Глава 32

К двум часам утра Джини дважды рассказала Паскалю обо всех удивительных происшествиях минувшего вечера. Первой его реакцией было беспокойство, которую сменил гнев, и в конце концов – недоумение. На улице все еще лил дождь. Лицо Паскаля было бледным и измученным. Она знала, что его терзает сильная боль. Чем больше Джини говорила, тем сильнее крепло внутри ее ощущение, что пропасть между ними становится все глубже. Паскаль уже смотрел на нее так, словно перед ним сидела незнакомка, причем не вызывающая к себе особого расположения.

– Ты лжешь, – сказал он просто и ясно, когда Джини наконец завершила свой рассказ. – А если не лжешь, то явно что-то утаиваешь, обходишь острые углы. Ты много чего наговорила, но ни разу не дала объяснения, почему вдруг изменила свое отношение к этому человеку. Скорее наоборот.

– Значит, мне нужно было рассказать все по-другому, – покорно произнесла Джини. – Но я не могу лгать тебе, Паскаль.

– Извини. – Он приподнял руку, словно отгоняя боль, и наклонился вперед. – Все понимаю, Джини, но ты же должна видеть, что здесь одно не вяжется с другим. Откуда вдруг у тебя такая убежденность в том, что он невиновен? Ни он, ни твой отец не представили тому ни единого доказательства. Хорошо, будем считать, что они изложили тебе убедительную версию. Но это же только одна из множества, Джини, и не более того.

– Все было не так. И не тогда. – Она замялась, увидев, как напрягся Паскаль.

– Хорошо. Пусть позже. В какой же момент? Когда ты осталась наедине с Хоторном?

– Он начал убеждать меня, еще когда мы были у Мэри. И мой отец тоже. Может быть, сыграло свою роль то, что он вмешался, не позволив отцу ударить меня.

– Могу себе представить. Весьма удобная возможность, и он не преминул ею воспользоваться.

Джини пропустила эту колкость мимо ушей.

– Это трудно объяснить, Паскаль, – вздохнула она. – Дело даже не в том, что он говорил, а в том, как он говорил. Когда рассказывал о своем браке, других женщинах… Я знаю, что все это было правдой.

– Господи, Джини! – развел он в отчаянии руками. – Послушать тебя, так перед нами предстает прямо-таки невинная овечка, благороднейшая душа… И как же этот благородный человек поступает, когда вы с ним остаетесь вдвоем в твоей квартире?

– Знаю, согласна. Но до этого он долгое время только и делал, что говорил.

– Хорошо, говорил. О чем же? О женщинах. О любви. Господи, Джини, да это же избитый прием. О том, как жена его не понимает, не удовлетворяет…

– Он не о том говорил.

– А ты и рада была клюнуть на его удочку. Ты бы хоть капельку подумала, Джини. Ведь не ребенок уже. Весь этот разговор был насквозь провокационным.

– Нет, не был.

– Опомнись, Джини! – раздраженно повысил голос Паскаль. – Сколько можно говорить об одном и том же! Да он же плел тебе о своих любовных интрижках, ночных похождениях, о том, в конце концов, как засаживал то одной, то другой. Разве не так? Уж если ты не в состоянии разобраться, то я вижу его насквозь. Я-то знаю, почему мужики рассказывают бабам все эти байки. Сам тысячу раз… видел это и слышал. Это же элементарное приглашение в постель – сама прекрасно знаешь.

– Нет, все звучало не так. Это не было спланировано заранее. Он был честен со мной, и я ему поверила.

– Ну, ладно, ладно. – Паскаль поднял руки, показывая, что сдается. Поднявшись со стула, он пересек комнату несколько раз. Джини видела, как он пытается подавить в себе гнев и раздражение. Сев опять на стул, Паскаль напряженно посмотрел на нее.

– Ну хорошо. Попробуем разобраться еще раз. Мне это не доставляет ровным счетом никакого удовольствия. Тебе тоже. Но помучиться все равно придется. Ладно, первая часть твоей истории принимается. Ты провела с папашей вечер, наполненный эмоциями. Хоторн приходит к тебе на помощь. Везет тебя домой. Ставит для тебя Моцарта, Господи, спаси и помилуй. Просит у тебя разрешения зайти к тебе. Ты разрешаешь. Глупо, конечно, но что теперь делать! Он усаживается поудобнее и заводит с тобой пристойный, честный разговор – никаких грязных намеков, никаких скрытых предложений. И ты начинаешь испытывать к нему расположение. Прав я или нет?

– Не могу сказать, что начала испытывать к нему именно расположение, – задумчиво произнесла Джини. – Скорее я была восхищена им.

– Что?!

– Я была восхищена им. Как личностью. Это вовсе не означает, что он мне понравился, вызвал с моей стороны одобрение. Но то, что он был мне интересен, – бесспорно. Это очень сложный человек. Осторожен. Раним. Порой даже честен в ущерб собственным интересам.

