Глава 1

Мало того, что оно разноцветно переливалось и мигало – вдобавок то исчезало, то появлялось каждый раз на новом месте: под матово-золотым потолком с ячеистыми светильниками, около регистрационных кабин, смахивающих на вереницу поставленных стоймя школьных пеналов, возле мозаики побитых жизнью автоматов с горячими и прохладительными напитками.

Бланка Ингер, полчаса назад сошедшая с космолайнера «Амстердам», следила за блуждающим приветствием, пытаясь угадать, где оно вспыхнет после очередного промежутка. Безнадежный номер. Ее глаза, похожие на двух тревожно мерцающих серых светляков, раз за разом оставались ни с чем. Этот фокус для того и придумали, чтобы ожидание в очереди не казалось господам туристам чересчур монотонным процессом.

Громадный зал гудел, как наполненная отголосками эха океанская раковина. Большинство присутствующих принадлежало к земной расе или же к расам, отличающимся от людей Земли незначительно. Ничего удивительного, корпорация «Иллюзориум», фактически владеющая всем Парком, специализируется на развлечениях для гуманоидов.

В этой пестрой толпе никто не выделялся на общем фоне, как бы экстремально ни выглядел. Бланка тем более не выделялась. Острые и печальные черты бледного подросткового личика. Серо-голубая «пилотская» куртка, исчерканная косыми серебристыми застежками, стильная, но слишком просторная (на два размера больше, чем требуется). Потертые джинсы и потертая дорожная сумка с прицепленным сбоку брелком.

Пышная шапка вьющихся пепельных волос придавала Бланке сходство с одуванчиком, однако главной ее приметой были не волосы, а отягощенная совесть.

Не сказать, чтобы за двадцать лет своей жизни Бланка Ингер успела натворить что-нибудь из ряда вон выходящее, просто каждый ее поступок и каждый отказ от действия тянули за собой причинно-следственные цепочки, чреватые трагедиями, техногенными катастрофами, скоропостижными смертями, воздушными и наземными авариями, прорывами на водопроводных магистралях и неловкими ситуациями для совершенно незнакомых ей людей, хотя Бланка изо всех сил старалась жить осторожно, чтобы никому не навредить.

Когда подошла ее очередь, из трех предложенных регистрационным компьютером вариантов (Вы прибыли: а) с официальным или деловым визитом; б) как турист; в) иные цели) она отметила второй. Ее задача напоминает диверсионную вылазку на территорию неприятельского государства. Или благую, но нелегальную гуманитарную миссию. Незачем раньше времени об этом распространяться.

После выполнения формальностей для нее прокрутили коротенький рекламный ролик:

Пока доброжелательный голос вещал, на экране сменяли друг друга завлекательные картинки. Потом вместо них появилась текучая цветная заставка, и открылась дверь – не та, через которую Бланка вошла, а противоположная, регистрационные кабины были своего рода шлюзами для новоприбывших.

Необъятный зал-атриум, по бурлящей толпе блуждают солнечные пятна. Под ногами шныряют черепахи-уборщики, собирая с истоптанных миллионами подошв иссиня-белых плит всевозможный мусор. Если б не эта кибернетическая фауна, здешний космопорт был бы несказанно грязным местечком.

Плавающие в воздухе огненные предостережения советовали гостям Парка не связываться с нелицензированными гидами и не оставлять личные вещи без присмотра, так как за последствия администрация ответственности не несет. На всякий случай Бланка отцепила от сумки брелок и спрятала в карман. Вряд ли кому-нибудь понадобится дешевая безделушка, но, с другой стороны, клептоманы хватают все, что под руку попадется.

На миниатюрном снимке красивая загорелая блондинка в черной майке держала золотисто-оранжевую банку с напитком, за спиной у нее сверкало на солнце море. Когда Бланке было шесть лет, этот брелок дала ей бабушка:

– Здесь хорошая тетя, которая тебя спасла.

– А почему она не спасла маму с папой? – тихо и хмуро поинтересовалась Бланка.

Разговор происходил в больнице, мама тоже была здесь, но в другой палате, и к ней никого не пускали.

– Деточка, они просто не выдержали, не дождались…

Бабушка сморщилась, словно готовилась заплакать, но женщина-психотерапевт, первое время ни на шаг от Бланки не отходившая, начала деликатно жестикулировать, и разговор свернул на другие темы – на новых кукол, на разные виды мороженого, на поход в Большой Океанариум по возвращении на Землю.

Позже, узнав подробности, Бланка решила, что брелок будет ее талисманом, и никогда с ним не расставалась. Все думали, что это портрет топ-модели Моны Янг, рекламирующей апельсиновую санду.

Большая группа мальчиков и девочек офисного пошиба целеустремленно снялась с места, освободив дорогу, и Бланка увидела впереди справочные терминалы. Сбоку, возле ребристых металлических колонн, двое босых мужчин в соломенно-желтых рясах и бисерных налобных повязках пытались всучить пачку брошюр подвыпившим краснобровым гинтийцам с сердитыми лицами, а чуть поодаль стоял Генри. Он тоже прилетел на «Амстердаме» и всю дорогу пытался Бланку снимать. Сейчас он не заметил ее, потому что с любопытством наблюдал за проповедниками, которые приставали к нетрезвым туристам с Гинта.

Секунду помедлив, Бланка повернула в другую сторону. Ничто не должно отвлекать ее от выполнения задачи… а если они вдруг столкнутся и она постарается поскорее распрощаться, Генри может обидеться. В отличие от нее, он прилетел на Парк «бездельничать и вести искусственную жизнь среди искусственных исторических памятников» – так он определил свои планы, угощая Бланку крохотными, с наперсток, незийскими пирожными в корабельном ресторане.

Чтобы избежать встречи, она обогнула сверкающий павильончик с вывеской «СТРИЖКА ЗА 5 МИНУТ» и внезапно очутилась в двух шагах от наружной стены из толстого подкрашенного стекла. За стеной простирался ад.

Как будто она в эту прозрачную преграду с разбегу врезалась, и стекло ее поймало, превратив мгновение в вечность… Или как будто ее накрыло взрывной волной… На Парке действительно есть все, что только можно себе представить. Даже это.

Ад выглядел, как скучная серая даль до горизонта, кое-где оживленная редко расставленными невысокими скалами и пятнами невзрачного кустарника. Именно таким он запомнился шестилетней Бланке – еще бы она его не узнала! Посреди слепящего светлого неба с бледными, словно вырезанными из папиросной бумаги облаками ярилось маленькое недоброе солнце. Казалось, прямо оттуда, с неба, хлынуло ощущение тоски, ужаса и собственной виновности: ты отвечаешь за все беды, какие происходят в мире, за каждое произнесенное вслух грубое слово, за каждую растоптанную травинку…

Это длилось не слишком долго. Все-таки те психотерапевты, которые мучились с Бланкой на протяжении четырнадцати лет, свое дело знали. Она вспомнила, где находится, и вырвалась из похожего на расплавленное мутное стекло кошмара. Повернулась к залу. Колени ослабли, футболка под мышками промокла от пота.

Вокруг все то же самое.

Проповедники со своими брошюрами исчезли в толпе, их спугнул полицейский робот с видеокамерой, медленно круживший под застекленным потолком, словно скат в толще пронизанной солнцем воды.

Генри разговаривал с вертлявой смуглой девушкой в тунике и лосинах из золотой «зеркалки», потом они вместе направились к эскалаторам. Девушка напоминала позолоченную статуэтку с приклеенной гривой растрепанных черных волос, Бланка видела такие фигурки на какой-то из выставок инопланетного изобразительного искусства.

Около парикмахерского павильона мужчина с непритязательной куцей шевелюрой сердито спрашивал у своей спутницы:

– Это у них называется – стрижка за пять минут?! Меня обкорнали!

– А чего ты хотел за пять минут? – лениво, с затаенной ехидцей поинтересовалась высокая женщина в облегающем чешуйчатом костюме.

– Я хотел качественной услуги! Я им этого так не оставлю!

В дальнем конце помещения взмыл над сутолокой броско раскрашенный робот-рекламоноситель:

– У нас акция! Подарки! Призы!

На него коршуном ринулся полицейский робот, и он сразу куда-то юркнул, начавшая распускаться голограмма погасла. Видимо, в этом зале реклама под запретом.

Все такое, каким должно быть. Бланка снова повернулась к стеклянной стене.

Там была самая обыкновенная пустошь в сероватых тонах. Кустарника и скал чуть-чуть, зато камней сколько угодно. Новый вокзальный комплекс построили на окраине космопорта, а дальше лежит пустынная территория, похожая на вьянгасианские ландшафты. Все подобные ландшафты друг на друга похожи, и Бланка не побежит из-за этого в местную службу психологической реабилитации, не дождетесь.

Подхватив съехавшую с плеча сумку, она решительно зашагала через толпу к справочным терминалам.

– Меня хотят убить. Не знаю, кто и почему. Они приговорили меня к смерти.

– Ух ты, вот это класс! Просто супер!

Восторженный возглас Дигны вызвал у Мориса унылую усмешку. Ну да, с точки зрения Мегареала, он счастливчик…

– Что-то не так? – на ее изящно-некрасивом смуглом лице появилось недоумевающее выражение.

– Это по-настоящему, понимаешь? А я даже не знаю, в чем дело.

Морис с угнетенным видом отвернулся к окну. Эти мощенные булыжником европейские улочки, до того узкие, что можно, разведя руки в стороны, одновременно коснуться шершавых стен двух противостоящих домов, всегда казались ему придуманными. Не могло быть на самом деле таких улиц!

Он снова посмотрел на Дигну. Кожа покрылась мурашками, словно стоишь на бортике бассейна и собираешься нырнуть в холодную переливчато-зеленую воду. Рассказывать о себе, так же, как и плавать, Морис умел хуже некуда.

– Это уже целый месяц. А насчет приговора вчера позвонили и сказали, что это будет вроде как жертвоприношение, и я сам должен угадать, за что. Какой-то дурдом, но они залезли к нам в подъезд и забрызгали дверь моей квартиры настоящей кровью.

– Чьей? Человеческой?.. Супер!

Дигна Балчуг выросла в Мегареале. Когда ей исполнилось пятнадцать, ее родители погибли – одна из тех словно на заказ разыгранных мелодрам, какие случаются в Мегареале время от времени. Дигне завидовали: к ней теперь приковано всеобщее внимание, и если она сумеет этим воспользоваться – за здорово живешь станет звездой, вот уж повезло так повезло! Но тут объявилась бабка с Земли и выкупила у «Иллюзориума» ее контракт, подписанный в свое время бестолочами-родителями. Или, по слухам, даже не выкупила: Ксана Балчуг – известный правозащитник и общественный деятель, активистка межзвездного движения за полный запрет реалити-шоу, и корпорация отдала ей девчонку даром, не заикаясь о возмещении затрат, еще и приплатила, чтобы не связываться.

Год спустя Дигна взбунтовалась против бабкиного диктата и сбежала обратно на Землю-Парк. Госпожа Балчуг ничего не могла с ней поделать, не навредив своему реноме: не пристало видной правозащитнице быть домашним тираном и ущемлять в правах собственную внучку.

Сейчас Дигна болталась по всему Парку и подрабатывала то статисткой, то гидом, хотя регулярно получала от Ксаны денежные переводы. Как и большинство детей Мегареала, она была существом ветреным, артистичным и раскованным – даже слишком, до легкой расхлябанности.

Черты лица у нее были мелкие и неправильные, но тщательно прорисованные, как на старинной миниатюре. Рот слишком большой, зато и глаза большие. Пышные жесткие волосы черной туманностью окутывали голову и угловатые плечи.

Глядя на стушевавшегося Мориса, Дигна играла переливчатым дешевым браслетиком и оживленно улыбалась, строила то вопросительные, то подбадривающие гримасы. Одна из заповедей Мегареала: «Не будь скучным!» О Мегареале она отзывалась без особой теплоты, но его заповеди соблюдала.

Морис гадал, верит она ему или нет. В полиции, например, не поверили.

Сглотнув, он продолжил:

– Возможно, это была кровь какого-нибудь животного. Меня хотели напугать. Это не вымогательство денег, потому что они ничего не требуют. Еще у меня как раз начались неприятности на работе… Я наладчик, занимаюсь техобслуживанием парикмахерских автоматов. И везде пошла какая-то ерунда, как будто эти роботы все разом сдурели. Клиенты ругаются. Вирус, наверное, но программисты пока ничего не нашли.

– У тебя, часом, не мания преследования?

Дигна один глаз сощурила, другим выжидательно уставилась на Мориса.

