4
Франция! Какое притягательное слово, наполненное голубым туманом из прочитанных романов, благородством и бесстрашием мушкетеров, откровенными новеллами Мопассана, завораживающим голосом Пиаф…
«Неужели я увижу Лувр, Елисейские Поля, Эйфелеву башню, Версаль… — с тревожной радостью думала Тамара, нетерпеливо поглядывая на часы. — Боже мой! Французская кухня, вина, настоящее французское шампанское! — Сидя в кресле самолета, она чувствовала себя на грани фантастики и реальности. — Неужели я лечу в Париж?! Париж!» — И сердце Тамары затрепетало от радости.
С первых же шагов по французской земле все словно стремилось поразить и ошеломить ее. Выйдя из самолета, она очутилась в зале ожидания со светлым мраморным полом, стеклянными стенами, полукруглыми оранжевыми диванчиками. Тамара решила, что тут ее и ждет Ксавье, но остальные пассажиры привычным шагом направились вперед. Бегущая дорожка по длинному светло-бежевому коридору, украшенному яркой рекламой, доставила Тамару к стойке паспортного контроля. Повсюду, очаровывая ее, звучал сладостно-нежный голос диктора, объявлявшего рейсы на любимом ею французском языке.
После проверки документов Тамара нырнула в одну из прозрачных артерий аэропорта и, в восторге глядя на бьющие под ней фонтаны, очутилась перед лентой доставки багажа. Пока молодая женщина ждала свой чемодан, через открывавшиеся широкие двери на фотоэлементах она увидела улыбающегося и махавшего ей рукой Ксавье Тюаля. Со сверкающими от радости глазами, с сердцем, переполненным благодарностью се новому французскому другу за необыкновенный праздник, который он ей подарит, Тамара подошла, словно к воротам сказочного королевства, к раздвинувшимся перед ней дверям. Еще мгновение — и она очутилась в объятиях Ксавье, который, крепко поцеловав молодую женщину, с удовольствием принялся рассматривать ее стройную, плотненькую фигуру в облегающем ярко-алом трикотажном платье с треугольным вырезом на спине. Она тоже краешком черных блестящих глаз оглядела его и непроизвольно поморщилась: худой, почти прозрачный, сутулый, одетый в кримпленовые брюки неопределенного цвета, которые даже в Стране Советов уже вышли из моды, но ужаснее всего были его туфли, надетые на босу ногу. Тамаре, любившей все красивое, это чрезвычайно не понравилось. Ей было неприятно и неловко идти рядом с таким неопрятным кавалером. Ксавье же, радостно приобняв свою гостью за плечи, повел ее к выходу. Он, захлебываясь, что-то говорил, а Тамара вертела головой по сторонам, желая увидеть как можно больше.
Провинциальность Ксавье сказывалась на каждом шагу. Они долго катались в лифте, то поднимаясь, то опускаясь, пока наконец он не нашел нужную кнопку. Выйдя на улицу, Тюаль, словно мышонок в банке, забегал из стороны в сторону, разыскивая остановку автобуса.
«Н-да… — обреченно подумала Тамара. — Машиной здесь и не пахнет».
С трудом выяснив, куда идти, он потянул за собой молодую женщину.
«Странно, — размышляла Тамара, — он же сам только приехал. Неужели нельзя было запомнить, где остановка, и не метаться с высунутым языком».
Наконец они сели в автобус. Она хотела бы, не отрываясь смотреть в окно, но Ксавье ей все время мешал своим разговором. Голова Тамары кружилась, а перед глазами, как в калейдоскопе, мелькали все новые и новые картинки.
— Выходим, — сказал Ксавье Тюаль, — теперь поедем на RER.
Тамаре это, конечно, ничего не говорило.
— RER — это похоже на метро, только на более длинные расстояния и очень скоростное, — пояснил ей Тюаль.
Билеты у Ксавье оказались использованными, и он, чтобы не покупать новые, предложил Тамаре пролезть под дверцами автомата. Глаза молодой женщины округлились от удивления.
— Пробираться безбилетником? — Это не умещалось у нее в голове. — Что я, школьница, которая решила пошалить?!.
Худющий Ксавье тощей селедкой ловко проскользнул под металлическими дверцами и звал Тамару:
— Давай! Давай! Сначала передай чемодан, сумки, а потом сама.
Бедная Тамара оглянулась по сторонам и, подавив унизительное чувство, пролезла вслед за Ксавье.
Приехав на вокзал Монпарнас, они сдали вещи в камеру хранения и пошли гулять по Парижу. Вечером они уже должны были на скоростном поезде отправиться к Ксавье домой — в Бретань.
Париж плавился от августовской жары. После прохладного ленинградского лета молодой женщине казалось, что она сейчас и сама расплавится. Тамара впитывала в себя Париж каждой клеточкой кожи, но рассмотреть его детально за короткое время до поезда было невозможно. Единственное, что ей отчетливо врезалось в память, это восхитительное здание «Hotel de Ville», из гранита необыкновенного цвета спелой сливы. От жары, усталости и вихря впечатлений Тамара захотела пить. Она достала свои деньги и попросила Ксавье купить ей чего-нибудь прохладительного. Тюаль как-то занервничал и стал ее отговаривать.
— Но я хочу пить! — настаивала Тамара. — И еще хочу мороженого, — указала она на красивую рекламу. — Вот это, клубничное.
