Глава 13

Весь июнь Зоя танцевала в дягилевском балете и была так увлечена своей работой, что даже не знала о творящихся в мире событиях. И вход в Париж американских войск под командованием генерала Першинга был для нее полной неожиданностью. Колонна американцев строем прошла к площади Согласия. Париж сошел с ума от восторга: люди кричали, размахивали руками, засыпали солдат цветами с криками «Vive 1'Amerique!». Зоя с трудом пробралась сквозь толчею домой и стала рассказывать бабушке об увиденном:

— ..Их тысячи, тысячи!..

— Тогда, может быть, они смогут завершить войну поскорее, — отвечала та. Евгения Петровна, измученная ночными бомбежками, лелеяла тайную надежду, что скорое окончание войны изменит положение в России и они смогут вернуться на родину. Впрочем, надежду эту разделяли с нею очень немногие.

— Хотите — пойдем посмотрим? — сияя глазами, спросила Зоя.

Ликование парижан и вид молодцеватых, краснощеких, крепких солдат в хаки радовали ее и вселяли уверенность в будущем, хотя бабушка только скептически покачивала головой.

— Знаешь, дитя мое, я не люблю солдат на улицах. — Воспоминания о петроградском феврале были еще свежи. — Держись от них подальше, а лучше вообще сиди дома. Настроение толпы может измениться в минуту: сейчас ликуют, а потом идут убивать.

Но, судя по всему, она ошибалась. Все были счастливы, а в театре даже отменили репетиции. Впервые за месяц у Зои выдалось свободное время: она могла поспать подольше, остаться в постели с книгой, погулять, посидеть у камина… Вечером она написала Мари очередное письмо, рассказывая о вступлении в Париж генерала Першинга и о своих успехах на сцене. Ей было о чем написать, хотя об ухаживании князя Марковского она даже не упомянула, зная, что подругу обескуражит посредничество бабушки. Но теперь все это было в прошлом: князь понял, что ему отказано, и, хотя по-прежнему привозил Евгении Петровне свежий хлеб, Зою больше не караулил возле театра.

Зоя водила пером по бумаге, а Сава, мирно посапывая, спала у нее на коленях. «…Она — вылитый Джой, и, когда она вбегает в комнату, я сразу же вспоминаю Царское и тот день, когда ты мне ее подарила. Впрочем, никакие напоминания мне не нужны — я и так не забываю тебя ни на минуту. Мне так дико, что мы в Париже, а ты — дома, и этим летом мы не поедем вместе в Ливадию. Та смешная фотография всегда лежит у моего изголовья».

Зоя неизменно смотрела на нее, перед тем как заснуть. Она бережно хранила и фотографию Ольги с наследником на коленях — Алексею было тогда года три-четыре, — и снимок Николая и Александры. Неделю назад она получила отправленное доктором Боткиным письмо от Мари: та писала, что у них все обстоит благополучно, их по-прежнему держат под домашним арестом, но в сентябре обещают отправить в Ливадию, сама она давно поправилась и просит прощения за то, что заразила Зою корью… Читая, Зоя улыбалась сквозь слезы.

В тот день должен был состояться спектакль «Петрушка» для генерала Першинга и его штаба, и Зою срочно вызвали в театр. Бабушку, как и следовало ожидать, эта новость не очень обрадовала: танцевать перед солдатней — это уже предел падения. Но, наученная горьким опытом, она даже не стала отговаривать внучку.

— Я хочу, чтобы Федор сегодня встретил тебя после театра, — сказала Евгения Петровна.

— Какие глупости, бабушка, со мной ничего не случится. Американские генералы ничем не отличаются от русских. Они достаточно благовоспитанны, чтобы не лезть на сцену и не хватать балерин в охапку, — сказала Зоя. В этот вечер заглавную партию танцевал Нижинский, и она сама не верила своему счастью: оказаться партнершей великого артиста — об этом можно было только мечтать. — Все будет хорошо, обещаю вам.

— Одну я тебя не пущу. Или Федор, или князь Владимир — выбирай. — Она-то отлично знала, кого выберет себе в провожатые Зоя, и в глубине души жалела, что не проявила в том памятном разговоре должной настойчивости. Впрочем, князь действительно не подходил Зое по возрасту.

— Ну, хорошо. Я пойду с Федором. Воображаю, как он будет томиться за кулисами от скуки.

— Ради тебя, дитя мое, он готов и не на такое. — Федор был фанатично предан им, и она знала: Зоя будет в полной безопасности, пока он рядом.