Напрасно заикнулся об автоматах. Теперь она тоже решит, что он сочиняет.

– Да я-то нормальный, но со мной творится что-то ненормальное! Может, есть какая-то секта или банда, которая этим занимается… Ты не слышала, с кем-нибудь еще ничего такого не случалось? Та моя знакомая, ну, которая посоветовала поговорить с тобой, Софья Мангер, она сказала, что ты многих знаешь.

– О таком я слышу в первый раз, – Дигна озадаченно наморщила лоб, словно показывая, что проделала быструю, но основательную умственную работу. – В полицию ходил?

– В том-то и дело. Меня там послали далеко и надолго, потому что ролевики из Мегареала уже втягивали полицию в свои игры, а киношники снимали. Они сразу подумали, что я такой же и опять будет мистификация. Сказали, вот если меня убьют не понарошку, тогда они займутся этим делом, а то им надоело оставаться в дураках. Я-то знаю, что я не ролевик и ни во что не играю, а они отмахнулись. Как бы у них со всяким жульем хлопот по горло, и я могу не беспокоить их до тех пор, пока не назову конкретно, кто мне угрожает. На частного детектива у меня денег нет. Может, что-нибудь подскажешь?

– Ну-у… – протянула Дигна, продолжая демонстрировать свои эмоции выразительно и немного преувеличенно, как принято у обитателей Мегареала. – Я общительная, но это не значит, что я знакома со всей планетой. Ты сам кого-нибудь подозреваешь?

– Да, – поколебавшись, ответил Морис шепотом. – Помнишь, здесь ведь иногда устраивали реалити-шоу с людьми, которые об этом не знали… Ну, скрытая камера. Я подумал, и со мной так могут. Больше просто некому, я же ни с кем не поссорился!

– Тогда все в порядке! – Дигна просияла, ее ярко накрашенные губы растянулись алым полумесяцем почти до ушей.

– Нечему тут радоваться! Что в порядке? Я же не знаю, наверняка это или нет и когда это закончится. Они меня до психушки доведут.

– Не доведут, потому что я все бабе Ксане расскажу. Если это нелегальное реалити-шоу без твоего согласия, баба Ксана в бараний рог их согнет, ей только повод дай, – Дигна тоже перешла на заговорщический шепот. – Я пошлю ей письмо космической почтой, и скоро она будет здесь. От тебя сразу отстанут, еще и компенсацию за моральный ущерб заплатят. А теперь мне надо мчаться, меня клиент ждет. Я оставила его в Венеции, чтобы по каналам покатался, так он, наверное, уже замаялся кататься. Сейчас спрошу, живой он там или утонул от нечего делать.

Она извлекла из-за шнурованного бархатного корсажа миниатюрный телефон.

– Генри, приветики! Это я, Дигна, твой персональный гид и проводник по Парку, если еще не забыл… Чудесненько, что не забыл!.. Скоро буду, выбирайся на площадь Сан-Марко, там встретимся… Если захочешь в бордель, без меня не ходи, а то тебя заманят в какой-нибудь самый-самый, и останешься без кредиток и без штанов. Гондольеру больше двух галов не давай, они на самом деле все на окладе, плюс квартальные премии. Я уже несусь к тебе сломя голову, через пять минут буду!

Спрятав телефон, она объяснила:

– Генри – турист с Земли, прилетел сегодня утром. Меня ему порекомендовали мои земные знакомые. Пользуюсь спросом! Только знаешь, Морис, когда увидишь бабу Ксану, не говори ей, что я так ее называла. А то она сказала, если я еще буду называть ее «бабой», она плюнет на свою репутацию и пришибет меня, а у нее черный пояс по каким-то там единоборствам. Я тебе свистну, когда что-нибудь образуется.

Она выскочила из полуподвальчика, хлопнув тяжелой дубовой дверью. За окном вихрем промелькнула подметающая мостовую красная юбка и черный корсаж со шнуровкой, пышные белые рукава, тонкие, как палочки, смуглые руки, встрепанная масса черных волос.

Дигне предстоит добежать до ближайшего спуска в подземку, переодеться (скорее всего, в знатную венецианку), доехать на пневмопоезде до Венеции, подняться наверх, туда, где палаццо с резными позолоченными балконами и каменными завитками вырастают прямо из теплой мутновато-зеленой воды – и все это за пять минут.

«Она обо мне забудет».

Ему тоже пора. На кривых булыжных улочках Мориса не отпускало ощущение слежки. Он понимал, что поддаваться нельзя, ведь тогда получится, что он принял их условия, включился в игру, и дальше все пойдет так, как хочется им.

Надо показать, что ему до их дурацких затей нет никакого дела. Надо показать, что он не играет.

Намерение было правильное, но Морис слишком извелся, чтобы его выполнить. Чего уж там, он давно уже вступил на их территорию… На встречных он смотрел настороженно, оценивая каждого как возможного врага. Если его сейчас схватят, прохожие подумают, что это разыгранная статистами сценка, типичная для средневековой Европы.

Вход в подземку притворялся входом в лавку мясника. Помещение с низким закопченным потолком и подслеповатыми окнами в ромбик, по стенам развешаны бутафорские окорока и колбасы, а посередине – широкая арка, за которой начинается иной мир.

Сойдя с эскалатора, Морис завернул в костюмерный зал, закрылся в свободной кабине, вставил в прорезь карточку с чипом, набрал пароль.

Ходили байки, что система иногда глючит, и бывает, что посетителю выдают или чужую одежду, или какой-нибудь экзотический наряд. Якобы президенту одной незначительной планеты, когда он, вволю нагулявшись по Историческому Парку, захотел обратно, всучили древнеегипетское женское платье. Морис слышал много таких историй, но на практике никогда с этим не сталкивался.

В нише доставки появился пакет. Его пакет, никаких глюков. Сняв камзол, рубаху, башмаки и штаны европейского горожанина эпохи феодализма, он натянул джинсы и куртку с голограммой космического крейсера на спине, зашнуровал кроссовки.

Над зеркалом вспыхнула надпись:

«Не забудьте в карманах свои личные вещи!»

Что не нравилось Морису в ЗИПе (то есть в проекте «Земля – Исторический Парк»), так это драконовы правила относительно внешнего вида посетителей: костюм должен соответствовать месту и времени. Если пойдешь слоняться по Древнему Риму в шортах и футболке или появишься в стойбище первобытных охотников в боярской шубе, не переодевшись после визита в Москву семнадцатого столетия, в два счета выдворят. Подходящую одежду можно принести с собой либо взять напрокат – недорого, но народу здесь каждый день бывает чертова уйма, и «Иллюзориум» с одного только проката шмоток получает солидный доход.

Морис невесело поглядел в зеркало. Лицо круглее, чем хотелось бы, и уши чересчур оттопыренные – хоть клеем приклеивай, но, вообще-то, девушки несколько раз говорили ему, что он симпатичный. А сейчас вид у него был бледный и затравленный. Объект охоты. Приговоренный к смерти. Или просто жертва дурацкого розыгрыша.

В правом кармане куртки лежал парализатор, разрешенное законом оружие самообороны. Морис подозревал, что в случае нападения не успеет им воспользоваться. Они – кто бы ни были эти «они» – вряд ли предоставят ему такую возможность.

До Портаона Морис долетел рейсовым аэробусом. У него были пилотские права и аэрокар дешевой модели, купленный полгода назад на распродаже подержанной техники, но если его настигнут в воздухе, да к тому же над морем… Одно он знал о своей машине наверняка: на ней ни от кого не удерешь. Зато напасть на общественный транспорт его мучители не посмеют. А если все-таки посмеют, тем лучше: тогда в полиции наконец-то поймут, что охотятся на Мориса всерьез.

От аэровокзала до дома две остановки на пневмопоезде. Переменчивая мозаика лиц, светильников и подмигивающих рекламных голограмм так режет глаза, что хочется зажмуриться. Впрочем, дело не в пестроте этой с детства привычной среды, просто с тех пор, как его начали преследовать, он взял в привычку вглядываться во все подряд до рези в глазах.

Дом, окруженный вечнозеленым подстриженным кустарником, выглядел новеньким и скучным. Благодаря грязеотталкивающему покрытию стены уже который год сохраняли первозданную белизну. Кое-где по этому сахарному фону расползлись разноцветные граффити – стандартный набор настенных непристойностей, но было там и несколько кроваво-красных угроз в адрес Мориса Фарбе. Треугольные портики над подъездами производили странное впечатление, словно их по случаю где-то стибрили и приспособили сюда, на радость жильцам Морисовой многоэтажки.

Соседние дома выглядели так же, с незначительными вариациями. Портаон находится за пределами территории развлечений, туристы сюда не заглядывают, а значит, незачем заботиться о разнообразии. Жилой дом должен быть благоустроенным, этого хватит.

Приближаясь к подъезду, Морис нервничал. В кустах шуршали роботы, принадлежащие коммунальной службе – подравнивали растительность и собирали мусор. Всем известно, что они снабжены видеокамерами, поэтому рядом с ними Морису вряд ли что-нибудь угрожает. Другое дело, когда он поднимется к себе на десятый этаж и зайдет в квартиру… Самый опасный момент. Возвращаясь домой, он каждый раз думал о возможной засаде.

Все как обычно. Взгляд налево, взгляд направо. В коридоре посторонних нет, ярко сияют ромбовидные плафоны, только один, неисправный, заходится в беззвучной истерике, а жизнерадостные плакатики призывают заботиться о процветании Парка, соблюдать корпоративную культуру («Вся планета – одна дружная компания!») и не оставлять где попало надписи нецензурного характера.

Дверь в порядке, уже хорошо. Постоять на пороге, прислушиваясь к звукам. Запросить данные у домашнего компьютера. Обойти три смежные комнаты, заглянуть на кухню и в совмещенный с душем санузел. Уф, пусто!

Морис запер входную дверь и с облегчением плюхнулся в ярко-желтое гелевое кресло.

Вокруг господствует его собственный, безопасный кавардак. Со стен смотрят изображения Вероники Ло. Заурчал кухонный автомат, запрограммированный включаться, когда хозяин приходит домой. Тихо играет фоновая музыка – приятная, ненавязчивая, но уже поднадоевшая, пора бы поменять ее на другую.

Морис никогда не приводил девушек к себе домой. На Парке предостаточно мест, где можно с ними встречаться. Свою личную территорию он делил с Вероникой – и больше ни с кем.

Однажды он попробовал сосчитать все ее снимки, большие и маленькие, двумерные и объемные, но на второй сотне сбился. Во всяком случае, он насобирал их достаточно, чтобы сплошь оклеить малометражную холостяцкую квартиру. Повсюду мерцало волшебной белизной прелестное удлиненное лицо Вероники Ло. Огромные глаза, осененные загнутыми ресницами, походили на фантастические цветы: как будто вокруг зрачков распустились переливчатые серые лепестки. Наверное, именно так должны выглядеть эльфийские принцессы, но Вероника была не сказочным существом, а известной на всю Галактику топ-моделью.

Морис влюбился, еще когда учился в школе-интернате. Каких только портретов у него не было! Разный фон, разные наряды, волосы тоже разные: иссиня-черные, платиновые, розовые, золотистые, зеленые, как у русалки… В обнаженном виде она позировала неохотно и редко, однако он раздобыл даже эти эксклюзивные снимки.

Как и полагается истинному фанату, он накопил целый архив материалов о своем божестве. Он знал, какие у нее волосы на самом деле: темно-каштановые. Знал, что родилась она в одном из тех сумасшедших захолустных миров, где политическая жизнь бьет ключом – то путч, то гражданская война, а выборы в парламент равняются стихийному бедствию. Когда ей исполнилось шестнадцать, ее семья рванула оттуда в космос в поисках лучшей доли, и через год после этого Вероника дебютировала в качестве модели на Незе. Миновал еще год – и она пробилась в первую десятку самых красивых и высокооплачиваемых топ-моделей земной расы.

Недавно она отпраздновала свой тридцать третий день рождения (Морис, как и миллиарды других поклонников, отправил ей поздравление и подарок) и по-прежнему обитала на сияющих небесах, где движутся по головокружительным орбитам галактические знаменитости.

Знал он и о том, что не все в ее жизни было безоблачно. Однажды какие-то сумасшедшие террористы стреляли в нее кислотой, но, к счастью, промазали. Да еще у нее украли жениха, и даже Космопол ничего не мог сделать, а потом этот парень нашелся сам и сознался, что в действительности его не похищали, это была инсценировка, и бросил Веронику ради никому не известной невзрачной девчонки с тощей косичкой.

