Глава 10

Здравая мысль порезать телефонные кабели принадлежала Ксавату.

Оборотень предупрежден. Позвонит Аванебихам, потребует охраны – и сюда целое войско прикатит. Донат рассказывал: специальное подразделение аванебиховской полиции, сформированное из особо доверенных людей, ожидает команды, и если Король Сорегдийских гор по истечении урочного срока не даст о себе знать – их бросят прочесывать местность, искать опоздавшую тварь. И сколь бы отвратно и тошнотворно сия пакость ни выглядела, ее подберут и бережно доставят на заповедную территорию. Говорят, ежели до этого дойдет, каждому участнику спасательной операции премия полагается такая, что потом до конца жизни будешь эсшафаны каждый день кушать, в золоченом автомобиле ездить да «Яльс» по праздникам пить, и то не обеднеешь.

Оборотень, как за ним водится, от эскорта отказался, но, не ровен час, передумает. Надо, чтобы он не мог связаться с Аванебихами. Местный народ, конечно, всполошится, но пока сообщат, куда следует, пока монтеры-телефонисты найдут, где оборваны линии – много чего произойдет… Может статься, Аванебихам уже и некого будет спасать.

У охотников предложение Ксавата вначале вызвало оторопь: резать кабель – государственное преступление, за это в тюрьму посадят и заставят возмещать убытки, да и позора не оберешься. А никто ж не узнает, хитровато подмигнул Клетчаб Луджереф, ушлый парень из Хасетана. И мы ведь не просто так, а ради победы над злом… Уговорил. Уж очень хотелось Донату Пеларчи завалить самую крупную в Иллихейской Империи дичь и стать Трижды Истребителем, а Келхару не терпелось взять реванш за свое позорное поражение в Рауме.

Где и что резать – это не извольте беспокоиться, Ксават цан Ревернух не тупак, а министерский чиновник, у него имеются карты стратегических коммуникаций под грифом «Для служебного пользования». Как чувствовал, что они когда-нибудь сгодятся, вот и хапнул втихаря – не зря же начальство хвалило его за «имперское мышление» и «творческий подход к делу».

Пришлось покататься, но все было устроено в наилучшем виде, захолустье осталось без связи с внешним миром. Знай наших хасетанских!

А теперь – в погоню за оборотнем. В одной зажиточной усадьбе, обнесенной кирпичной оградой, ровно какая крепость, напали на его след. Приезжал вчера парень на мотоцикле, по описанию – вылитый Дэлги, купил еды, расплатился по-королевски. Еще попросил хозяйку поменять повязку на плече: рана у него там, словно от когтей крупного зверя, как еще путешествует с такой болячкой! Хотел куда-то позвонить, да телефон уже второй день заглох; тогда написал письмо, запечатал в пакет и отправил хозяйского сына в Эслешат. За это отдельно заплатил и пообещал, что адресат, получивши пакет, тоже даст денег. Ночевать не остался, укатил на юг. Но это еще не все! В сумерках, уже после того, как загнали скотину, приходила громадная, с теленка величиной, черная собака в ошейнике, украшенном блестящими каменьями. Вертелась у запертых ворот, что-то вынюхивала, потом тоже побежала на юг. Похоже на то, что она идет по его следу.

– Сдается мне, его преследует грызверг, – угрюмо и озабоченно протянул Донат. – Поехали!

Ксават, напротив, порадовался такому раскладу, но про себя, чтобы не раздражать старого охотника. Ему ведь без разницы, кто убьет Короля Сорегдийских гор, лишь бы кто-нибудь наконец это сделал, а у Доната свои интересы. Ежели оборотня догонит и растерзает грызверг, то получится, что это грызверг стал Истребителем пожирателя душ, а славный Донат Пеларчи останется ни с чем.

Дичь выиграла целые сутки. Пока с кабелями возились (та еще морока!), оборотень мчался к заветной цели, к своим родным горам. Или, вернее, не мчался, а петлял по бездорожью, то разгоняясь, то сбрасывая скорость; тут не везде проедешь, а он еще и ранен. Если свести воедино доступные обрывки информации, можно предположить, что ранил его грызверг.

«Хорошая собачка! – прочувствованно подумал Ксават. – Шальная удача тебе в помощь!»

После полудня доехали до деревушки с пестро раскрашенными домиками из саманного кирпича и хлипкими мазанками-сараями, смахивающими на колонии невзрачных грибов. Дорога сплошь в лепешках навоза: для кого это признак достатка, а для кого неприкрытая срань. Как Донат, сидевший за рулем, ни старался, как ни маневрировал, все ж таки въехали…

Когда вылезли из машины, Ксават зыркнул вправо, влево – рядом никого – и прошелся по адресу деревенского сброда, который позволяет своей скотине гадить где попало.

– Это не сброд, а крестьяне, которые кормят Империю, – заметил Келхар неприязненно-наставительным тоном.

Он тоже слегка морщился от вони, что делало его лицо еще более некрасивым и неприятным, чем обычно, а все не упустил случая Ксавата уязвить – вот ведь какая аристократическая пиявка!

Из ворот крайнего хозяйства вышел мужик с большой грязной корзиной, прикрытой дерюжкой, под которой что-то пищало и шевелилось.

– Охотники, что ль? – поинтересовался он, оглядев приезжих.

– Охотники, уважаемый, – подтвердил Донат. – Мира и процветания вашему дому!

– Вам тоже, любезные, мира и процветания, – традиционное вежливое приветствие в устах аборигена прозвучало как ворчливый упрек. – Это дело, что вы к нам пожаловали, работенка для вас будет! Тварь окаянная в балке за пастбищем завелась, житья не дает, скотину заманивает и губит. А в прошлом году оно самое охальным голым парнем обернулось и дочку мою отымело. В аккурат сегодня бедная девка разродилась. Во, пащенков понес топить! Хотите поглядеть?

Он приподнял заскорузлую дерюжку. Существа, которые копошились в корзине, напоминали младенцев, но вытянутые рыльца и нитевидные многосуставчатые конечности отрицали их принадлежность к роду человеческому. Одно из них выглядело мертвым, три других пищали, показывая крохотные острые зубки. Элиза, вначале подавшаяся вперед с возмущенным лицом, ойкнула и отшатнулась, Келхар отвел ее в сторону.

Обычное дело: если оборотень какую девку оттрахает, потом рождается незнамо что – семя-то нечеловеческое. Потому этих уродцев уничтожают, а над пострадавшей после разрешения от бремени жрецы совершают очистительные обряды.

Изредка встречаются исключения. От того же Сорегдийского оборотня еще ни одна женщина не понесла, проверенный факт. Видимо, при своих превращениях он заботится о том, чтобы его сперма была стерильной, на радость мерзавкам из рода цан Аванебихов и другим бесстыжим дурехам, знатным и незнатным. Из коварного расчета, дабы после к нему никаких претензий: дескать, хоть и тварь, но вписался в человеческое общество, а что хотел Клетчабом Луджерефом пообедать – его личное дело.

Из оранжево-коричневого домика с выкрашенными в голубой цвет оконными рамами доносились рыдания.

– Ревет, – со вздохом пояснил хозяин, снова прикрывая тряпкой содержимое корзины. – Как увидала их, так и заревела, никак не остановится, хоть водой отливай. Так что, господа хорошие, поможете нашей беде, убьете злыдня? Мы вам за охоту вскладчину заплатим, и от государства премия положена… Не прогадаете.

– Позже к вам наведаемся, – сказал Донат. – Поворожим, узнаем, когда у него урочное время, – и потом сможете в эту балку по ягоды ходить. А сейчас мы другую дичь преследуем. К вам чужой человек на мотоцикле не заезжал?

– Заезжал! Сейчас заехал, вон в том доме сидит, – мужик поудобнее перехватил корзину с уродцами и дернул всклокоченной бородой, указывая куда-то за плечо. – Неужто оборотень? Совсем не похож.

– Оборотни бывают разные… Ксават, за руль. Элиза, в машину и не высовываться. Скажите, любезный, – Пеларчи снова обратился к струхнувшему собеседнику, – этот приезжий как выглядит? Здоровенный громила лет тридцати с небольшим, жилистый, загорелый, у него зеленые глаза и длинные волосы этакого бурого цвета?

– Не, какой там громила! – с явственным облегчением возразил абориген. – Совсем мальчишка, лет восемнадцати или, может, девятнадцати. Ищет какую-то сбежавшую собаку.

– Отбой, – буркнул Донат. – Не тот. Мы к вам, уважаемый, обязательно завернем, когда с этой охотой закончим.

В доме продолжали плакать. Из ворот бочком вышла курица, деловито склевала букашку возле хозяйского ботинка.

– Тот! – злорадно ухмыльнулся Ксават. – Другой, но тот. Это же Ник, который его предупредил! Грызверга ищет, помните? Пошли, наломаем стервецу!

– Да не то что наломаем, а с собой захватим, – глаза старого охотника нехорошо сверкнули из-под тяжелых темных век. – В каком доме этот парень остановился?

Мужик опять слегка струхнул, но дом показал.

Надо было видеть, как паршивый сопляк побледнел, когда они ввалились во двор! Видно, сразу понял, что ему не жить. Совсем как в Хасетане, когда люди шальной удачи приходили наказывать тех, кто нарушает воровские законы.

Связав ему руки, выволокли за ворота, запихнули в машину. Ксават исхитрился несколько раз его ударить, без замаха, но больно, а Донат с Келхаром пока не били. Мотоцикл забросили на крышу внедорожника, рядом с навороченным мотоциклом Келхара. Неплохой трофей, вдруг пригодится.

Деревенские тупаки глазели на это, иные перешептывались, но не вмешивались. Оно и понятно, Ник им чужой, а охотники до зубов вооружены, вдобавок деревня заинтересована в их помощи, чтобы истребить оборотня из балки, так что никто не помчится об этом происшествии цепнякам докладывать.

Когда отъехали подальше, Донат велел остановить машину и вытащил пленника наружу. Ударил под дых – больше для порядка, чем всерьез.

– Что вы делаете… – тихонько и жалобно ахнула Элиза.

– Сиди в машине и смотри в другую сторону, – велел ей Донат.

Ник молчал. С того момента, как его схватили, он не произнес ни слова, как будто разучился разговаривать, но трясся так, что невооруженным глазом заметно.

– Не будешь отвечать – ремней из твоей кожи нарежем, – пригрозил Пеларчи. – Ты знаешь о том, что Дэлги оборотень?

– Да, – испуганный угрозой, Ник все-таки разлепил губы.

– Где с ним познакомился?

– В Ганжебде. Мы оттуда вместе уехали.

– А с грызвергом, который за ним гонится, что за история?

– Грызверг за ним гонится? – глаза Ника расширились.

– Тут я спрашиваю, – угрюмо напомнил Донат. – Откуда взялся грызверг?

– Он был в кулоне. Я вез его в Макишту. Так получилось… – Мальчишка замялся. – Так вышло, что Дэлги стал мне угрожать, тогда я сказал отпирающее слово и выпустил грызверга. Теперь я должен его поймать.

– Оборотень угрожал, что заберет тебя в горы и съест? – уточнил заинтересовавшийся Ксават.

– Ну… да… – после заминки промямлил Ник.

Вот оно что… Стало быть, Король Сорегдийских гор опять затеял смертельную игру с ничего не подозревающим человеком – и опять упустил добычу.

– Зачем предупредил его о засаде? – тяжело глядя на Ника, задал Донат последний вопрос.

– Он больше хороший, чем плохой.

Это прозвучало по-детски глупо.

– Сам напросился. Если мы его не убьем, вместо него умрешь ты.

– Учитель… – встрепенулся Келхар, на протяжении допроса молчавший с непроницаемой высокомерной физиономией. – Можно вас на два слова?

Они завернули за машину. Ник пошатывался, но не падал; Ксават ударил его носком ботинка под колено, и тогда он, потеряв равновесие, свалился на сухую потрескавшуюся землю, а Ревернух пошел за охотниками – послушать, что там за разговор. Те вполголоса спорили.

– Учитель, мы должны его отпустить. Иначе получится, что мы нарушаем закон.

– По закону охоты, если дичь уйдет, предатель платит жизнью.

– Закон охоты – для охотников, а он не охотник, даже не иллихеец. Это ведь иммигрант из другого мира, у них у всех в голове разноцветная каша! Если мы его убьем, это будет бессмысленная жестокость. Учитель, жестокость не должна быть бессмысленной.

– Вы заблуждаетесь, Келхар. Наказать предательство – не бессмысленный поступок. Слишком много развелось ренегатов, готовых услужить тому, кого мы преследуем, и кто-то из них должен умереть первым.

