Глава 11

Репетиция балета, в которой Зоя 11 мая приняла участие, была настоящей каторгой — она кончилась лишь около десяти вечера, и Зоя еле доплелась до дома, хотя душа ее была полна ликования. После бесконечных повторений «па-де-де» и «туржете» пальцы ног были стерты в кровь. По сравнению с этой репетицией занятия у мадам Настовой были детскими игрушками: за двенадцать лет она еще ни разу так не уставала.

Евгения Петровна ждала ее в их крохотной гостиной. Они переехали в эту квартиру два дня назад вместе с кушеткой и двумя столиками, лампами под аляповатыми абажурами и ковриком с вытканными по зеленому полю красными цветами. И это вместо обюссоновских гобеленов, мебели в стиле ампир и прочих прекрасных вещей, которые они так любили. Но квартира была удобна, а Федор вымыл и вычистил ее. Вместе с князем Марковским он привез из-за города несколько огромных охапок хвороста, и теперь в плите весело гудело пламя, а на столе стояла чашка горячего чая.

— Ну, дитя мое, как прошла репетиция? — спросила бабушка, в душе все еще надеясь, что Зоя выбросит из головы эту блажь — танцевать в дягилевской труппе.

Но по сияющим глазам внучки тут же поняла, что надеждам этим не суждено сбыться. Никогда еще за все время, прошедшее со дня гибели Николая, не была Зоя так счастлива. Нет, она не забыла ни объятого пламенем особняка, ни рвущихся в ворота громил, но все это уже перестало ее мучить с прежней силой.

Усевшись напротив бабушки на неудобный стул, она широко улыбнулась.

— Великолепно, просто великолепно… Но я устала так, что не могу шевельнуться.

Да, она была совершенно измучена, но чувствовала, что мечта ее наконец стала сбываться, и думала теперь только о предстоящей через две недели премьере. Евгения Петровна и князь Марковский с дочерью обещали непременно быть в театре.

— Значит, ты не передумала?

Зоя, устало улыбаясь, замотала головой и налила себе чаю. Сегодня ей сказали, что она будет занята в обоих отделениях, и выдали небольшую сумму в виде аванса. Эти деньги она со смущенно-горделивой улыбкой вложила в руку бабушке, которая прослезилась от умиления. Вот она и дожила до того дня, когда внучка кормит ее… Зарабатывает деньги ей на пропитание, танцуя на потеху публике.

— Что это значит?

— Это вам, бабушка.

— В этом пока еще нет необходимости, — сказала бабушка, хотя голые стены и убогий ковер красноречиво свидетельствовали об обратном. Евгения Петровна и Зоя сильно пообносились за последнее время, а деньги, вырученные за рубиновое колье, были на исходе. Конечно, имелись еще какие-то драгоценности, но на них нельзя существовать вечно. — Неужели ты в самом деле хочешь этим заниматься? — печально продолжала она.

Зоя потерлась щекой о ее щеку, а потом нежно поцеловала ее:

— Да… Да, бабушка. Это так прекрасно…

В ту же ночь, когда Евгения Петровна легла спать, она сочинила Мари длинное, веселое письмо, в котором рассказывала ей и про Париж, и про новых знакомых, и про неожиданно привалившую удачу, умолчав только о том, в какой конуре живет. Она представляла, как будет улыбаться Маша, читая его, как будто поговорила с подругой и излила душу. Она адресовала его в Царское Село доктору Боткину в надежде, что когда-нибудь оно дойдет до адресата.

Утром Зоя снова побежала на репетицию, а вечером германская авиация совершила налет на Париж.

Бабушка, Зоя и Федор пережидали бомбежку в подвале — война неожиданно напомнила о себе, но даже ее близость не смогла отвлечь Зою от мыслей о премьере.

Дома она часто заставала теперь князя Марковского. Он непременно приносил с собой какие-нибудь лакомства — фрукты или сласти — и ворох новостей и сплетен. А однажды оставил им свое единственное сокровище — бесценную икону древнего письма. Евгения Петровна, зная, как отчаянно нуждаются они все, не хотела принимать такой подарок — икону можно было продать за большие деньги, — но князь, беспечно махнув длиннопалой холеной рукой, заявил, что на жизнь ему пока хватает. Его дочь уже начала давать уроки английского.

На премьере все они сидели рядом, в третьем ряду партера. Отказался пойти только Федор: хотя тоже был очень горд за барышню, но смотреть балет, его, как он сам говорил, «и калачом не заманишь». Зоя принесла ему программку, где красивым шрифтом было напечатано ее имя. Счастлива была и Евгения Петровна: но, увидев внучку на сцене, она не смогла сдержать слез досады. Она предпочла бы все что угодно, лишь бы Зоя не стала танцовщицей.

