Глава 4

Последовавший за этим день был похож на тяжкий кошмар. Николай, обмытый, облаченный в мундир, лежал в своей детской. В изголовье и в ногах у него горели свечи. Взбунтовался Волынский полк, за ним Семеновский, Измайловский, Литовский и, наконец, полк, в котором служил Николай, первый полк русской армии — лейб-гвардии Преображенский. Все они перешли на сторону революции. Повсюду развевались красные знамена, расхаживали люди в изодранных шинелях, очень мало напоминавшие солдат. Да и Петроград изменился неузнаваемо: рано утром восставшие подожгли здание Окружного суда. Потом вспыхнули арсенал на Литейном, министерство внутренних дел, дом военного губернатора; охранка и несколько полицейских участков были разгромлены.

Всех заключенных выпустили на свободу. К полудню в руках мятежников была уже Петропавловская крепость. Становилось ясно, что необходимы самые отчаянные меры: царь должен тотчас вернуться в столицу и назначить временное правительство, которое наведет порядок. Не поздно ли? Брату, великому князю Михаилу, накануне говорившему по прямому проводу с царем, тот обещал выехать из Ставки, находившейся в Могилеве, немедленно. Он не мог вообразить себе размеров катастрофы, разразившейся всего за несколько дней, и потому утверждал, что должен все увидеть своими глазами, прежде чем назначать новых министров, призванных справиться со смутой. Лишь после телеграммы председателя Государственной думы о том, что опасности подвергается его семья, государь понял, что происходит. Царица этого еще не осознавала… Было упущено время. Было слишком поздно.

Лили Ден приехала в Царское Село лишь после обеда. Александра была полностью поглощена заботами о детях — все они заболели корью. Лили рассказала ей о беспорядках на улицах, но обе еще не представляли себе, что речь идет о революции.

Начальник петроградского гарнизона генерал Хабалов в то же утро прислал царице телеграмму, требуя, чтобы она с детьми немедленно уехала в безопасное место. Он с полутора тысячами верных ему солдат был осажден в Зимнем дворце. К вечеру все покинули его, и генерал остался один. Но и тогда царица оставалась непреклонна, отказываясь покинуть Царское Село до возвращения Николая. Под охраной матросов Гвардейского Экипажа она чувствовала себя в безопасности, а дети были не в состоянии ехать куда бы то ни было: у великой княжны Марии началось воспаление легких.

В тот же самый день были разграблены и потом запылали усадьбы в окрестностях столицы. Константин приказал слугам закопать в саду золото, серебро и иконы. Зою вместе с горничными заперли во флигеле, и они лихорадочно зашивали драгоценности за подкладку шуб и ротонд. Наталья сновала по дому, то и дело заходя в бывшую детскую, где лежало тело Николая. Нечего было и думать о похоронах — вокруг все сильней полыхало пламя революции.

— Бабушка, — прошептала Зоя, спрятав маленькую бриллиантовую сережку в пуговицу, а пуговицу собираясь снова пришить к своему платью. — Бабушка, что же нам делать?! — Ее дрожащие пальцы едва держали иглу, глаза были расширены от ужаса. За окнами отчетливо слышалась отдаленная стрельба.

— Шить! — отвечала бабушка. — Поторопись, Зоя!

Вот, возьми: зашей жемчуг в подкладку моего синего жакета. — Она яростно орудовала иглой и была на удивление спокойна. А ведь Константин рано утром уехал в Петроград и сейчас сидел в Зимнем дворце вместе с генералом Хабаловым и горсточкой верных ему людей.

— Что же нам делать с… — Зоя не могла произнести имя брата, но все это было так ужасно: он лежит там один, а они зашивают драгоценности за подкладку.

— Всему свое время. Успокойся, дитя мое. Мы должны дождаться вестей от твоего отца.

Сава жалобно поскуливала у Зоиных ног, словно понимала, что опасность грозит и ей. Утром графиня, как ни старалась, не смогла привести во флигель Наталью: та наотрез отказалась покинуть барский дом.