Ксавье нервно теребил деньги, но, увидев ее непреклонное желание, заметался, как загнанный заяц, между киосками, явно выискивая, где будет подешевле. Тамаре это ужасно не понравилось, и она отвернулась, чтобы не видеть страданий Тюаля по ее франкам. Наконец, после мучительного поиска между лавочками, он купил стакан воды и, протянув его Тамаре, с завистью сглотнул слюну. Конечно, мучительно смотреть, как в тридцатипятиградусную жару кто-то пьет ледяную, пузырящуюся воду. Тамара, недоуменно взглянув на Ксавье, предложила ему купить и себе стакан за ее деньги. Он несколько секунд отнекивался, но устоять не смог. Мороженое тоже было божественно вкусным, тем более что Тамара уже проголодалась, но жара не дала ей возможности доесть его до конца, превратив замороженный шарик в розовую теплую жидкость, которая сладкой дорожкой полилась по руке. Тамара, обратясь к Ксавье, спросила:
— Куда можно выбросить?
— Выбросить?! — воскликнул он. — Ты больше не хочешь?
— Нет, оно же растаяло.
— Давай мне!
Она протянула ему протекающий вафельный рожок, думая, что он пойдет его выбросить в урну, но Тюаль с жадностью отправил остатки мороженого себе в рот. Тамара замерла от удивления.
«Он видит меня всего третий раз в жизни и, не брезгуя, доедает…»
Молодая женщина даже представить себе не могла, чтобы кто-то из ее знакомых мог такое сделать. Она невольно поморщилась, глядя на Ксавье в его дурацкого цвета брюках, туфлях на босу ногу и с идиотским треугольным чубчиком на лбу. Ко всем его «достоинствам», он еще постоянно сморкался в бумажные платки. Утешением ей послужило бессмертное замечание Генриха IV.
«Париж стоит мессы», — вздохнув, подумала молодая женщина.
Она даже не могла представить, сколько ей придется испытать. Может быть, узнав, Тамара отказалась бы от этого дара судьбы, но хитрая Фортуна никогда никому не показывает свои прейскуранты заранее, она расставляет замысловатые ловушки, разбрасывает сладкую приманку, и человек, думая, что наконец-то судьба смилостивилась и улыбнулась ему, радостно ступает на путь страданий и несчастий.
* * *
В прохладном, с кондиционированным воздухом, вагоне скоростного экспресса, похожем на салон самолета, Тамара с удовольствием устроилась у окна, но полюбоваться красотами прекрасной Франции ей не удалось. Через несколько минут после отправления весь пейзаж за окном слился в одну зелено-голубую массу. Экспресс летел с захватывающей дух скоростью, но при этом его не шатало, не трясло, словно он мчался не по земле, а парил в воздухе. Тамаре так понравилось это комфортабельное путешествие, что было жаль покидать гостеприимный вагон.
На привокзальной площади города Нанта они сели в машину Ксавье. Утром, отправляясь в Париж за Тамарой, он оставил свой маленький «Рено» на стоянке.
— Через час будем дома, — облегченно сказал Тюаль.
Они мчались по ровному, блестящему чистотой шоссе мимо очаровательных деревушек. Дома поразили Тамару. Нельзя было найти двух похожих. Построенные в основном из белого камня, они восхищали своей архитектурной выдумкой и цветами, которые пышными охапками словно выпадали из окон. Перед домами были чистые зеленые дворики, ровные невысокие заборы ограждали владения. Никаких тряпок, дырявых ведер, покосившихся калиток, убогих сараев. Вместо этого небольшие фонтаны, милые фигурки ангелов, широкие вазы.
«Отчего так? — думала Тамара. — Ведь и нам никто не мешает починить калитку, выкрасить ее, снять ржавые крючки, убрать во дворе лежащие годами какие-то доски, трубы, ящики и вместо втоптанных в грязь кирпичей положить асфальт, разбить клумбы…»
— Вот мы и подъезжаем. Это мой город, — радостно уведомил Ксавье.
Город… для русских размахов Тамары — это была просто деревня, прелестная, но деревня.
Автомобиль свернул на тихую улочку, ведущую в тупик, и остановился. Молодая женщина оглянулась.
«Какой же его дом? Тот или этот?»
Увы, оказался этот, самый скромный, а попросту бедненький, но чистенький-чистенький — с большим ухоженным двором. Ксавье открыл низкие ворота, и машина по шуршащему гравию въехала прямо в гараж, пристроенный к дому. Тамаре стало как-то тоскливо, она не любила гостить у чужих людей, но делать нечего. Они вошли в небольшой симпатичный коридор, и, пока Ксавье возился с вещами, на пороге комнаты появились его родители: худая, в седых букольках, мама Жизель и папа Жозеф, с большим животом на тонких ножках. При виде друг друга все радостно улыбнулись. Началось знакомство. Тамара тут же принялась дарить свои подарки. Она привезла столько, что хватило бы на несколько семей. Тут были и золотая цепочка для Ксавье, и золотой кулон для его мамы, платье для нее же, будильник в русском стиле, всевозможные расписные чашки, миски, ложки из очень красивого белого фаянса, черная икра, водка. Мама Жизель восхищенно хлопала в ладоши и горячо благодарила.