– Тогда надо начинать с высочайшего советника Варсеорта цан Аванебиха, который лоббирует его интересы при императорском дворе! Или с бывшей переговорщицы Орсенг цан Аванебих, которая принимала его у себя во дворце. Или с Дерфара цан Аванебиха, тоже бывшего переговорщика, ренегата из ренегатов, который гордится близкой дружбой с ним и регулярно выполняет его поручения. Или с наших, извиняюсь, коллег, которые выслеживают его, чтобы он угостил их выпивкой, и превращают охоту в фарс. – Негромкий напряженный голос Келхара подрагивал, словно тот разглагольствовал, сидя в машине, подпрыгивающей на ухабах. – Сначала с ними надо разобраться, а потом уже с иммигрантами, для которых наши твари – не реальная проблема, а сказочные персонажи. Кто мы будем, если начнем убивать таких, как этот мальчишка? Кстати, законы Империи защищают его жизнь, так что нас привлекут к суду как преступников.

– Здесь нет полиции, – устало, но непоколебимо возразил Донат. – Посему будет так, как я сказал. Мы на охоте, Келхар, и сейчас командую я.

Поставил на место зарвавшегося ученика. Отбрил. Так и надо!

Поехали дальше. Ксават сидел как на иголках: ему не терпелось допросить Ника наедине, без лишних ушей.

Случай представился вечером, когда остановились на ночлег. Охотники пошли осматривать окрестности, а его оставили стеречь пленника. Элиза в стороне, у костра, готовила ужин. В самый раз вытянуть из гаденыша нужные сведения.

Для начала жестоко пнув сидевшего на земле связанного Ника, Ксават спросил:

– Оборотень обо мне что-нибудь говорил?

– Нет.

– А если подумать и вспомнить?

– Нет.

– Отвечай, срань собачья, что он говорил обо мне?

– Ничего.

Каждый вопрос Ксават сопровождал пинком. Сникший мальчишка отвечал коротко и монотонно, все одно и то же – словно задался целью довести его до инфаркта.

– Ревернух, что вы делаете?!

Ксавата грубо оттолкнули.

– Вам-то что? – спросил он злобно. – Вы чего толкаетесь? Не на рынке!

– Зачем вы его бьете?

Келхар смотрел колюче, сузив глаза в страшноватые щелки, темные на бледном лице. В сумерках он еще больше, чем при дневном свете, напоминал выходца с кладбища.

– Не ваше дело! Учу, чтоб не наглел, понятно?

– Господин цан Ревернух, вы не знаете, что такое честь.

– А сами-то, что ли, знаете? Фу-ты ну-ты, какой! – огрызнулся Клетчаб Луджереф с истинно хасетанским достоинством.

Севегуст облил его ледяным презрением, словно никакого достоинства в ответе не углядел, и повернулся к подошедшему Донату:

– Учитель, я думаю, что избивать связанного пленника – это лишнее. Мы ведь не быдло.

– Я тоже так думаю, – недовольно согласился старший охотник. – Ксават, если дичь уйдет, я приведу приговор в исполнение, но бить его понапрасну не надо.

Во время ужина Клетчаб запоздало допер, что ему нанесли чудовищное оскорбление из тех, что смываются кровью: «Вы не знаете, что такое честь» – любой высокородный за такие слова без промедления вызовет на дуэль! Сплоховал, из образа вышел… С другой стороны, дуэль с Келхаром – чистое самоубийство. Значит, надо при случае ввернуть, что для Ксавата главное – успешное завершение охоты, потому он принес свое самолюбие в жертву интересам ихнего общего дела. Благородный поступок, разве нет?

Этот Келхар – язва и срань, постоянно его провоцирует, словно какой-нибудь прохиндей!

Ксават злился, потому что не мог раскусить Келхара цан Севегуста. Логика, как говорится, отсутствует. Почему он заступился? Ник с его точеными скулами, прямым носом и здоровой загорелой кожей должен вызывать у высокородного дегенерата лютую зависть – или Клетчаб Луджереф ничего не смыслит в людях. Выходит, Келхар свою зависть на самое дно души запрятал и делает вид, что он лучше всех? Или же здесь другое: хоть и урод, зато с приставкой «цан», и до такой степени всех презирает, что кому-то завидовать – ниже его аристократического достоинства? Но по-любому обидно, потому как тебе нос утирают. Показывают, что рядом с таким благородным господином ты не больше, чем срань собачья. Келхар, при его ущербной наружности, просто не имеет права не завидовать привлекательному Нику! Это, если хотите, оскорбление общественных устоев – все равно, что всем подряд пощечины раздавать или еще каким способом обыкновенных людей с дерьмом смешивать.

«Этого я тебе тоже не прощу, зазнавшийся урод, – решил Клетчаб Луджереф. – Раскаешься еще…»

Жаль, что Келхар босяк. Будь у него что-нибудь ценное – всенепременно украл бы, даже себе во вред, даже если б некому было краденое сбыть, а только изничтожить да выбросить.

Он не то чтобы объявил голодовку, но от пищи отказывался, словно пойманное животное. С ним и обращались, как с животным. Развязывали только для того, чтобы он мог помочиться или поесть (еду регулярно предлагали во время общих трапез, а потом, нетронутую, складывали обратно в корзину с припасами). Спал он на голой земле, в лучшем случае на траве. Разговаривали с ним коротко, властными окриками.

Ксават цан Ревернух все время норовил пнуть его или побольнее ткнуть кулаком (наверное, тело под одеждой сплошь разукрашено синяками). Этот высокородный иллихеец напоминал Нику блатного, какого-нибудь наперсточника или вора с вокзала; сходство было неуловимое – мимолетные выражения лица, характерный скользкий взгляд.

Охотники его не били, но вытаскивали из машины и усаживали обратно грубо, не церемонясь.

Элиза даже смотреть на него избегала, а если все-таки смотрела, выглядела виноватой. Видно было, что ей происходящее не нравится, да что она могла сделать? Ясно, что слушать ее не станут.

В его отказе от пищи не было вызова, просто из-за стресса пропал аппетит. «Сумасшедшего металлиста» это, похоже, раздражало, остальных не волновало.

От голода нередко начинала кружиться голова, и прощальные картинки Пластилиновой страны казались то ослепительно яркими, то бледными и зыбкими. Расцвеченное солнцем рыжевато-белесое плоскогорье за пыльными окнами трясущейся машины, тонкие узловатые деревья с мелкой листвой, изящные, словно их нарисовал японский художник, иссиня-белая луна в ночном небе, такая огромная, что дыхание замирает…

Ничего из прошлого Ник не вспоминал, только смотрел во все глаза на проплывающие мимо картинки. Иногда улыбался: все-таки он сбежал от заснеженных мусорных контейнеров и бетонных переходов, сбежал и целых два с половиной года прожил по-человечески! Спасибо Миури, Дэлги, Эннайп – просто за то, что они ему встретились. В этом мире о реинкарнации говорят как о непреложном факте. Если ему предстоит родиться снова, пусть это будет здесь, а не там.

Еще ему хотелось, чтобы Король Сорегдийских гор успел вернуться к себе домой. Криминал во всех мирах одинаков, и его, Ника, однозначно убьют, но пусть хотя бы Дэлги спасется.

Была слабенькая надежда на то, что внедорожник настигнут вассалы Аванебихов. Выждав, сколько полагается, чтобы не наступать на пятки Королю Сорегдийских гор, те отправятся следом за ним. Это Ник понял из разговоров охотников, которые временами с беспокойством поглядывали на север или прислушивались, остановив машину.

Но если на горизонте появится погоня, неизвестно, чем это обернется для Ника. После того, что он (точнее, грызверг) натворил во дворце, вряд ли можно рассчитывать на теплое отношение. А во-вторых, похитители, наверное, в этом случае поскорее убьют его и выбросят труп, чтобы не объясняться с властями.

Несколько раз ему снилась Эннайп. Обнаженная, босая, длинные черные волосы распущены, все тело от шеи до пят расписано странными символами, нанесенными разноцветной тушью.

Как будто Ник находится в центре круглой комнаты с белым мраморным полом. На черных стенах нарисованы мелом жутковатые твари, вдоль стен расставлены треножники. Эннайп танцует, скользит по кругу, и дым из треножников закручивается в смерчи, которые движутся хороводом следом за ней, так что от нарисованных тварей Ника отделяет туманная завеса. Время от времени девушка ударяет в бубен, и тогда комнату наполняет низкий до мурашек по коже, медленно замирающий звук. Лицо серьезное и сосредоточенное, раскосые зеленые глаза по-кошачьи светятся.

Ник хочет извиниться за грызверга, сказать, что попался на дурацкий розыгрыш и потерял над собой контроль, а ничего плохого не хотел, но он не может произнести ни слова. Эннайп на него даже не смотрит, словно танец со смерчами для нее намного важнее, чем его оправдания.

После этих снов у Ника оставалось ощущение, будто он видел Эннайп на самом деле.

На исходе третьего дня доехали до Рансяльеха, здешнего городка. Золотая диадема, сияющая в густых синих сумерках на восточном горизонте.

– Учитель, с ним туда нельзя, – Келхар презрительным кивком указал на пленника. – В этой глуши полицейские изнывают от скуки. Еще прицепятся: что делает у нас в машине связанный парень.

– Верно, Келхар. Пожалуй, я съезжу туда на вашем мотоцикле. Нужно разведать, что да как…

– Возьмите с собой Элизу, учитель. Пусть купит провизии.

– Дело, – согласился Донат. – Магазины в таких городишках закрываются рано, зато трактиры в хорошую погоду открыты допоздна.

Нику развязали руки. Элиза принесла ему кружку воды и бутерброд с толстым ломтем ветчины.

– Съешь это, – попросила она шепотом. – Сегодня ты обязательно должен хорошо поесть, понимаешь?

Воду Ник выпил, у него постоянно пересыхало в горле. К бутерброду не притронулся. Зачем есть, если тебя все равно убьют?

– Ник, пожалуйста! – умоляющий шепот Элизы стал еще тише. – Съешь хотя бы одно мясо, без хлеба. Чтобы у тебя были силы, это очень важно!

– Не хочу. Спасибо.

Пеларчи и Ревернух негромко разговаривали возле машины – похоже, ругались – а «сумасшедший металлист» стоял в нескольких шагах от Ника с Элизой. Вдруг ему не понравится, что девушка шепчется с Ником, и у нее будут неприятности? Наконец Элиза перестала уговаривать, выпрямилась, забрав пустую кружку, и расстроенно сообщила:

– Он ничего не съел.

Келхар бросил на Ника такой взгляд, словно мечтал свернуть ему шею. Определенно, он был не в восторге оттого, что Элиза проявляет заботу о пленнике.

– Элиза, собирайся! – окликнул Донат. – Если будешь красоту наводить, времени на это, пока мотоцикл приготовим. Мы на охоте, ждать не буду.

Келхар подошел, и Ник покорно сложил руки, не дожидаясь окрика. Его опять связали. Хорошо бы сегодня ночью снова приснилась танцующая Эннайп.

Келхар забрался на крышу внедорожника и оттуда сообщил:

– Сначала придется спустить его драндулет… Принимайте!

– Срань собачья… – сердито цедил свою любимую присказку помогавший снизу Ревернух. – Осторожно, срань, на ногу!

Элиза расплела косичку, и ее волосы стали похожи на пышно взбитое облако, а мужскую рубашку в крупную клетку сменила на блузку с вышивкой. Штаны из грубой хлопчатобумажной ткани и ботинки спортивного вида не очень-то гармонировали с нарядной блузкой. Ник услышал, как она вполголоса спрашивает у Келхара:

– Я не слишком дико выгляжу?

– Как подруга охотника, – он ответил мягко. Видимо, злость уже прошла.

После недолгой возни с мотоциклом – тем самым, на котором «сумасшедший металлист» приезжал в Раум, – Донат и Элиза умчались к сверкающей в ночи золотой диадеме. Старый охотник взгромоздился на мотоцикл устрашающей темной глыбой, девушка у него за спиной казалась хрупкой, как побег вьюнка. Большую корзину для продуктов привязали к багажнику.

– Ревернух, вам придется посторожить пленника, – небрежно бросил Келхар, когда шум мотора стих вдали. – Я пойду на разведку, посмотрю, нет ли соседей.

Он пристегнул к поясу длинный меч в ножнах, проверил пистолеты, взял фонарь. Окинул недобрым взглядом Ника. Без единого звука растворился в слоистом коктейле ночной тьмы и лунного света.

Ник невольно съежился. На приятные сны рассчитывать не приходится, потому что сейчас его будут бить. Ревернух уставился на него злорадно, с нехорошей ухмылкой.

– Не закончили мы с тобой, щенок вонючий, – подобравшись поближе, он устроился напротив. – Не договорили по душам… Что ты слышал обо мне от сраного оборотня?

– Ничего не слышал, – безучастно ответил Ник, глядя не в лицо ему, а мимо, на восходящую луну.

– По глазам вижу, брешешь!

Тычок в солнечное сплетение.

– Нет, – выдавил Ник.

Он помнил, что сказал Дэлги о Ксавате: что хочет с ним повидаться, и насчет зеркала-перевертыша. Вероятно, этот Ревернух – или как его там зовут на самом деле – воспользовался таким зеркалом, чтобы присвоить чужой облик и чужое имя. Одно из тех немногих преступлений, за которые в Иллихейской Империи предусмотрена смертная казнь.