Зоя решила согласиться, чтобы успокоить бабушку.

— Только скажи ему, чтобы не вылез ненароком на сцену.

— Не бойся, не вылезет.

Взяв такси, они поехали в «Гранд опера». Зою сразу же подхватила и завертела царившая в театре суета: шла подготовка к приезду генерала Першинга и его штаба. Зоя знала, что и «Опера комик», и «Комеди Франсез» давали спектакли в честь генерала — Париж раскрывал ему объятия.

В этот вечер она танцевала как никогда. Присутствие Нижинского окрыляло ее. Сам Дягилев сказал ей в антракте несколько одобрительных слов. Она была в таком упоении и так полно отдавалась танцу, что и не заметила, как подошел к концу спектакль и опустился занавес. Ей бы хотелось, чтобы этот вечер продолжался бесконечно. Выйдя на поклоны, она потом вместе с остальными балеринами ушла переодеваться и разгримировываться. Еще очень не скоро она станет примой и получит отдельную уборную, но ее это мало беспокоило. Она мечтала танцевать в балете, и мечта ее осуществилась, а остальное не имело значения. И, медленно развязывая ленты на атласных пуантах, Зоя была горда собой. И даже стертые в кровь пальцы показались ей слишком ничтожной платой за ту радость, которую она испытала сегодня. А про генерала Першинга она и не вспоминала: танец занимал все ее мысли и чувства… И потому удивилась, услышав слова вошедшего в комнату репетитора:

— Вы все приглашены на прием к генералу Першингу. Вас отвезут туда на армейских грузовиках. — С горделивой любовью репетитор оглядела своих питомиц: они поработали на славу. — Всем шампанского! — добавила она с улыбкой, и сразу вся уборная заполнилась говором и смехом.

С появлением американцев Париж ожил: бесконечной чередой шли празднества, званые вечера, спектакли, приемы… И тут Зоя вспомнила, что ее ждет Федор. Ей до смерти хотелось вместе со всеми отправиться на прием, несмотря на все бабушкины страхи.

Она выскользнула из уборной и у двери, ведущей на сцену, увидела Федора, стоявшего там с несчастным видом. Он выглядел необыкновенно нелепо в окружении мужчин в трико и женщин в балетных пачках.

Толпа полуодетых, ярко накрашенных людей явно приводила его в смятение.

— Федор, я должна вместе со всеми поехать на прием… — сказала она, — а тебя взять с собой не могу. Ты поезжай к бабушке, а я вернусь домой сама — как только сумею.

— Нет, барышня, — покачал головой он. — Я обещал Евгении Петровне, что привезу вас домой.

— Но ты же не можешь идти к генералу! — воскликнула Зоя. — Со мной ничего не случится!

— Евгения Петровна будут гневаться.

— Ничего. Я ей сама все объясню.

— Нет, барышня, я уж вас дождусь. — Федор говорил так непреклонно, что Зое захотелось заплакать с досады. Ей совершенно не нужен был провожатый — этакая бородатая дуэнья. Она хотела быть как все: она уже взрослая, ей восемнадцать лет… А вдруг — если ей повезет — с нею заговорит сам Нижинский?.. Или Сергей Павлович захочет продолжить беседу?.. Эти люди интересовали ее больше, чем офицеры-американцы.

Но прежде надо было уговорить Федора не ждать ее, а вернуться домой. В конце концов ей это удалось, и старый слуга согласился оставить ее, хоть и продолжал твердить, что Евгения Петровна «будут очень недовольны».

— Говорю тебе, я ей все сама объясню!

— Ладно, барышня, — вздохнул Федор, поклонился и побрел к выходу.

— С кем это т л, Зоя? — спросила ее какая-то балерина.

— Да так, старый знакомый нашей семьи.

Зоя улыбнулась. Никто в театре не знал, как она живет, никому не было до этого дела, никто не расспрашивал, какими путями пришла она в труппу.

Здесь людей не интересовало ничего, кроме балета…

Федор, стоявший возле нее как на карауле, был нелеп, и она с облегчением вздохнула, когда его массивная фигура скрылась из виду. Теперь можно было со спокойной душой переодеваться для приема.

Артисты в прекрасном настроении, еще немного подогретом шампанским, разместились по автомобилям и, распевая старые русские песни, пересекли мост Александра III. У дома, где остановился Першинг, песни после неоднократных просьб смолкли.