– Да ты почти влюбилась! И в кого! Во всяком случае, выглядит это именно так… Боже мой, Джини, я ничего не понимаю! – Он разъяренно взмахнул рукой и поднялся со стула. – Нет, мне определенно нужно чего-нибудь выпить. Ты будешь?

– Нет. Я хочу лечь. У меня больше нет сил пережевывать все это снова и снова. И смысла в этом я не вижу.

– Смысл заключается в том, что ты отнеслась к этому человеку абсолютно иррационально, глупо, если угодно, чисто по-женски, – сверлил ее взглядом Паскаль. – Твое отношение к нему построено исключительно на инстинктах, интуиции.

– Ну и плевать. Все равно я права.

Наливая себе бренди, Паскаль оглянулся на нее.

– Надеюсь, ты даешь себе отчет в том, что такой подход к работе недопустим, – произнес он еще более сухо. – Это глупо, и я не намерен продолжать в том же духе.

– Отлично. Значит, у нас просто разный подход.

– К чему это упрямство, Джини? К чему? – Он сел рядом и взял ее за руки. – Милая, давай хотя бы в одном разберемся до конца. Ты могла думать все что угодно, пока он вел с тобой беседу, но ты же знаешь, что произошло потом.

– Не уверена. – Она посмотрела ему в глаза.

– Ну, ладно, – выдохнул он, пытаясь сдержаться. – Давай попробуем в последний раз. Когда он впервые прикоснулся к тебе: до телефонного звонка или после?

– После. Нет, до. Нет… Вообще-то я и раньше чувствовала, что нечто подобное вот-вот должно произойти. Он, ну… Он взял меня за руку. Он поцеловал мне руку.

– Раньше ты об этом не говорила.

– Значит, забыла. Он в самом деле поцеловал мне руку. И тогда я попросила его уйти – то ли перед этим поцелуем, то ли сразу после. Не помню уже. И как раз тогда раздался звонок. Кажется, это очень разозлило его. Во всяком случае, он выглядел злым.

– А как же, по-твоему, он должен был выглядеть? Триумфатором? Наверное, он же и подстроил все эти звонки. Послушай, Джини, да ты же сама все знаешь.

– Не знаю! И ты не знаешь.

– Спокойно. Все хорошо. Только успокойся. Значит, он взял трубку. А дальше что?

– Не могу сказать точно. Все произошло так быстро. Он начал говорить.

– Он целовал тебя?

– Да. Целовал.

Она впервые решилась на это признание. Лицо Паскаля стало мертвенно-бледным. Он развел руками. Жест получился нелепым, как никогда.

– Ты хочешь сказать, что позволила ему? Не понимаю…

– Нет. Говорю же тебе, ничего я ему не позволяла. Я велела ему остановиться. Но все произошло так быстро. И он оказался таким сильным, а мне было страшно. Сначала я сопротивлялась, но тут до меня дошло, что это, судя по всему, ему нравится. Возможно, мое сопротивление только ухудшало дело. Я дождалась удобного момента, чтобы ударить его. После моего удара он остановился.

Наступило молчание. Паскаль устало провел рукой по своему лицу.

– Джини, – начал он, – догадываешься ли ты, что сейчас со мной творится? Когда я думаю обо всем, что с тобой произошло? Мне очень больно, меня тошнит. Мне невыносимо плохо. Как же ты можешь говорить, что веришь этому человеку? Он рвет на тебе блузку, припирает тебя к столу. Он едва не изнасиловал тебя…

– Нет. Не совсем так. Очень похоже, но я не могу с уверенностью утверждать, что все было именно так.

Тягостное молчание вновь встало между ними стеной. Паскаль болезненно вздохнул.

– Какой же вывод я должен сделать? Значит, он не принуждал тебя к близости? Ты не оказывала сопротивления?

– Да нет же, Паскаль, я сопротивлялась. Зачем рубить с плеча?..

– Так он применял к тебе силу или нет?

– Применял.

– Очень хорошо. Так почему же теперь ты его выгораживаешь? Почему, Джини?

– Сама не знаю. Назовем это просто инстинктом. Знаешь, все то, что он говорил… И то, как он выглядел… Да и тот факт, что он все же остановился. И после…

Она оборвала фразу. Паскаль отстранился от нее. Его лицо стало холодным и чужим.

– Вот как? Значит, и потом что-то было? А ведь до этого ты мне ничего не говорила Значит, было еще кое-что?

– Нет, не было. Я совсем не о том. Он больше пальцем ко мне не притронулся. Я же сказала тебе, что он ушел почти в ту же минуту. Но он, знаешь… Он извинился.

– Вежливый поступок, что и говорить.

– Он сказал, что это… недоразумение. Он выглядел – нет, я не могу передать тебе, как он выглядел. Глядя на него, можно было подумать, что он только что лишился всего в своей жизни и полностью осознает свою потерю. Знаешь, Паскаль, это было ужасно.

– Вообще-то, мне глубоко плевать, как он выглядел, – холодно отрезал Паскаль. – Если в природе есть ад – а я надеюсь, что он все-таки существует, – то ему там самое место. И очень надеюсь, что этот тип угодит прямиком в пекло. Поделом ему. Так что, Джини, не говори мне, как он выглядел. Меня интересует только то, что он сказал тебе.