Ник понимал, что за такую осведомленность его убьют на месте. Он внутренне приготовился к смерти и на спасение не надеялся, но теперь в нем проснулось последнее упрямство. И еще он не хотел, чтобы его убил именно Ксават цан Ревернух – это будет слишком унизительно, словно прирезали на задворках около помойки; пусть уж лучше Донат или Келхар. Значит, надо играть в «я ничего не знаю».

– А кулончик с грызвергом у тебя откуда, срань собачья?

– Это храмовый кулон. Мне его дала сестра Миури.

– Как он выглядит, а?

Висячие усы Ксавата хищно шевелились, волосатые ноздри раздувались, цепкие черные глаза остро поблескивали – не лицо, а коралловый риф, населенный предприимчивыми подводными тварями. Или, может, все дело в лунном свете.

– Рубин на золотой цепочке.

– Как он к тебе попал?!

Обитателей лица-рифа что-то встревожило – то ли надвигающийся шторм, то ли соседство акулы.

– Я же сказал, мне его дала сестра Миури, жрица Лунноглазой.

Ревернух сгреб Ника за грудки и жестоко встряхнул.

– Где ты его потом взял, засранец, после того как умотал из Ганжебды? Ты же его потерял!

– Откуда вы знаете, что потерял?

– Ах ты, срань, здесь я задаю вопросы! Не смей мне врать! – Он широко зевнул, показав нечищеные желтоватые зубы, и уже тише пробормотал: – Подохнешь, и никто не узнает, или я буду не я… – после чего выпустил куртку пленника, повалился на бок и захрапел.

Ник остался один. В его положении это почти праздник! Впрочем, минуту спустя из темноты бесшумно выступил Келхар цан Севегуст, молча подхватил уснувшего Ревернуха под мышки, отволок на несколько шагов в сторону, повернулся к Нику. В руке блеснуло короткое лезвие, заклепки на куртке и шипы на браслетах тоже поблескивали в свете низкой луны.

«Значит, сейчас…» – напрягшись, подумал Ник.

От голода, физических мучений и постоянного ожидания побоев он находился в состоянии, близком к бреду, и почти не испугался. Вот и все. Через несколько мгновений «сумасшедший металлист» его убьет. Зато вокруг – теплая ароматная ночь чужого мира, с луной, переливающимися звездами и стрекотом иллихейских цикад, и он умрет на траве, а не на обледенелом асфальте.

– Я надрежу веревки, а перетрешь их сам, – тихо процедил Келхар. – Давай быстро!

Наклонившись, он полоснул по веревке, стягивающей запястья Ника, ногой подтолкнул к нему камень.

– Три об острую грань. Все должно выглядеть так, как будто ты сам ухитрился освободиться.

Ник машинально подчинился. Келхар или убьет его «при попытке к бегству», или отпустит. Если только «срань собачья» вдруг не проснется… Сражаясь с путами, Ник нервно косился на храпящего Ревернуха.

– Он будет спать целый час, – «сумасшедший металлист» по-волчьи усмехнулся, приподняв верхнюю губу над зубами. – Когда проснется, ему предстоит объяснять сначала мне, а потом учителю, каким образом он тебя упустил.

– Спасибо, – растерянно сказал Ник.

Он уже возился с веревками на лодыжках. Занемевшие пальцы плохо слушались.

– Не стоит благодарности, – холодно отозвался Келхар. – Тебя я спасаю от смерти, а своего учителя – от бесчестия, и, по крупному счету, ему я оказываю более серьезную услугу, чем тебе. Он достойный человек, но из-за нашей дичи почти помешался. Вставай!

Когда Ник с трудом поднялся, луна сорвалась с места и радостно поплыла по иссиня-черному небосводу. Ноги подкосились, он снова беспомощно уселся на землю.

– Вставай! – с раздражением повторил охотник. – Тебя предупреждали, чтобы ты поел. Идем, и постарайся не падать.

Он поднял лежавший на боку мотоцикл и покатил, легко, словно тот ничего не весил. Ник шел рядом, спотыкаясь, пошатываясь и постепенно осваиваясь с мыслью, что жизнь продолжается. Два раза все-таки упал, Келхар тогда останавливался и ждал его, презрительно морщась.

Электрический фонарь, прицепленный к поясу охотника, освещал желтоватым светом неровную землю, камни, трещины, пучки травы, а остальное было темным, нечетким, хотя луна и старалась вовсю, заливая пейзаж мерцающей серебряной эмульсией.

Наконец пришли. Вокруг кустарник. Ни золотого города на горизонте, ни машины с включенными фарами не видно.

– Дождись тут рассвета, – сказал Келхар. – Вот еда.

От бумажного свертка пахло ветчиной. Наверное, тот самый бутерброд, отвергнутый Ником несколько часов назад.

– До полудня отсюда не высовывайся. Мы преследуем дичь, и на тебя тратить время учитель не станет, но если снова попадешься, он тебя убьет. И прими к сведению: хороших оборотней не бывает.

– То, что написано в древних хрониках, было давно, – возразил Ник, глядя на охотника снизу вверх.

Как только остановились, он обессиленно уселся на землю, а Келхар стоял над ним, и на высоких шнурованных сапогах тускло блестели заклепки.

– Какая разница, давно или недавно? Твари не меняются. Он стал более цивилизованным, освоил множество ролей, но суть осталась та же самая. Он тварь, и не просто тварь, а пожиратель душ, но ты, кажется, не понимаешь, что это такое. Да что с тебя взять…

– Дэлги совсем как человек, у него есть и привязанности, и принципы. Бывают же исключения из правил… Он изменился, вы его плохо знаете.

– О тварях я знаю побольше, чем ты. Кстати, напомни, почему ты спустил на него грызверга?

– Меня уже спрашивали… – глядя в землю, пробормотал Ник. – Я же тогда ответил…

– Даже вслух сказать не можешь. А говоришь, изменился! – Келхар осуждающе качнул головой. Хорошо хоть, не усмехнулся. – Знаешь, в чем главная разница между людьми и существами вроде него? Мы здесь живем, а они развлекаются, как умеют, и то, что для нас серьезно, для них игра. Мы, охотники, убиваем тех, кто пытается превратить наш мир в игровую площадку. Никогда больше не мешай охотникам на оборотней во время охоты, потому что они защищают в том числе твои интересы.

Ник кивнул, хотя насчет Дэлги все равно был не согласен.

– Если пропадешь, я не расстроюсь, но для порядка даю совет: после полудня отправляйся в Рансяльех, нас там уже не будет. Места здесь дурные, много тварей. Тебя защищает сильная женская ворожба, но судьбу лучше не испытывать.

– Какая ворожба? – удивился Ник.

– Такое впечатление, что какая-то женщина ворожит, чтобы сделать тебя невидимым для тварей. Сильная колдунья, раз ты болтался здесь столько времени и с тобой ничего не случилось. Благодаря ее усилиям твари не обращают на тебя внимания.

– Наверное, это сестра Миури, жрица Лунноглазой. Я ее помощник.

– Тогда тебе повезло, – бесстрастно заметил Келхар. – Это сложное и довольно редкое искусство. Колдунья, которая этим занимается, должна уметь хорошо танцевать и обладать властью над неживыми предметами, иначе ей не соткать защиту. Ворожба совершается на языке телодвижений.

– Почему вы так решили? Ну, что меня защищает ворожба?

– Я в этом немного разбираюсь. Мне пора, а ты на будущее держись подальше и от моего учителя, и от оборотней. И запомни: это мы, люди, можем меняться, можем учитывать и не повторять свои прежние ошибки, а тварь всегда останется тварью, – последнюю фразу он произнес негромко и ожесточенно, потом шагнул вбок и исчез за чернеющими кустами.

Еще одна метаморфоза из тех, какие временами случаются в Пластилиновой стране, только на этот раз перемена не в худшую сторону, а наоборот. «Сумасшедший металлист», вначале внушавший Нику больше всего опасений, на проверку оказался самым порядочным и разумным в этой компании. Вспомнилось, как Дэлги по дороге из Раума сказал, что его убивать нельзя.

Неожиданно проснулся голод, и Ник съел бутерброд, потом отпил из оставленной Келхаром бутылки несколько глотков тепловатой воды с пряным привкусом.

Видимо, Келхар с Элизой сговорились его спасти и действовали по заранее намеченному плану. И сегодня вечером, когда Элиза уговаривала его поесть, а он отказался, «металлист» рассердился из-за возможных затруднений: вдруг полуживой Ник не в состоянии будет уйти достаточно далеко от стоянки? А он ничего не понял… И потом Келхар отправил Элизу в город вместе с учителем, чтобы обеспечить ей алиби. Наверняка она постарается задержать там старого охотника подольше.

Несмотря на ветчину, Ник все еще был очень слаб. Свернувшись на траве около мотоцикла – наконец-то можно свернуться, руки и ноги свободны! – он начал медленно погружаться в сон, ни о чем больше не думая.

Двор с ухоженной клумбой и каменными скамейками. По шероховатой стене двухэтажного дома карабкается на крышу плющ с большими листьями – нечего ему там делать, а все равно карабкается. Вдоль ограды посажен кустарник с бархатистой хвоей, ветви свисают до земли сплошным темно-зеленым пологом, а внизу, под ветвями, притаился Мамочкин Заинька.

Он долго гнался за Злым Человеком, но быструю машину не догнал. Устал, из сил выбился. Да еще стая заразных бродячих собак хотела его обидеть, но после того как он самых свирепых разорвал на куски, остальные испугались хорошего Заиньку и убежали.

Проголодавшись, поймал курицу и еще одну курицу, потом спрятался, чтобы сердитые люди его не наругали. А то вдруг они на Заиньку намордник наденут…

Пышная клумба посреди двора так и манила, но портить цветочки – Мамочку огорчать. Воспитанный Заинька не стал гадить на клумбу, сделал свои дела в укромном месте под завесой кустарника.

Теперь надо баиньки – и снова в погоню. Только где же тут баиньки?.. Это нехорошие уличные животные, грязные и блохастые, которых Мамочка не любит, спят в кустах, а Заинька будет пусенькой и ляжет спатеньки в постельку.

Окна в доме открыты, ветер раздувает вышитые занавески. Прыжок – и Мардарий внутри. Все чужое, запахи незнакомые, но людей нигде нет, хотя совсем недавно они здесь были.

Постелька для Заиньки нашлась наверху. Такая, как Мамочке нравится – нарядная, чистенькая, с шелковыми подушками и оборками на покрывале. Если бы Мамочка была здесь, она бы своего умного пусеньку похвалила!

Он повозился, устраиваясь посреди мягкого ложа, словно в гнезде. Задремал, сквозь сон улавливая окружающие звуки: постелька красивая, и он все сделал правильно, однако место чужое, поэтому надо быть настороже.

Немного поспать, восстановить силы.

Злой Человек не уйдет. Мардарий его догонит и загрызет, потому что нельзя Мамочкиного Заиньку в окно выбрасывать!

Ксават цан Ревернух, исполнительный и строгий министерский чиновник, таял, как снеговик, слепленный на праздник солнцеворота в императорском Зимнем парке. Была вполне убедительная личность, обладающая множеством индивидуальных черточек, вписавшаяся в респектабельное общество – и вдруг на ее месте рыхлый грязноватый сугроб, и оттуда, отряхиваясь, вылезает старый пройдоха Клетчаб Луджереф, который самого Короля Сорегдийских гор вокруг пальца обвел! И в охотку, чтобы все его заметили – хасетанские уважают тех, кто умеет показать себя людям, и нельзя – еще не отпала нужда в маскировке.

Клетчаб, столько лет замурованный внутри высокородного господина цан Ревернуха, взбунтовался и рвался наружу. Терять-то нечего. После скандала с высочайшим советником Варсеортом цан Аванебихом и состряпанного Виленом доноса обратно на службу путь заказан.

Он продолжал оставаться Ксаватом главным образом из-за охотников, потому что ребята они крутые и щепетильные – сочетание, смертельно опасное для окружающих.

В то же время в этой отмирающей оболочке появлялось все больше щелок и прорех, не случайно Ксават все чаще ловил недоуменно-презрительный взгляд Келхара – высокородный мерзавец что-то почувствовал! С ним надо держать ухо востро. Донат неспроста хвалил его за способности к ворожбе.

Надо ли говорить, что Клетчаба охотники раздражали хуже штанов, которые сдуру почистил скипидаром? Друг с дружкой только на «вы», никакого панибратства! Оба соблюдают иерархию: Келхар «выкает», потому что Донат его учитель и вдвое старше, Донат – потому что он человек простого происхождения, а цан Севегуст высокородный, вот так-то. И разговоры у них – с души воротит, какие культурные! Словно специально стараются Клетчабу Луджерефу нос утереть.