Затем Ксавье по крутой лестнице повел Тамару в ее комнату, посредине которой стояла огромная, покрытая толстым стеганым розовым покрывалом кровать. В углу примостился старенький столик, а у стены — шкаф со стулом. На эту крохотную площадку второго этажа выходили еще три двери: спальни родителей, комнаты Ксавье и ванной. Из всего дома Тамаре понравилась именно она — не своим оборудованием, конечно, а своими размерами. Внизу находились столовая, переходящая в маленькую гостиную с камином и двумя креслами, и кухня. Причем весь пол был выложен серой, в крапинку, плиткой, от которой постоянно веяло холодом. На втором этаже, правда, был паркет, и, чтобы он блестел, у последней ступеньки лежали две войлочные стельки для ног. Каждый раз, когда кто-то поднимался туда, он, словно конькобежец, скользил на них по паркету, наводя блеск. Тамара на секунду задумалась, представляя своего отца в роли паркетного фигуриста, и рассмеялась.
На следующий же день Ксавье деятельно принялся знакомить Тамару с близлежащими достопримечательностями. Ближе к вечеру они отправились в курортный городок Ла Боль, расположенный на берегу Атлантического океана. Вот это была красота! Берег широкий, длинный до бесконечности, с нежным бело-золотистым песком. Дома красивые, магазины сверкающие, отели с бассейнами под открытым небом. С наступлением ночи все отдыхающие спешили на набережную. Ксавье тоже потянул туда Тамару. Неожиданно раздался грохот, и небо раскололось, рассыпалось на миллиарды ослепительных сверкающих осколков. Тамара остолбенела от страха, не понимая, что происходит.
— Фейерверк, — придя в себя, догадалась молодая женщина.
Такой красоты она не видела никогда. Да что там не видела — даже не представляла, что можно так разрисовать черный шелк неба. Советские праздничные салюты и фейерверки ей показались свечкой по сравнению с радостным солнечным светом. Здесь не было досадных промежутков перед каждым новым залпом, здесь царил художник с безудержной, не знающей отдыха фантазией. Он смело бросал краски на холст неба и гениальной кистью превращал их в изысканный, капризно-мгновенный рисунок. Тамаре вдруг почему-то, до боли в сердце, стало жалко советских детей, которые никогда не увидят этой сказочно-волшебной феерии, этих слепящих глаза красок радости жизни. Среди веселой, гудящей от восторга толпы на Тамару нахлынула щемящая грусть. Она почувствовала себя обворованной громкими лозунгами социализма. Дожить до двадцати восьми лет и ничего не видеть. Да, она знала, что там, за глухим каменным забором, другой мир, но что он вот такой яркий, радостный — не представляла. Тюремная система социализма просчиталась, чересчур строго охраняя послушное стадо советских людей. Когда кому-то все-таки удавалось попасть туда, на планету Западная Европа, то он просто не в силах был замечать какие-либо недостатки. Ему говорили, даже жаловались «европоинопланетяне», но он не верил… а только видел освещенные по ночам улицы, ровные дороги, переполненные продуктами магазины…
«Вам бы у нас пожить с месяц, тогда бы по-другому запели», — с горечью подумал подневольный строитель тюремного счастья.
И, вдохнув побольше свободного воздуха, подобрав свои кандалы с цепями социализма, покорно возвращался за забор.
Вернувшись, овеянная свежим дыханием океана, молодая женщина забралась в постель, завернутую в форме конверта, то есть все простыни и одеяло были подоткнуты под матрас. Тамаре же, с ее русским размахом, даже во сне было ужасно неудобно. Она долго вертелась в неподвижных объятиях простыней, пока наконец абсолютная тишина, царившая в этом деревенском городке, не усыпила ее своим ласковым голосом.
Подъем был в девять утра. Тамара, любившая поспать, чувствовала себя усталой и разбитой. Но этот худосочный Ксавье поднимал такой шум во всем доме, что улежать было просто невозможно.
— Сегодня мы с папой и мамой поедем в музей! — объявил ей Тюаль.
В машину уселись по-семейному: родители сзади, Тамара с Ксавье впереди.
Удивительная страна — Франция… сказочная: кружевные готические соборы, величественные замки, очаровательные усадьбы. Немного проехал — и перед тобой новая страница истории Французского королевства. Двадцатый век исчезает за древними толстыми стенами замков-музеев, и ты вступаешь в давно уже пережитые события.
Семейство Тюалей со своей гостьей чинно посетило музей, погуляло в парке и отправилось обедать в лес. Папа Жозеф поставил столик и стулья, а мама Жизель ловко его накрыла. Получилась очаровательная столовая с голубым потолком-небом и темно-зелеными, чуть дрожащими резной листвой стенами-деревьями. Потом они отправились на озеро и только к вечеру вернулись домой. Ужинали в столовой, обставленной громоздкой мрачной темно-коричневой мебелью в чисто деревенском стиле. Телевизор смотрели, сидя на жестких соломенных стульях. Тамара тоскливо подумывала о любимом мягком диване.
* * *
В розовых рассветных лучах бретонского утра Ксавье со своей гостьей отправлялись в длительное путешествие по всему полуострову. Мама Жизель давала последние наставления и чуть горестно-безысходно смотрела на своего сына.
«Влюбился, без сомнения, влюбился в эту русскую… Что будет?»
Папа Жозеф улыбался и весело махал рукой:
— Bonne route!
Опять мелькали чистенькие славные города-деревушки, высоченные шпили церквей, опять появилась вдали волнующаяся гладь океана. Как прекрасна Франция!
