мириам. Она тоже была расстроена, но держалась лучше, чем муж. Мириам сказала ей, на какое время назначены похороны, и в утро Сочельника Тана, вся в жару, вылетела в Вашингтон. К тому времени гроб с телом Шарон уже привезли домой. Проститься с нею приехал Мартин Лютер Кинг, который произнес надгробное слово.

В программе новостей центрального ТВ было передано сообщение о смерти Шарон Блейк; фотокорреспонденты ломились в церковь, бесцеремонно направляя вспышки юпитеров в лица убитых горем людей. Фримен Блейк совершенно не владел собой: он потерял обоих своих детей, отдавших жизнь за одно и то же дело. После похорон Тана провела недолгое время в доме своих друзей. Они сидели и тихонько разговаривали.

— Употребите свою жизнь на что-нибудь полезное, дитя, — сказал ей Фримен Блейк, глядя на нее потухшими глазами. — Выходите замуж, рожайте детей. Не надо следовать примеру Шарон. — Он снова заплакал. Доктор Кинг увел его наверх, а к Тане подсела Мириам. Слезы лились в этом доме не переставая, Тана была совершенно обессилена горем и лихорадкой.

— Я так опечалена, миссис Блейк.

— Я тоже. — Ее глаза казались реками, из которых струилась боль. Она прошла через это, но удержалась на ногах. Такую, как она, не могло сломить ничто, и Тана невольно залюбовалась ею. — Что вы собираетесь делать, Тана?

Она не совсем поняла, что имелось в виду.

— Полечу домой. — Тана хотела успеть на последний авиарейс, чтобы провести Рождество с матерью. Артур, как всегда, уехал куда-то с компанией друзей, и Джин осталась одна.

— Я хотела сказать — после окончания колледжа.

— Пока не знаю.

— Вам никогда не хотелось поработать в государственных структурах? Наша страна испытывает нужду в энергичных людях. — Тана с улыбкой вспомнила, что говорила Шарон о ее несгибаемой твердости. Вот и сейчас, не успев похоронить дочь, она уже готова вернуться на поле битвы. Это и пугало, и привлекало девушку. — Вы можете заняться юриспруденцией. Вы из тех людей, которые могут изменить положение дел; вам это под силу.

— Я в этом не уверена.

— Можете не сомневаться. Вы наделены сильной волей. Шарон тоже была волевая, но у нее был другой склад ума. В некотором отношении вы похожи на меня, Тана. — Это утверждение испугало девушку: она находила Мириам чересчур холодной и не хотела походить на нее.

— Разве? — спросила она чуть удивленно.

— Вы знаете, чего хотите, и добиваетесь этого. Тана улыбнулась.

— Не скажите.

— Вы не дрогнули даже тогда, когда вас выбросили из «Грин-Хиллз».

— Мне просто повезло: один из моих друзей посоветовал пойти в Бостонский университет.

— Но вы в любом случае приземлились бы на ноги. — Она помолчала, потом сказала со вздохом:

— Подумайте над моими словами. У нас не хватает хороших юристов, Тэн; вы нужны нашей стране.

Пожалуй, это было сказано слишком сильно в отношении двадцатилетней девушки. Сидя в самолете, Тана пережевывала эти все еще звучавшие в ее ушах слова, но они заглушались рыданиями убитого горем отца Шарон, словами, сказанными ее подругой, когда они жили в «Грин-Хиллз», когда гуляли по улицам Йолана; Тану захлестывали воспоминания, она снова и снова вытирала лицо, а слезы все не иссякали. Под конец она вспомнила про ребенка Шарон, которого отдали в чужие руки четыре года назад. Где он? Что с ним? Тане представилось, что Фримен тоже думает сейчас об этом. Теперь у четы Блейков не осталось никого.

И в то же время она продолжала думать о советах Мириам. «Страна нуждается в вас…» Тана заикнулась об этом своей матери, прежде чем ехать в университет. Джин Робертc пришла в ужас.

— Какая еще юридическая школа?! Разве ты мало училась? Сколько же можно учиться? Всю жизнь?

— Но если это принесет мне пользу…

— Почему ты не хочешь устроиться на работу? Там ты можешь повстречать кого-нибудь.

— Ради всего святого, мам!

Джин зациклилась на одном: «встретить кого-нибудь», «пристроиться», «нарожать детей». Но Гарри, когда она поделилась с ним своими планами, тоже отнесся к ним прохладно.

— Господи Иисусе! Зачем это тебе?

— А почему бы и нет? Это может оказаться интересным. Вдруг у меня получится. — Она все больше загоралась этой идеей, пока наконец не уверовала, что юриспруденция — ее призвание. Она увидела в ней смысл и цель жизни. — Я подаю документы в юридическую школу при Калифорнийском университете, в Беркли. — Решение было окончательным. Существовало еще два юридических колледжа, куда она собиралась обратиться на всякий непредвиденный случай, но предпочтение отдавалось Калифорнийскому университету.

Гарри уставился на нее, еще не поверив до конца.

— Ты это серьезно?

— Вполне.

— Но это безумие, Тэн!

— Ты не хочешь присоединиться ко мне?

— Ну нет! — Он пренебрежительно усмехнулся. — Как я уже сказал, это не для меня. Я хочу малость порезвиться.

— Тебе не жаль на это времени?

— Жду не дождусь желанной свободы.

С не меньшим нетерпением Тана ожидала ответа на свое заявление. В мае ей сообщили, что она принята. Она даже получила право на неполную стипендию; кроме того, у нее были сбережения.

— Я выбрала свой путь.

Они с Гарри сидели на лужайке возле ее общежития.

— Ты уверена, что не ошиблась?

— Как никогда прежде. — Они обменялись долгими взглядами, думая о скорой разлуке.

Она поехала в Гарвард на церемонию выпуска, где лила обильные слезы — о Гарри, об ушедшей из жизни Шарон Блейк, о Джоне Кеннеди, убитом семь месяцев тому назад, о людях, которых она встречала, и о тех, с кем никогда не встретится. Заканчивалась некая эра в жизни их обоих. На своей собственной выпускной церемонии она снова плакала, как и ее мать. Приехал даже Артур Дарнинг. А Гарри сидел в заднем ряду, делая вид, что старается завоевать симпатии молоденьких девушек-новичков. Однако его взоры были прикованы к Тане. Сердце его устремилось ей навстречу и вслед за тем упало, когда он подумал, что их пути отныне разойдутся. Они неизбежно пересекутся вновь, и он будет ждать этого. Он всем сердцем желал ей удач на ее пути. Пусть ей будет хорошо и спокойно в Калифорнии! Но это так далеко — у него защемило сердце при одной мысли об этом. Однако другого выхода нет — он должен ее отпустить… пока. Слезы выступили у него на глазах, когда она спускалась со сцены, держа в руках диплом бакалавра, такая юная и свежая, с большими зелеными глазами, блестящими золотистыми волосами и яркими губами, которые он так страстно мечтал поцеловать целых четыре года. Когда он поздравлял ее, эти самые губы скользнули по его щеке, и на какой-то миг — всего на один миг — он ощутил ее близость, заставившую его вздрогнуть.

— Спасибо, Гарри! — В ее глазах стояли слезы.

— За что? — спросил он, едва сдерживаясь, чтобы не заплакать.

— За все.

На них надавили стоявшие вокруг люди, и счастливый момент был утрачен. Гарри показалось, что ее оторвали от него насильно. С этого момента началась их раздельная жизнь.

Назад: Глава 5

Дальше: Часть вторая ЖИЗНЬ НАЧИНАЕТСЯ