А с Элизой оба какие галантные! Келхар любезничает, робеет и вовсю выкаблучивается, как будто перед ним не срань, которую в Окаянном мире выбросили за ненадобностью, а фу-ты ну-ты девица из богатой семьи. Донат тоже не отстает, постоянно проявляет трогательную заботу, все равно как о родной племяннице или внучке. Вишь как взъелись, когда Ксават предложил ее в качестве приманки использовать!

И ведь переманили дрянь-девку – она теперь вовсю суетится, чтобы им угодить, научилась готовить ихние любимые кушанья, с восторгом слушает охотничьи байки, за любую подсобную работу сама хватается. Для Ксавата, благодетеля своего, никогда так не старалась… Эти подлецы всячески показывают, как они благодарны ей за помощь и как ценят ее женское общество, а что Ксавату от злости плеваться хочется – всем троим наплевать.

Доконали его тем, что облыжно обвинили в убийстве. Мол, пока Донат с Элизой ездили в город, а Келхар ходил на разведку, он якобы порешил Ника, мертвое тело и мотоцикл где-то в кустах припрятал, чтобы создать видимость побега – нет времени искать и разбираться, оборотень уходит.

Да Келхар же сам все это сделал! А после подошел, разбудил пинком (словно перед ним не высокородный цан Ревернух, а какое-нибудь быдло) и с недоброй улыбочкой поинтересовался, куда делся пленник.

Ксават помнил, как допрашивал свою жертву, помнил, как его сморила внезапная сонливость. Не иначе «способный к ворожбе» Келхар каким-то образом усыпил его, чтобы совершить черное дело без свидетелей. Все-таки завидовал этот урод миловидному Нику, жестоко завидовал, только очень уж глубоко свою зависть запрятал!

– Господин Ревернух все допытывался у парня, что наш персонаж говорил о его выдающейся особе, – свою версию Келхар излагал с ледяным спокойствием, игнорируя выпады Ксавата. – Видимо, допытался. Видимо, господину Ревернуху есть что скрывать. После убийства он оставил на виду веревки, измочалив концы – чтобы мы подумали, что пленник сумел перетереть их о камень, – а сам притворился спящим. Или, возможно, он действительно заснул, а этот Ник освободился от веревок и ушел?

– Это вы в последний раз его связывали! – победоносно выкрикнул охрипший от оправданий Ксават. – Значит, так хорошо связали!

– Узлы целы, – заметил Донат – отойдя к машине, он при свете фар изучал обрывки. – Здесь именно перетерто, но веревки-то были хорошие.

– Да ничего он не мог перетереть! Он же был слаб, как червяк, третий день ничего не жрал! Это ваш Келхар его укокошил!

– Или вы, – усмехнулся Келхар.

– Донат, ну, какая разница, кто? – подумав, что затевать сейчас свару – себе дороже, вздохнул Ксават. – Вы же все равно собирались гаденыша убить. Днем раньше, днем позже…

– Я вынес ему приговор по закону охоты, – проворчал Донат, похожий в темноте на громадную и страшную нахохлившуюся птицу. – Если мы убьем дичь, я бы дал ему разок по шее и отпустил на все четыре стороны. Если нет, он бы подвергся справедливому наказанию. А кто-то из вас убил его просто так, совершил уголовное преступление!

– Это Севегуст, – сказал Ксават.

– Это Ревернух, – сказал Келхар.

Вот такая срань. Убийство произошло при лунном свете, поэтому Лунноглазая Госпожа знает, кто виноват, а на кого возвели напраслину. Хорошо бы она прогневалась и покарала Келхара. И Безмолвный знает, ибо ему ведомы все людские тайны и секреты, да только он ни с кем информацией не делится.

Теперь, когда избавились от Ника, можно было безбоязненно заезжать в деревни, даже в те, где есть цепняки. Кое-где жители видели одинокого мотоциклиста с веселыми глазами болотного цвета, копной длинных бурых волос и рваной раной на плече. Обычно он просил кого-нибудь помочь с перевязкой, за что щедро платил и делился лекарствами – отменные лекарства, как рукой всякую хворь снимают.

Видели и здоровенную черную собаку в золотом ошейнике, усыпанном самоцветами. В одной деревне девочка лет десяти сказала, что это была не собака, а вылитый грызверг, совсем как в книжке на картинке, но взрослые от нее отмахнулись. Если мотоциклиста поминали добрым словом, то окаянного пса ругали на все корки – там поросенка утащил, здесь на овец напал, а когда в него стреляли, пули уходили мимо, словно волшебство какое.

– На грызверге ошейник с оберегом, – предположил Донат. – Защита от пуль. Возможно, это один из тех знаменитых ошейников, которые были изготовлены для императорских грызвергов в стародавние времена.

Клетчаб Луджереф взял это на заметку: ежели шальная удача поможет, надо у глупого зверя эдакую нужную и ценную вещь отобрать – или продать, или заначить.

Бледные контуры на южном горизонте превратились в горный хребет. Пока еще далекий, игрушечный, но неумолимо растущий.

«Великие Пятеро, если мы его не догоним – пусть хотя бы грызверг догонит!» – взмолился про себя Ксават.

На ночлег остановились в местечке под названием Кихид, в зажиточном доме. У хозяйки, зрелой красавицы с тяжелыми косами, оба глаза подбиты. Подслушав, как муж ругает ее в коридоре, Ксават одобрительно ухмыльнулся в усы. Ревность. Живут богато, а счастья нет. Когда увещевания подкрепил звук пощечины, его ухмылка стала шире: так с ними и надо.

Потом Донат и Келхар пошли с хозяином в гараж. Машина нуждалась в небольшом, но неотложном ремонте, и управиться нужно до завтра, чтобы с первыми лучами солнца в погоню.

Дэлги уехал из Кихида сегодня около полудня. Все еще есть надежда его настичь.

Ника разбудило солнце, успевшее подняться довольно высоко. Свободен! Он был очень слаб, но счастлив. Искупался в оказавшемся поблизости озере, на мелководье возле берега. Долго плескался, ежась от холода, смывал засохший пот. Боялся он при этом только одного – утонуть в сверкающей прохладной воде, если вдруг закружится голова, и уже после, обсыхая на берегу, подумал о том, что в озере могут водиться твари. Но ведь его, по словам Келхара, защищает чья-то ворожба… Если твари там и были, они его не заметили.

Потом, катя мотоцикл, пошел в ту сторону, где должен находиться Рансяльех. Часто останавливался, отдыхал. Он чувствовал себя, как выздоравливающий после долгой болезни. Желудок сводило от голода.

Бензин в баках был, но Ник опасался потерять сознание или не справиться с управлением. Навернуться на мотоцикле – это последнее, что от него сейчас требуется.

Солнце уже поднялось до зенита, когда он вышел на пустую дорогу. Главное – добраться до города, там он найдет еду и ночлег, в Иллихее это не проблема.

Жаловаться на охотников Ник не собирался. Он мог бы, наверное, устроить им неприятности, обратившись в полицию, но не хотел подставлять Келхара и Элизу. Это приключение было и закончилось. Синяки пройдут, других последствий не осталось, ничего страшного.

Он наслаждался свободой, теплом и одиночеством и слегка морщился, когда тяжелый мотоцикл норовил завалиться набок.

У Доната прихватило поясницу. Он и стыдился своей неожиданной слабости, и ничего не мог поделать. Разлегся на топчане, а Келхар с Элизой в четыре руки растирали его жирные телеса сиггой, настоянной на жгучих пряностях, и делали массаж. Дверь была приоткрыта, Ксават слышал, как молодой охотник вполголоса инструктирует Элизу. Интересно, она ему уже дала или нет?

Хозяйка собирала на стол в гостевой комнате. Соломенно-желтые волосы гладко зачесаны и заплетены, на щеках цветет румянец, хотя под глазами лиловеют застарелые синяки.

Оставшийся не при деле Ксават праздно сидел, как и полагается важному господину, и разглядывал убранство: аляповатая роспись на потолке, покрытая темно-коричневым лаком мебель, на беленых стенах обереги – позолоченный деревянный трапан и бусы из высушенных ягод. В придачу по углам висят щергачи – вроде настоящие, не подделка.

Появился хозяин дома, раскрасневшийся, волосы мокрые, всклокоченные. Умывался после возни в гараже. Глянул на Ксавата неприветливо, с подозрением – словно тот уже успел поиметь его благоверную – и вышел в другую дверь, за которой виднелась полутемная лестница на второй этаж.

Женщина тихо вздохнула, словно хотела сказать: «Как мне все это надоело!» Ее длинное платье с широкими рукавами покрывали вышитые разноцветным шелком птицы – старинный богатый наряд, небось, еще от бабки достался, а фингалы, как у невезучей портовой шлюхи. Ксават испытывал справедливое удовлетворение: так ей и надо. Хотя его это, казалось бы, не касалось.

Из соседней комнаты донеслось кряхтение Доната, умиротворенный тягучий голос:

– Благодарю вас, Келхар. И тебе, деточка, спасибо! До завтра пройдет…

Заскрипел топчан. Они закончили, и сейчас, хвала Пятерым, будет ужин. Торопливые шаги хозяина. Спускаясь по лестнице, тот что-то злобно бурчал на ходу. С грохотом отшвырнул дверь, подскочил к жене, без предисловий ударил кулаком по лицу. Она пошатнулась и выронила начищенную серебряную сахарницу, белые куски разлетелись по полу.

Ксават насторожился: а ну как теперь его очередь?

– Кто он такой? – спросил муж – грубо, как будто выхаркнул слова.

– Ты о ком, Глевчи? – пятясь от него и держась за щеку, всхлипнула женщина.

– Сама знаешь, о ком! – надвигаясь на нее, прорычал Глевчи.

– Это же наши гости, – оглянувшись на Ксавата, напомнила жена. – Приезжие охотники!

– Гостей не стыдишься, срамница паршивая! Пригласила полюбовника в дом, уложила в кровать! В нашу супружескую кровать!

Он снова ударил и расквасил ей нос. Ксават одобрительно пробормотал:

– За дело…

– Чего ты несешь? – Женщина утерла капающую кровь рукавом нарядного платья с вышитыми птицами. – Совсем спятил!

– Это ты спятила! Чуть недоглядел, привела в дом какого-то борова, задрала перед ним юбку… – Он тоже оглянулся на Ксавата. – Видели, добрые люди, что она вытворяет?!

– Ничего я не вытворяю! – огрызнулась жена. – У тебя ум за разум заходит! Сахар при людях раскидал…

– Тогда скажи, что за хряк сейчас храпит в нашей спальне? – хозяин нехорошо сверкнул глазами.

– Нет там никакого хряка!

– А я говорю, есть!

– А я говорю, нет!

– Отпираться будешь? Проучу я сейчас твоего полюбовничка!

Он выскочил в прихожую, загремел ведром, вернулся с плеткой и ринулся во внутренние покои дома. Дверь, ведущую туда из гостевой, за собой захлопнул, повернул ключ в замке.

– На него дурь нашла, – всхлипывая и вытирая кровь, объяснила женщина. – Никого же там нет!

Донат, Келхар и Элиза, тактично пережидавшие супружеский скандал в соседней комнатушке, вошли в гостевую.

– Вам нужна помощь? – с сочувствием глядя на хозяйку, спросила Элиза.

Келхар, уж само собой, презрительно кривил тонкие жесткие губы: он ведь из тех, кто воротит нос от незатейливой жизни простых людей. Старый охотник выглядел недовольным – то ли из-за того, что с ужином заминка, то ли из-за своей поясницы.

– А вот тебе гостинец! – донесся сверху злорадный возглас Глевчи.

Свистнула плеть.

– Ага, есть там какой-то молодчик! – Ксават игриво подмигнул остальным.

Истошный визг. В нем не было ничего человеческого, так визжат побитые собаки.

Визг этот перешел в басовитое свирепое рычание. Потом наверху закричал человек, нечленораздельно и тоже истошно. Там творилось что-то из ряда вон выходящее.

– Оборотень! – всплеснув руками, крикнула женщина.

Для охотников это послужило сигналом к действию, оба бросились к запертой двери. Келхар на ходу вынул из ножен кинжал, а полуодетый Донат, у которого оружия при себе не оказалось, подхватил за ножку табурет потяжелее, о своем недуге он мигом забыл.

Добротную дверь вышибли с первого раза. Ни цепняки, ни люди шальной удачи так не умеют – только охотники. И все равно не успели, крики на втором этаже к этому моменту стихли.

Вслед за треском дверной рамы Ксават услышал топот, громкое хриплое дыхание – и в комнату ворвался, сбив с ног и грузного Пеларчи, и его поджарого помощника, большой черный зверь в золотом ошейнике, украшенном драгоценными камнями. Шкура лоснилась, отливая асфальтово-серым, с массивной тупой морды капала кровь.

Зверь очутился перед хозяйкой.

– Мамочка! – ахнула та.

Грызверг – а это он и был – развернулся и сиганул в окно.