Вдобавок та темная история с сестрой-близняшкой. Ходили слухи, что перед тем, как в первый раз выйти на подиум, Вероника была любовницей скандально известного авантюриста, вместе с ним принимала участие в криминальных разборках и в ходе одной из стычек перестреляла ни много ни мало полтора десятка человек. Опубликовал эти сенсационные сведения некий Люш, репортер с Ниара.

Сама Вероника все отрицала и в интервью «Гонгу Вселенной» заявила, что в это самое время лечилась от стресса в силарской больнице на Незе, персонал больницы может подтвердить ее слова, а свои видеозаписи Люш сфабриковал. Тот возмутился и принялся доказывать, что записи подлинные, ссылаясь на кучу свидетелей. В конце концов дело уладили Вероникины адвокаты: объяснили, что у топ-модели была сестра-близнец, в раннем детстве потерявшаяся, звали ее Кристина, с ней-то и столкнулся Люш, и через некоторое время после этого она бесследно исчезла – скорее всего, погибла.

Люшу даже устроили встречу с Вероникой, хотя, по мнению Мориса, бессовестный репортеришка не заслуживал такого подарка. Побеседовав с топ-моделью, он публично признал свою ошибку: да, уже через пять минут ясно, что это не Кристина.

Все порадовались тому, что недоразумение разрешилось, а Люш, вернувшись на Ниар, начал взахлеб делиться впечатлениями: якобы разница между Кристиной и Вероникой такая же, как между особой королевских кровей и умственно отсталой уличной девчонкой – просто поразительно, что они однояйцевые близнецы, внешне неотличимые друг от друга! Правда, безнаказанным он не остался, ниарские фанаты Вероники Ло сожгли его аэрокар и снизу доверху исписали угрозами стены дома, где он снимал квартиру.

Иногда Морис мечтал о том, как найдет сбежавшего подлеца-жениха и беспринципного Люша, в каком бы дальнем уголке Галактики те ни спрятались, жестко разберется с обоими, докажет Веронике, что у нее есть защитник…

А потом накатывало беспросветное уныние: мечтать не вредно, да только никуда он не полетит и не будет ни с кем разбираться – он ведь не может покинуть Парк. В том-то и проблема, что он намертво привязан к этой планете.

– Драться будешь? – деловито осведомилась Дигна, поблескивая глазами из-под низко надвинутой ковбойской шляпы.

– С кем?

– С кем угодно. Тут вон сколько народа, кто-нибудь да найдется. Давай скорее решай, ты хочешь подраться или нет?

В задымленном воздухе салуна лица в трех-четырех шагах становились зыбкими, как плохие голограммы, но звуки и запахи не позволяли усомниться в реальности окружающей массовки. Пахло потом, кожей, порохом, алкоголем – крепкая, агрессивная смесь. Громкие голоса гомонили вразнобой, вдобавок кто-то самозабвенно наигрывал на расстроенном пианино. Вокруг захватанных масляных ламп вилась мошкара – интересно, настоящая или биомеханическая?

– Не хочу, – решил Генри.

– Тогда возьми это и повяжи на шею, – Дигна протянула ему белый шейный платок, такой же, как у нее. – Это означает, что мы не деремся.

Он выполнил инструкцию и спросил:

– А если бы я не повязал эту штуку?

– Тогда кто-нибудь, кто хочет подраться в салуне, к тебе полезет. Это условный знак. Об этом написано в объявлениях на здешней станции подземки и в путеводителе, ты зря не читаешь объявления. Можно еще заказать драку, тогда пришлют мордобойщика-профессионала. Это безопасней, чем с кем попало, потому что профи ничего тебе не сломает и фингал поставит, только если это оговорено в бланке заказа. Он сперва немного тебя побьет, чтобы все по-настоящему, а потом поддастся, и ты его красиво нокаутируешь. Некоторым нравится. Но у любителей ковбойских драк это считается непрестижным, вроде как для неженок.

Принесли виски. Дигне налили безалкогольного, и она украдкой плеснула себе немного из стакана Генри. В просторной клетчатой ковбойке и шляпе с лихо заломленными полями она выглядела как тощий, вертлявый, дочерна загорелый мальчишка-подросток. Какое-то высоконравственное семейство уже приняло их за парочку геев и отсело подальше.

Дигну окружал ореол неопределенности. Она все больше нравилась Генри, только ее слишком звонкий, моментами пронзительный голос школьницы, привыкшей перекрикивать на переменах своих вопящих одноклассников, порой немного раздражал.

Что в ней доминирует: свое собственное или типичное для Мегареала? Генри не мог в этом разобраться, так как почти ничего не знал о Мегареале. Он не смотрел реалити-шоу, полагая, что существуют тысячи более интересных способов убивать время, а сейчас решил, что это, пожалуй, пробел в образовании: можно было потратить хотя бы несколько часов на ознакомление, тогда бы он достаточно быстро понял, что представляет собой Дигна.

Впрочем, Мегареал со всеми его «реальными» страстями никогда не вызывал у Генри даже проблеска любопытства. Это слишком слабо по сравнению с тем, что ему нужно. Даже не подобие, даже не бледное. Его мучило и сжигало чувство, родственное ностальгии, и он вот уже тринадцать лет жил тем, что собирал по кусочкам осколки чужой жизни – завораживающе-яркой и печально-противоречивой, во многом жестокой, оборвавшейся нелепо и странно. Знакомые называли его «увлеченным исследователем».

Один из осколков находится здесь, на Парке. Генри чувствовал себя вампиром, выслеживающим жертву. Эта аналогия усугублялась еще и тем, что человеку, с которым он хотел встретиться, беседа на интересующую его тему могла стоить жизни.

«Вы должны понять», «два инфаркта», «он и так не совсем адекватен», «самые страшные из его воспоминаний», «несем ответственность за душевное здоровье нашего подопечного», «не можем допустить»… Это из ответа штатного психолога «Иллюзориума» на его официальный запрос.

Не имеет значения. Генри все равно собирался добраться до их подопечного и получить то нематериальное, жгучее, слепяще-радужное, что хотя бы на некоторое время утолит его жажду. Во что бы то ни стало, даже если этот разговор информанта убьет.

В душном золотистом мареве, заполняющем салун, завязалось сразу две драки. Сначала стрельба из «парковых» револьверов (капсулы с кровавой краской плюс пороховой дым), потом опрокидывание столов и потасовка. Тяжелые деревянные стулья тоже пошли в дело. Знать бы, это отрабатывают свою зарплату штатные мордобойщики, выполняющие заказ, или дилетанты разгулялись?

Генри и Дигна выскочили наружу. Их провожало бренчание облезлого пианино – незатейливое «кантри», вплетенное в какофонию ругани, оглушительных хлопков, топота, звона бутылок и грохота.

– Все было очень мило, – пробормотал Генри.

По дороге с него сбили шляпу. Ее стоимость будет вычтена из залога, оставленного в костюмерной на станции «Дикий Запад». Можно дождаться, когда дебош закончится, и вернуться за ней в салун, но, представив, во что шляпа превратилась, Генри отказался от этой мысли. Искать на полу, а потом все оставшееся время носить с собой растоптанный грязный ошметок… Усмехнувшись, он машинально пригладил растрепавшиеся волосы.

За коновязью стоял длинный, ребристый, как грудная клетка, фургон, крытый парусиной, и возле него – две невозмутимые монахини с красными крестами на белых накрахмаленных платках.

– Всякая медицинская аппаратура, – ткнув пальцем в сторону фургона, вполголоса пояснила Дигна. – Еще внутри мониторы, а в салуне замаскированные видеокамеры. Обычно пострадавших спасают, всего несколько раз не успели откачать.

– Я слышал, смертельных случаев здесь было довольно много.

– Ты путаешь ЗИП с Мегареалом. Это два разных проекта.

Генри вспомнил о ее родителях и не стал развивать тему. Впрочем, Дигна выглядела оживленной и беззаботной – не похоже, чтобы разговор о несчастных случаях ее расстроил.

Салун находился на окраине городка, и взгляд невольно прилипал к веренице угловатых домиков с выпирающими из беленых стен темными балками. С другой стороны петляла среди холмов пыльная дорога, вдали неспешно двигалось по необъятному травяному склону стадо в сопровождении всадников.

«Наверное, его весь вечер гоняют туда-сюда, как живой элемент панорамы. Или это не коровы, а биомехи?»

Даже огромный, растянутый на полнеба закат не мог избавить Генри от ощущения «невсамделишности» окружающего мира. Это всего лишь ЗИП. То, чего больше нет. Набор превосходных иллюстраций к истории Древней Земли.

Зато Дигна была настоящая. Хрупкий и независимый подросток-ковбой с нежно обрисованным подбородком, выступающим из тени под нахлобученной на лицо шляпой.

– Генри, хочу сразу предупредить, я не знаю, что тебе обо мне понарассказывали, но в первый день я ни с кем в постель не ложусь, – словно угадав, что у него на уме, затараторила девушка, не обращая внимания на монахинь, которые потащили мимо них к фургону парня с красным платком на шее, выброшенного из дверей салуна. – Вот узнаем друг друга получше, тогда посмотрим, ладно?

– Как скажете, мисс, – он поклонился непринужденно и в меру насмешливо.

Из дверей вылетел еще один, перемазанный алой краской и кровью, растянулся в пыли.

– Арес собирает свою жатву.

– А про Ареса не надо, – одернула Дигна. – Тут тебе все-таки не Эллада, а Штаты. Ночевать будешь в ЗИПе или где?

– В ЗИПе. Только не здесь, я противник спартанского быта, люблю утопать у роскоши.

Они повернули к холму, за которым прятался замаскированный орешником вход в подземку. Навстречу двигалась большая компания мужчин, одетых ковбоями, и женщин в длинных платьях и обшитых рюшами чепцах, они разговаривали между собой на незнакомом Генри языке.

– Куда ты хочешь?

У него чуть не вырвалось название города, где обитало то существо, получеловек-полунасекомое, до которого он мечтал добраться. Однако Генри был слишком осторожен и рассудителен, чтобы совершить такую ошибку.

Мерзавца хорошо охраняют, на него уже было несколько покушений. В салуне установлены скрытые видеокамеры, и почем знать, где еще… «Иллюзориум» по мере возможностей контролирует свою территорию, поэтому об истинных целях – ни полслова. Если Генри себя выдаст… Нет, ничего страшного не будет, но ему вряд ли позволят осуществить то, ради чего он сюда прилетел.

– В Венеции есть гостиницы?

– Где угодно, только учти, удобства соответствуют эпохе. Если тебе подавай унитаз с подогретым сиденьем и горячую воду из крана, в городах Ренессанса этого не найдешь.

– Ничего, так даже романтичней, – Генри улыбнулся. – Зато кровать с балдахином и шелковыми перинами тоже неплохо. Меня интересует главным образом история доевропейской Промышленной революции.

– А еще что-нибудь?

Можно было небрежно добавить: Россия постсоветского периода, и рассказать ту раскопанную в архивах байку о почти игрушечном автомобильчике, снесшем мост, – что Дигна на это скажет? Но Генри не хотел рисковать.

Баба Ксана обрушилась на Парк, как двенадцатибалльный ураган. Она была из тех борцов за идею, которые больше похожи на завоевателей, чем на дипломатов.

Вообще-то, у Мориса язык не повернулся бы назвать эту стремительную моложавую женщину «бабой». «Политическая активистка», «лидер межзвездной общественной организации» – звучит громоздко, но в самый раз.

Ладно, оставим «бабу» на совести Дигны, решил Морис.

Энергия хлестала из Ксаны Балчуг через край. К ее загорелым сухопарым предплечьям были пристегнуты наручные компы дорогой модели, но этого, видимо, не хватало, потому что по пятам за ней ходили две девчонки-секретарши с такими же компами. Тоже резкие и целеустремленные, увлеченно подражающие своей руководительнице.

Заявив без обиняков, что времени у нее в обрез, потому что во множестве миров ежеминутно совершаются противоправные действия, госпожа Балчуг сразу взяла «Иллюзориум» в оборот и затеяла проверку с участием инспекторов из Космопола.

С Морисом она побеседовала всего три раза. Ее раздражало, что рассказывает он слишком медленно и бессистемно, и она без церемоний подгоняла его наводящими вопросами.

Сухощавая, по-спортивному подтянутая, с серебряной проседью в коротко остриженных некрашеных волосах, она словно выскочила из ролика на тему «Здоровый образ жизни – основа долголетия», а ее смуглое лицо с мелкими твердыми чертами напоминало рельеф, выбитый на бронзовой медали.