– Но ведь одно неотделимо от другого.

– Еще раз прошу, скажи, что он тебе наплел.

– Хорошо. Если тебе так угодно, то он оправдывался. Повторяю тебе еще раз. Он сказал, что все это произошло по недоразумению. Сказал, что неверно истолковал сигналы с моей стороны. Он имел в виду, что подумал, будто я сама хотела этого. Но ошибся. Вот и все.

Джини замерла, понурив голову. Наступившее молчание было пронизано болью. Она с содроганием ожидала новой вспышки гнева, но ничего подобного не случилось. Подняв голову, она увидела, что лицо Паскаля полностью изменилось. От ярости, тревоги и недоумения не осталось и следа. Паскаль протягивал ей руку.

– Иди ко мне, – позвал он.

Она поднялась и шагнула ему навстречу. Нежно обняв ее, он заглянул ей в лицо и расплылся в радостной улыбке.

– Каким же идиотом надо быть, чтобы так ошибиться, – пробормотал он. – Почему же ты мне сразу не сказала, Джини?

– Не знаю. Стыдно было. И еще я думала, что ты разозлишься.

– Господи, какая злость? Ты не представляешь, какой камень свалила с моей души. Разве ты не видишь, милая? Он просто врал. Какие еще сигналы? Не могла ты давать ему никаких сигналов. Я же знаю. Кто угодно, только не ты. Это исключено. Вот он и прибегнул ко всем этим мелким уловкам, дешевым оправданиям, которые у таких типов всегда наготове, чтобы выпутаться из щекотливой ситуации.

– Ты в самом деле так думаешь?

– Не думаю, дорогая, – знаю. Прости, я виноват перед тобой. Не следовало мне приставать к тебе со всеми этими бесконечными расспросами. Просто… Просто я никак не мог взять в толк, как ты можешь защищать его. А теперь понимаю. Все понимаю. Он хотел, чтобы ты почувствовала себя виноватой, и это ему вполне удалось. Ты измотана, сбита с толку, расстроена. Но ничего – наступит утро, и все для тебя станет ясным как день. Ты увидишь его в истинном обличье… Нет-нет, дорогая, не отворачивайся, не надо. Посмотри мне в глаза. Да, я ревновал тебя, был зол… А сейчас давай-ка ляжем, ладно? Ты слышишь меня? Дождь уже кончился. А завтра нам предстоит еще так много сделать. Все тревоги почти позади – я чувствую это. Еще денек-два, и мы сможем навсегда забыть обо всем этом. А потом…

– Паскаль…

– Ни слова больше! – Он прижал палец к ее губам. – Тебе нужно отдохнуть.

В постели, когда их обступила темнота, Паскаль обнял ее. Ни дождь, ни ветер не нарушали ночной тишины.

– Какая тихая ночь, – прошептал Паскаль.

– Я хочу тебя, – позвала его Джини.

– Ты уверена?

– Да.

Он мягко целовал ее и нежно гладил ее спину, шею, груди. Из всех любовных наслаждений это было самое медленное – и сладостное. Это чувство было сродни обещанию высшего блаженства. В конце концов, когда Паскаль уснул, она заплакала – и от переполнявшего ее счастья, и от наслаждения, но отчасти еще и потому, что наперекор всем утехам любви, столь медленным и сладким, наперекор взаимному доверию, вновь воцарившемуся в их отношениях, призрак Хоторна все равно напоминал о себе, и все доводы Паскаля, какими бы блестящими и разумными они ни казались, рассыпались в прах.

Проснувшись рано утром, Джини увидела Лондон преобразившимся. Паскаль все еще спал. Отдернув краешек занавески, она выглянула из окна спальни на просторную лужайку. Трава была белой от инея, зато с неба, на котором не осталось ни единого облачка, щедро лило свои лучи солнце. Джини осторожно приоткрыла окно. Свежий воздух был сух и обжигающе холоден. При вдохе казалось, что легкие мгновенно наполняются искорками льда.

Закрыв окно, Джини, стараясь не шуметь, выскользнула из комнаты. Была суббота. Сегодня утром им предстояло обосноваться в Сент-Джонс-Вуде, в снятом на время доме, с тем чтобы Паскаль задолго до полуночи успел установить свои фотокамеры. Налив себе кофе, она села за кухонный стол и принялась обдумывать этот план. Рассматривая его со всех возможных сторон, она в то же время спрашивала себя, достанет ли ей смелости объявить Паскалю, что наутро в ней ничего не изменилось: убежденность в собственной правоте не оставила ее. Сегодня она верила словам Хоторна не меньше, чем накануне ночью.

Незадолго до девяти Джини потихоньку вышла из дома. Она шла по узкой улочке, которая вела на вершину холма Холли-хилл, а уже оттуда крутые каменные ступеньки и тропинки, вымощенные брусчаткой, сбегали к Хай-стрит. Газетная лавка оказалась открытой. Джини купила сразу десять газет – все основные ежедневные издания – и пошла по улице обратно.