Тишина, как будто ничего не произошло. Только на половицах алеют свежие пятна да потревоженные занавески колышутся.

– Учитель… – напряженным голосом произнес Келхар. – Вы не будете возражать, если я поеду за ним? Возможно, это единственный шанс…

– Поезжайте, – мрачно разрешил Донат после короткой заминки. – Снаряжение не забудьте.

Келхар выскочил из комнаты так же стремительно, как перед этим бестия в драгоценном ошейнике.

– Куда он поедет? – спросила Элиза испуганно.

– За грызвергом, потому что грызверг приведет его к нашей дичи. Он охотник, девочка. Прежде всего охотник, и ты должна об этом помнить. Не плакать! Помоги хозяйке, а мы посмотрим, что случилось наверху. Ревернух, идемте.

– Вы думаете, Келхар его убьет? – спросил Ксават, пока они поднимались по тускло освещенной лестнице, застланной мягкими серыми половиками.

– Келхар попытается это сделать, – неохотно отозвался Пеларчи. – На этот раз с моего разрешения. Окаянная поясница… Ночевка с ужином отменяется, мы тоже едем. Сейчас главное – не упустить ищейку.

Снаружи взревел мотоцикл.

«Ага, охота идет под руководством Пеларчи, поэтому Истребителями, ежели что, станут оба, – отметил про себя Ксават. – Старый ловкач блюдет свою выгоду!»

В спальне на втором этаже никаких неожиданностей. Лужи крови, растерзанное мясо, клочья одежды. Оторванная голова с закатившимися белыми глазами опутана мокрыми волосами, словно тиной. Что еще мог оставить после себя разъяренный грызверг?

Когда хозяйке об этом сказали, та упала на колени и начала истово благодарить Пятерых за великую милость. Непонятно, за что благодарила: за то, что зверь ее не тронул, – или за то, что ревнивого мужа больше нет?

Не нравилось это Ксавату, хотелось обругать подлую бабу, но Донат торопил, сам уселся за руль, морщась от остаточной боли в пояснице, и машина понеслась по ночной дороге на юг. Кажется, иммигранты это называют – «финишная прямая».

Злой человек хорошего Заиньку плеткой побил, а Заинька его за это загрыз, на куски разорвал! Этот злой человек не умел драться, не то что другой, которого нужно догнать.

Чужая женщина позвала Мамочку, и тогда умный Заинька убежал. Если Мамочка увидит, как он набезобразничал, как разбросал по всей комнате окровавленные куски человека с плеткой, она Мардария наругает, свернутой газетой по морде нахлопает.

Свернутой газеты Заинька боялся.

Он быстро нашел след Злого Человека и помчался по темной дороге. Сначала загрызть врага, потом разыскать Мамочку, чтобы она бедного пусеньку пожалела.

После отдыха в постельке сил прибавилось. Луна и звезды заливали дорогу нежным серебристым светом, и так хорошо бежать сквозь этот свет, рассекая грудью теплый воздух… Потом позади послышался звук машины, появился новый свет – яркий, стелющийся по земле.

Машина была одноглазая, верхом на ней сидел человек. Заинька не любил машины – они его обгоняют и поднимают пыль, но эта никак не могла Мамочкино сокровище обогнать. Совсем немного ей не хватало, а все равно не могла, только рычала и глазом своим слепящим сверкала. Вот какой сильный Заинька, бежит быстрее машины!

К тому времени, как на порозовевшее небо вылезло солнце, он начал уставать, но машина тоже устала, так и тащилась позади. А когда Мардарий свернул к ручью, и вовсе остановилась.

Сидевший на ней человек смотрел на Заиньку без страха, без злости, без вызова. Просто смотрел – и все. Так могло бы смотреть дерево, если бы у него были глаза. На такого зачем нападать?

После того как Мардарий напился и отдохнул, человек крикнул:

– След! Ищи след! Вперед!

Глаза холодно и азартно светились на узком лице, но угрозы в них по-прежнему не было. Он не боялся Мамочкиного Заиньку и обидеть не пытался, хотя вон у него сколько острых нехороших штук, заменяющих людям клыки и когти. Не злой. Встряхнувшись, Мардарий помчался дальше, тогда и машина снова поехала.

На обед поймал толстого, мохнатого, с набитыми защечными мешками, который бестолково суетился среди пригорков с колосящейся травой и не успел добежать до своей норы.

Пока Мардарий на радость Мамочке кушал, человек, похожий на дерево, тоже что-то съел и все время на него поглядывал. Может, думал, что Заинька поделится? Нет уж, пусть сам себе мясо ловит.

– Вперед! – скомандовал он, когда снова началось преследование. – Ищи! Хороший пес!

Мардарий понял, что это относится к нему, и протестующе рыкнул. Обзываться-то зачем? Никакой он не «пес», а сладенький Мамочкин пусенька-лапусенька.

Солнцу надоело сидеть на небе, и оно, как это всегда бывает в конце дня, уползло прочь. Утомившийся Заинька свернулся на траве: он устал, а постельки для пусеньки здесь нет.

– Привал? – спросил странный человек. – Ладно, три часа на отдых – и в дорогу. Если мы хотим его поймать, долго спать нельзя.

Он тоже улегся на землю возле своей машины с потухшим глазом, рядом положил две блестящих штуки, длинную и короткую, сделанные из того же самого, из чего сделаны звезды на небе. Подойти, обнюхать? Но Мардарий знал, что такие штуки больно кусаются, поэтому знакомиться с ними не пошел.

Разбудил его человек.

– Эй, пес, вставай! Подъем!

Мардарий потянулся. Широко зевнул, показывая клыки.

– Продолжаем охоту! – потребовал человек. – След, ищи!

Машина яростно заревела.

Заиньке тоже спать расхотелось. Он выбрался на дорогу, сначала неторопливо потрусил, потом побежал, набирая скорость.

Когда небо стало водянисто-синим, след, обогнув спящую деревню, привел к большому замшелому дому на отшибе. Человеческим жильем тут не пахло, но враг находился внутри.

Заинькин спутник слез со своей машины, оставил ее возле стены, а сам запрыгнул в пустое темное окно без стекла и без занавески. Мардарий еще не видел, чтобы люди так ловко прыгали в окна! Он последовал за человеком.

Внутри душно, грязно, разбросаны сухие ветки и камни. Из пола торчат тощие пучки травы и чахлые побеги с маленькими скукоженными бутонами: вырасти-то они здесь выросли, а зачем – сами не знают.

Дальше путь перегородила ржавая решетка. От стены до стены, не обойдешь, и снизу не проберешься. Нос еще пройдет, а все остальное – нет. Человеку хорошо: забрался наверх, перелез на ту сторону и спрыгнул вниз. А Заиньке что делать? Он ведь по решеткам лазить не умеет!

Человек на одну руку надел перчатку, только она была не гладкая и блестящая, как у Мамочки, а вся в колючках, в другой держал длинную кусачую штуку. Он стоял посреди большой комнаты, погруженной в утренний сумрак, и озирался, а Заинька в это время тыкался в решетку, пытаясь ее перехитрить и все-таки протиснуться между прутьями, но те его не пускали.

Плохая решетка! Заинька начал ее грызть, но она, как и другие знакомые ему решетки, не обращала на это внимания.

– Опять ты?

Голос Злого Человека! Враг появился из проема, за которым виднелись ступеньки, и держал небольшой черный предмет, направленный на того, кто пришел вместе с Заинькой.

– Брось оружие, – приветливо улыбнулся Злой Человек. – Келхар, не валяй дурака. Для начала стреляю в колено. Брось меч!

Блестящая штука упала на пол.

– Хорошо, теперь снимай перчатку. Шикарная вещица! Изготовили на заказ или антиквариат?

– Эпоха лоскутных королевств, – с отвращением процедил тот, кого назвали Келхаром.

– Такому раритету место в музее. Сними и брось.

– Подожди, застежка тугая…

Он начал с видимым усилием стаскивать шипастую перчатку, а потом вдруг резким движением сдернул и швырнул, только не на пол, а в лицо Злому Человеку. Сам отскочил вбок – и сразу прыгнул на Заинькиного врага. Тот уклонился от перчатки, но остался без опасной черной штуки, она отлетела в сторону.

Забыв обо всем, Мардарий смотрел, как люди между собой дерутся, он ведь такого еще не видел. Скачут и руками-ногами машут, когда надо зубами за глотку хватать! Но у людей нет настоящих зубов, даже у Мамочки, хотя ее все боятся.

Схватка закончилась победой Злого Человека. Он держал Келхара так, что тот не мог вырваться, только морщился от боли. Но врагу тоже досталось: на плече, где под разорванной рубашкой белела повязка, выступили свежие пятна крови.

– Келхар, выбирай. Или я тебя усыплю – а ты в это время не сопротивляешься – или сломаю руку. Я по-любому прикую тебя к этой решетке. Издеваться не буду, не волнуйся. В первом случае останешься невредим, во втором – и больно, и маяться потом, пока оно срастется… Убивать тебя я не намерен, так что предлагаю компромисс. Твой выбор?

Ответа не последовало.

– Не тяни время. У меня его мало. Дались тебе эти древние хроники… Подумай на досуге о том, какая начнется катавасия, если Сорегдийский хребет останется без хозяина.

– Стандартные доводы Аванебихов и прочих твоих союзников, – вымолвил Келхар. – Тварей, которые там заведутся, мы истребим, и твоя запретная территория будет принадлежать людям.

– Ну, не передергивай факты, – Злой Человек засмеялся. – На так называемой запретной территории с моего разрешения толчется уйма народа. Кое-кому там лучше не появляться, однако на тебя это не распространяется. Хочешь, так приезжай, гуляй. Гарантирую, что уйдешь живым. Я был бы рад видеть тебя среди своих друзей.

– Дружба с пожирателем душ? Сколько человек ты съедаешь за год?

– Фу, какой бестактный вопрос… Я ведь сказал, уйдешь живым. Твоя душа похожа на цветок невероятно сложной формы, стану я губить этакую красоту!

– Рехнуться, какие изысканные метафоры…

– Как тебе удалось приручить этого грызверга? Меня он хотел сожрать.

– Не нравится? Не все же тебе питаться другими, бывает и наоборот.

– Как думаешь, он тебя не тронет? А то могу запереть наверху, там дверь с хорошим засовом.

– Не тронет, – взглянув на Заиньку, сказал Келхар. – Кстати, что за история с Ксаватом цан Ревернухом?

– Не твое дело, Келхар. У тебя своя охота, у меня своя. Это Ревернух надоумил вас обрезать телефонные кабели?

– Какие кабели?

– Судя по напряжению в твоем голосе, отлично знаешь, какие. Так я и понял, что ваша работа. Положим, я тварь окаянная, и вы за мной доблестно гоняетесь, но фермеры-то чем провинились?

– Ревернух – твоя несостоявшаяся жертва?

– Удравший обед. Больше ничего не скажу.

Злой Человек зарычал от боли. Что-то хрустнуло, и у Келхара тоже вырвался короткий яростный стон.

– Дурак… – процедил после паузы Злой Человек. – Я ведь убить за это мог.

Возня около решетки. Люди ее трясли, и на Заиньку сыпалась сверху ржавая труха. Потом Злой Человек отступил в поток утреннего света, лившийся из окна. Он весело скалил зубы, хотя кровавых пятен на плече прибавилось.

– Не держи обиды, Келхар, это ради твоего же блага. Ты ведь малость сумасшедший, с тебя станется сесть на мотоцикл и рвануть в погоню даже со сломанной рукой. Не ровен час, в аварию попадешь… Честное слово, мне было бы жаль. Дожидайся здесь Доната, а я поехал домой.

Он скрылся в проеме, где лестница. Как же до него добраться? Заинька снова начал с сердитым ворчанием тыкаться в прутья.

Враг скоро вернулся. Поверх рубашки надел коричневую кожаную куртку и принес сумку, достал оттуда флакон с блестящей головкой – у Мамочки таких много.

– Прощальный подарок в знак моего искреннего расположения, – открутив золотистый шарик, он протянул склянку сидевшему на полу противнику. – Воспользуйся.

– Яд? – хрипло рассмеялся Келхар.

– Что я, пошляк какой-нибудь? Всего-навсего обезболивающее. Действует в течение нескольких часов – в самый раз, пока Донат тебя отсюда не вызволит.

– Благодарю, – Келхар взял флакон и отшвырнул в сторону. Еще чуть-чуть, и попал бы в Заиньку, просунувшего нос между прутьями. – От кого-нибудь другого я, возможно, и принял бы такую милость, но только не от тебя.

– Ну, как знаешь, наше дело предложить, – Злой Человек выпрямился, подобрал свою сумку, потом, усмехнувшись, что-то положил на пол. – Чуть не забыл, ключ от наручников. Приятно было пообщаться.

Ушел. Из-за стен донеслось рычание машины.