«Похожа на породистую суку».

Нехорошо так думать, ведь она прилетела на Парк специально для того, чтобы спасти Мориса от неведомых врагов, но когда с ней общаешься, кажется, что в голове у тебя вместо мозгов каша, которую вдобавок немилосердно перемешивают. Как будто получил парализующий заряд и еще не полностью очнулся.

Морис однажды «застрелился» из парализатора – просто чтобы узнать, что человек при этом испытывает, и заодно почувствовать себя немного самоубийцей.

Рядом с ней он выглядел до противного медлительным, неорганизованным и несообразительным. Зато теперь он понял, почему Дигна от нее сбежала.

Потом Ксана Балчуг отправилась искоренять правовой беспредел на других планетах, перед этим размазав по стенке администрацию «Иллюзориума». В ходе проверки кое-что всплыло. Например, что в Мегареале были установлены скрытые видеокамеры в нескольких общественных туалетах. Пусть не в кабинах, а в помещениях с умывальниками и зеркалами, но туалеты в принципе запретная для съемок территория! Или что в одном из реалити-шоу тайком снимали невесту участника проекта, которая навещала своего жениха, но сама контракта не подписывала.

Насчет преследователей Мориса ничего разузнать не удалось, «Иллюзориум» так и не сознался, но Ксана Балчуг предупредила, что ее организация «прикроет лавочку», если получит доказательства того, что здесь ведутся такие игры.

– Никто не позволит вам создать под шумок второй «Перископ»! – выговаривала она топ-менеджеру корпорации, неистово сверкая глазами (Морис заподозрил, что у нее «бриллиантовые» контактные линзы, какие носят специально для блеска).

Собеседник начал с вымученной вежливостью убеждать ее, что «Иллюзориум» подобными вещами не балуется, а если что-то в этом роде позволяют себе ролевики – корпорация за них не отвечает, не надо путать диких ролевиков и Мегареал… Оборвав его нетерпеливым раздраженным взмахом руки, госпожа Балчуг устремилась к лифту. Ее девчонки с компами ринулись за ней, а Морис – за ними, ему не хотелось оставаться один на один с морально побитым менеджером.

– Что такое «Перископ»? – спросил он в лифте.

– Были такие деятели, – хмыкнула Ксана. – Ты тогда еще пешком под стол ходил. Доигрались – их прикрыли и посадили на скамью подсудимых. Такие вещи стыдно не знать! Ты, наверное, считаешь себя образованным молодым человеком?

Хуже всего было то, что девчонки-правозащитницы во время этой словесной экзекуции с любопытством смотрели и слушали, слегка улыбаясь накрашенными ртами.

Из лифта Морис выскочил красный и взмокший. Поскорее запрятать этот эпизод в самую дальнюю кладовку памяти… Что ж, зато травить его больше не посмеют, и на том спасибо.

Пока суть да дело, из техслужбы его все-таки выгнали, потому что парикмахерские автоматы, которые он налаживал, стригли вкривь и вкось. Когда ему показали снимки жертв, он еле сумел сохранить на лице озабоченное постное выражение: смехота – нарочно не придумаешь! Последнюю зарплату, естественно, удержали, но у Мориса были сбережения, отложенные на новый аэрокар.

Он не сильно расстроился. Земля-Парк – не то место, где можно надолго зависнуть без никакой работы. Уже через день после увольнения он обнаружил у себя в сетевом почтовом ящике приглашение в Новогоднюю Службу: недурной сезонный заработок, а дальше еще что-нибудь подвернется.

Они там как рыбы за стеклом, подумала Бланка, оглядывая экраны поливизионной системы Мегареала.

В детстве, уже после этого, ее много водили по зоопаркам, циркам, океанариумам – побольше положительных впечатлений, чтобы поскорее вытеснить из памяти полуденный кошмар, пережитый посреди раскаленной серой пустоши. Ей запомнился аквариум величиной с комнату, в котором кого только не было среди колышущихся водорослей и миниатюрных искусственных кораллов!

Рыбы разных очертаний и расцветок, крабы, каракатицы, морские коньки, толстые огурцы с пучками шевелящихся щупалец, похожие на цветы хищные актинии, приоткрытые двустворчатые раковины, налепленные где попало, словно грибы, и даже один трилобит из Японского моря, раз за разом с остервенелым упорством штурмовавший скользкую стеклянную стенку.

То, что отображалось на больших, средних и малых экранах в зале номер 145, напоминало жизнь подводных обитателей, запертых в прозрачной тюрьме и выставленных на всеобщее обозрение.

Кое-кто находится в симбиозе. В то же время одни поедают других, хотя происходит это не так откровенно, как у членистоногих и кишечнополостных пленников аквариума. Некоторые уже обглоданы до костей, но не подают вида, улыбаются камерам… Их там двадцать шесть человек. Вначале было больше, скоро станет меньше, а в финале останутся только двое – счастливая пара победителей, которая получит виллу на берегу Чайного моря и сертификат на космическое свадебное путешествие. Все это называется реалити-шоу «Найди свою половинку».

Моника, из-за которой Бланка, собственно, и прилетела на Парк, напоминала небольшую серебристую рыбешку, хорошо прижившуюся в неволе: целеустремленно мечется по замкнутому пространству, раз за разом уклоняясь от хищников, красуется ухоженной чешуей и кокетливыми плавничками, как и положено образцовой аквариумной рыбе.

Бланке предстояло уговорить ее бросить это мероприятие и вернуться на Землю.

В детстве они были подружками не разлей вода, но потом, когда начался переходный возраст, Бланка так и осталась Бланкой, а Моника превратилась в отвязную девчонку, которая смотрит и слушает все самое модное и попсовое, любит потусоваться с нормальными отвязными пацанами, держится подальше от тех, кто не как все, и покупает только правильные товары, о каких сказано в рекламе.

После окончания школы они почти не общались. Если случайно где-нибудь встретятся – перебрасывались двумя-тремя фразами и разбегались по своим делам. Никакого взаимного интереса. Как будто находились в разных пространственно-временных слоях, на долю секунды сдвинутых относительно друг друга.

Несмотря на это, когда Моника сорвалась на Парк, чтобы стать героиней своего самого обожаемого реалити-шоу – и стала-таки, хотя конкурс был громадный! – ее мать именно Бланку попросила образумить и вернуть домой беглую подругу. Во-первых, понадеялась на сентиментальные воспоминания, во-вторых, знала, что Бланка не откажет.

Бланка не отказывала никому и никогда. Она не могла сказать «нет», о чем бы ни шла речь. Забросить все свои дела и слетать на Землю-Парк за подругой детства, попавшей в сети Мегареала – это еще цветочки. Бывало, что она соглашалась и на вещи похуже. Сколько народа ее поимело, и в переносном, и в буквальном смысле – счет давно перевалил за сотню.

Можно сказать, что у Бланки не все были дома, но с одной оговоркой: речь идет не об умственном расстройстве, а о психоэмоциональном. Ее постоянно мучило чувство вины, и она без возражений соглашалась на что-нибудь ненужное, трудоемкое, тошнотворное, лишь бы никого не обидеть и не спровоцировать разрушительные или болезненные для окружающих последствия.

Причина для этого была. Та самая история четырнадцатилетней давности, когда группа террористов применила психотронное оружие массового поражения. Бланка попала под удар вместе со своими совсем еще юными родителями – ролевиками-экстремалами Иваном Рехинесом и Марикой Ингер, состоявшими в гражданском браке.

В момент, когда это началось, Бланка сидела в палатке перед походным видеоплеером и смотрела мультик. Внезапно у нее появилось ощущение, словно она сделала что-то ужасное, непростительное – такое, отчего всем плохо, и стали вспоминаться поступки, за которые ее наругали… или не наругали, потому что никто не узнал, но все равно было нехорошо… Забыв о мультике, Бланка расплакалась, потом, размазывая по лицу слезы, бросилась к маме – сказать, что больше не будет.

Она хорошо помнила этот лагерь: разноцветные палатки, шатры и модульные домики, веселые люди в причудливых фэнтезийных нарядах, много оружия – по большей части бутафорского, для игры, но было, на беду, и настоящее.

Вокруг расстилалась каменистая пустошь, торчали невысокие скалы – словно блеклый карандашный набросок, и возле них грелись на солнце ящерицы, да еще виднелись в сияющей дали заросли кустарника, усыпанного мохнатыми пепельными цветами. Невзрачные и лишенные запаха днем, после наступления сумерек эти цветы начинали нежно мерцать, испускали сладкий аромат, и казалось, что их чашечки сделаны из зеленоватого стекла. Ночью там было красиво… Страшное случилось днем, при свете слепящего солнца, зависшего посреди тускло-голубого полуденного неба.

Выскочив из палатки, зареванная Бланка увидела маму с папой. Мама стояла на коленях и давилась рыданиями, а папа хрипел и корчился на земле, живот у него был распорот, оттуда выползало что-то страшное, окровавленное, похожее на клубок влажно поблескивающих червей.

Иван Рехинес сделал себе харакири на японский манер. Возможно, его удалось бы спасти, если бы кто-нибудь догадался воспользоваться силарским стазером – для организма, погруженного в стазисный сон, время останавливается. Но это мог бы сделать человек, не потерявший головы, а со всеми обитателями лагеря творилось одно и то же – кто бился в истерике, кто пытался тем или иным способом покончить с собой, кто оцепенел, раздавленный сознанием собственной вины.

Бланку тошнило. Повизгивая, как смертельно испуганный детеныш животного, она заползла на четвереньках обратно в палатку. Это она виновата в том, что происходит вокруг, все из-за нее, потому что плохо себя вела… Забившись в угол, она съежилась, спрятала голову под ворохом одежды. Доносившиеся снаружи крики и плач перемешивались с веселыми восклицаниями персонажей мультфильма, который так и крутился, потому что плеер никто не выключил.

Потом это чувство нестерпимой, сокрушительной вины схлынуло, оставив горький привкус во рту. Бланка еще не знала, что все закончилось. Заточенный, как бритва, клинок уже рассек кабели, соединявшие шлем на голове главного экспериментатора с усилителем, и террористы начали один за другим умирать.

Они учли все, кроме сущей мелочи: что будет, если излучение на кого-то не подействует? Пусть только на одного человека – но если этот человек окажется боевым киборгом и вдобавок догадается об эксперименте… Тогда будет полный финиш.

Умирали они так же страшно, как совершивший харакири Иван Рехинес. Фрагменты разрубленных тел и вывалившиеся внутренности оперативники из Космопола собирали потом по всему коридору, ведущему к спасительной двери в ангар. Уйти удалось двоим – главарю, которого позже выследили и ликвидировали военные, и девчонке-террористке, ее до сих пор не нашли. Бланка решила, что убьет ее, если встретит. Решение умозрительное, из разряда очень больших «если»: вряд ли Бланка сможет кого бы то ни было убить, и тем более вряд ли находящаяся в галактическом розыске преступница, давно уже не девчонка, ни с того ни с сего перед ней раскроется.

Но это все потом, а тогда она вылезла из палатки и снова увидела своих родителей. В ноздри ударил тяжелый острый запах. Мама, в шортах и забрызганной кровью майке, сидела около затихшего папы, скорчившегося на боку посреди темно-красной лужи. Длинные пепельные волосы падали на лицо Марики Ингер, заплаканные глаза диковато поблескивали, подбородок дрожал.

– Надо стазер! – сказала она хриплым шепотом, увидев Бланку. – У кого-то же есть, надо попросить… Смотри, он пока заснул, ему не больно!

Какой там стазер… Иван Рехинес умер от потери крови. Бланка подобралась к маме, прижалась головой к ее теплому бедру и зажмурилась, твердя про себя: «Я больше не буду, только пусть все опять станет в порядке…»

Обеих забрали в больницу. Бланку через полгода выписали, отдав на попечение бабушек и дедушек, а Марика до сих пор находилась там, тихая, потерянная, похожая на медленно увядающее растение.

Бланку так и не смогли разубедить в том, что каждый ее неосторожный шаг становится причиной драм и катастроф. Да, конечно, все она понимает, но пусть ей докажут, что извилистые причинно-следственные цепочки не связывают воедино ее поступки и бедствия, происходящие где-то за горизонтом! Это нельзя ни доказать, ни опровергнуть. А уж если кто-нибудь скажет: «Мне будет очень плохо, если ты не сделаешь то-то и то-то» – здесь вообще раздумывать не о чем.

В результате Бланка очутилась на Земле-Парк, в зале номер 145 поливизионной системы Мегареала.