Ей не терпелось просмотреть газеты до того, как она вернется к Паскалю, и у вершины холма, как раз над старым Хэмпстедским кладбищем, для этого нашлось удобное местечко. Там, на крутой улочке, примостилась маленькая белая католическая церквушка. Неф, возведенный еще в XVIII веке, встретил Джини светом и теплом. Перед статуей Святой Девы Марии, потрескивая, горели свечи. Людей в храме не было. Пройдя поглубже в боковую часовенку, Джини села на молитвенную скамью и принялась перелистывать одну газету за другой. Она тщательно просмотрела все полосы, но лишь на одной обнаружила подробности гибели Джеймса Макмаллена.

Заметка занимала пять сантиметров одной колонки на пятой странице «Дейли мейл» и оказалась более содержательной, чем краткое сообщение в рубрике «Происшествия» во вчерашней «Стандард». Тем не менее несчастный случай – если эту смерть действительно можно было назвать случайной – практически не привлек внимания прессы. Кончина Макмаллена вполне заслуживала названия безвестной.

Его тело, опознанное позже, было обнаружено на железнодорожной ветке между Оксфордом и Лондоном, в пятнадцати километрах к востоку от Оксфорда. Обезображенный труп заметил в пятницу утром с моста над железной дорогой мужчина, гулявший с собакой. Свалиться с этого моста на рельсы было несложно. Смерть могла стать следствием несчастного случая или самоубийства. Именно это ныне и пыталось выяснить следствие. Родственники Макмаллена уже были оповещены. В заметке буквально одной строкой упоминалось, что отец покойного был искусствоведом, а сестру несколько лет назад можно было видеть на телеэкране в «мыльной опере», шедшей три раза в неделю. Джини сложила газету. Случайная смерть? Самоубийство? Макмаллен погиб всего через несколько часов после встречи с ними в Оксфорде. Был ли он похож на человека, готового покончить с собой? Нет, не был.

В раздумье она посидела еще немного, глядя на мерцавшие огоньки свечей. Ей вспомнилась одна примечательная деталь в поведении Макмаллена. Еще тогда, во время их встречи, эта деталь озадачила ее, а теперь всплыла в памяти с новой силой.

Когда разговор в его машине уже близился к концу и Макмаллен пытался поблагодарить их за работу, Паскаль сказал, что с благодарностью лучше подождать до тех пор, пока они не завершат статью. Тогда и можно будет обмениваться комплиментами.

«Ах, тогда… Когда все будет позади. Ну да, конечно», – ответил Макмаллен, и Джини сразу же подметила что-то странное в тоне, каким были произнесены эти слова. В то время она не придала этому особого значения, зато сейчас эта подробность оказывалась наполнена особым смыслом: тогда, за несколько часов до собственной смерти, Макмаллен не рассчитывал, что встретится с ними когда-либо в будущем.

Почему? Был ли он так уверен в неотвратимости скорой гибели? Ожидал ли, что несчастный случай произойдет с Паскалем или с ней? А может, тому было какое-то другое объяснение?

Поднявшись со скамьи, она вышла на середину храма и ненадолго застыла перед алтарем, все еще думая о Хоторне и загадочных словах, сказанных им той ночью. Джини задумалась, каково быть воспитанным в католических правилах, а потом утратить веру. Ее собственное детство можно было назвать безбожным, причем во многих отношениях. Поддавшись душевному порыву, она опустила монетку в прорезь ящика для пожертвований и зажгла свечку, какие обычно ставят во исполнение обета. Уже открыв дверь, чтобы выйти из церкви, она оглянулась. Из-за открытой двери по церкви потянуло сквозняком. Пламя свечи затрепетало, словно сжалось, но не погасло.

К ее возвращению Паскаль был уже на ногах. Дом наполнял запах свежесваренного кофе. Сам же Паскаль ползал на коленях по гостиной, проверяя свою аппаратуру и раскладывая по футлярам последние нужные детали.

Когда Джини вошла, он рассеянно обернулся, поцеловал ее руки и вновь погрузился в работу. Джини не уходила, наблюдая за ним. На полу стояли два тяжелых алюминиевых кофра. Внутри них, по отсекам, отделанным черным латексом, были разложены орудия труда Паскаля: сами фотокамеры, спектрометры, наборы всевозможных линз. Среди объективов выделялись два телевика – громоздкие и тяжелые, примерно по полметра в длину. Рядом с алюминиевыми ящиками соседствовали треноги – в длинном чехле черной кожи, который размерами и формой напоминал чехол от ружья.

Джини завораживал тусклый блеск футляров и дисков, исписанных по кругу непонятными цифрами; черные, глубокие зрачки объективов словно гипнотизировали ее. Она наблюдала, как работают руки Паскаля: левая – проворно и быстро, правая – медленно. Он ненадолго отвлекся, чтобы несколько раз согнуть и разогнуть раненую руку, а затем продолжил работу. «Вот оно, оружие Паскаля», – подумала Джини.