Заинька заметался, выскочил в первый попавшийся проем, потом в коридорчик с пятнами сизого мха на битой кирпичной кладке – и вдруг очутился с другой стороны от решетки, возле которой сидел на полу незлой человек. Растерявшись, остановился, вопросительно посмотрел на своего недавнего спутника.

Человеку больно. И он на цепи. Эта цепь совсем коротенькая, держит его не за ошейник, а за руку возле кисти.

– Знаешь, пес, иногда бывает, что даже благородство не имеет никакого значения, – обратился к Заиньке человек. – Например, в его случае. Да, он благороден, не отнимешь, только это не важно, все равно его надо убить. Пес, ты умеешь приносить вещи? Вот лежит ключ, видишь? Возьми и дай мне, хороший песик!

Заинька смотрел нерешительно. Он только своей Мамочке вещи приносит!

– Ты у нас хороший, дай мне ключ! – потребовал человек.

Мардарий попытался взять зубами маленькую плоскую вещицу, но та оказалась непослушной – прильнула к каменной плите, и никак не удавалось ее схватить. Другое дело, если бы это был тапок с бантиком или подушка…

– Не получается? Тогда лапой цепляй, когтями! Давай, попробуй! Подтолкни его лапой!

Он никак не мог понять, чего от него хотят. Оставив попытки, навострил уши: удаляющийся звук машины. Злой Человек от Заиньки убегает!

– Был бы ты умный, привел бы сюда кого-нибудь из деревни, – вздохнул Келхар.

Заинька умный! Заинька догонит врага!

Прыжок в окно – и он снаружи. Взяв след, помчался туда, где замирал звук убегающей машины.

Снова долго бежал. Дороги больше не было. Нагретые солнцем каменные бугры, редкие деревья с морщинистыми желтоватыми стволами, в гуще высокой травы кто-то звенит, шныряет, суетится.

Потом, в уходящем золотом свете, показалась впереди небольшая постройка, выглядевшая так, словно кто-то ее погрыз со всех сторон. Дальше, за полем, опять была дорога, виднелись дома. След вел к постройке, туда Заинька и направился. Сейчас он Злого Человека загрызет, на куски разорвет!

Темный проем, дверь открыта. Враг стоит у дальней стены, насмешливо скалит зубы.

– Наконец-то пожаловал! Иди сюда!

Мардарий зарычал, чтобы напугать пострашнее, бросился к нему – и вдруг пол исчез. Бедный Заинька упал, ударился, а сверху с грохотом захлопнулась решетка. Он услышал смех Злого Человека.

– Вот и попался! Мозгов-то у тебя всего ничего, одни клыки да когти.

Человек заглядывал сверху. Можно до него допрыгнуть, но решетка не пустит. Как никогда хотелось разорвать его на куски: он незлого человека на привязь посадил, а хорошего Заиньку в яму заманил, вот какой злой!

– Эй, цапнешь меня? – он просунул руку между прутьями. – Ну-ка, попробуй!

Мардарий подобрался и прыгнул, но враг успел отдернуть руку, челюсти схватили воздух.

– Давай еще! – тот опять засмеялся. – На, кусай меня! На, на! Ух ты, какой злющий! Ага, не можешь!

Свирепо рычащий Мардарий прыгал и прыгал, лязгал зубами, несколько раз больно ударился о прутья, а ненавистную руку так и не поймал. Злой Человек Заиньку дразнит! Если бы здесь была Мамочка, она бы на него закричала, она никому не разрешает своего пусеньку дразнить!

Когда эта игра человеку надоела, он уселся сбоку от квадратного отверстия. Концы свисающих длинных волос оскорбительно торчали из ячеек решетки.

– Я мог бы тебя убить, – сообщил он задумчиво, глядя сверху на разъяренного Заиньку. – Запросто… Но разве я лучше? Я такой же хищник, только чуть поумнее. Ты ведь, дурья башка, за свои подвиги не отвечаешь, ты такой, каким тебя воспитала хозяйка. Прямо так бы и съел твою хозяйку… – Он подмигнул. – Мы с тобой оба хищники, и ты из нас двоих не круче, не надейся. А кроме того, если тебя убить, спросят за это с Ника. Эх, знал бы я заранее, что в кулоне грызверг, да всего не предусмотришь… Так плечо разворотил – до сих пор не заросло, только лекарства и выручают. Давно у меня приключений такого сорта не было! Как думаешь, зверюга, если Ник будет меня бояться, это заставит его жить не прошлым, а настоящим?

Заинька думал, что Злого Человека надо загрызть. Давно бы загрыз, если бы не решетка.

– Ладно, поболтали, и хватит. Сиди тут тихо, постарайся не скучать. – Враг выпрямился, так что Заинька перестал его видеть, только слышал голос. – Водичка у тебя есть, а без мяса несколько дней перебьешься. Потом за тобой придут и обратно в кулон посадят.

Затихающие шаги. Торжествующее урчание машины, за которой никто больше не гонится.

Мардарий тихонько заскулил. Мамочкиного Заиньку заперли в темной яме и ушли – это беда не лучше намордника!

Кафьярану – пограничный городок между землями побережья, некогда колонизованными раллабийцами, пришедшими с севера, и Макиштуанским княжеством, где коренной народ совсем дикий. Макиштуанцы-мужчины носят штаны, расшитые бусами-оберегами, и заплетают волосы в мелкие косички, а женщины плетут по две косы и в жару ходят с голой грудью, зато верхнюю часть лица прячут под украшенными бисером матерчатыми полумасками – иначе неприлично.

Ксават рассчитывал найти в этом городишке людей шальной удачи, согласных на любую авантюру, сулящую навар – хотя бы и на расправу с Королем Сорегдийских гор.

За несколько часов беготни кое-кого нашел. Он уже бывал в Кафьярану и знал, где искать. Истинные разбойники, готовы на все, а что не охотники – так числом задавят.

– Устроим облаву, – изложил он свой план Донату. – Вы профессионал, убьете дичь вы, а они вам помогут как загонщики. – Донат сумрачно и степенно кивнул.

– Когда они будут готовы?

– Одна нога здесь, другая там. Отправимся завтра утром. Успеем. До гор недалеко, а вы же сами говорили, что он обычно тянет до последнего, чтобы подольше побыть в человеческой шкуре. На этом его и поймаем. Наши ребята отрежут его от заповедной территории, так что он не сможет туда проскочить, и тогда вы добудете его голову.

Ксават восхищался собственным планом: истинный стратег, имперское мышление проявил! Но Пеларчи похвалил скупо, словно чайную ложку микстуры отмерил:

– Неплохо. Попробуем.

Хорошая новость: Донат с Келхаром расплевались, не придется больше терпеть узколицего урода. В последнем этапе охоты он участвовать не сможет из-за сломанной руки, и вдобавок заявил, что считает свое ученичество завершенным. Теперь этот высокородный босяк отправится в Севегодх, в свои родные края, чтобы там на оборотней охотиться. Пеларчи сдержанно пожелал ему удачи.

А нынче после обеда Келхар собрался убить Элизу. Девка-дура не подозревала, что ее ждет, зато Ксават сразу понял, не тупак ведь.

Они стояли рядышком на каменной террасе гостиницы, откуда открывался вид на Кафьярану: ближе, среди зелени садов, кирпичные домики попроще, без затей, дальше – изящные светлые постройки с башенками и изысканно очерченными изгибами крыш.

– Прошу вас, Элиза, пойдемте со мной туда, – слегка запинаясь от дикого напряжения, уламывал дуреху убийца. – Покажу вам древние храмы… Там, знаете, есть храм Девятирукого, покровителя рода Севегустов, а также храм Прародительницы… Они действующие, я спрашивал. Мы могли бы туда зайти… Если вы на это согласитесь… – в его замирающем голосе все явственней ощущался страх, но потом он совладал с нервами и заговорил уверенней. – Да просто прогуляемся, я буду экскурсоводом, смотрите, погода какая хорошая…

Его левая рука висела на перевязи, а правая лежала на пыльных каменных перилах, и Ксават видел, что мозолистая белая кисть мелко подрагивает. Только глянуть на эту руку – сразу ясно: худое замышляет! И хочется ему это сделать, и колется, потому как несдобровать, ежели поймают.

– Да, конечно, пойдемте, – приветливо отозвалась Элиза.

Не догадалась, что ее будут убивать.

Понятное дело, Келхар, при своей отвратной наружности, по части женского пола совсем свихнулся, раз его уродом считают. А он и есть урод. Ксават удовлетворенно глянул в зеркало – приятные мужественные черты, ухоженные усы, впечатление самое выигрышное! Потом посмотрел в окно: Севегуст в цивильном костюме и Элиза, распустившая золотисто-русые волосы, в длинном платье с оборками, удалялись от гостиницы по тихой улочке. Гипс для задуманного не помеха: такой, как этот Келхар, и одной рукой убьет – моргнуть не успеешь.

Пришли нанятые Ксаватом загонщики. Восемь рыл. Донату не понравились, однако старый охотник не отослал их. Смерил каждого тяжелым, как чугунная гиря, взглядом, изложил требования: беспрекословно подчиняться, соблюдать сухой закон, не устраивать свар, без спросу не отлучаться, если возникнут какие-нибудь странные ощущения или предчувствия – сразу сообщать, кого назначат поваром – не отлынивать.

Те все это выслушали, зыркая на господина начальника оценивающе: мол, гонора у тебя во сколько, а сладишь с нами или нет? Это ведь не ученики-охотники и не императорские солдаты, приученные к повиновению, это люди шальной удачи, истинная вольница! Ради сокровищ Короля Сорегдийских гор они готовы стерпеть железную дисциплину, зато после как разгуляются… С ними надо держать ухо востро, чтобы твой законный кусок из глотки не вырвали. Спасение души – это само собой, но оставаться без навара Клетчаб тоже не хотел. У него аж дыхание спирало при мысли о том, сколько золота, звонкой монеты и всяких прочих ценностей нахапала окаянная тварь за минувшие тысячелетия. И все эти несметные богатства достанутся им, охотникам-первопроходцам!

Донат прочитал новоявленным загонщикам целую лекцию об азах охотничьего ремесла. Ознакомил с планом действий: на трех машинах прочесываем местность вдоль границы заповедной территории (кому дорога жизнь, за границу не соваться!); при обнаружении дичи дать сигнал остальным; не стрелять понапрасну, поскольку пули его не берут, использовать холодное оружие, в том числе метательное, а также сети.

Люди шальной удачи слушали с пониманием. Общество подобралось пестрое. Огромный сутуловатый парень в меховой безрукавке на голое тело, похож на пирата с Решарвакского архипелага. Трое смуглокожих туземцев – гортанная речь, масса мелких косичек, в глазах рябит от нашитых на одежду бусин-оберегов. Прилизанный северянин, манеры выдают культурного столичного жителя, взгляд холодный и скользкий, та еще бестия. Матерый бандюга из Окаянного мира – скорее всего, беглый государственный невольник из числа тех иммигрантов, кого так и не сделали полугражданами. А этот щеголь, судя по его певучему выговору и привычке небрежно сплевывать сквозь зубы – наш, хасетанский! Придется следить за собой, чтобы земляка не признал… До безобразия обросший мужик, неуживчивый деревенский мордоворот из местных. О Дважды Истребителе Донате Пеларчи большинство из них слышало, и на охоте они будут ему подчиняться, а после дела можно и без Доната.

– Что, хороши молодцы? – спросил Ксават со сдержанной гордостью, когда навербованных им помощников до утра отпустили.

– Келхар сказал бы, что это сброд, – хмуро, с нотками раздражения, ответил Донат.

– А кто для него не сброд? – Ксават махнул рукой. – Разве только он сам, да, возможно, государь император. У моих рекрутов гонора такого нет, зато дельце мы с ними сделаем, не подкачают.

Сам Келхар вернулся в сумерках, вместе с Элизой. Улыбаются, держатся за руки.

«Ишь ты, живая…» – удивился Ксават.

Выждав, когда Элиза уйдет, он тоже прикинулся, что уходит, а сам остановился в коридорчике между старой каменной террасой и опоясывающей первый этаж галереей, послушать разговор охотников. Донат рассказал о загонщиках; Келхар, как и можно было предвидеть, обозвал их «сбродом», потом добавил:

– Учитель, охотиться на него с шайкой мерзавцев – это, по-моему, плохая идея. Его надо убить на дуэли, один на один.

– Келхар, и вы туда же! Это оборотень, тварь, нелюдь. Неужели вы видите в нем себе подобного?

– Я помню, кто он такой, но он заслуживает поединка.

– Да нет в подлунном мире такого мастера среди смертных людей, который справится с ним один на один! Против него надо выходить по меньшей мере вдвоем. Вы пытались убить его в одиночку – и чем это закончилось?

– Моим поражением, – бесстрастно отозвался Келхар. – Я намерен совершенствовать свое мастерство, и когда пойму, что готов, снова брошу ему вызов.