Казалось, она потеряла рассудок — беспрерывно говорила со своим убитым сыном, уверяя его, что все будет хорошо, а отец скоро вернется. Пришлось оставить ее. Всю прислугу бабушка заперла во флигеле и засадила за работу — до появления бунтовщиков надо было успеть припрятать хоть что-нибудь. Евгения слышала, что дворец Кшесинской разграбили — та же участь ждала и их. И вот она шила и напряженно думала: неужели мятежники доберутся до Царского Села?

А в Царском императрица сбивалась с ног, ухаживая за детьми. Все они еще метались в жару, хуже всех было Марии, да и Анастасия все еще была очень слаба. Во второй половине дня появились мятежные солдаты, но, не решившись вступить в схватку с гвардейскими караулами, охранявшими дворец, они ограничились тем, что разорили все вокруг, стреляя из винтовок в каждого, кто попадался им на глаза.

Эта пальба сотрясала окна детской, но Александра упорно повторяла, что это поблизости идут маневры.

Однако ночью она послала телеграмму Николаю, умоляя его ускорить приезд. А Николай, так до конца не понимая, сколь угрожающе их положение, предпочел отправиться домой самым длинным путем, чтобы не останавливать движение воинских эшелонов к фронту. Ему еще предстояло узнать, что верных ему частей больше нет — нет покорной его воле армии. И моряки Гвардейского Экипажа, и лейб-гвардия, в чьи обязанности всегда входила личная охрана августейших особ и где он знал в лицо едва ли не каждого, без приказа сняли караулы. Его предали даже солдаты царскосельского гарнизона. Столица империи пала. Это произошло в среду, 14 марта. За ночь мир преобразился.

Разум отказывался принимать эти изменения.

Его приближенные, его министры и генералы вынуждали его поспешить с отречением от престола в пользу цесаревича Алексея при регенте — великом князе Михаиле. Но отчаянные телеграммы, посланные в императорский поезд, направлявшийся к Петрограду, остались без ответа. Царь молчал, и молчание это томило Зою и графиню Евгению Петровну — они не получали никаких известий. Не подавал вестей и Константин, отсутствовавший уже более двух суток. И лишь после того, как Федор отважился выйти из дому и вернуться, подтвердилось страшное предчувствие: Константин погиб. Убит в Зимнем дворце собственными солдатами, а тело вместе с другими бесчисленными жертвами выброшено куда-то. Рассказывая все это, Федор, не стесняясь, плакал навзрыд. Зоя с ужасом слушала его. Бабушка, повернувшись к горничным, велела им поторопиться. Все драгоценности, принадлежавшие ей и Наталье, были зашиты в подкладку. Она приняла решение похоронить Николая в саду. Вместе с Федором и еще тремя слугами помоложе она вошла в его комнату и в молчании остановилась перед ним. Больше ждать было нельзя — шли четвертые сутки. Бабушка стояла, думая о своем собственном сыне; глаза ее были сухи. Поздно было плакать.

Поздно и некогда — надо было позаботиться о Зое и — в память Константина — о Наталье.

В ту минуту, когда мужчины приготовились поднять покойника, на пороге, как тень, появилась Наталья — растрепанная, в длинной белой рубашке.

— Куда вы несете моего сына? — спросила она, устремив на них безумный взгляд.

Сомнений не было: она лишилась рассудка и даже не узнавала Зою.

— Что вы делаете, дураки? — И она уже собиралась вцепиться в ближайшего к ней слугу, но старая графиня крепко обхватила ее за плечи и взглянула прямо в глаза:

— Пойдем со мной, Наташа. Пойдем.

— Но куда они несут моего сына?

Бабушка не ответила, чтобы избежать новой яростной вспышки. Наталья всегда была со странностями, а теперь, когда не стало Константина, оберегавшего ее от действительности, прикрывавшего ее собою, будто щитом, она сошла с ума окончательно. Зоя поняла это, только взглянув ей в глаза.

— Надо одеться, Наташа. Мы уезжаем.

— Куда?

— В Царское Село. — И Зоя оцепенела от изумления, услышав ответ бабушки.

— Но зачем мы там? Сейчас лето, и царская фамилия, и двор — в Ливадии.