Она никогда не любила фотоаппараты – именно за то, что они способны замораживать время. Их техническое устройство было недоступно ее пониманию. Потенциал всех этих фотовооружений устрашал. Линзы, уютно, словно бриллианты, разместившиеся в ящичках, ехидно подмигивали ей. Может быть, именно им суждено зафиксировать правду. Кто знает?

Наконец Паскаль захлопнул все ящики и с улыбкой посмотрел на нее.

Ею овладела нерешительность. Однако, зная, что если уж она собралась ему сказать это, то лучше говорить прямо сейчас, Джини выпалила:

– Паскаль, сегодня я с тобой никуда не еду. Я тебе там не нужна. Лучше я отправлюсь в Оксфорд.

– Что? – выпрямившись, он удивленно вытаращил на нее глаза.

– Я еду в Оксфорд. Что касается фотосъемок, я тебе не помощница. Какой от меня прок? Я еду в Оксфорд, чтобы разобраться со смертью Макмаллена.

– Ты соображаешь, что говоришь, дорогая? – Поднявшись с пола, он взял ее за руку. – Мы должны быть вместе. Разве тебе это не понятно? Я не позволю тебе ехать. Это лишено смысла и небезопасно.

– Нет, Паскаль, я поеду. Я доеду до дома в Сент-Джонс-Вуде вместе с тобой. Это по пути на вокзал. А потом направлюсь в Оксфорд. Нужно же кому-то из нас разобраться с этим. Тебе некогда, значит, остается мне. Ведь мы многим обязаны Макмаллену, разве не так?

– Обязаны? – его глаза неожиданно вспыхнули гневом. – Речь идет о подготовке материала, а не о каком-нибудь крестовом походе. Мы ничем не обязаны Макмаллену. У нас полно времени для того, чтобы расследовать его смерть. Это можно сделать позже. На будущей неделе, например. Господи, да пойми же, Джини, он мертв! Мертв, слышишь? И от твоей поездки в Оксфорд ровным счетом ничего не изменится.

– Всякое может быть.

– Нет, все-таки я тебя не понимаю. Как ты можешь! Все, что мы с тобой до сих пор делали, абсолютно все было нацелено на воскресенье, на это чертово любовное свидание, назначенное Хоторном. – Он захлебнулся, его лицо окаменело. – Ах, да, конечно. Понимаю. Все это почти не касается нашего глубокоуважаемого Макмаллена. Ведь речь всего лишь о каком-то Джоне Хоторне. Прав я или нет?

– А что, если я не верю, будто подобные свидания вообще когда-либо имели место? Нет, ты не ослышался: я не верю, что тебе удастся увидеть там Хоторна или какую-то блондинку, не говоря уже о том, чтобы их сфотографировать. Их там попросту не будет. Нет, Паскаль, ты не дождешься их.

– А откуда тебе это известно? – накинулся он на нее. – Разве ты то же самое думала, когда беседовала вчера днем с девкой по вызову? Нет, ты думала совсем другое. И говорила тоже. Так что же вдруг изменилось? И почему? Я знаю: все из-за этой сволочи Хоторна. Это он заставил тебя передумать… Ну ладно, с меня довольно! Любому терпению приходит конец. Хватит душеспасительных бесед! Хватит споров! Я еду в тот дом. А ты едешь со мной – и точка!

– Нет…

– Господи, да сколько же можно вести разговоры на эту тему?! – В его глазах мелькнуло отчаяние. – Я хочу, чтобы ты была в безопасности. Уже четыре человека распрощались с жизнью. Вчера вечером меня самого чуть не прикончили. Нет, Джини, без меня в Оксфорд ты не поедешь. Я не позволю.

– Ты же знаешь, что не остановишь меня. Я буду в полной безопасности. Оксфорд… Подумаешь, час езды на поезде. Мне всего-то и надо, что поговорить с полицией. Ну, может быть, и с Энтони Ноулзом, если он, конечно, снизойдет до беседы со мной. А потом я вернусь. Уже рано вечером приеду обратно и с вокзала – прямиком к тебе. Все равно до полуночи ничего не случится. Если верить тому, что мы слышали, свидание назначено на полночь. Когда я вернусь, у нас в запасе будет еще несколько часов.

– Нет. Ты прекрасно знаешь, что я не смогу проводить тебя. Мне нужно установить камеры, а на это нужно время. Я должен дождаться нужного момента… Джини, обещаю, первое, что мы с тобой сделаем в понедельник, так это отправимся в Оксфорд, если уж тебе так нужно. Все равно ты там ничего не узнаешь. Неужели нельзя подождать?

– В том-то и дело, что нельзя. Я это сердцем чувствую, – положила она ладонь на грудь. – Такая поездка в любом случае имеет смысл. Мы убьем сразу двух зайцев: я разберусь с Макмалленом, а ты с Хоторном. К шести вернусь.

– Нет! Давай-ка говорить начистоту, – ледяным голосом резко оборвал он ее. – Так я работать не могу. Постоянные споры, идиотские планы, какие-то изменения в последнюю секунду… Ты права, не в моих силах заставить тебя отказаться от задуманного. Ну хорошо, тогда я прошу тебя – слышишь? – прошу: не делай этого.