– Келхар, он ведь уже вас купил, – с нотками неодобрения заметил Донат. – Не деньгами, не выгодой, а своим личным обаянием. Я слышал о том, что он умеет располагать к себе людей. Вы человек тонко чувствующий, и он сумел задеть какие-то струны в вашей душе. Честная дуэль – это для него еще одна увлекательная игра. Между нами говоря, я прекрасно вижу, что Ревернух набрал мерзавцев, по которым каторга плачет. Зато их никаким обаянием не проймешь, их интересуют только деньги, выпивка, удовлетворение похоти. То, что сверх этого, они не понимают. Ревернух посулил им накопленные тварью богатства, поэтому они пойдут за нами хоть на край света. Иногда и от сброда есть польза.

– Учитель, с этим криминальным быдлом надо поосторожнее…

Дальше Ксават слушать не стал. Через коридорчик тянет сквозняком и кухонными запахами; глазурованная плитка печально поблескивает, бередит душу – какое-то далекое-далекое воспоминание, не факт, что из этой жизни; шныряющий туда-сюда слуга дважды его задел – мол, пеняй на себя, ежели на дороге торчишь – и обругать не моги, охотники услышат.

Не дожидаясь третьего раза, Ксават свернул в галерею. Главное он усек: Донат Пеларчи смотрит на вещи правильно и до конца этой охоты будет действовать с ним заодно. А высокородный Келхар пускай катится, куда хочет.

С галереи видны были домики окраины, плавающие в густых синих сумерках. Окошки светились. Это не похожее на Хасетан западное захолустье вызвало у Ксавата прилив горького раздражения. А в Хасетан ему все еще нет дороги.

«Скоро уже… – подумал Клетчаб, сжав кулаки. – Недолго тебе осталось, оглоед окаянный!»

– Господин Ревернух, я хотела с вами поговорить.

Голос Элизы прозвучал негромко, но резко, без уважительных интонаций. Разве так обращаются к непосредственному начальнику? Он повернулся, но осадить дрянь-девку не успел.

– Я давно решила, что когда-нибудь все вам выскажу! – Элиза и смотрела нехорошо – дерзко, в упор. – Теперь послушаете меня на прощание. Самомнения у вас выше крыши, а на самом деле вы полный ноль! Мне противно вспоминать, что я была вашей любовницей. Как вы гордитесь своими мужскими достоинствами, а гордиться-то нечем, трахнуть каждый может, главное – поведение, поступки, порядочность. Келхар и Донат – вот это мужчины! А вы всего-навсего старый жулик, вы нашу с Виленом зарплату прикарманивали, как обыкновенный воришка. Подавитесь моей зарплатой! Надеюсь, что подавитесь!

– Ты что себе позволяешь, срань собачья! – ахнул опешивший Ксават.

Она ничуть не испугалась.

– Ага, что вы еще можете сказать? Знаете, вас действительно окружает со всех сторон срань собачья, потому что ничего другого для вас не существует. Это у вас дар такой магический – все, к чему прикоснетесь, превращать в срань собачью! Ну и купайтесь в ней на здоровье!

– Какова дрянь, да я тебя…

– Не забывайтесь, вы разговариваете с Элизой цан Севегуст.

Ксават открыл рот – да так и закрыл. Вот оно что…

– Я жду извинений, – она чувствовала себя победительницей.

Делать нечего – пришлось, запихнувши подальше гордость, наклеить на лицо какую ни на есть любезную улыбочку и выцедить извинение. Иначе высокородный Келхар за оскорбление своей супруги вызовет на дуэль и прихлопнет без зазрения совести. Или же просто поколотит до полусмерти, тоже невелика радость. Ксават чувствовал себя оплеванным, а куда денешься?

Стало быть, когда Келхар звал ее на послеобеденную прогулку, этого урода корчило от страха, что красавица Элиза его брачное предложение отвергнет. Аж дрожал весь… Строит из себя героя, а сам оказался форменным трусом – прямо капля бальзама на Клетчабову рану!

– Примите мои поздравления с законным замужеством, госпожа цан Севегуст, со всяческими пожеланиями, – хоть и распирала Ксавата злость на мерзавку, а все ж сумел проговорить эту срань с елейной миной светского человека. – А позвольте полюбопытствовать, жить-то на что собираетесь, ежели ни у вас, ни у новоиспеченного супруга ни гроша за душой?

– Вы думаете, охотник на оборотней не сможет заработать на жизнь? – Тон, как у самой натуральной высокородной.

– А вы знаете, какая у этой профессии смертность? – осклабился, торжествуя, Ксават. – Каждый второй через три-четыре года труп, до старости доживают единицы, Донат Пеларчи – редкое исключение, подтверждающее общее правило. А ваш Келхар, считай, вообще меченый, Сорегдийский оборотень его запомнил! Охотники на тварей долго не живут, а у многих даже могилы нет, слопали – и нет человечка. Хорошую судьбу вы себе выбрали! Ну, да вы же сама себе хозяйка, с приставкой «цан», важная дама!

Отбрил ее. Теперь главное – красиво уйти, пока она ничего не успела сказать в ответ. Он и ушел, за поворотом налетел впотьмах на парня с ведром кухонных помоев, содержимое выплеснулось и попало обоим на штаны. Наскоро обругав растяпу, Ксават выскочил на улицу. Какая-нибудь хасетанская бой-деваха догнала бы его, чтобы доругаться, но эта новоявленная аристократка не стала преследовать оппонента.

Окраинная улочка с одноэтажными домами. Низкая ущербная луна висит над слегка посеребренными треугольниками крыш. Новые штаны благоухают прокисшим супом – удружил Ксавату гостиничный малый! Проехал автомобиль, рисунок на его лакированных боках в тусклом свете фонарей был неразличим, как медуза в воде. За забором играли на флейте – так себе мотивчик, с хасетанской музыкой не сравнить.

Ксават, шагавший, куда глаза глядят, резко остановился. Замер. Словно примерз к мостовой.

Элиза назвала его «старым жуликом». Откуда она знает?!!

Он бросился прочь от гостиницы, от домишек, от флейты, выскочил на заасфальтированную дорогу, зашагал по ней в темноту, а мысли скакали и бились внутри черепной коробки, словно стая прыгунцов в запертой комнате.

Значит, он чем-то себя выдал? Чем? И догадался ли о том, кто он такой, еще кто-нибудь, кроме Элизы? И если да, подозревают ли они насчет зеркала-перевертыша, и сообщили уже цепнякам или нет?

Чуток успокоившись, начал восстанавливать в памяти разговор, фразу за фразой… Потом, замедлив шаг, с неимоверным облегчением ухмыльнулся и шумно вздохнул.

Никакого разоблачения. Оскорбляла его дрянь девка, а он принял брань за намек. Хвала Безмолвному, никто ничего не знает.

Огляделся по сторонам: куда его занесло? Загородная дорога, справа виднеются огни Кафьярану, слева как будто темное поле, и неподалеку, за обочиной, сторожка с освещенным окном. Погуляли – и будет, пора возвращаться.

Засунув руки в карманы, Ревернух повернул к скоплению желтых огоньков, сделал несколько шагов – и снова замер, а созвездия в бездонном ночном небе переливались, перешептывались и посмеивались, наблюдая за ним сверху.

Его сразило обидное открытие: Келхар и Элиза – не нищие!

Если представитель древнего знатного рода, отмеченного печатью вырождения, берет в жены девушку из сопредельного мира, невесте полагается приданое из специального императорского фонда. Программа такая государственная, дабы предотвратить угасание иллихейской аристократии.

Выходит, Келхар своего не упустил! То-то он так трясся, пока гадал, скажет она «да» или «нет»… Императорских деньжат хватит, чтобы выкупить родовое поместье цан Севегустов и зажить там припеваючи, а ежели он еще и тварей в округе истребит – стяжает всеобщее уважение. Элиза, успевшая в юном возрасте хлебнуть горя, будет ему верной подругой, будет держаться за свое положение, она ведь девка неглупая. За что, спрашивается, такая везуха им привалила? За что?

От обиды, злой тоски и зависти Клетчабу хотелось выть – и он завыл, обратив лицо к мерцающим созвездиям. Людей-то рядом нет, никто ничего не скажет… А вы бы на месте Клетчаба не завыли?

Подлянка ведь это, когда хорошо не тебе, а другому! Как ни поверни, натуральная подлянка.

Порой он и сам подумывал о том, чтобы жениться на хорошенькой иммигранточке (не на своенравной Элизе, а на такой, чтобы знала свое место) и через это разбогатеть, но – риск разоблачения. Перед тем как получить этакие деньжища из государева фонда, новобрачные должны подтвердить перед Зерцалом Истины искренность своих намерений, а то аферисты водятся не только в Хасетане. «Я, Ксават цан Ревернух…» – стоит ему произнести эти слова, и окаянное волшебное зеркальце запротестует.

Неожиданно Ксават уловил, что ему вторит другой вой – далекий, пугающе низкий, плывущий со стороны темного поля.

Это его отрезвило. Он замолчал, а за полем продолжали выть. Какая-нибудь тварь?.. Он ведь один на пустой дороге, и вокруг – теплая неподвижная чернота, в которой может прятаться что угодно. Осерчав на Элизу, он ушел от человеческого жилья, не думая о риске, но теперь хасетанский здравый смысл очнулся и закатил ему оплеуху.

До маленькой сторожки на краю поля ближе, чем до гостиницы. Окно уютно светится.

Нетрезвый обитатель сторожки, взъерошенный мужичок, выглядел рассеянным и безобидным.

– Я с инспекцией из министерства, – властно объявил Ксават, когда его впустили внутрь. – Вы здесь чем занимаетесь?

– Муслявчиков сторожу, – глуповато улыбнулся мужичок. – Чтобы под колеса не совались. Моя работа – загонять их обратно, ежели с поля на дорогу полезут. А то передавят, а за них деньги плочены, чтобы жук посевы не поел.

«Лодырь, – желчно отметил про себя Ксават. – Устроился, как сыр в масле!»

– А воет кто? – продолжил он строгий допрос, брезгливо оглядывая лежанку, застланную грязным стеганым одеялом в цветочек, некрашеный стол, скопище пустых бутылок в углу.

– Ага, я тоже слышал, совсем рядом выли! Кажись, псих или пьяный дурень, надо бы выйти с фонарем, поглядеть…

– Сам ты дурень! Я имею в виду, в той стороне, за полем. Тварь?

– Не, хвала Пятерым, не тварь. Собака в яме.

– Что еще за собака?

– Я сам-то ее не видел. Там, за полем, старинный домишко из кирпича, развалина, тамошнюю тварь в прошлом году извели. Подполье там есть, ямина с решеткой, и в ней злую собаку закрыли. Парень на мотоцикле заезжал, сказал, не трогать и не выпускать, а то она всех подряд покусает. Мол, это собака важных господ, и за ней скоро святая монахиня приедет. Я-то смотреть не ходил, мне с муслявчиками хлопот хватает.

– Так-так… – протянул насторожившийся Ксават. – Опиши-ка мне, как этот парень на мотоцикле выглядел? И когда это было?

Заинька плакал и звал Мамочку, но она не приходила. А потом послышались чужие шаги, что-то заскрипело, в темноте появилось пятно слабого света.

В яму заглянул сквозь решетку человек с фонарем. Длинные усы, блестящие и подвижные черные глаза. Пахнет потом, страхом, старым прокисшим супом.

Заинька забился в дальний угол, где по стенке стекала в каменную выемку вода, и предостерегающе зарычал. Он сразу понял, кто это пришел: Нехороший Человек.

Злые люди могут Заиньку побить, не пустить к Мамочке, выбросить в окно, отобрать мясо, и еще они хотят намордник на пусеньку надеть. Злого человека можно победить в драке.

Нехороший человек хуже злого. Когда Мардарий так захворал, что у него сильно болел животик и лапы сами собой дергались, Мамочка говорила, что нехороший человек ее бедняжечку отравил, поэтому никогда нельзя брать еду у нехороших людей!

Этот, который сейчас пришел, наверняка отравит. Если он принес еду, умный Заинька не станет кушать.

Мардарий рычал и рычал, пугая его, шерсть на загривке встала дыбом.

– Славная собачка… – фальшиво добрым голосом произнес Нехороший Человек. – Сколько же стоит твой ошейник?

Заинька еще страшнее зарычал.

– Эх, покамест ты живой и не спишь, эту цацку у тебя не забрать, – с сожалением вздохнул человек. – Я тебя выпущу, чтобы ты тварь окаянную догнал и загрыз. Подстраховаться не мешает. Послужи добру против зла, а потом, ежели еще встретимся, потолкуем об этом ошейничке… Деньги ваши – станут наши. Подожди, собачка…

Человек привязал к решетке веревку и ушел в темноту вместе со своим фонарем. Мардарий слышал, как он возится поблизости, чем-то гремит.

Потом решетка заскрежетала, начала медленно подниматься и встала стоймя. Снова ловушка?.. Заинька плохих людей перехитрит!

Он одним прыжком вылетел из ямы. Сбоку хлопнула дверь. Вот где спрятался Нехороший Человек! Он там, слышно, как дышит, и снизу пробивается полоска желтого света.