— Потом и в Ливадию поедем, но сначала в Царское. А теперь надо одеться. — Бабушка крепко взяла Наталью за руку, а Зоя, повинуясь безмолвному приказу, ее глаз, — за другую.

— Кто вы? — вскрикнула она и вырвала руку у перепуганной Зои. Только острый, пронизывающий взгляд бабушки удержал девочку от того, чтобы в ужасе не броситься прочь от этой женщины, которую она называла матерью. — Кто вы такие? Что вам надо? — снова и снова спрашивала несчастная, силясь высвободиться, а бабушка отвечала ей кротко и спокойно.

За последние четыре дня она потеряла сына и внука — их отняла у нее революция, смысла которой пока никто из них еще не понимал. Но размышлять было некогда — следовало покинуть Петроград немедленно. Промедление грозило смертью. Куда бежать? Где спасаться? В Царском. Там они будут в безопасности.

Однако потерявшая рассудок Наталья ехать отказывалась, твердила, что остается, что скоро вернется муж и съедутся на вечер гости.

— Константин ждет тебя в Царском, — солгала бабушка и с силой, о которой даже не подозревала Зоя, схватив Наталью, проволокла ее вниз по лестнице и через черный ход — в сад.

В ту же минуту раздался грохот. Это ломились в ворота дворца мятежники.

— Живей! — прошептала бабушка Зое, еще вчера бывшей ребенком. — Отыщи Федора. Прикажи запрягать… Отцовскую тройку! — И она, крепко держа руку невестки, задыхаясь, побежала к флигелю.

Горничным она приказала собрать те вещи, в подкладку которых были зашиты драгоценности, и сложить их в чемоданы. На прочее времени уже не оставалось, да и места в тройке было мало. Бабушка, продолжая распоряжаться, поглядывала на дворец, полускрытый деревьями сада. Она знала, что мятежники рано или поздно появятся и во флигеле. И тут бабушка в ужасе поняла, что Натальи нет рядом с нею, а уже потом заметила белую фигуру, бегущую через сад. Она бросилась вдогонку, но было поздно. Наталья уже вошла во дворец, и тотчас же из окон второго этажа повалил дым и показалось пламя.

— Бабушка! — закричала Зоя, вцепившись в нее.

Обе они увидели, как за окнами мелькает белая фигура. Наталья с бессвязными криками и безумным смехом металась от окна к окну, помахивая рукой, точно приветствовала кого-то. Зоя рванулась туда, но графиня удержала ее.

— Не пущу! Ей уже не поможешь! Там эти разбойники! Они убьют тебя.

— Бабушка, ради бога!.. Я не могу смотреть, как она погибает… — Рыдая, Зоя вырывалась так отчаянно, что графиня чувствовала: еще немного — и она высвободится.

По счастью, на пороге появился Федор.

— Лошади готовы! — Он подогнал тройку к боковому выходу из сада с таким расчетом, чтобы ее не заметили хозяйничавшие во дворце.

— Бабушка! — Зоя продолжала рваться к дверям, и тогда графиня с размаху ударила ее по щеке:

— Замолчи! Она уже погибла! А мы должны бежать немедленно! — Из окон нижнего этажа уже выглядывали незнакомые лица.

— Я не могу… не могу ее оставить, — кричала Зоя, но бабушка держала ее крепко. — Пожалуйста, пусти меня, пусти!..

— Не пущу. — И она на секунду мягко привлекла девочку к себе.

Раздался грохот — как будто что-то взорвалось. Весь верхний этаж был теперь в огне: белая рубашка Натальи горела. Ей не было спасения: за спиной поднималась стена пламени, прыгнуть — значило разбиться насмерть. Она была обречена, и, быть может, это было счастьем. Ее разум, не выдержавший двойного потрясения — потери мужа и сына, — никогда не вернулся бы к ней. Мир ее разбился вдребезги.

— Скорей, скорей, — звал Федор.

Бабушка с неожиданным проворством подхватила с пола собачку, сунула ее Зое в руки и потащила девочку на улицу, где ждала тройка.