– Паскаль, я должна. И думаю, что в этом случае я права.

– Значит, ты не хочешь послушать меня? Мое мнение, мои чувства, мое беспокойство за твою безопасность – все это чушь для тебя?

– Ты же знаешь, что это не так.

– А что я знаю, в самом деле? – уставился он на нее. – Мне начинает казаться, что я вообще не знаю тебя. Сперва прошедшая ночь. Теперь вот это. Я люблю тебя, Джини, и только поэтому прошу в последний раз: останься со мной, не нарушай наших планов…

– Нет, – ответила Джини. Воцарилась долгая, напряженная тишина. Паскаль отвернулся.

– Очень хорошо. – Он наклонился, поднял свои ящики и перенес их ближе к двери. – В таком случае с возвращением можешь не торопиться. Оставайся в Оксфорде сколько душе угодно.

Опять наступило молчание. Джини, не отрываясь, смотрела на него.

– Ты это серьезно? – спросила она.

– Вполне.

– Значит, таковы твои условия?

– Совершенно верно.

– Отлично. – Она закусила губу, едва сдерживая слезы. – В таком случае ты не оставляешь мне иного выбора. Я еду с тобой в тот дом, а потом отправляюсь в Оксфорд. И не надо меня шантажировать, Паскаль.

– Как ты можешь говорить такое! Да как у тебя язык поворачивается! – Паскаль шагнул к ней, и на секунду ей показалось, что он готов ее ударить… или обнять. Однако его намерения так и остались тайной, поскольку в последний момент он сдержался. Они стояли, глядя друг на друга, – оба бледные от душевной боли.

– Паскаль, – произнесла она умоляющим тоном и протянула к нему руку. – Я ни за что не поступила бы так с тобой. Но я действительно должна ехать. Говорю же тебе: это займет всего лишь несколько часов. А потом…

– Уясни себе раз и навсегда: никакого «потом» не будет, – ответил он и вышел из комнаты.

Они добрались до дома в Сент-Джонс-Вуде в десять тридцать утра. За все время, пока они ехали в такси, Паскаль не проронил ни слова. Не заговорил он с нею и по прибытии на место. Поджав губы, он протопал мимо Джини вверх по лестнице так, будто отныне ее для него не существовало. Наверху, в спальне, где некуда было деваться от розовой парчи, он разложил на кровати свои ящики и начал их распаковывать.

Джини следовала за ним по пятам. Ей отчаянно хотелось поговорить с ним, но ни одно из слов, от которых едва не лопалась голова, не казалось ей в такой ситуации подходящим. Паскаль даже не поднял головы, когда она следом за ним вошла в спальню. С потерянным видом она смотрела на него, а затем подошла к окну. Джини попыталась, как и он, сконцентрировать внимание на практических аспектах стоящей перед ними задачи. Она видела, что Паскаль сделал очень удачный выбор. Из этого окна готическая вилла, на которую вывела их Лиз Хоторн, была видна как на ладони.

В каких-нибудь ста пятидесяти метрах отсюда, через открытый газон, можно было ясно рассмотреть как окна задней части дома, так и парадное крыльцо. Вход в виллу, расположенный сбоку, представлял собой пять ступенек, ведущих к заостренному крыльцу в готическом стиле. Никто из входящих или выходящих не мог миновать этих ступенек. Паскаль, подтверждая свою профессиональную репутацию, выбрал идеальную точку для шпионажа.

Она услышала сзади его шаги. Встав рядом с ней, он проследил, куда устремлен ее взгляд, и вручил ей бинокль.

– А у фотообъектива разрешающая способность еще выше, – поведал он вежливым, нейтральным голосом, как если бы говорил с совершенно незнакомым человеком. – Посмотри.

Джини посмотрела. Дверной проем и лестничные ступеньки пугающе приблизились. Она могла разглядеть даже рисунок чугунных перил. Поведя биноклем чуть в сторону, все еще остро ощущая близость Паскаля, она начала изучать заднюю часть здания. Там было три окна – по одному на каждый этаж. Самое верхнее – слуховое, врезавшееся в крышу – было совсем крохотным. То, что располагалось ниже, было побольше. Очевидно, за ним находилась спальня. За занавесками можно было различить смутные очертания мебели. Окно первого этажа давало наилучший обзор. Оно было высоким и широким, да к тому же выходило на балкон, с которого на задний дворик вела лестница. На стеклах играли солнечные блики, но даже они не мешали видеть, что располагалось за оконной рамой: светлый ковер, широкий белый диван, угол стола, ваза с цветами.

– В любом случае там кто-то живет, – произнесла она тем же нейтральным тоном, каким разговаривал с нею Паскаль. – Или намеревается использовать этот дом. В той комнате даже цветы стоят.