Всему, что встречалось на пути, Тамара умилялась, как ребенок:
— Я никогда не видела такого количества лодок и яхт, не видела таких очаровательных кафе, прячущихся под кокетливыми зонтиками, не видела таких чистых пляжей! — восклицала она.
Солнце слепило нещадно, хотелось поскорее остановиться, чтобы подбежать к едва колышущейся бирюзовой воде и с восторгом погрузиться в ее чуть прохладную глубину. От нетерпения Тамара первая выскочила из машины и, пока Тюаль был занят парковкой, неожиданно почувствовала, что замерзла. Как странно… ослепительное, просто африканское солнце — и холодные мурашки по телу от дуновения ветерка. Ей пришлось накинуть на плечи толстую шерстяную кофту. По пляжному песку идти было приятно, вокруг Тамары загорали раздетые люди, а в воде весело плескались дети и взрослые. Правда, загорающих было значительно больше, чем купающихся. Она смело зашла по щиколотку в воду и ровно через секунду выскочила назад. Голубая, переливающаяся в лучах солнца вода была обжигающе-холодной. Тамара почувствовала себя медведем на балу в своей шерстяной кофте на залитом солнцем пляже.
— Чтобы здесь загорать, а тем более купаться, нужна закалка моржа, — решила молодая женщина.
Она сделала еще несколько безуспешных попыток постоять в воде, но всякий раз как ошпаренная выпрыгивала на берег. Солнце все же заставило Тамару снять теплую кофту, и молодая женщина, устроившись на большом валуне, подставила свое лицо ласкающим лучам. Волны с легким шуршанием омывали камни, разлетаясь о них мельчайшими брызгами; озорной ветерок игриво шалил с широкой юбкой северной гостьи; небо поражало необыкновенно ярким голубым цветом… Гармония… гармония человека с природой… но… Тамаре захотелось есть. Они позавтракали чуть свет булкой с медом и чашкой кофе, а сейчас уже, наверное, часа четыре — пора бы и пообедать. Ей было очень неловко говорить об этом Ксавье, а тот, словно был сделан из железа, которому смазка требовалась только один раз в день, беззаботно щебетал с приросшим к спине животом. Тамара, правда, уже начала понимать, почему Тюаль такой худой. Он экономил на еде, делая вид, что придерживается диеты.
«Да, но почему же тогда он в гостях ест за троих? Дома — черствая горбушка, а в гостях масло, да побольше…»
Тамара еще не знала, что мучительное чувство голода будет преследовать ее все путешествие…
— Ладно! — сказал Ксавье. — Надо устраиваться на ночлег. Поедем в кемпинг.
Они сели в машину и минут через двадцать въехали в широкие ворота с надписью «Кемпинг», которому через день, уже покидая его, молодая женщина даст название «Бедная Тамара». Поговорив с кем-то в конторе, Ксавье снова сел за руль, и они выехали на огромное поле, обнесенное забором, сплошь заставленное машинами и палатками. От этой панорамы Тамара пришла в ужас.
— Мы что, будем ночевать в палатке? — раздраженно воскликнула она.
— Да, ты ведь сама согласилась.
— Я согласилась?! — Тамара захлебывалась от возмущения. — Я согласилась! Я же думала, что французский кемпинг — это не советский кемпинг. Я думала, что здесь нормальные комфортабельные домики… а это черт знает что!
— Не волнуйся, вот посмотришь, тебе понравится, — попытался успокоить ее Ксавье.
— Понравится! Мне двадцать восемь лет, и я ни разу, слышишь — ни разу, не ночевала в палатке в своей стране, и я не собираюсь менять свои привычки.
Ксавье ничего не ответил, только злые огоньки зажглись в его темных глазах да треугольный чубчик своим углом еще противнее окаймил его лоб.
«Дурак, дурак, — думала Тамара, — он что, издевается надо мной? Не нужна мне такая Франция! А дура, что приехала. Только деньги зря потратила. Лежала бы себе сейчас в Дагомысе под сочинским ни с чем не сравнимым солнышком, спала бы на финской кровати…»
Тамара действительно любила отдыхать комфортабельно, ей не надо было море ради моря.
«Я отдыхать еду, а не вливаться в коллектив…»
Поэтому слово «отдых» для нее ассоциировалось со словом «комфорт».
Тамара взглянула на хлипкого Ксавье и чертыхнулась, а тот деловито вбивал колышки в землю для палатки…
«Лучше бы ты их себе в башку вбил», — мысленно бесилась молодая женщина.
Натянул брезент, и… получилось самое жуткое сооружение во всем кемпинге. Вокруг высились матерчатые домики с человеческий рост, с окошками, а тут какая-то нора, в которую надо вползать на четвереньках. Ксавье тем временем, не обращая никакого внимания на Тамару, достал что-то вроде примуса и начал разогревать остатки вчерашней похлебки, приготовленной мамой Жизель. Голова Тамары пошла кругом. Она не могла представить, чтобы русские хозяева стали потчевать своих, не то что иностранных, — русских гостей вчерашней похлебкой. Ей было нестерпимо стыдно за эту скаредность, казалось, что все смеются над ними. Кое-как съев этого «рататуя», так называла мама Жизель свое кулинарное произведение, Тамара, проклиная все на свете, за тридевять земель пошла в туалет. Нет, конечно, французский кемпинг, несомненно, кое-чем отличался от советского. Там не было мусорных куч, окруженных хороводом мух, никто не разводил костров, было удивительно чисто и не было пьяных. Но во всем остальном — это тоже поле под открытым небом.