Но генерал — высокий, стройный, в полной парадной форме встречавший гостей в отделанном мрамором вестибюле, — казался человеком приветливым и добродушным. Сердце Зои сжалось — особняк, занимаемый Першингом, напомнил ей дворцы Санкт-Петербурга: мраморный пол, колонны, широкая лестница были словно из той, прежней жизни, которая еще не успела изгладиться из ее памяти.

Гостей проводили в бальную залу с зеркальными стенами и мраморным камином в стиле Людовика XV.

Зоя вновь почувствовала себя совсем юной, когда рассевшийся по местам военный оркестр заиграл медленный вальс. Гостей стали обносить шампанским.

Зоя едва не разрыдалась от нахлынувших чувств и поспешила выйти в примыкавший к залу сад.

Там она молча остановилась возле статуи Родена, жалея, что приехала сюда, как вдруг за спиной у нее в теплом вечернем воздухе мягко прозвучал незнакомый голос:

— Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен, мадемуазель? — Это, несомненно, был американец, хотя говорил он на безукоризненном французском языке.

Обернувшись, Зоя увидела высокого привлекательного мужчину с седеющей головой и блестящими синими глазами. Первое, что мелькнуло у нее в голове:

«Он — добрый». Офицер посмотрел на нее с безмолвным вопросом, когда она покачала головой, а потом спросил, заметив, очевидно, еще не высохшие слезы у нее на глазах:

— Что-нибудь случилось?

Зоя все так же молча покачала головой и поспешно вытерла глаза. На ней было простое белое платье, подаренное в прошлом году императрицей, — едва ли не единственное из тех, что они успели взять с собой.

Оно очень шло ей. Что она могла объяснить этому американцу? Уж лучше бы он ушел, оставив ее наедине с воспоминаниями. Однако офицер неотрывно смотрел ей в глаза и даже не думал уходить.

— Здесь так хорошо… — сумела она выдавить из себя и сейчас же подумала о своей убогой квартирке возле Пале-Рояль, о том, как переменилась ее жизнь, как не соответствует она этому роскошному особняку.

— Вы, должно быть, из труппы русского балета?

— Да, — улыбнулась она, надеясь, что он забудет про ее слезы. Из зала долетали звуки вальса, и она с гордостью произнесла, думая, что ей все-таки очень и очень повезло:

— Правда, Нижинский был сегодня великолепен?

Смущенно улыбнувшись, американец подошел чуть ближе, и Зоя заметила, как он высок ростом и хорош собой.

— Знаете, я не… слишком разбираюсь в балете. Нам просто было приказано явиться сегодня вечером на спектакль.

— Ах, вот как?! — рассмеялась Зоя. — И вы, должно быть, измучились?

— Да. Я очень страдал и еще минуту назад чувствовал себя самым несчастным человеком на свете. Не хотите ли бокал шампанского?

— Чуть попозже. Мне не хочется уходить отсюда, здесь так хорошо. А вы тоже живете в этом особняке?

— Нет, — покачал он головой. — Нас разместили в доме на рю дю Бак. Это, конечно, не такой дворец, но там удобно. И это совсем рядом.

Офицер не отрывал от нее глаз, произнося эти слова. В каждом движении Зои сквозило изящество — не грациозность танцовщицы, а почти царственное величие, — но улыбка была невыразимо печальна.

— Вы служите в штабе генерала Першинга?

— Да, — отвечал он, не уточняя, что был одним из его адъютантов. — Вы давно на сцене? — спросил он и тотчас спохватился, что вопрос его, адресованный совсем юной девушке, звучит странно.

Беседа продолжалась по-английски, которым Зоя владела благодаря Смольному институту превосходно.

— Меня приняли в труппу месяц назад, — улыбнулась она. — К величайшему неудовольствию моей бабушки.

— Зато ваши родители, должно быть, гордятся вами, — сказал офицер и тотчас пожалел о своих словах: искорки смеха в глазах Зои погасли.

— Моих родителей убили в Петрограде… в марте, — еле слышно произнесла она. — Я живу с бабушкой.

— Простите…

Под мерцающим взглядом этих синих глаз Зоя чуть было опять не расплакалась. Она впервые рассказала постороннему о своей трагедии: ее коллеги почти ничего не знали о ней. А этот офицер чем-то напоминал ей отца — то ли сдержанным изяществом движений, то ли коротко остриженными, темными с проседью волосами, то ли блеском глаз.