Забрав у нее бинокль, он ненадолго навел его на то окно, о котором она говорила, а потом начал разглядывать другие детали. Джини видела, как взгляд его скользит по деревьям сада, окаймлявшего улицу и тупик, которым она заканчивалась. Опустив бинокль, Паскаль озабоченно нахмурился.

– Странно, – пробормотал он.

– Что странно?

– Слишком уж здесь тихо, вот что. Ни машин, ни людей.

– Половина домов здесь относятся к разряду загородных и используются только для летнего отдыха. Помнишь, я тебе говорила? Иногда они месяцами пустуют. К тому же сегодня суббота. Еще рано. Многие до сих пор спят.

– В такой погожий день? Присмотрись, Джини. Как на кладбище.

Джини вновь взяла бинокль, а Паскаль вернулся к своим камерам. Тупик и в самом деле выглядел до странного пустынным. Ни на улице, ни на подъездных путях не было запарковано ни одной машины. Ни одного пешехода. Джини стало слегка знобить. Она посмотрела на часы: скоро пора идти.

Джини отошла от окна. Паскаль не обращал на нее ни малейшего внимания. С подчеркнутой тщательностью он прилаживал к фотокамере телеобъектив. Джини прокашлялась.

– Днем, – начала она, и даже ей собственный голос показался слишком напряженным и фальшивым, – днем это отличная точка для наблюдения. А что же ночью, Паскаль?

– Ты же не веришь, что он вообще когда-либо здесь появится. Так что на твоем месте я бы не очень волновался.

– Неужели и спросить нельзя?

– Если тебе так хочется знать, то темнота не является помехой. Видишь вот это? – Он поднял камеру, посмотрел в видоискатель и что-то быстро подрегулировал. – Спасибо военным. С помощью этой штуковины я могу видеть и в темноте. Как кот.

– При чем тут военные?

Паскаль пожал плечами. От его позы по-прежнему сквозило холодом.

– Нет времени объяснять. Слишком много технических подробностей. Боюсь, не поймешь. К тому же тебе на поезд надо. Смотри не опоздай.

– И все же мне хотелось бы понять, Паскаль.

– Ну, коли так, то слушай.

Паскаль сел на корточки. Разговаривая, он одновременно ловко заряжал фотокамеры пленкой.

– Очень многое в современной фотоаппаратуре появилось благодаря исследованиям в области вооружений. Взять хотя бы инфракрасные приборы ночного видения или приспособление, известное как усилитель изображения. С помощью такой штуки солдат может за полтора километра снять противника из винтовки. В кромешной тьме он легко различит его. Поймав противника в такой прицел, солдат способен попасть ему точно в голову. Перед тем как нажать на спусковой крючок, он может с уверенностью сказать, не следовало ли тому накануне побриться. – Он повел плечом. – В дневное время, конечно, дальность прицельной стрельбы увеличивается. Тогда уже противника можно попытаться достать и за три километра, уж во всяком случае более чем за два. Ну, а в ночное время и полтора не так уж плохо.

– Не так уж плохо? Да это просто ужасно.

– Ясное дело. Это делает убийство чисто клиническим действием. Ты слышала когда-нибудь об «умных бомбах»? Так вот знай теперь, что есть и «умные винтовки», и «умные камеры». Вот эти, – протянул он ей свой фотоаппарат. – Видишь, какой тяжелый? Технология – та же самая, что и у вооружений для ночного боя. Эта камера позволяет мне стать таким же зорким, как армейский снайпер. – Он выдержал паузу. – И еще с ее помощью можно вести ночные съемки. В нее вставлена специально обработанная пленка. С расстояния, которое отделяет нас от той виллы, если правильно выбрать угол и выдержку, я могу раз двадцать сфотографировать человека, пока он поднимается по этим ступенькам. Стоит Хоторну или кому-то еще появиться на ступеньках крыльца или в комнатах в задней части дома, можно не сомневаться: он мой.

– А изображение будет четким?

– Разумеется. Уже во время проявки пленки ты сможешь различить каждую морщинку на лице Хоторна. Ты увидишь выражение его глаз, рисунок его галстука…

– И блондинку?

– И ее тоже. Evidemment.

Говоря это, Паскаль поднял на нее глаза. В чертах ее лица читалось нервное напряжение. Она стояла как-то неуклюже, беспрестанно теребя ремешок сумочки, висящей у нее на плече. Губы ее были слегка припухшими, на шее теперь можно было различить небольшие царапины. Ему тут же вспомнилась их ночь в оксфордском отеле, тот телефонный звонок и мерзкий шепот: «Ты знаешь, куда прийти, Джини. И надень свое черное платье».

Паскаль беспокойно поднялся на ноги и посмотрел на нее. Ее ответный взгляд был жалок. С глухим стоном он прижал Джини к себе и начал целовать ее лицо и волосы. Она прильнула к нему, открытым ртом ловя его губы. Его поцелуи были жаркими, глубокими. Джини заплакала, и Паскаль принялся осушать поцелуями ее слезы, припав потом снова к ее рту. Ослепнув от бешеного желания, он начал расстегивать ее пальто. Джини покачнулась, и Паскаль еще крепче прижал ее к себе. Она застонала. Рука Паскаля легла ей на грудь. Отодвинув ее волосы назад, он уткнулся лицом в ее шею.