Зрителей было немного. Стайка лимонно-желтых девочек-подростков – то ли шиайтианки, то ли выкрасили кожу под шиайтианок. Энергично, словно соревнуясь, они уписывали хрустящее лакомство, приготовленное в виде букетиков розовых цветов, между делом поглядывая на экраны. В другом углу четверо юнцов с ломающимися голосами обсуждали особенности телосложения участниц реалити-шоу. В центре зала несколько мужчин и женщин средних лет вольготно развалились в креслах, глаза у всех безмятежные, без единой мысли, как на пляже в самый солнцепек. Да еще темноволосый человек с набрякшими подглазными мешками, контрастирующими с молодой кожей – видимо, не так давно находился в среде с повышенной гравитацией, – что-то деловито отмечал в электронном блокноте. «Психолог, наверное», – решила Бланка. Психологов она повидала достаточно.

Оглушительный хруст съедобных букетиков и громкие, переходящие в визгливый смех возгласы сексуально озабоченной четверки заглушали реплики героев проекта. Шла какая-то сложная интеллектуальная игра, ведущая с зеркальными зубами и торчащими во все стороны сверкающими серебристыми прядями, словно прическа взорвалась и застыла в момент взрыва, задавала пленникам застеколья каверзные вопросы. Каждый раз, когда она улыбалась, зубы вспыхивали, отражая свет ламп. Бланка определила ее как электрического ската.

Моника уступала в сообразительности большинству конкурирующих особей. Она еще ни на один вопрос не ответила правильно, и ее партнер, крупный рыжеватый парень (похоже, краб – медлительный, но с хорошо развитыми клешнями), косился на нее, не скрывая недовольства.

Насколько Бланка успела разобраться, неверные ответы понижают рейтинг пары. Кончится тем, что краб Монику бросит, присмотрит себе другую девушку, сцепится из-за нее с соперником… В результате при очередном плановом отсеве Монику за компанию с кем-нибудь еще из аквариума выселят.

Нужно убедить ее уйти из проекта по собственному желанию – до того, как это произойдет. Разница громадная. Во всяком случае, с точки зрения гипотетического будущего работодателя. Если Моника ушла сама – значит, надоело ей, наигралась и решила заняться делом. А если ее вышвырнули как неудачницу – это уже совсем другая картина… В общем, лучше бы ей не позориться прилюдно, а то не видать хорошего места, ведь она мечтает стать менеджером по связям с общественностью в какой-нибудь крупной фирме, – такие аргументы приводила Моникина мать, упрашивая Бланку вызволить бывшую подругу из Мегареала.

Бланка оглядывала мозаику экранов, закусив губу и машинально теребя истрепанный подлокотник кресла, сделанный из податливого пластика. У каждого реалити-шоу свои правила, и участники «Найди свою половинку» полностью ограждены от контактов с внешним миром. Никаких родственников и полусумасшедших подруг, уж если ты попал в этот проект – до самого финала не увидишь никого, кроме своих соседей по аквариуму, ската-ведущей и гостей, которых время от времени приглашают, чтобы устроить представление поинтересней. Надо исхитриться попасть в их число (обычно это известные артисты, кулинары, мастера причесок и все в этом роде), заманить Монику в туалет, где нет камер, за четверть часа переубедить… Спрашивается, каким образом?

Бланка угрюмо уставилась на большой трехмерный экран. Моника, снова попавшая впросак, растерянно хлопала ресницами и трепетала плавничками – возможно, ее трогательная несообразительность не оттолкнет зрителей, а, наоборот, вызовет симпатию, не всем же нравятся всезнайки… Часть публики пожалеет беззащитную рыбку, на что и сделана ставка.

Бунтующая по каждому поводу совесть не мешала Бланке строить догадки насчет мотивов чужих поступков, хотя иногда ее домыслы оказывались довольно-таки циничными. Ну и что, она ведь не высказывает их вслух – а значит, не может никого обидеть.

Жизнерадостный хруст новой порции букетиков, сдавленные вопли и гогот в углу, остроты, подначки и недобрые комментарии ската с зеркальными зубами, запах, как в автоматизированной забегаловке, где перекусывают на скорую руку, – все это Бланке надоело. Она вышла из зала, спустилась в украшенном алыми сердечками лифте на первый этаж, в оккупированный магазинчиками и кафетериями вестибюль, но вместо того чтобы повернуть к эскалатору, ведущему в подземку, направилась к замысловатому блестящему объекту у дальней стены – нечто непонятное, более всего напоминающее абстрактную кинетическую скульптуру.

На самом деле это была всего-навсего входная дверь. Когда Бланка приблизилась, там раскрылась лепестковая диафрагма, а сбоку, на табло, появились цифры – температура воздуха (по Цельсию, по Кельвину, по незийской, по гинтийской, по шиайтианской шкале), скорость ветра, атмосферное давление, влажность. Скользнув по ним незаинтересованным взглядом, Бланка шагнула вперед.

Снаружи было холодно и ветрено. Засунув руки в карманы просторной «пилотской» куртки, она побрела по аллее мимо облетевших берез, завезенных с Земли.

Мегареал смахивал на нечеловеческий город. Циклопические белые здания, в каждом заключен самодостаточный мирок, живущий по своим собственным законам. Высятся они на изрядном расстоянии друг от друга, как будто не терпят близкого соседства себе подобных, а между ними пространство ничье – слякотные неухоженные аллейки, залысины глинистых пустырей, заросли побуревшего кустарника, дальше виднеется чуть ли не болотце с кочками и камышами. Все это в осенних желто-коричневых тонах – по календарю уже наступила зима, но Мегареал находится в субтропических широтах, снег тут подолгу не лежит, и вместо полноценной зимы тянется и тянется бесконечная осень.

Какая бы кипучая жизнь ни бурлила внутри здешних зачарованных замков – за толстыми стенами, при искусственном освещении, – снаружи не видно никаких ее признаков. Место выглядит запущенным, по-осеннему печальным и почти необитаемым, если не обращать внимания на птиц и редких пешеходов. В пасмурном небе время от времени мелькают аэрокары, но в основном транспорт здесь подземный. Полное впечатление, что тебя занесло на край света, а раскиданные по равнине рукотворные громады – всего-навсего реликты давно исчезнувшей цивилизации.

Поддавшись этому настроению, Бланка совсем загрустила. Ноги сами понесли ее к болотцу – посмотреть вблизи на камыши.

Под ногами чавкала грязь и шуршала облетевшая коричневая листва, хрупали вялые стебли. Потом послышались голоса: звонкий и пронзительный девичий, мягкий и хорошо поставленный мужской, второй показался ей знакомым.

Обогнув голый раскидистый куст, на котором кое-где висели расклеванные птицами ягоды, напоминавшие желтую малину, Бланка увидела людей.

Девушка с пышной гривой иссиня-черных волос, в «ртутной» куртке, агрессивно сверкающей посреди подернутого коричневатой пленкой осеннего пейзажа, держала в миниатюрной смуглой лапке флягу темного стекла. Пахло коньяком. У мужчины волосы тоже были черные, но гладкие и вдобавок с изумрудным отливом – вероятно, подкрашенные. Горло укутано шарфом брусничного цвета. Бледная впалая щека без следа щетины, скула резко очерчена.

Бланка, хотя и видела его в четверть оборота, узнала Генри, пассажира с «Амстердама». На протяжении всего путешествия с Земли на Землю-Парк он за ней ухаживал, однако остался ни с чем, о чем Бланка уже успела пожалеть.

Вообще-то, сексуальный опыт у нее был довольно обширный, но сомнительной ценности, и все это не имело ничего общего с удовольствием. Ее без конца осаждали те, кому в этих делах не везло: одни нудно и обстоятельно рассказывали о своих неприятностях, другие плели фантастические небылицы, третьи таскались за ней молча и смотрели такими жалкими глазами, что душа переворачивалась, а сводилось все к тому, что Бланка обязательно должна переспать с очередным претендентом, иначе он впадет в депрессию, выбросится из окна, завалит экзамены, разуверится в женской доброте, и т. д., и т. п. Иногда она улавливала фальшь и понимала, что над ней, скорее всего, смеются, но отказать все равно не могла – а вдруг ей померещилось и на самом деле это очень серьезно?

Бывало, что у нее заводилось по два-три любовника одновременно. При такой жизни Бланка вполне могла бы стать шлюхой самого последнего разбора, но ей не позволили. Всякий раз вмешивалась некая незримая сила, и страждущие кавалеры куда-то исчезали – или не то чтобы совсем исчезали, но переставали ее донимать. За этим обычно следовал перевод в другую школу (она сменила таким образом больше десятка школ), иногда – переезд в другой город. Однако на новом месте вскоре повторялась та же история, и тогда опять приходила в движение закулисная сила.

Бланка, впрочем, знала, что это за сила. Галактическая Ассамблея расплачивалась с ней за причиненный ущерб и старалась по мере возможностей скомпенсировать последствия того инцидента.

Одна существенная подробность: террористическая организация, экспериментировавшая с психотронным воздействием, когда-то была особым подразделением при Ассамблее, вроде Космопола, а потом появился офицер-экстремист, прирожденный вожак и харизматичный идеолог, который увел из-под крыла у звездных чиновников все подразделение в полном составе, словно Гаммельнский Крысолов.

Похоронить этот факт не удалось, и скандал вышел – хуже не придумаешь. Поскольку за то, что случилось с Бланкой и остальными, косвенным образом несла ответственность Ассамблея, с ними теперь и рассчитывались на должном уровне. Денежные компенсации, бесплатная медицинская и психотерапевтическая помощь плюс контроль за тем, чтобы пострадавшие не попадали в неприятности из-за оставшихся после психотронного удара осложнений и отклонений.

При желании на вмешательство в личную жизнь можно было наложить запрет – достаточно подписать несколько документов, и незримая сила уберется ко всем чертям, Бланку об этом проинформировали. Но она до последнего времени ничего не имела против такой опеки. Не хотелось ей оставаться наедине с теми, кто вьется вокруг, словно мушиный рой над лужицей меда, с бесцеремонной назойливостью требует сочувствия и выпрашивает то немного денег, то немного секса.

Генри не был похож на привычную для Бланки публику: он не давил на жалость, а предлагал флирт, не смотрел на нее глазами вдохновенного попрошайки, а пытался соблазнить, втянуть в игру. Бланка растерялась и замкнулась, а уже потом, на Парке, подумала, что напрасно не уступила – было бы у нее хоть приятное воспоминание из этой области… Может, даже узнала бы наконец, что такое оргазм. То есть она, конечно, знала об этом из популярных брошюр, но ее собственный опыт гуманитарно-интимной деятельности ничего подобного в себя не включал.

– Кто это к нам подкрадывается?! – звонкий возглас девушки с флягой застал ее врасплох, она смутилась и замерла на месте.

– Бланка, привет, – повернувшись, поздоровался Генри.

Ее угостили коньяком, после этого тревожный и странноватый пейзаж Мегареала стал уютным, словно картинка, изображающая осень, в детской книжке о временах года.

«Только бы не развезло…» – мелькнула испуганная мысль.

Вначале Бланка не собиралась рассказывать о проблеме, которая привела ее на Парк, но понемногу выложила всю историю. Черноволосую Дигну одолевало жгучее любопытство, подогретое коньяком, и она приставала с расспросами так настойчиво и дружелюбно, что Бланка не устояла. Это оказалось к лучшему: как выяснилось, Дигна знала все лазейки Мегареала.

– Иди в Снегурочки, запросто попадешь туда. Тебе надо будет договориться со своим супервайзером, чтобы послали в «Половинку» – скажешь, ты их поклонница, давно мечтала посмотреть на них вблизи и все такое, а дальше дело в шляпе. Тебе повезло, что прилетела сюда перед Новым годом. Новогодней Службе вечно не хватает кадров, потому что все хотят праздновать, а не заниматься этой морокой. Там еще премиальные неплохие, но у нас на Парке народ зажравшийся. Одно время придумали всяких мелких правонарушителей в Новогоднюю Службу отправлять, как бы на принудительные общественные работы, но это оказалось не решение. За ними же присматривать надо, а то или Дед Мороз хапнет бутылку со стола и мигом напьется вдрызг, или Санта-Клаус начнет при детишках матом выражаться, или Снегурочка стырит под шумок какой-нибудь шарфик. Так что тебя возьмут, не волнуйся.

– Главное – убедить Монику.

У Бланки кружилась голова, хотя хлебнула она немного. Белые колоссы Мегареала неспешно куда-то плыли по равнине ржавого цвета. Пахло коньяком и болотом.

– А стоит ли? – улыбнулся Генри.