Ксавье гостеприимно откинул полог палатки.
— Залезай, тебе здесь понравится!
Тамара, как приговоренная к смертной казни, последний раз огляделась вокруг и, словно в петлю, нырнула в тесное чрево проклятой палатки. Мысленно чертыхаясь и жалея себя, молодая женщина улеглась под одеяло. Унизительное чувство охватило ее. Вокруг еще ходили люди, и ей казалось, что она лежит на мостовой среди пешеходов. Ксавье закрыл вход на «молнию» и погасил фонарик. Ровно через пять минут Тамара скинула с себя одеяло, резко села и, хватаясь за грудь, закричала:
— Я не могу здесь находиться, я задыхаюсь!
Удивленный Ксавье зажег фонарик и непонимающе смотрел на молодую женщину, путающуюся в словах, с горящими от ужаса глазами.
— Клаустрофобия, понимаешь, у меня клаустрофобия! Выпусти меня!
Тамара металась, судорожно хватая воздух ртом. Ей в самом деле казалось, что если сейчас она не выберется из этой брезентовой могилы, то задохнется.
— Скорее, скорее, открывай!
Перепуганный Тюаль с трудом нашел «молнию», и Тамара словно вихрь вырвалась на свободу и полной грудью вдохнула ночную, чуть влажную прохладу. На немой вопрос Ксавье она ответила:
— Буду спать в машине на заднем сиденье.
— Но это невозможно! — завопил худосочный Тюаль. — Там вещи!
«Ах, да! — подумала Тамара. — Там же примуса, вонючие кастрюли с остатками кислой похлебки, птичьи крошки, которыми питается этот придурок».
— Буду спать на переднем. Открывай машину! — приказала она.
Тюаль, громко бурча себе под нос, достал ключи.
— Тебе будет неудобно, ты замерзнешь!
— Не волнуйся! Лезь в свою палатку!
Тамара надела парадно-выходную теплую австрийскую кофту, цена которой равнялась цене билета Ленинград — Париж, и, горестно вздохнув, примостилась на сиденье. Через несколько минут за стеклом возникла виновато-злая физиономия Ксавье.
— На, возьми одеяло. Ночью будет холодно.
«Если это одеяло, то я… императрица Екатерина», — раздраженно подумала молодая женщина, натягивая на себя дырявый старый плед.
Слезинки жгучей обиды заскользили по ее лицу.
«Приехала во Францию, чтобы в шикарной кофте сидя спать в машине, укрываясь пыльной тряпкой… Вот бы все «друзья-подруги» порадовались, глядя на меня…»
Ночью было так холодно, что Тамаре казалось, будто ее уже покрыл иней. Утром, выйдя из машины, она очутилась по щиколотку в ледяной росе.
«Хочу домой! Домой! — вертелось у нее в голове. — Не выдержу больше».
А вокруг уже резвились дети, ходили легко одетые женщины.
— Никогда бы не подумала, что французы такие закаленные.
Тамара чувствовала себя среди них оранжерейным цветком, случайно вынесенным на улицу: либо привыкнет и выживет, либо погибнет.
«Не хочу привыкать и не хочу погибать! Не хочу здесь жить! — Тамара сама удивилась таким мыслям. — Ведь мне же не нравится этот кемпинг, еда, которой меня потчует Тюаль… но ведь не все французы такие, не все так живут».
Молодой женщине вспомнились сводившие ее с ума французские фильмы с шикарными домами, отели с великолепными ресторанами и, конечно, элегантными, воспитанными мужчинами.
«Тут что-то не то… Господи, да что не то… — словно озарило Тамару. — Ведь Тюаль — всего-навсего жадненько-бедное существо с минимально выдаваемой в стране зарплатой, а мне-то нужен… с максимально выдаваемой!..»
Представляя Францию по фильмам, косметике, которая иногда продавалась в Ленинграде, украшая город гирляндами очередей, страждущих получить хоть немного красоты в пластмассовой коробочке с золотой розой; по восторженным откликам счастливчиков, побывавших в столице мира, Тамара, как и все советские люди, была уверена, что если есть рай на земле, так это Франция. Теперь же, познакомившись с жизнью обыкновенных французов, она была неприятно поражена. Оказывается, не все француженки одеваются у Пьера Кардена или в бутиках «Кристиан Диор», не все даже могут позволить себе кружащие головы советских женщин знаменитые духи «Шанель № 5», не все француженки выглядят, как очаровательная Мишель Мерсье или как потрясающая Милен де Монжо, а мужчины уж точно не Алены Делоны. Но тем не менее Франция — удивительная, восхитительная страна: разочаровывая Тамару одним, она покорила, вскружила голову ей уже тем, что она — Франция.
Тамара решила взять себя в руки и попытаться разобраться — хотя в океане противоречивых впечатлений что-либо понять было просто невозможно.