— А здесь вы с нею? — Сам не понимая почему, он пленился этой совсем еще молоденькой русской девушкой с такими большими и печальными зелеными глазами.

— Да, мы приехали сюда… после… после того, что случилось… — Голос ее пресекся.

— Прогуляемся немного? — спросил он, мягко беря ее руку в свои, показавшиеся Зое удивительно надежными. — И, может быть, выпьем немного шампанского.

Они стали прогуливаться вокруг скульптуры, болтая о войне, о Париже, обо всем, что не было так мучительно вспоминать Зое.

— А вы откуда? — спросила она.

— Из Нью-Йорка. — Зое это почти ни о чем не говорило: она знала об Америке очень мало.

— А какой это город?

— Большой, суетливый, — засмеялся он, глядя на нее с высоты своего роста. — Наверно, не такой красивый, как Париж. — Ему хотелось спросить ее о Петрограде, но он понимал, что это будет не к месту и не ко времени. — У вас каждый день спектакли?

— Да. Но перед сегодняшним мне дали неделю, чтобы отдышаться.

— А как же вы проводите свой досуг?

— Мы ходим с бабушкой гулять. Пишу письма друзьям в Россию… читаю… сплю… играю со своей собачкой.

— Я вижу, у вас довольно приятная жизнь. А какая у вас собачка?

Он произносил эти пустые, ничего не значащие слова, потому что ему хотелось узнать ее поближе, а почему — он и сам не сумел бы ответить. Эта девушка явно была вдвое его моложе, но чем-то трогала его душу.

— Коккер-спаниель, — улыбнулась Зоя. — Ее мне подарил мой самый близкий друг…

— Друг? — переспросил он с интересом.

— Подруга, я хочу сказать. Троюродная сестра.

— И вы привезли собачку из России?

Зоя кивнула, и ее огненные волосы взметнулись, точно языки пламени.

— Да. И она перенесла это путешествие лучше, чем я. В Париж я приехала с тяжелой корью. Как глупо, правда?

Но уже ничего из того, что касалось так или иначе этой девушки, глупым ему не казалось, хотя он не знал даже, как ее зовут.

— Отчего же? Вовсе не глупо. Скажите, мадемуазель, не пора ли нам представиться друг другу?

— Зоя Юсупова, — присела Зоя.

— Клейтон Эндрюс. Капитан Клейтон Эндрюс.

— И мой брат был капитаном лейб-гвардии Преображенского полка, но вы, наверно, и не слыхали о таком. — Она взглянула на него выжидательно, и опять дымка печали заволокла ее прекрасные глаза.

Посмотрев в них, капитан понял смысл расхожего выражения «глаза — зеркало души»: как стремительно менялось ее настроение! Сейчас их изумрудная глубина блестела от непролитых слез, и Клейтон готов был сделать все, что только можно, лишь бы они вновь заблестели радостью.

— Я, к сожалению, так мало знаю о России, мисс Юсупова…

— Тогда мы с вами квиты: я тоже почти ничего не знаю об Америке.

Они вернулись в бальный зал, где продолжали танцевать вальс гости, и он принес ей бокал шампанского.

— Могу ли я просить вас?..

Зоя, мгновение поколебавшись, кивнула. Поставив ее бокал на столик, он подал ей руку, и они заскользили в медленном и даже несколько церемонном танце.

И Зое снова почудилось на миг, будто ее обнимают руки отца… Если закрыть глаза, можно представить, что она — в Петербурге… Но голос капитана вернул ее к действительности.

— А скажите, мадемуазель Юсупова, вы всегда танцуете с закрытыми глазами? — поддразнивая, спросил он, а она улыбнулась в ответ. Ей было хорошо в объятиях этого высокого, крепкого мужчины. И вечер был такой необыкновенный… И этот волшебный дворец…

— Как здесь прекрасно, правда?

— Да, — ответил он, хотя ему больше нравилось говорить с нею наедине, в саду, а не здесь, среди многолюдства и музыки. И к тому же генерал Першинг по окончании танца подозвал своего адъютанта к себе.

Когда Клейтон вернулся в зал, Зои там уже не было.

Он принялся повсюду искать ее, снова вышел в сад — тщетно. Наконец ему сказали, что штабной автобус увез первую часть труппы домой. И капитан тоже побрел к себе на рю дю Бак, вспоминая имя этой девушки, ее огромные зеленые глаза, раздумывая над тем, кто же она такая. Ее окружала какая-то тайна.