— Вы были обворожительны, Зоя Константиновна, — сказал князь, подняв бокал с шампанским, которое сам же и принес после премьеры. — Мы гордимся вами. — Он ласково улыбнулся этой девушке с гривой огненных волос, не обращая внимания на косой взгляд дочери. Она тоже считала, что для графини Юсуповой танцевать в балете — недопустимый «шокинг».

Раньше Зоя никогда не встречалась с этой высокой сухопарой старой девой, для которой жизнь в Париже была нескончаемой цепью мучений. Она ненавидела детей — за то, что приходилось учить их английскому, презирала и стыдилась отца — потому что он водил такси, чтобы заработать на кусок хлеба… Зоя, впрочем, не замечала ее недовольства: глаза ее горели, щеки разрумянились, рыжие пряди растрепались и языками пламени вились по плечам. Пережитое волнение, сбывшаяся мечта, пришедший успех делали ее в этот вечер настоящей красавицей.

— Но, должно быть, вы очень утомлены, — продолжал Марковский, осушив свой бокал.

— Нет, нисколько, — ответила Зоя, балетным прыжком оказываясь на середине комнаты. Ей еще хотелось танцевать, каждая жилка ее тела еще трепетала.

Спектакль оказался в точности таким, как она мечтала когда-то, и даже превзошел самые смелые ее ожидания. — Ни капельки! — повторила она и выпила еще шампанского, хотя Елена, дочь князя, посмотрела на нее с явным осуждением. Зое хотелось веселиться всю ночь и рассказать им все закулисные истории: ей надо было выговориться.

— Это было волшебно, — сказал князь.

Зое льстили слова этого сдержанного, серьезного и немолодого человека: чем-то он неуловимо напоминал ей отца… Как бы ей хотелось, чтобы отец видел ее сегодняшний успех!.. Конечно, он негодовал бы, но тайно, в самой глубине души, гордился бы ею… И Николай тоже… Со слезами на глазах она поставила бокал на стол и подошла к открытому в сад окну. «Как вы прелестны сегодня», — услышала она шепот князя, повернула к нему голову, и он заметил ее слезы. Его неодолимо влекло к ней, к ее сильному, гибкому юному телу, и, должно быть, желание отразилось в его глазах, потому что Зоя отступила на шаг. Князь был старше отца, и ее неприятно поразило изменившееся выражение его лица.

— Благодарю вас, — спокойно ответила она, испытывая внезапную грусть: в каком тупике они все оказались, как жаждут любви, которая, быть может, хотя бы отдаленно напомнит им навсегда исчезнувший мир!.. В Петербурге он мог бы и не заметить ее или не обратить особенного внимания, но здесь… здесь оба они принадлежали прошлому, цеплялись за него.

И для Марковского Зоя была не просто хорошенькой девушкой, а частью былого, способом воплотить его в настоящее. Обо всем этом ей хотелось сказать Елене, чопорно и сухо простившейся с нею.

Раздеваясь и ожидая, когда вернется из ванной комнаты бабушка, она опять задумалась о князе.

— Как мило, что князь Владимир принес шампанского, — сказала Евгения Петровна, причесываясь на ночь. В полутьме лицо ее казалось совсем молодым и таким же прекрасным, как много лет назад. Глаза их встретились в зеркале. Интересно, заметила ли бабушка те явные и не очень скромные знаки внимания, которые оказывал ей князь, задерживая ее руку в своей, слишком нежно целуя ее при прощании?

— Эта Елена всегда такая печальная? — спросила Зоя.

— Мне помнится, она и в детстве была угрюмой девочкой — этакой букой, — кивнула бабушка, кладя на подзеркальник щетку. — Братья были много интересней, походили на Владимира, особенно старший, тот, кто сватался к Татьяне. Владимир тоже очень хорош собой, как по-твоему?

Зоя отвернулась, но сейчас же вновь прямо взглянула на Евгению Петровну:

— Мне кажется, бабушка, я ему… нравлюсь, слишком нравлюсь.

— Как прикажешь тебя понимать? — нахмурилась бабушка.

— Я хочу сказать, — Зоя совсем по-детски залилась краской, — он… он брал меня за руку… А может быть, все это глупости… и просто мне показалось…

— Ты красива, Зоя, и, наверно, пробудила в его душе какие-то воспоминания… Знаешь, они с Константином в юности были очень близки, а он был сильно увлечен твоей мамой… Не принимай это слишком всерьез. Он так внимателен к нам. С его стороны было очень любезно зайти поздравить тебя с дебютом. Он просто хорошо воспитан, дитя мое, и учтив.

— Возможно, — ответила Зоя, явно не желая продолжать этот разговор.

Они погасили свет и легли на кровать — слишком узкую для двоих. Лежа в темноте, Зоя слышала, как храпит за стеной Федор, и, вспоминая о волшебном дне, прожитом ею, стала погружаться в сон.