«Ладно, — размышляла она, — Ксавье беден. Но хороша бедность. Двухэтажный дом, машина, видеотехника, о которой я, дочь зажиточных родителей, могла только мечтать. Но, с другой стороны, при отсутствии продуктов в России русские питаются намного лучше, чем французы уровня Тюаля». Когда Ксавье посмотрел гардеробчик Тамары, то, прищелкнув языком, сказал:
— У нас так одевается буржуазия…
И опять Тамара вернулась к мысли…
«Я просто попала не в тот круг… Но как выйти из него? О чем я думаю? — перебила она сама себя. — Не как выйти, а для начала как остаться! У меня всего три недели, и я должна заставить этого худосочного придурка сделать мне предложение. Иного выхода нет».
Тюаль возился около машины, укладывая свои нехитрые пожитки. Тамара подошла сзади и, положив ему руку на плечо, нежным голосом сказала:
— Ксавье, я вчера была чересчур раздражительна, но, ты пойми меня, я не могу спать в палатке, я заболею. Лучше, знаешь что… давай вернемся к тебе домой и каждый день будем куда-нибудь ездить. У вас здесь столько интересного…
— Нет, я же хочу тебе показать всю Бретань, если, конечно, получится.
«Вот осел упрямый! Зачем мне Версаль, если я буду жить в хижине! — теряя самообладание, думала молодая женщина. — Еще одна такая ночь, и я за себя не ручаюсь…»
Она хотела спокойно убедить его, где хитростью, где лаской, но злость фурией вырвалась из нее:
— Знаешь что? Я хочу домой. Отвези меня в аэропорт! — закричала Тамара, а спохватившись, подумала: «Что же я делаю?»
Но в ней происходило какое-то раздвоение: она понимала, что должна приложить все усилия, чтобы остаться во Франции, а это зависело только от того, сможет ли она покорить Тюаля, но делала она совсем другое: злилась, капризничала, требовала…
Ксавье испугался ее ультимативных слов. Она нравилась ему, как ни одна женщина… он был согласен сносить ее взбалмошный характер, лишь бы хоть изредка видеть сверкающие жемчужины зубов, слышать ее грудной смех и погружаться в страшно притягательный омут темных глаз.
— Нет-нет, Тамара, — заволновался Тюаль, — ты не поняла. Мы будем жить в отеле.
— В отеле? — смилостивилась капризная гостья. — Хорошо. — И принялась помогать ему укладывать пожитки.
После бессонной ночи она ужасно хотела спать и есть и, достав свои деньги, сказала Ксавье:
— Пойдем позавтракаем, я заплачу.
На что тот с готовностью согласился.
«Конечно, я могу спустить все свои деньги на еду, — размышляла тем временем Тамара, — но ведь я ему столько подарков привезла… Мог бы и отдарить… К тому же как я вернусь домой без сувениров?.. И себе кое-что хочется купить…»
Но открывшаяся панорама отвлекла ее от практических мыслей. Было время отлива океана. Вода отступила, и Тамара, выскочив из машины, побежала по влажному песку, который еще несколько минут назад был океанским дном. Это было восхитительное ощущение… Опьяненная соленым воздухом, нежным песком, ласкающим ступни ног, солнцем, празднично сияющим в вышине на нежно-голубом небе, она пустилась танцевать. Закрутилась в фуэте, плавно перешла в шене и, словно Одилия из «Лебединого озера», замерла в гордой позе. Ксавье был сражен.
— Ты танцуешь, как балерина!
— Я этому училась… в детстве… а потом бросила…
* * *
Отель оказался небольшим двухэтажным домом, похожим на пансион.
«Это все же лучше палатки», — подавляя вздох разочарования, подумала Тамара.
— Заказать номер с одной большой кроватью или двумя маленькими? — спросил ее Тюаль.
— Конечно, с двумя! — недоуменно взглянув на него, ответила молодая женщина.
Они поднялись на второй этаж, открыли дверь и… посредине комнаты стояла одна огромная кровать. Тамара пристально посмотрела на Ксавье. Тот заюлил своими жиденькими ножками в широких штанинах шорт.
— Все номера заняты, только этот…
— Черт с тобой, — зло прошептала Тамара. — Но здесь нет и ванной!
— Ванная рядом, в коридоре…
— А туалет?
— Туалет — внизу… как спустишься по лестнице…
Тамара, буквально лопаясь от кипевшего в ней негодования, приправленного жгучей обидой обманутых ожиданий, подошла к окну, чтобы хоть как-то успокоиться, а не взорваться, сметая всех и вся на своем пути.
«Это надо же, приехать во Францию, чтобы жить в такой гостинице, в какой я в Союзе и на минуту не осталась бы. Туалет под лестницей, ванная — в коридоре, обед — воздух, хлеб — облака… и вдобавок ко всему еще эта тонконогая букашечка…»
Услужливые слезы уже подбежали к ее глазам, но усилием воли Тамара вернула их назад.
«В конце концов — это не тюрьма, а срок — не вечность, к тому же Тюаль делает что может… Только, к сожалению, его возможности даже на один миллиметр не могут приблизиться к моим желаниям…»
Она подошла к зеркалу, расчесала волосы, напудрилась, подвела губы темно-вишневой помадой. Ксавье на все эти действия смотрел как завороженный. Тамара была для него девушкой с обложки журнала: яркой, изысканно одетой, невероятно красивой. Женщины его круга редко употребляли даже губную помаду, а о том, чтобы они красили глаза и ногти, не могло быть и речи. Поэтому для Ксавье Тамара была олицетворением элегантной женщины из буржуазной среды, о знакомстве с которой он даже не смел помышлять.