Его темно-зеленые глаза, довольно узкие, но выразительные благодаря впалым щекам и высоким скулам, скептически мерцали в прищуре.

– Что – стоит? – взглянула на него Дигна.

– Изымать Монику из Мегареала. Судя по тому, что Бланка о ней рассказала, ей здесь самое место. Если ее отсюда забрать, она, возможно, потеряет интерес к жизни. Знаете, есть такие игрушки: опустишь их в воду – и они переливаются, как радуга, а достанешь – бесцветная фигурка из мягкого пластика. Многие из тех, кто живет в Мегареале, похожи на эти фигурки.

– У меня такие были, я с ними купалась, когда была маленькая, – Дигна засмеялась, потом тоже прищурилась. – Погоди, ты же сознался, что не смотришь никакие реалити-шоу, а сам делаешь категоричные выводы!

– Для этого достаточно того, что я увидел сегодня. Кстати, я не о присутствующих, к тебе это не относится.

– Спасибочки, только все равно слишком обобщаешь…

Не слушая продолжающуюся перепалку, Бланка подошла ближе к болотцу, где торчали из почерневшей травяной гнили бархатные камыши на длинных стеблях.

Ее понемногу начинала заедать совесть из-за того, что она рассказала о Монике и таким образом дала Генри пищу для критических замечаний.

Посторонний звук, негромкий, но долгий – словно камешком скребут по стеклу, – застал Мориса врасплох, когда он лежал в темноте и смотрел на мягко подсвеченный объемный портрет Вероники Ло, висевший напротив кровати.

Портрет был большой, в полстены, днем Морис прятал его под невинным рекламным плакатом, где топ-модель в образе феи, с парой прозрачных крылышек за спиной, в длинном белом платье, кружилась в вихре цветов и причудливых флакончиков с туалетной водой. А на потайном плакате она же, полностью обнаженная, стояла на берегу серебристого моря, под сумеречным небом нежного сиреневого оттенка, изящные босые ступни с перламутровыми ноготками попирали россыпь ракушек, а длинные волосы струились за спиной, и сквозь них просвечивали низкие звезды, мерцающие над горизонтом.

Морис созерцал эту волшебную картину с восторгом и нарастающим возбуждением, когда его отвлек донельзя противный звук за стенкой.

Источник он определил сразу: черепаха-уборщик, малогабаритная модель размером с ладонь – больше некому, остальная домашняя техника вне подозрений. Черепаху эту он приобрел со скидкой на распродаже в начале осени, и она его уже допекла. Неспешно ползая по квартире и наводя чистоту, она постоянно путалась под ногами и мозолила глаза, а батарейки жрала, как сверхмощный прожектор, не напасешься. Причем от нее не всегда удавалось отделаться, просто выключив: бывало, что под пластиковым панцирем с нехитрым рельефным узорчиком само собой замыкалось какое-то реле, и эта напасть, не вовремя пробудившись, опять принималась за свое. В мастерской по гарантийному обслуживанию только плечами пожали: свои прямые функции робот выполняет, хозяйское имущество не портит, так о чем разговор?

Морис мечтал о том дне, когда она наконец-то сломается. Просто так взять и выкинуть – это слишком радикальное решение, при его-то скромной зарплате, вроде как деньги на ветер. Но сейчас в чашу его терпения упала последняя капля, сейчас он эту назойливую сволоту все-таки вышвырнет! Из форточки, с десятого этажа…

Предвкушая, как она разлетится на мелкие-премелкие кусочки, Морис натянул рваные домашние джинсы, сунул ноги в пляжные сланцы, толкнул белеющую в темноте дверь, озаренную слабым серебристо-сиреневым сиянием картины.

В смежной комнате, такой же маленькой, как спальня, было совсем темно. И тихо, стоило ему войти – звуки мигом смолкли. Он нашарил на стене выключатель. Система освещения, которая при появлении человека срабатывает сама собой, вчера опять накрылась. Уже в четвертый раз за последние полтора месяца.

Дешевая штамповка а-ля ампир (мебель, производившаяся на Парке, копировала земные стили докосмической эпохи – побольше исторического колорита!), на столе беспорядок, пол радует глаз чистотой. Черепаху Морис вчера вечером запер в нижней секции шкафа, а то надоело об нее запинаться. Вот она. Как положили, так и лежит, и не похоже, чтобы оживала. Но звук-то был!

Черепаха, притворившаяся мертвой, получила отсрочку. Последнюю. Неохота открывать форточку, по ночам на улице холодина. Отпирать входную дверь и шлепать в общий холл к мусоропроводу – тоже мало удовольствия.

Свой квартирный мусоропровод Морис на всякий случай заварил, когда началось преследование, а то еще вылезет оттуда какая-нибудь пакость, запрограммированная черт знает на что. Не сам, конечно, заварил, специалиста вызывал. Специалисту пришлось сказать, что это из гигиенических соображений, из-за аллергии.

Он ногой прикрыл сонно скрипнувшую дверцу шкафа, в несколько нетвердых шагов пересек комнату, мазнул пальцами по выключателю, окунулся в серебристый сумрак спальни, где мерцала и загадочно улыбалась Вероника Ло. Досада все еще плескалась на дне души, как взбаламученная едкая жижа, но уже не так бурно, амплитуда понемногу затухала.

С портретом что-то не так – это было первое, что он заметил боковым зрением. Как будто изображение подернулось рябью.

Морис повернулся – и вначале застыл на месте, словно подвергся шоковой заморозке, а потом сквозь сковавшее его оцепенение снова начала пробиваться вскипевшая досада.

Дебильный розыгрыш! Кто и зачем это устроил?.. Ничего, он еще выяснит, кто это устроил… Нарушена неприкосновенность жилища – раз. Съемка скрытой камерой без согласия субъекта (он не сомневался в том, что его снимают) – два. Ничего, сейчас увидите, как будет действовать человек, грамотный в правовом отношении!

Морис бросил еще один беглый взгляд на подмененный портрет. На усыпанном ракушками пляже вместо Вероники стояла голая старуха с обрюзгшим лицом и дряблой морщинистой кожей. Ввалившиеся глаза смотрели на зрителя равнодушно и мутно, сквозь поредевшие седые космы просвечивали все те же низкие звезды. Отдаленное сходство с топ-моделью, пожалуй, имелось: Вероника будет так выглядеть лет через сто, если откажется от антивозрастной терапии и косметических процедур.

«Они эту старую ведьму специально смоделировали, чтобы преподнести мне сюрприз, – мелькнула у Мориса потрясенная мысль. – Погодите, я вам тоже сюрприз устрою, какого не ждали…»

Выразительно пожав плечами – «для тех, кто нас сейчас смотрит!» – он снова распахнул дверь, за которой находился домашний терминал.

Выключателя на месте почему-то не оказалось, и ему бы сразу насторожиться, а он вместо этого, даже не замешкавшись, шагнул в притаившуюся за дверью темную полость, приняв ее за соседнюю комнату с упрощенным пластмассовым «ампиром», квадратным окном два на два метра и запертой в шкафу норовистой черепахой.

И тут же остановился, захлебнувшись смесью непонятно откуда взявшихся чужих запахов. Минуту назад ничего такого не было… Пахло, как в Историческом Парке – известкой, старой отсыревшей древесиной, сладковатым дымом, чем-то еще, смутно знакомым по экспозициям, воспроизводящим во всех подробностях обстановку далекого прошлого.

Морис разозлился – это похоже на психологический эксперимент самого дурного пошиба! – и яростно зашарил по стенке в поисках испарившегося выключателя.

Стенка была шершавая и колючая, в мякоть ладони вонзилась заноза. Ага, физический ущерб, это им тоже не сойдет с рук… Потом пальцы наткнулись на гладкую пластинку, прозвучал негромкий щелчок, и вспыхнул свет.

Длинную комнату с дощатым полом освещала архаичная грушевидная лампочка, свисающая с потолка на глянцевом проводе. Стена, возле которой стоял Морис, была сколочена из досок – серых, некрашеных, занозистых, а противоположную стену и потолок покрывала безупречная свежая побелка. Словно взяли половинки от двух разных, но совпадающих по размеру помещений и составили вместе.

Пол грязный, затоптанный, на нем отпечаталось множество следов, но в комнате кроме Мориса никого. Окон нет, зато в противоположных концах помещения пара дверей: справа – из мутноватого рифленого стекла, заляпанная засохшей побелкой, слева – деревянная, но выглядит так же непрезентабельно. А той двери, через которую он, предположительно, сюда вошел, нет и в помине.

Значит, вкололи какую-то психотропную дрянь и теперь накручивают гипноз. Морис назло им уселся на пол у стены, с демонстративным спокойствием подтянув продранные в нескольких местах домашние джинсы, чтобы колени не торчали из прорех. Он не станет метаться, как крыса, открывать все двери подряд и исследовать их долбаный лабиринт. Вместо этого он спокойно дождется, когда все закончится само собой.

Скоро он замерз, весь покрылся гусиной кожей. Обхватил руками голые плечи. Самое правильное действие – проснуться, но еще бы знать, как это сделать!

Внезапно стены заскрипели, пол начал подрагивать. Морис сидел, уткнувшись лбом в озябшие колени, и принципиально не смотрел на мнимую окружающую среду, но когда холодный сквозняк усилился и на голову посыпался какой-то мусор, все-таки решил хотя бы одним глазком глянуть, что происходит.

Комната медленно, с натужным скрипом, складывалась по диагонали. Стены перекосились, старинная лампочка болталась на своем проводе, словно задумала оторваться. От покрывшегося трещинами потолка отслаивались белесые чешуйки штукатурки.

Иллюзии иллюзиями, но здоровый инстинкт самосохранения заставил Мориса броситься к ближайшей двери, пригибаясь, потому что потолок уже успел опасно приблизиться к его макушке, и спотыкаясь на зыбких грязных половицах.

Дверь из мутного, в рельефных завитках и белых кляксах, непрозрачного стекла перекосило заодно со стенкой, так что из прямоугольника она превратилась в вытянутую фигуру с двумя острыми и двумя тупыми углами.

Она не стеклянная, из какого-то другого, исключительно пластичного материала, иначе бы сломалась, стуча зубами, мимоходом отметил Морис.

И сразу спохватился: все тут сделано из одного-единственного материала – его воображения, подхлестнутого галлюциногенами и в придачу изнасилованного гипнозом. Кое-кто за это еще ответит. Когда он проснется, он найдет способ устроить им неприятности… Заявит в полицию… Свяжется с Ксаной Балчуг… А сейчас – наружу, пока взбесившееся помещение его не раздавило. Если человеку внушают, что он задыхается, он может на самом деле умереть он удушья, об этом Морис читал.

Несмотря на деформацию, дверь открылась после первого же рывка, и он вывалился в соседнюю комнату. Нормальную. Здесь даже мебель была – неказистая и безликая, словно ее набросал несколькими небрежными штрихами художник, задавшийся целью выразить общую идею мебели, чтобы чем-нибудь заполнить пустое пространство.

Какой ни на есть индивидуальностью обладал только обеденный стол с выцветшим красно-желто-оранжевым орнаментом на изрезанной столешнице. Для пущего правдоподобия на нем даже были остатки ужина: несколько щербатых тарелок и стаканов, половинка батона, россыпь крошек, вскрытые консервные банки с незнакомыми Морису этикетками. На одной из банок розовая этикетка слегка отстала. На ней была нарисована желтая свинка, жонглирующая яблоками.

«Свинина в яблочном соусе. Произведено на Яхине».

Поддавшись импульсу, Морис отодрал этикетку и сунул в карман. Потом до него дошло, что это остатки не ужина, а, скорее, завтрака: здесь имелось окно, прикрытое слегка просвечивающей темной шторой, и оттуда сочился дневной свет.

Еще раз с подозрением оглядевшись – комната казалась неподвижной, без подвохов, – он подошел к окну и отдернул штору.

Ничего общего с видом из окон его квартиры. Бездонное ущелье двора, со всех сторон теснятся обшарпанные многоэтажные дома с решетчатыми балконами – там сохнут на веревках простыни и застиранные трусы, громоздится бытовой хлам, зеленеет лук-порей в длинных ящиках. Небо затянуто облаками, но даже в солнечные дни двор внизу, скорее всего, затоплен вечной тенью.

Морис попытался открыть окно, однако оно не поддавалось, как будто шпингалеты, с виду разболтанные, приварены наглухо. А если разбить стекло – неизвестно, что за этим последует, он не рискнул.