Однако уже на следующее утро ей пришлось убедиться, что дело было не в учтивости князя Марковского. Когда она, спеша на репетицию, сбежала по лестнице, он ждал ее внизу.

— Вы позволите вас подвезти? — спросил он, протягивая удивленной его появлением Зое цветы.

— Нет, не стоит… мне не хочется вас затруднять… — Зое хотелось пробежаться до театра, под взглядом князя она чувствовала себя неловко. — Спасибо.

Я пойду пешком.

Погода была прекрасная, Зоя радовалась, что опять будет репетировать с дягилевской труппой, и ей ни с кем не хотелось делить эту радость — и уж меньше всего с красивым седовласым князем, галантно протягивавшим ей розы, белые розы. От этого ей стало грустно — весной Маша всегда дарила ей такие. Но он этого, разумеется, знать не мог. Он и вообще ничего не знал о ней — он ведь дружил с ее родителями. Она вдруг заметила, что пиджак его заштопан, а воротник сорочки сильно потерт, и почему-то сильно огорчилась. Да, как и все остальные, князь бросил в России все, а унес ноги, немного бриллиантов и ту самую икону, которую подарил им.

— Вы заглянете к бабушке? Она будет вам очень рада, — любезно сказала Зоя, но Марковский посмотрел на нее с обидой:

— Вы, стало быть, записываете меня в друзья к Евгении Петровне? — Зоя не произнесла «да», но слово это подразумевалось. — Вы, Зоя Константиновна, верно, считаете меня древним старцем?

— Я?.. Нет… Ну что вы… — залепетала Зоя. — Простите… Я опаздываю…

— Вот я и предлагаю вас подвезти, а дорогой поговорим.

Зоя заколебалась, но времени у нее и впрямь оставалось в обрез. Князь распахнул перед нею дверцу, Зоя забралась на переднее сиденье, положив рядом белые розы. Как это мило с его стороны, хотя такой букет стоит порядочных денег… Немудрено, что Елена сердится…

— Как поживает ваша дочь? — спросила она, избегая его взгляда. — Вчера вечером мне показалось, что она грустит.

— Ей плохо здесь, — вздохнул Марковский. — Да и кому из нас хорошо? Перемены произошли столь разительные и внезапные, что никто не успел подготовиться… — Произнеся эти слова, он вдруг свободной рукой дотронулся до руки Зои:

— Дорогая моя, как вы считаете: я слишком стар для вас?

Зоя осторожно выпростала руку из-под его ладони.

— Вы были другом моего отца, — прерывающимся голосом сказала она, печально взглянув на князя. — Нам всем здесь очень трудно, мы все цепляемся за свое прошлое, за прежнюю жизнь, которой больше нет…

Думаю, я для вас — всего лишь часть этой жизни…

— Вы правда так думаете? — улыбнулся он. — А вам говорили, Зоя, что вы обворожительны?

Зоя вспыхнула до корней волос.

— Благодарю вас… Но ведь я моложе, чем ваша дочь…

Я уверена, она будет очень огорчена… — Вот и все, что пришло ей в голову в эту минуту. Она не могла дождаться, когда они наконец доедут до Шатле.

— У Елены — своя жизнь. У меня — своя. Мне бы очень хотелось как-нибудь пообедать с вами — у «Максима», например. — Все это было настоящим безумством: шампанское… розы… самый дорогой парижский ресторан. Они жили впроголодь, князь работал таксистом, она танцевала в балете: как мог он тратить те жалкие крохи, которые зарабатывал, на подобные роскошества?! У Зои язык не поворачивался сказать ему, что князь Владимир Марковский безнадежно стар для нее.

— Мне кажется, бабушка не… — начала было она, виновато глядя на него, но он все же обиделся:

— Вам лучше проводить время, Зоя Константиновна, с человеком вашего круга, чем с каким-нибудь юным болваном…

— Да у меня просто нет времени, князь. Если со мной заключат постоянный контракт, мне придется работать день и ночь, чтобы соответствовать требованиям Дягилева.

— Время найти можно всегда. Было бы желание.

Вот, скажем, сегодня вечером я мог бы заехать за вами в театр… — дрогнувшим голосом сказал князь, глядя на нее с надеждой.

Но она виновато покачала головой:

— Нет… Я не… Я не смогу сегодня… Правда. — Тут она с облегчением увидела впереди здание Шатле. — Прошу вас, князь. Не ждите меня. Я хочу только одного — забыть все, что было прежде. Время вспять не повернешь. Не надо… ничего этого не надо. Так будет лучше для нас обоих.

Князь промолчал. Зоя выскочила из автомобиля и побежала к подъезду. Букет белых роз остался лежать на сиденье.