Было время завтрака. Спустившись вниз, они сели за один из столиков маленького гостиничного кафе. Тамара с удовольствием намазала круассан джемом. Ксавье быстренько сделал то же самое и, смачно чавкнув, откусил полбулочки. Он ел с большим аппетитом и так громко чавкал, что Тамара, не выдержав, воскликнула:
— Ксавье, так есть некрасиво! Это надо делать тише!
Тот с удивлением взглянул на нее и согласно кивнул. Но через несколько минут, забыв обо всем на свете, кроме еды, опять зачавкал, как поросенок над корытом. Тамара в бессилии возвела глаза.
«Господи! За что такое наказание?»
Однако восхитительные путешествия к скалистым берегам океана, широкие песчаные пляжи, прогулки по сказочно прекрасным улочкам средневековых городов заставляли молодую женщину на время забывать о всех неудобствах.
В первую же ночь, улегшись с Тамарой в одной кровати, Тюаль заохал и прижался к ней. Ее непроизвольным желанием было оттолкнуть его и послать подальше. Но, остановив уже занесенную руку, она подумала:
«Если я хочу жить во Франции, я должна выйти за этого придурка замуж. А что потом? Потом?.. Потом с моей-то внешностью я быстренько найду себе богатого мужа. Это же Франция, здесь на каждом шагу французы!.. А вдруг у меня ничего не получится?» — все же одолевали сомнения, но Тамара решительно отогнала их докучливый рой и ответила на неприятную для нее ласку Ксавье.
«Как-нибудь», — сцепив зубы, успокоила она себя и провела сеанс любви с худосочным, влажно-холодным лягушонком. Правда, пересилить себя и сносить его поцелуи она не смогла, поэтому сразу же объяснила, что никогда ни с кем не целуется.
— Я этого не люблю.
Лягушонок был так рад, что его вообще допустили к телу, что квакал от удовольствия и со всем соглашался.
Экономя деньги, Ксавье предпочитал покупать продукты в магазинах и обедать на природе. Однажды они, как всегда, расстелили дырявый плед на траве и разложили нехитрую провизию. Быстро съев, что ей причиталось, Тамара с нескрываемым любопытством наблюдала муки Тюаля над кусочком розовой ветчины. Встав над ней на четвереньки, он, словно Гамлет, погрузился в размышления.
— Есть или не есть? — бурчал себе под нос Ксавье, пристально рассматривая тоненький ломтик, лежащий на серебряной фольге. — Не есть! Потом! — решил он и аккуратно свернул фольгу.
Тамара еле удержалась, чтобы не рассмеяться. В конце концов через два дня чересчур экономному Тюалю пришлось выбросить этот уже протухший кусочек мяса.
«Так тебе и надо!» — злорадно подумала Тамара.
Она уже потратила все свои деньги, а Ксавье продолжал изгаляться в сверхъестественных способностях выискивать непригодные для еды продукты — то креветки размером с мизинец, то кислый салат в большой полиэтиленовой банке, есть который Тамара категорически отказалась и, сидя на лавочке, удовольствовалась яблоком с кусочком хлеба. Грустно съев свой более чем скромный ужин, она кое-как доехала до гостиницы и поскорее легла в постель, чтобы хоть во сне не испытывать чувство голода.
Ко всему прочему Ксавье еще был гениально невоспитанным. Если, заплутав в незнакомом городе, он спрашивал у кого-нибудь дорогу, то, погрузившись в объяснения, очень часто в задумчивости почесывал свою мужскую принадлежность. Тамара всякий раз была готова умереть со стыда. Естественно, она не выдержала и сделала ему замечание. Он согласно кивнул головой и продолжал в том же духе.
Проведя неделю в крохотном отеле, Ксавье и Тамара вернулись домой. Родители Тюаля уехали отдыхать в Испанию.
«Неплохо для бедных, — невольно подумала молодая женщина. — У меня отец — директор пивзавода, и то лишний раз даже в Болгарию съездить не может, а тут…»
Ксавье по-прежнему продолжал морить свою гостью голодом, а она на почве постоянного недоедания изводила его перепадами настроения.
Тюаль, конечно, очень гордился Тамарой и с удовольствием возил ее по гостям. Один раз они заехали к его тетке, которая приняла их на кухне, так как комнаты в доме, сверкая натертыми полами, были для них собственным музеем, входить в который разрешалось, только чтобы лечь спать на огромные кровати с многочисленными пухлыми подушками.
«Ну точно как у нас в деревнях, только чисто», — сопоставила Тамара.
Гостья тетке явно не понравилась: она не выразила восхищения убранством дома, которое та с нескрываемой гордостью продемонстрировала ей через дверные проемы.
Потом они несколько раз ездили к какой-то засушенной ученой старушке, у которой за ужином ее сын и Ксавье долго и нудно делили между собой маленький кусок колбасы. И то надо сказать, что у старушенции на столе был фруктовый сок, который никогда не появлялся в доме Тюалей, как запретная роскошь. Ксавье наливал себе один стакан за другим, не забывая при этом еще кое-что запихнуть в рот.