Очередная дверь, выкрашенная в белый цвет, грязноватая, приоткрылась сама, словно приглашая. Видимо, эти комнаты расположены анфиладой. То есть только кажется, что расположены, потому что на самом деле их не существует.

На полу вытертый ковер с когда-то пестрым, а теперь невнятным узором. Кучка игрушек, старых, поломанных, но валяется там и пара недешевых вещиц: браслет-пульт на детскую ручку, сверкающий золотистым металлом и разноцветными переливчатыми кнопками, а также кукла-десантник в полной боевой экипировке, со всеми приспособлениями, сделанными тщательно и с соблюдением пропорций, хотя и в миниатюре. У Мориса мелькнула мысль, что ребенок, который здесь живет, эти две игрушки, наверное, где-то стащил.

Оштукатуренные блекло-розовые стены исцарапаны на уровне детского роста, кто-то увлеченно выцарапывал на них пейзажи с громадными восходящими солнцами, человечков в скафандрах, вооруженных бластерами пауков злодейского вида, схематичные звездолеты.

Корявая надпись возле одного из человечков: «Римма – космический десантник!»

Угол возле противоположной двери перегорожен унылым и громоздким трехстворчатым зеркалом. Морис увидел там себя: молодой человек в рваных джинсах и красно-зеленых сланцах, посиневшая голая кожа покрыта пупырышками, оттопыренные уши побелели, вид ошалевший.

– Какая детальная иллюзия, – пробормотал он вслух, чтобы нарушить застоявшуюся, как вода в затхлом непроточном водоеме, тишину этой заброшенной детской и заодно, если получится, подольститься к неведомым экспериментаторам.

Из окна лился дневной свет. Оно выходило вроде бы в тот же самый двор-колодец, но сейчас все карнизы и тронутые ржавчиной решетчатые балконы были оккупированы птицами, похожими на голубей. Шевелящийся живой покров, сизый, серый, местами белый. Стекло в потеках помета, в воздухе кружатся невесомые перышки.

Птицы не выглядели агрессивными, и все равно это зрелище Мориса насторожило. Слишком их много. Если набросятся всей стаей, в два счета заклюют.

Посмотрев напоследок в зеркало – даже попытался самому себе подбадривающее подмигнуть, но как надо не получилось, у подмигивающего отражения был чересчур испуганный вид, – он открыл следующую дверь.

Эта комната залита солнцем, в его косых медовых лучах все выглядит позолоченным. По полу расплескана вода, покрытая желтоватым налетом кухонная раковина тоже вся в брызгах – совсем недавно кто-то здесь был, но на минутку отлучился.

На столе миски с яблоками, грушами, черешней, грейпфрутами, виноградом, – все это мокрое, спелое, соблазнительно поблескивает. Морис протянул было руку, но, спохватившись, отдернул: неизвестно, что произойдет, если он съест ненастоящую вишню или виноградину. Может, ничего, а может, ему устроят качественную иллюзию пищевого отравления.

Несмотря на это здравое соображение, у него только что слюнки не текли. Такую роскошь Морис мог позволить себе не чаще раза в неделю. Не то чтобы на Парке все это не растет или проблемы с импортом – но ведь и спрос громадный, туристы тоже любят фрукты, из-за этого цены кусаются.

Стараясь не глядеть на стол с приманкой, он подошел к окну. Там, наверное, все тот же двор, с птицами или без них, но теперь до краев затопленный горячим солнечным медом.

Заранее настроившись на вполне определенную картинку, он отшатнулся, почти отскочил, когда увидел, что там.

Словно смотришь в иллюминатор аэрокара, зависшего на большой высоте. Далеко внизу – зеленый простор, со всех сторон бездонная небесная синева… Причем завис аэрокар на боку, и земля на самом деле не внизу, а слева по борту, но вестибулярный аппарат не подтверждает того, что видят глаза, и обманутый организм вот-вот взбунтуется.

Морис отвернулся, стараясь подавить рвотные позывы. Получается, что поверхность с далеким зеленым ландшафтом расположена перпендикулярно той поверхности, где якобы стоит дом, в котором он сейчас находится!

Миски с ягодами и фруктами опять оказались в поле зрения, но он, не поддаваясь искушению, открыл обитую черной синтетической кожей дверь и переступил через порог.

Тянет стылым сквозняком, паркетный пол испачкан рыжей глиной. Морис подался назад – в комнате с фруктами, по крайней мере, было по-летнему тепло – но дверь за спиной уже захлопнулась и не пустила его обратно.

В этом помещении не было ничего, кроме зашторенной кабины в углу – что-то наподобие старинной примерочной в магазине одежды. Окно выходило на близко придвинутый глинистый косогор, мокнущий под дождем. Любоваться особенно нечем, зато прилегающая территория, пусть она скучная, голая и скользкая, находится на одной плоскости с пространством комнаты – хотя бы это радует.

Примерочная Морису не понравилась: белые шторы, больше похожие на несвежие простыни, вкрадчиво колыхались на сквозняке, и было впечатление, что внутри кто-то прячется. И дверь напротив выглядела отвратительно – можно подумать, ее нарочно так живописно измазали глиной и засохшей кровью. А если не нарочно, тогда, значит, здесь случилось что-то крайне неприятное. Совсем не хочется ее открывать, за ней не может быть ничего хорошего, но не оставаться же здесь навсегда!

Впрочем, дверь эта и сама не желала открываться, сколько ни дергай. Заперто. И назад не вернуться, там тоже заперто. Белые занавески примерочной шевелились все сильнее, как будто внутри что-то раскачивалось. По оконному стеклу мелко стучал моросящий дождик.

Холодно. Босые ноги в сланцах замерзли до легкого онемения. Если он отсюда не выберется, он скоро окоченеет и простудится, из носа уже капает. Вероятно, его не выпустят, пока он не заглянет в примерочную.

Морис отдернул колыхнувшуюся навстречу занавеску и сразу попятился. Подвернул ногу. Потерял равновесие, уселся на пол, больно стукнувшись задом.

В примерочной кабине висел в петле покойник. Голый до пояса бледнокожий парень в рваных джинсах. Морис узнал эти джинсы. Узнал и лицо, хотя черты исказила предсмертная гримаса, а из разинутого рта вывалился толстый посиневший язык. Еще бы не узнать, не далее как несколько минут назад видел в зеркале… Его собственное лицо.

Веревка была намотана на вбитый в стену ржавый крюк. На полу, под искривленными судорогой ступнями, валялись красно-зеленые пляжные сланцы.

Из ступора Мориса вывел скрип: дверь в потеках засохшей крови медленно открывалась, за ней виднелась кромешная тьма. Приглашение?.. В эту жуткую многообещающую темноту?

Он вскочил и отступил на середину комнаты, затравленно озираясь, припадая на подвернутую ногу. Каждый шаг отдавался болью в лодыжке.

По комнате гулял невесть откуда взявшийся ледяной ветер, рвал взбесившиеся занавески и раскачивал висельника. Помещение содрогалось, как будто было живым. Мориса тоже трясло, но темнота за последней дверью пугала его больше, чем то, что творилось здесь.

Пол вроде бы накренился… Да нет, не вроде бы! Наклон, как на детской горке. Порыв ветра ударил в спину, и Морис кубарем полетел прямо в распахнувшийся черный проем. Секундой позже дверь за ним захлопнулась с победоносным грохотом.

Он замер, съежившись на полу, и несколько секунд не двигался. Тепло. Из бокового проема струится ласковый серебристый свет. Поблескивает в полумраке квадрат окна. Издали доносится привычный городской шум.

Морис не сразу понял, что находится дома. А когда понял, не сразу смог поверить, что это по-настоящему, без подвоха. Здесь все было таким, как должно быть, но он все равно сомневался, дотошно исследуя собственное жилище и опасаясь заметить хотя бы мизерное несоответствие.

Все вещи его, до последней мелочи. Вероника тоже в порядке, словно и не было никакого наваждения с ее портретом. Механическая черепаха, запертая в нижней секции шкафа а-ля ампир, не подает признаков жизни. Комнаты расположены гроздью, а не анфиладой. Нигде ни фруктов, ни мертвых двойников. Лишних дверей не обнаружено. За окном все в норме: возле дома курсирует мобильный фонарь, озаряя газон, засеянный морозоустойчивой травой, над крышами разливается оранжевое зарево ночного Портаона.

Охранная система – вообще-то, о ней Морис вспомнил лишь после того, как все осмотрел и перетрогал, своим ощущениям он доверял больше, чем дешевой серийной автоматике, – постороннего вторжения в квартиру не зафиксировала.

Это все доводы в пользу того, что странное приключение ему померещилось. Сон, в крайнем случае галлюцинация.

Но есть и доводы против. Боль в растянутой лодыжке. Ссадины на плечах и на руках. Заноза в ладони (участок кожи покраснел и припух). Джинсы, испачканные рыжей глиной. Допустим, оступиться спросонья, неудачно упасть, занозить руку можно и дома, но глина-то откуда взялась? Из галлюцинации?

Здесь оставаться нельзя. Если такое случилось хоть один раз, оно может повториться снова.

Вздрагивая от каждого намека на звук, Морис торопливо переоделся. Стянув джинсы, по привычке обшарил карманы – не завалялось ли что-нибудь нужное и ценное, – нащупал бумажку… Когда посмотрел, его передернуло: еще один сувенирчик из страны сновидений!

Розовая этикетка, содранная с консервной банки. «Свинина в яблочном соусе». На картинке жизнерадостная желтая хрюшка жонглирует наливными яблоками – она еще не знает, что по ней плачет мясокомбинат.

Перед тем как выйти из квартиры, Морис отправил сообщение Дигне: «Опять началось. Надо срочно встретиться и поговорить. Госпожу Балчуг это заинтересует».

Второй час ночи. Он побрел, прихрамывая, мимо голого кустарника, подстриженного в виде зубчатой крепостной стены, к спуску в подземку. Туда, где побольше народа! Подкрашенный оранжевым светом иней сверкал на «крепостной стене», успокаивающе похрустывал под подошвами.

Морис не думал над тем, где найдет убежище, после пережитого кошмара он был не в состоянии строить планы. Только цеплялся зрением, слухом, обонянием, осязанием за все подряд детали окружающей реальности, такие привычные, такие замечательные.

Ноги сами привели его, куда надо, а именно – в Макаду, к Софье Мангер.

Макада находится в тропиках и вдобавок в другом часовом поясе, здесь еще не было одиннадцати вечера. Фешенебельный курортный городок в преддверии южного сектора Исторического Парка. Много отелей, дорогие квартиры.

Софья жила в пригороде, на шикарной вилле, которая принадлежала ее знакомым с Неза, и в их отсутствие присматривала за домом. Она умела хорошо устраиваться, вот бы Морису так научиться! Работала она в ЗИПе, статисткой узкой специализации: изображала знатных дам. Большинству статистов выбирать роли не приходится – делай, что скажут, сегодня ты благородный рыцарь, завтра прокаженный в рубище и с колокольчиком, послезавтра советский управдом с портфелем под мышкой – однако Софья находилась на привилегированном положении.

Надо сказать, ее маркизы и герцогини выглядели самыми что ни на есть подлинными – столько в ней было утонченного аристократизма, величавой холодноватой сдержанности и того, что называют хорошим тоном. Именно эти качества Мориса и привлекали: встречаться с такой девушкой – это круто, все равно что летать на машине престижной марки или носить костюм, который стоит больше, чем ты способен заработать за месяц.

Даже то, что у нее не тот тип внешности, какой ему больше всего нравится, не имело особого значения. Статная пышнотелая Софья напоминала женщин с полотен Рембрандта и Ренуара – ничего общего с тоненькой, узкобедрой, божественно изящной Вероникой Ло, которую называли «вечным подростком».

Двигалась она плавно и неторопливо, с королевской грацией. Кожа молочно-белая, на щеках слабый нежный румянец – тоже как на старинных картинах. Софье приходилось пользоваться специальными лосьонами, чтобы спастись от ультрафиолета. Элегантная стрижка придавала ей сходство с бизнес-леди из глянцевого журнала, а для ЗИПа у нее была целая коллекция париков.

Она прилетела с Неза, и гражданство у нее было незийское. Почему такая девушка перебивается на скромную зарплату парковой статистки – Морис мог только строить догадки. Он знал, что у нее есть трое обожаемых малолетних племянников, Эдвин, Стив и Лаура, о них она поговорить любила, а об остальном не распространялась. Вроде бы затяжной семейный конфликт, типа, мать не одобряет женитьбу Софьиного брата, а Софья хочет сохранить хорошие отношения с обеими сторонами, вот и сбежала от этих мыльных перипетий на Землю-Парк, чтобы ее не пытались втянуть в межродственные разборки.