Мардарий бросился на дверь. Нехорошего Человека надо загрызть, на куски разорвать, пока он Заиньку с Мамочкой не отравил.

Дверь не поддавалась, а Нехороший Человек изнутри кричал:

– Глупая псина, совсем тупая! Кончай этот шухер, за оборотнем беги! Я же тебя, срань собачья, на волю выпустил! Западло меня рвать!

Заинька его стерег, пока небо в окошках не начало светлеть, но тот хитрый не выходил. А Заинька проголодался. Выбрался из дома наружу. Среди высокой травы шныряло много маленьких юрких кусочков мяса, он их ловил и кушал.

Потом вспомнил о Злом Человека, который его побил, в окно выбросил, в яму посадил, да еще и дразнил.

Нашел старый след и помчался вперед, к далекой убегающей цели.

План у Ника был довольно неопределенный. Даже не план, просто список того, что нужно сделать.

Пункт первый. Выследить Заиньку. О том, чтобы его самостоятельно поймать, и речи быть не может, тем более что купленная в Эслешате сеть осталась у охотников, но надо хотя бы выяснить, где чертова бестия находится.

Пункт второй. Найти способ связаться с Миури, сообщить ей, где грызверг. Если удастся снова посадить его в кулон, они выполнят заказ Регины цан Эглеварт.

Пункт третий. В отличие от первых двух не обязательный. Зыбкий и сомнительный. Очень возможно, куда более опасный, чем погоня за Мардарием.

Ник хотел убедиться, что с Дэлги все в порядке. Просто поговорить с ним, извиниться за инцидент с грызвергом… Или нет, это Дэлги должен извиняться за свою выходку!

Но кто перед кем извиняется – вопрос не срочный. Сначала надо узнать, успел ли Дэлги вернуться в свои владения, и если не успел – тогда пункт четвертый, самый трудный. Придется сделать для него то, что он сделал для Ника в Ганжебде: помочь ему благополучно добраться до заповедной территории, как бы он после превращения ни выглядел. Стерпеть его новый облик – это, наверное, будет труднее всего. Ник хорошо помнил ту полуживую тварь, упорно ползущую вперед, которую они видели на болоте.

Сорегдийский хребет на южном горизонте уже можно было рассмотреть невооруженным глазом. Словно край земли обрамлен матовым голубоватым стеклом. На горы до небес то, что там виднеется, пока не похоже.

Кроме четырех пунктов, которые необходимо выполнить, Ника преследовала навязчивая идея. Звали навязчивую идею Эннайп цан Аванебих. Иногда появлялась сумасшедшая мысль: возможно, это она ворожит, танцуя, чтобы защитить его от тварей, и в своих странных снах он видит то, что происходит на самом деле? Впрочем, если подумать, это совсем уж неправдоподобно.

Раньше он не знал, что зеленые глаза могут быть еще и раскосыми. Эннайп похожа на неведомую страну, полную тайн, зачарованных пейзажей и, вероятно, скрытых опасностей – не о каждой девушке можно такое сказать. Если бы ему разрешили хотя бы время от времени ее видеть… Еще один повод помириться с Дэлги.

На бензин Ник заработал мытьем машин на заправочной станции. Другое дело еда, заикаться о ней он побаивался. Не потому, что обругают – наоборот: попросишь пару вчерашних лепешек, а в ответ начинают жалостливо причитать и стараются накормить до отвала. Похоже, после плена у охотников, ежедневных угрызений совести и байкерских бросков по нагретому солнцем бездорожью он заметно исхудал и осунулся.

Под темно-розовым вечерним небом волнами вздымался черный кустарник и виднелась изысканно прорисованная сквозистая постройка – вроде бы колоннада. Возле нее дымился костер, суетились люди. Завернуть туда или доехать до деревни, расположенной у горизонта?

Ник выбрал колоннаду. Есть надежда, что, если он попросит там немного еды, ему и дадут немного еды, а не станут насильно закармливать ужином из нескольких блюд.

Оставив мотоцикл возле трех иллихейских джипов, Ник направился к костру. Пахло жареным мясом и печеными овощами, люди громко переговаривались.

Когда он узнал среди них Доната Пеларчи, а потом и Ксавата цан Ревернуха, отступать было поздно. Его заметили.

Что-то слишком часто в последнее время Клетчаба Луджерефа выставляют тупаком! Сначала Элиза, дрянь девка, наговорила ему всякого. Потом грызверг, будь он трижды неладен, до утра не выпускал из комнатенки с окаменевшей сранью по углам, ярился и кидался на дверь, так что вся развалина содрогалась. Засов выдержал, а нервы не выдержали, и Клетчаб тоже кой-чего навалил в углу – добавил, так сказать, к уже имеющемуся. А теперь невесть откуда взявшийся Ник сознался, что «перетер веревки и сбежал, после того как Ревернух заснул» – перед всей шайкой опозорил!

– Второй раз не убежишь, – угрюмо пообещал Пеларчи, метнув неодобрительный взгляд на Ксавата. – И за то, что сделал, сполна расплатишься. По древнему закону охоты, кто злонамеренно помешал охотникам убить тварь – тот умирает или становится рабом.

Ксават насторожился: эге, куда он клонит…

– Станешь моим рабом, понял, щенок? – Дважды Истребитель рычал не хуже грызверга.

Ник, вытолкнутый на середину окруженной колоннами каменной площадки, еще сильнее побледнел. А Ксават про себя выругался: все понятно, Пеларчи пошел на попятную! В прошлый раз о рабстве речи не было… Человек он суровый, но не злой, и после мнимой смерти Ника, скорее всего, раскаялся в своей чрезмерной жестокости.

– Будешь делать все, что скажу. Сапоги мне чистить и мыть посуду, воду таскать, машину до блеска отмоешь изнутри и снаружи!

– Да, я все это умею делать, – глядя на него со страхом, слабым голосом пробормотал Ник.

– Вот этим и займешься, если я решу оставить тебя в живых, – проворчал Донат уже чуть поспокойней. – А я на досуге расскажу тебе кое-что о тварях и оборотнях, чтобы в следующий раз хорошенько подумал, прежде чем мешать охотникам!

«Так и есть, срань собачья!» – мысленно взвыл Ксават.

Он-то в отличие от перепуганного мальчишки ясно видел, что дела Ника не так плохи, как ему, верно, кажется. Если не считать государственных невольников, в Империи нет узаконенного рабства, и для иллихейского гражданина раб будет скорее обузой, чем ценным приобретением: перво-наперво придется от властей его прятать. По всей вероятности, Донат продержит у себя Ника ровно столько, сколько понадобится, чтобы подыскать нового ученика, на которого можно свалить всю черную работу. Да еще будет потчевать его в воспитательных целях леденящими душу охотничьими байками – иммигранты из сопредельного мира обожают что-нибудь такое послушать, для них это «фэнтези», те же сказки! Так что Ник внакладе не останется. А если он догадается при случае рассказать Донату свою историю, тот еще и сочувствием проникнется… У каждого второго из них история такая, что оборотня разжалобит, не то что охотника.

– Ты, – Пеларчи кивнул одному из загонщиков, – свяжи ему руки. Да веревки хорошенько проверь, чтобы не рваные оказались. И вот что, – он опять с угрозой глянул на пленника, – никаких больше голодовок! Откажешься есть – сразу шкуру спущу, понял?

Ага, ага, подстраховка, кисло отметил Ксават, чтобы парень не вздумал уморить себя голодом, а то он уже показал, что запас упрямства у него изрядный.

Срань собачья, да ведь наверняка же Донат и в прошлый раз на самом деле не собирался его убивать! Хотел как следует проучить паршивца, для пущего драматизма даже Келхару голову задурил. Небось, до самого конца делал бы вид, что пощады Нику не будет, а потом, уже прицелившись, отвел бы пистолет и сказал, что на первый раз прощает. Охотники старой закалки на такие шутки горазды.

Смуглый макиштуанец с приплюснутым носом и копной змееподобных косичек связал мальчишке руки, неторопливо и обстоятельно.

Тут Ревернуха осенило, и он шагнул вперед, на середину площадки, опоясанной старинной колоннадой из темного пористого камня.

– Ежели кто из вас не усек, в чем дело, этот парень – предатель. Мы сидели в засаде, а он заорал и оборотня умышленно предупредил, подлянку нам устроил. Ушел окаянный проглот из-за этого гаденыша! Сейчас будем его судить… – чуть не сказанул «по воровским законам», да вовремя спохватился, а то бы зазря себя выдал. – Пусть каждый знает, что предательство мы наказываем!

– Ревернух, вы что?.. – яростно прошипел Донат, от изумления выпучив глаза, словно громадная темная рыбина, выплывшая из тинистых глубин.

Его реакция окончательно убедила Ксавата в том, что угроза убить Ника была насквозь фальшивой. За тупаков всех держал! Только не на того напал, Клетчаб Луджереф не тупак.

– Надобно принести его в жертву общественным интересам, – ответил он тоже шепотом, с трудом сдерживая ликующую ухмылку. – Чтобы никому неповадно было дисциплину нарушать, а то сами видите, народ сложный подобрался. Это будет верный ход, они нас зауважают.

– Да вы спятили! Что за моча вам в голову ударила?

– Перед вами предатель! – повысил голос Ксават, театральным жестом показывая на совсем побелевшего Ника. – Глядите-ка, прямо к нашей стоянке вышел, хотел подсмотреть и подслушать, а потом подлянку сделать, чтобы мы без золота остались, как тупаки! Неспроста он тут ошивался… Он должен за это ответить или нет, как по-вашему, ребята? Казним предателя! Бей его!

– Стоять! – громоподобно рявкнул Пеларчи.

Подавшиеся вперед загонщики остановились.

– Донат, не глупите, – шепнул Клетчаб. – Проявите дальновидность! Если вы не дадите им казнить предателя, они вам доверять не будут, и вся охота пойдет насмарку.

Донат еще больше помрачнел и рассвирепел. Не хотел он заходить так далеко и убивать мальчишку, но отказываться от своей цели тоже не хотел. Чуток подтолкнуть его в нужную сторону – и уступит давлению общественного мнения. Это вам не Келхар цан Севегуст! Тот давно бы полез в драку – и, чего доброго, положил бы все «криминальное быдло» с Клетчабом Луджерефом в придачу. Полез бы даже со сломанной рукой, тогда бы его одолели всем скопом, но пару-тройку противников он прихватил бы с собой на тот свет… Благодарение шальной удаче, что его здесь нет!

Еще несколько секунд – и они набросятся.

Ник не смотрел на их лица. Его подташнивало, и каменная плита под ногами покачивалась, он боялся упасть.

– Я забираю своего помощника.

Женский голос, высокий и чистый.

Не смея поверить, Ник поднял голову. В просвете между двумя колоннами, вырисовываясь темным силуэтом на фоне почти померкшего неба, стояла женщина-кошка. То есть преподобная сестра Миури, жрица Лунноглазой.

– Забирайте его, уважаемая сестра!

Казалось, Донат Пеларчи обрадовался ее неожиданному появлению не меньше, чем Ник. Его большое лицо с отвислыми бульдожьими щеками лоснилось от выступившего пота. Напрягшаяся правая рука, слегка согнутая в локте, словно вот-вот схватится за кобуру, повисла, расслабившись.

– Прошу вас, уважаемая, уделить побольше внимания его представлениям о тварях, – с явным облегчением проворчал старый охотник. – Недоучили парня в Нойоссе.

– Я позабочусь об этом, – шагнув вперед, пообещала Миури.

В оранжевом свете костра монашеский головной убор с треугольными кошачьими ушками придавал ей царственный вид.

– Позвольте, позвольте! – всполошился Ревернух. – Он ведь не монах и даже не послушник, а просто мальчик на побегушках и столько всего натворил, вы не можете здесь распоряжаться!

Миури что-то бросила. Блеснув в воздухе, небольшой предмет упал на каменную плиту рядом с ботинком Ника.

Цепочка с продолговатым граненым кристаллом.

Зачем, удивился Ник, я же не могу подобрать, разве она не видит, что у меня руки свя…

Только и оставалось стоять и смотреть, как «бродячая кошка» с кулоном на шее уходит, не оглядываясь, по тропинке, спускается по выщербленной каменной лестнице, исчезает за одичавшим кустарником.

Никто не посмел ее остановить.

Дубина иммигрант, беглый государственный невольник, дернулся было с места, но один из макиштуанцев ухватил его за руку.

– Нельзя, не трожь, – гортанный акцент от волнения усилился, вместо звуков – их искаженные отражения. – Великая Кошка рассердится, плохо будет!

Тот ничего не понял, но послушался.

Ладно, дайте только срок… Вот разживется Клетчаб Луджереф сокровищами Короля Сорегдийских гор, получит настоящую власть – и тогда за всю срань собачью сполна отомстит, и тем, и другим, и третьим.

Назад: Глава 9

Дальше: Глава 11