В один из выходных они со старушенцией и ее знакомыми: супружеской парой с двумя детьми — отправились в какой-то город. Тамара была голодна и зла. Она уже не могла сдерживаться, и ее мрачное настроение тучей наплывало на Тюаля. Тот заволновался и предложил ей погулять вдвоем. Они прошлись по узким улочкам и вошли в старинную, в готическом стиле, церковь, в которой, кроме них и царственной тишины, не оказалось никого. Тамара обожала величественную красоту католических соборов, восхищаться которой ей всякий раз мешал Тюаль со своими глупыми разъяснениями. Вот и сейчас он что-то начал потихоньку бурчать. Молодая женщина сделала ему знак рукой, чтобы он замолчал, но Ксавье на лету поймал ее руку и, крепко сжав в своей, неожиданно четко произнес:
— Тамара, мы могли бы пожениться…
Она немного удивленно смотрела на него, ничего не отвечая. Ксавье, от волнения переминаясь с ноги на ногу, повторил:
— Как ты смотришь на то, чтобы мы поженились?
— Ты делаешь мне предложение? — озорно сверкнув черными глазами, игриво спросила Тамара.
— Да!
— Ну что ж! — Наклонив голову набок, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться, она придала своему лицу задумчивый вид. — Я подумаю! — И, помолчав с минуту, добавила: — А впрочем, я согласна!
Ксавье от радости широко открытым ртом ловил воздух, а ручонками пытался обнять невесту, чтобы поцеловать ее манящие, дразнящие воображение губы.
«Ладно! — решила Тамара. — Один раз стерплю, но не больше».
Выходя из церкви, она невольно взглянула на Тюаля со стороны.
«И вот это хлипкое, согбенное создание на тоненьких кривых ножках будет моим мужем… С ума сойти… Никогда бы не подумала…»
* * *
Три последних дня своего заграничного турне Тамара с Тюалем провели в Париже. Ее уже просто тошнило от общества Ксавье, и она была вынуждена уговаривать сама себя потерпеть еще немного. Но ей это не удавалось.
«Нет, он ненормальный! — постоянно думала Тамара. — Другой бы на его месте послал меня подальше, а этот все терпит. Хотя я, конечно, рискую: перегну палку и тогда все — прощай Франция! Ну и черт с ней! Не могу я больше…»
Но оказалось, что могла.
Когда Тамара собиралась в свою наделавшую столько шума поездку, ей позвонила приятельница одной ее подруги и попросила разрешения передать с ней банку черной икры и бутылку водки своей знакомой, живущей в Париже. И вот теперь, сидя в отеле, Тамара набрала номер телефона русской парижанки и, представившись, спросила, как им можно встретиться.
— Знаете что! — ответила та. — Приходите ко мне в гости. — И она подробно рассказала взявшему трубку Ксавье, как ее найти.
Так Тамара и Тюаль оказались в одном из фешенебельных кварталов Парижа. Они еще несколько раз проверили адрес, прежде чем решились нажать на кнопку домофона, расположенного у стеклянных дверей, через которые был виден великолепный холл.
— Я сейчас открою! — приветливо сказала Надя. — Входите!
Застрекотал замок, и опешившие Тамара с Ксавье вошли в беломраморный холл с фонтаном посередине. Зеркальный лифт плавно поднял их на третий этаж, где у распахнутой двери их уже ждала хозяйка — маленькая худенькая женщина лет тридцати пяти.
— Проходите, пожалуйста.
Тамара, затаив дыхание, завороженно смотрела по сторонам.
«Вот оно! Вот оно! Это то, что мне нужно! Именно так я хочу жить, — молоточками радостно-тревожно застучали мысли в ее голове. — Боже, просто невероятно… какая роскошь».
Всегда болтливый Ксавье здесь тоже притих и с не меньшим восхищением, чем его спутница, рассматривал шикарные апартаменты.
— Как у вас красиво, Надя. Это просто фантастика! — наконец смогла произнести Тамара. — Можно мне все посмотреть?
Наличие двух ванных комнат в одной квартире поразило ее воображение, а белая кухня свела с ума.
— Проходите в салон, — любезно предложила Надя. — Выпьем за встречу.
Женщины сели в обтянутые кремовой кожей кресла, а Ксавье вольготно устроился на таком же диване. Хозяйка предложила виски со льдом Тюалю, а себе и Тамаре налила душистый тягучий ликер. Бедной Тамаре, уже три недели не произносившей ни слова по-русски, так захотелось выговориться, спросить совета у удачливой соотечественницы, что она рассказала ей все, не утаив ни свои честолюбивые помыслы, ни свое отвращение к Тюалю. Выслушав ее сбивчивую исповедь, Надя покачала головой.
— Могу сказать тебе одно: Париж — это наркотик, и ты попала под его опасное очарование. Если ты дашь волю эмоциям, сиюминутно пожалеешь себя и расстанешься со своим женихом — потом всю жизнь будешь мучиться, проклинать свою глупость. А решишься остаться здесь, выйти замуж за противного тебе человека — тоже будешь мучиться с одной лишь небольшой разницей. У тебя будет маленькая надежда однажды встретить нормального мужчину, выйти за него замуж и устроить свою жизнь так, как ты того хочешь. А там, за проволокой СССР, у тебя ничего не будет.
Ступив на бегущую по прозрачной трубе дорожку аэропорта, Тамара на прощание помахала Ксавье рукой, на которой маленькой яркой звездочкой сверкнул бриллиантик обручального кольца. Расстроенный Тюаль, повторяя одно и то же, кричал ей вслед:
— Я завтра же подам бумаги в мэрию, слышишь — завтра же! И ты не забудь, что должна сделать…