Морис решил, что у нее на вилле сможет спрятаться от той непонятной жути, которая ползет по его следу. Во-первых, у Софьи Мангер есть какие-то влиятельные друзья – это он вывел из рассеянной информации. Во-вторых, она до того рассудительная, флегматичная, пунктуальная, хорошо воспитанная, что в ее присутствии сверхъестественное просто постесняется вылезать из темных углов и устраивать где попало свои ловушки. По крайней мере, Морис на это надеялся.

Хрустальная вилла, вся мерцающая, дивной сказкой вырастала из темной пены тропической растительности, озаренной расставленными вокруг цветными фонарями. В какую сумму влетела Софьиным знакомым одна только работа дизайнера – мысль об этом вызывала у Мориса благоговейную оторопь: сразу видно, что проект эксклюзивный и проектировщик постарался от души. В этом зачарованном мини-дворце могла бы жить сама Вероника Ло!

Лишь бы Софья оказалась дома. Звонить с полпути Морис не стал – вдруг скажет, что к ней сейчас нельзя, а раз он уже здесь, хорошее воспитание не позволит ей захлопнуть дверь перед носом у гостя.

Эта хитроумная уловка сработала – его впустили, хотя и выказали почти неуловимое недоумение. Выражать не полновесные чувства, а, скорее, вежливые намеки на них, едва осязаемые подобия эмоциональных реакций – это Софья Мангер умела, как никто другой.

Как бы там ни было, а Морис наконец-то оказался в уютной гостиной с веселым желтым полом, нежно-зелеными стенами и бирюзовыми креслами. В безопасности.

– Вот! – он показал Софье свою ладонь с двумя ссадинами и занозой – словно занозы было достаточно, чтобы она догадалась обо всем остальном.

– Это стоит обработать, – невозмутимо заметила Софья. – Подожди, принесу медавтомат.

На ней были домашние брюки и махровое кимоно, короткие белокурые волосы покрывал, словно студень, блестящий гель. Видимо, нежданный-негаданный визит Мориса оторвал ее от каких-то косметических процедур, и она ушла в ванную, оставив его в компании портативного медавтомата.

Сначала Морис, избавленный от потусторонней занозы, мерил шагами гостиную и разглядывал веселые цветочки, нарисованные вразброс на зеленых стенах, – их разделяла пустота весеннего луга, и двух одинаковых среди них не было – но спокойствия от этого не прибавлялось. Наоборот, лезли всякие предположения: а вдруг, стоит ему отвернуться, в стене прорежется дверь, ведущая черт-те куда…

Тревога и замешательство существовали как будто сами по себе – зверушки вроде крыс, с остренькими мордочками и свалявшейся сосульками серой шерсткой, они бесцеремонно вторглись в его внутреннее пространство и устроили там сумасшедшую беготню, заодно поопрокидывали и расшвыряли все то, что до сих пор находилось в каком ни на есть порядке. Например, усвоенные в школе представления о незыблемых законах природы.

Сладить с этими взбесившимися зверушками Морис не мог, поэтому взял с полки альбом, уселся в кресло и стал смотреть фотографии. Он и раньше смотрел, Софья разрешала. Обрамленный витой золотистой рамкой прямоугольный экран подрагивал в его напряженных руках.

Старинные незийские дворцы с птичьими гнездами на громадных куполах – обветшалых, с пробивающейся из трещин травой, или подновленных, покрытых серебряной краской – и украшенными грубоватой, но изысканной резьбой каменными колоннами. Манящие оранжевые пляжи. Незнакомые улицы, живущие загадочной жизнью, схожей с вечным карнавалом. Морису никогда там не побывать.

Серьезная пухлощекая девочка – Софья в школьные годы, наверняка была отличницей, можно и не спрашивать. Если выложить ей все, как есть, она не поверит. Разве что подскажет адресок хорошего психиатра.

Светловолосый мальчик лет десяти-одиннадцати, двое детишек помладше – еще один мальчик и девочка, близнецы. Обожаемые племянники. На некоторых снимках они вместе с родителями: мужчина с породистым безвольным лицом – сразу ясно, Софьин брат, сходство безусловное, хотя у Софьи выражение другое, более осмысленное и энергичное. Хорошо бы она разрешила Морису пожить здесь, пока все это не закончится… Да, но если бы еще знать, что это такое и когда оно должно закончиться!

У жены Софьиного брата длинные темные волосы, ласковые глаза и кожа оливкового оттенка. На семейных портретах дети, все трое, льнули к матери, а отец смотрел в объектив бездумно и равнодушно, словно не замечал их присутствия. Впрочем, за его равнодушием сквозила не жестокость, а, скорее, хроническая вялость и безразличие. Зато одежда, мебель, техника, интерьеры – все, что окружало их на снимках – стоит немалых денег. Видно, что это семейство живет на широкую ногу! Проблемы Мориса во многом проистекают от безденежья, а будь он так же богат, как Софьины родственники на Незе, с ним бы и в полиции разговаривали иначе.

Представительная дама с жесткими, почти мужскими чертами лица, крупноватыми, но тоже породистыми. Взгляд строгий, пронизывающий. Красиво очерченные губы брезгливо поджаты. Мать Софьи и белокурого безвольного манекена.

Разглядывая снимки, Морис догадался, в чем суть конфликта: видимо, Софьин брат женился по любви на бедной девушке, а грозная дама с тяжелым мужским подбородком не может ему этого простить и не признает невестку-золушку. А Софья отправилась на Парк, чтобы зарабатывать на жизнь самостоятельно – наверное, хочет что-то доказать своей властной матери.

«Только бы она, выйдя из ванной, не выгнала меня на улицу».

К тому времени, как она закончила свои дела и вернулась, Морис решил, что рассказывать ей правду ни в коем случае нельзя. Лучше в общих чертах: они на время затаились, но не отстали, теперь вот опять принялись за свое, засадили ему какой-то галлюциноген редкой паршивости, он после этого еле очухался.

Софья вежливо посочувствовала и разрешила остаться на два-три дня, даже взялась разыскать Дигну. Та сейчас очень занята: показывает Парк одному туристу с Земли, но, возможно, удастся завлечь их сюда – вилла, построенная Ольгой Лагайм, стоит того, чтобы на нее посмотреть.

Вот Морис и узнал, кто спроектировал это ошеломляющее хрустальное чудо! Ольга Лагайм, дизайнер с заоблачных высот, директор известной фирмы «Дизайн Лагайм». И заодно – сестра того парня, который не захотел жениться на Веронике Ло.

– По-моему, ничего особенного. Видно, что выпендриться хотели, со всякими наворотами, а посмотришь – неважнецкая вилла.

В глубине души Морис так не считал, но сказал это из солидарности с обиженной топ-моделью.

– Дело вкуса, – холодновато ответила Софья.

Он не стал спорить, а то еще рассердится и укажет на дверь. Он готов был на что угодно, лишь бы остаться под этой крышей на ночь.

За окном уютно перемигивались декоративные фонари, в небе над Макадой переливались радужные сполохи. Это как ночное море в тропиках, населенное мириадами причудливых светящихся созданий. Хорошо мореплавателям… И тем, кто знает, что при желании в любой момент может отправиться в путешествие, тоже хорошо. Им не понять, что чувствует полип, намертво приросший к своей скале.

Весь следующий день Морис провел в одиночестве на вилле. Проверил свой сетевой почтовый ящик, обнаружил там повторное приглашение на работу в Новогоднюю Службу. Искупался в бассейне под ажурным куполом из голубоватого стекла с золотыми искрами. Здесь, в краю вечного лета, круглый год можно купаться и загорать под открытым небом. Спасибо и на том, что он свободен перемещаться по всему Парку, а не привязан к какому-то определенному клочку пространства.

Софья появилась вечером, привезла с собой Дигну и ее туриста.

– Бабе Ксане сейчас некогда, – выслушав сбивчивое и размазанное повествование Мориса, отрезала Дигна. – Она полетела на Рубикон. Там правозащитная конференция по домбергам, будут рубиконское правительство дрючить.

– По каким домбергам? – не понял Морис. – Это что, оружие какое-то?

– Не оружие, а плавучие деревни из панцирей гигантских морских животных. На Рубиконе много бедных, которые никаких пособий от государства не получают, и они научились делать из этих панцирей корабли – двигатели ставят, а внутри как будто этажи с костяными перегородками. Они там живут целыми общинами, потому что на море можно рыбу ловить и моллюсков собирать, не умрешь от голода. Государство раньше вообще им не помогало, а если был шторм и какой-нибудь домберг тонул, их не спасали, и в Галактике ничего об этом не знали. А потом случилась такая история, на Рубикон прилетел один незиец… Точнее, он был не настоящий незиец, а человек с незийским гражданством, то ли полицейский, то ли спецназовец – в общем, с физической подготовкой. Там как раз начался в северном океане жуткий аномальный шторм, и один домберг, у которого отказали двигатели, стал тонуть. Эти штуки медленно тонут, за несколько часов. Спасать людей, как обычно, никто не хотел, а тот парень с Неза об этом узнал, полетел туда и начал вызывать помощь – у него был мощный гиперпередатчик, который в любых условиях работает. А на Рубиконе в это время шел Королевский фестиваль, журналисты собрались со всей Галактики, и он прямо оттуда, с тонущего домберга, связался с «Гонгом Вселенной» и все рассказал. Короче, политический скандал вышел. Так это еще не все! – Дигна сделала паузу, наслаждаясь вниманием слушателей, ее глаза торжествующе сияли. – Рубиконским властям лучше бы сразу сообразить, что, раз такое дело, нужно быстренько туда спасателей послать, а они все равно не стали шевелиться, и домберг этот отбуксировали к берегу браконьеры, которые добывали в океане какое-то ценное сырье. На Рубиконе все воруют сырье, и свои, и чужие. Ну, и правозащитники потом вздрючили рубиконское правительство! Говорили, что преступники оказались порядочнее государственных чиновников и все такое. Ассамблея прислала специальную международную комиссию для расследования, и после этого домбергам начали оказывать гуманитарную помощь, теперь ситуация под контролем. Баба Ксана говорит, что это хороший пример того, как иногда один человек, если он будет грамотно действовать, может кардинально изменить ситуацию для многих людей. На Земле даже фильм об этом сняли.

– Так себе фильм, – заметил Генри. – Персонажи не имеют ничего общего с настоящими участниками тех событий. На самом деле все там было намного круче и драматичней. И домберг в этом кино не похож на домберг.

– А по-моему, видеоряд нормальный, – возразила Дигна. – Сталактиты и колонны, по которым ползают крабы, очень даже эффектные, мне понравилось!

– В домбергах нет никаких колонн, сталактитов и готических арочных проемов, – турист улыбнулся. – Они похожи на лабиринты темных каморок с низкими потолками и неровным полом.

– Чего же там могло быть драматичного, если без сталактитов? – агрессивно хмыкнула девушка.

Морис понял, что о нем забыли и в ближайшее время вряд ли вспомнят.

– А мне что теперь делать, кто-нибудь скажет или нет?!

– Самое лучшее – улетайте с Парка, – все тем же негромким мягким голосом посоветовал Генри, в то время как эхо после отчаянного вопля Мориса продолжало звенеть, постепенно угасая. – Всегда можно найти какой-нибудь вариант.

– Да не могу я отсюда улететь! Не могу, понимаете?! Вы все этого нипочем не поймете! Я стенобионт!

– Стено… кто? – Дигна широко раскрыла глаза, окаймленные жесткими загнутыми ресницами.

– Стенобионт, – повторил Морис упавшим голосом. После короткого всплеска ярости он чувствовал себя, как проколотый воздушный шарик. – В словаре посмотри. Слышали когда-нибудь о «синдроме полипа»? У меня как раз оно самое, я могу жить только на Парке. Мои родители – техники с Земли, работали на стройке по контракту, и я тут родился, а потом они собрались домой, и когда корабль вышел из атмосферы, я чуть не умер. Меня вернули обратно, провели тесты, и оказалось, что я способен жить только в здешних условиях и не перенесу никакой перемены. Короче, только на этой планете. Родители сдали меня в интернат и улетели на Землю. Так что сбежать с Парка я не могу, и эти, которые ко мне привязались, наверняка об этом знают.

Теперь все трое смотрели на него с сочувствием.

– Постараюсь быть на людях, чтобы вокруг побольше свидетелей, – сглотнув, добавил Морис. – Что мне еще остается…

– Вот и иди в Новогоднюю Службу, – подсказала Дигна. – Как раз то, что тебе нужно.