– Останься, – прозвучал его шепот, – пожалуйста, родная…

Произнеся эти слова, Паскаль почувствовал, как сразу же напряглось все ее тело. Она попыталась было отстраниться от него, но все же позволила поцеловать себя еще один раз.

– Нет, – твердо ответила Джини, положив свою ладонь ему на губы. В глазах ее была печаль. – Нет, Паскаль, и не уговаривай. Даже это не поможет.

Оба замолчали, через секунду он резко отвернулся.

– Что ж, будь по-твоему, – сухо сказал Паскаль. Он вынул из кофра еще одну камеру и с нарочитой сосредоточенностью начал приставлять к ней объектив.

– Почему? – страстно заговорила Джини. – Почему ты никак не хочешь согласиться со мной? Ведь моя поездка может оказаться очень важной. Разве тебе непонятно?

– А мне все равно, – оторвал он глаза от фотоаппарата. – Я, как мог, пытался удержать тебя. Дальнейшие попытки бесполезны. Я люблю тебя, беспокоюсь за тебя, но ты не придаешь этому значения. А у меня здесь дело, и я доведу его до конца. Вот и все. Ты бы могла помочь мне, как я помогал тебе все то время, что мне приходится заниматься этим материалом. Но нет, тебе на все это наплевать. Знаешь, Джини, ты очень своенравная особа – безрассудная и упрямая одновременно. Хочешь уйти? Иди!

– Паскаль…

– Иди, Джини. – Выпрямившись, он посмотрел сначала на фотоаппарат, а потом снова на нее. – Все кончено. Точка.

– Я не верю тебе. Ты не можешь… Именно сейчас…

– Именно сейчас забудь обо всем, что было. Я могу. И пусть у тебя не возникает на этот счет ни малейших сомнений. Однажды я уже выбросил тебя из своей жизни и, как видишь, не умер. Если будет нужно, выживу и во второй раз. Выбор за тобой.

Джини смотрела на него так, будто видела впервые. Лицо Паскаля выглядело изнеможденным, голос звучал сухо. Она знала, что бросаться пустыми обещаниями и угрозами – не в его правилах.

– Таким способом тебе меня не удержать. Это ошибка с твоей стороны. Ты сказал, что любишь меня…

– Да. – Его лицо неуловимо изменилось. – И один раз я уже просил тебя сделать выбор. В Бейруте – помнишь? Тот мерзкий гостиничный номер… Я стоял там перед твоим отцом после того, как ты солгала мне, но узнать об этом мне довелось не от тебя, а от него. И вот, стоя перед твоим проклятым папашей, я просил тебя сделать выбор. Я мог бы подождать тебя, и ты чертовски хорошо знала это. Каких-нибудь два года, и все, – он лишился бы возможности навязывать тебе свою волю. Но нет. Ты ни за что не соглашалась. Вот и прекрасно все получается. Тогда ты решила положить конец всему, что было между нами. Теперь такое решение принимаю я.

Джини вскрикнула.

– Паскаль, это нечестно! Господи, ты же сам знаешь, как ты сейчас не прав. Мне было пятнадцать лет. Мне было страшно, стыдно. Отец обрабатывал меня несколько часов кряду, прежде чем появился ты. И ты ударил его, Паскаль…

– Мне теперь все равно, ясно тебе или нет? – по-прежнему твердил он. – Я не хочу снова рыться в прошлом. Мне не нужны никакие доводы и оправдания. Твой отец тогда крутил тобой, как хотел. Он и теперь тобою крутит, а вместе с ним – Хоторн, прости меня, Господи. У тебя собственных мозгов нет?

– Есть. – Джини вдруг словно превратилась в камень. – У меня есть собственные мозги, Паскаль. И я не согласна с тобой.

– Вот ты и сделала выбор, – безразлично пожал он плечами. – Великолепно. Иди.

Джини поплелась к двери.

– Мои вещи остались в доме в Хэмпстеде…

– Вот ключ. – Паскаль бросил ей ключ, который, звякнув, упал у ее ног. Нагнувшись, Джини подняла его.

– Можешь забрать свои вещи когда угодно. Ноги моей там больше не будет.

– Зачем ты так? Почему ты так жесток?

– Почему? – Его глаза загорелись злым огнем. – Потому что один раз ты уже чуть не уничтожила меня, вот почему! Второго раза не будет… – Он задохнулся от гнева, но, придя в себя, продолжил более спокойным тоном: – Вот видишь, Джини, ничего-то у нас не получается. Так что давай прекратим портить друг другу жизнь. Может быть, так лучше. Кто знает? Чисто, быстро, безболезненно…

Слова, произнесенные бесстрастным, будничным тоном, означали: решение принято окончательно и бесповоротно. Склонившись над своими ящиками, Паскаль снова принялся ковыряться в объективах. Больше он ни разу не поднял головы. Постояв еще несколько минут, Джини повернулась и тихо вышла.