25 июля 2114 года

В тот момент, когда сработала одна из «контролек» на пульте, оперативным дежурным ГСБ по третьему сектору ответственности был майор Клаус Фертихогель.

– О! Проникновение на режимный объект, – очнувшись от полусна, сказал помощник Фертихогеля, молодой лейтенант, лишь второй или третий раз несший вахту на центральном пульте.

– Сам вижу! – майор Галактической Службы Безопасности ответил излишне резко, даже грубо.

Не только потому, что надеялся «дотащить» смену до конца без неприятных сюрпризов, но еще и потому, что молоденький лейтенант за двадцать три часа совместного дежурства порядком вывел Клауса из равновесия.

Ладно, когда желторотые сосунки начинают воображать себя крутыми вояками или властителями мира. Таковые, едва усевшись за пульт оперативного дежурного ГСБ, уже мнят себя ближайшими приятелями бога. Эта дурь выбивается из башки за несколько трудных вахт – с тревогами, неприятностями, изматыванием нервов. Это можно простить «желторотикам». Простить и пережить.

А вот если молодой офицер, которому доверили судьбы миллионов людей, откровенно дремлет бóльшую часть дежурства… Это говорит о том, что селекционная служба ГСБ сработала плохо. В курсанты приняли человека, по своим внутренним качествам не соответствующего мундиру офицера Галактической Безопасности.

«Надо будет написать рапорт о лейтенанте…» – с неприязнью подумал Клаус, запуская информаторий оперативного центра. Впрочем, майор почти сразу же забыл о своих мыслях в отношении помощника. Следовало решать более срочные и важные задачи.

Первым делом требовалось установить: что за «контролька» сработала, какой объект «звенит»? Майор Фертихогель надеялся, что с этим вопросом сумеет справиться в несколько секунд, однако информаторий оперцентра выдал справку: «нет сведений об объекте».

Прочитав такой ответ бортовой компьютерной системы, видавший виды офицер разинул рот от удивления. Впрочем, его замешательство длилось совсем недолго: после короткой паузы Клаус ввел свои личные идентификаторы доступа, подключился к главному информаторию ГСБ, располагавшемуся за миллионы километров от дежурной базы, мчавшейся в пространстве среди звезд.

На этот раз обошлось без глупостей: ответ пришел в считаные секунды. «Лаборатория экспериментальной физики «Медуза» – прочел майор на дисплее. – Выведена из строя 17 февраля 2107 года в результате техногенной катастрофы при проведении научного эксперимента. Восстановлению не подлежит, персонала нет. Научного или промышленного значения не имеет. Находится в стороне от судоходных трасс. Снята с баланса».

– Вот всегда так с учеными, – недовольно заметил лейтенант, вместе со старшим товарищем прочитав скупые слова о «Медузе». – Что-то там нахимичат, напридумывают, а ты потом расхлебывай… Даже через семь лет после того, как станция взорвалась к чертовой бабушке! И эта хрень за час до конца вахты!

Фертихогель скосил глаза вбок, неодобрительно посмотрел на молодого коллегу, но промолчал. Майор пытался угадать: почему сведения о «Медузе» отсутствуют в информатории оперцентра ГалаБезопасности? Это был до такой степени секретный объект, что упоминания о нем исключили из памяти компьютеров, оставили запись только в главной информационной базе ГСБ?! Очень интересно, что же это была за станция экспериментальной физики?!

Сигнал «контрольки» свидетельствовал: некто находится на борту аварийной станции, несмотря на полицейские стоп-маяки, запрещавшие приближение к объекту и передвижение по нему. Хотя… Стоп-ленты за семь лет могли просто исчезнуть – мародеры и прочий сброд всегда пытаются обойти полицейские кордоны, лишь бы только поживиться чем-нибудь ценным на заброшенном объекте.

Может, стоп-лент давно нет, но вот «маячки» стояли до сих пор, ждали своего часа. Один из них прилежно сработал, детекторами движения зафиксировав появление чужака. Интересно, кто бы это мог быть? Что ему нужно на давно уничтоженном взрывом научном объекте? Скорее всего, какой-то случайный гость… Но откуда он, в стороне от трасс движения звездолетов?

– Что будем делать, сэр? – напомнил о себе лейтенант. – До смены около сорока минут, сигнал контроль-индикатора мы приняли. Отдадим приказ, чтобы полиция выслала патрульную группу? Хотелось бы решить проблему до конца вахты…

– Погоди! – остановил майор, почувствовав, что молодой офицер готов сделать все возможное, лишь бы сбросить «фонящий» объект со своего баланса, завершить дежурство минута в минуту.

Повесить ответственность за все на патрульный экипаж да на сменщиков, которые вскоре должны появиться в рубке оперативного дежурного ГСБ.

Клаус Фертихогель сам не мог объяснить, чем его вдруг заинтересовал объект. Лаборатория как лаборатория. Ну, физики работали. Намудрили чего-то, сами же и пострадали. Кажется, так, если судить по кратким записям. Ученым надавали по рукам, исследования свернули, объект закрыли, опечатали – вот и вся история…

Но опытный майор ГСБ вдруг почувствовал запах жареного. Чуть поколебавшись, Фертихогель запустил он-лайн канал связи со штабом сектора.

– Сэр! – Клаус вызывал на контакт генерала Кросби, своего начальника. – Сэр, прошу прощения за беспокойство. У меня нештатная ситуация.

– Доклад! – генерал терпеть не мог разговоров вокруг да около, ему требовалась четкая и конкретная информация.

– В семнадцать часов три минуты по среднегалактическому сработал контроль-индикатор на объекте третьего сектора ответственности ГСБ, – доложил Фертихогель.

– За пятьдесят семь минут до конца дежурства, – не удержавшись, отметил Кросби.

– Так точно!

– Что за объект?

– Вот тут самое интересное, сэр! – Фертихогель немного сбился, стал говорить не так четко, как раньше. – Я запросил информаторий и не получил ответа. Сильно удивился… Что же это получается? «Контролька» стоит, антенны оперативного центра слушают ответный сигнал, но информации в базе нет. Ерунда какая-то!

– Следовало запросить главный информаторий ГСБ, – назидательно изрек генерал Кросби. – Некоторые объекты по истечении ряда лет снимаются с баланса Службы Безопасности. Данные о них не хранятся в оперцентрах, остаются только в архивной базе.

– Я так и сделал, сэр! – торопливо отозвался Фертихогель. – Ввел свои коды доступа для получения справочного канала, подключился к центральному информаторию.

– И что? – Кросби посмотрел на подчиненного, словно удав на кролика.

Майор все никак не мог добраться до сути.

– «Контролька» сработала на космической станции. Это база экспериментальной физики «Медуза». По данным нашего информатория, она погибла семь лет назад в результате взрыва…

– Знаю! – пренебрежительно отмахнулся Кросби. – Никакого взрыва, диверсии, злого умысла! Она погибла в результате техногенной катастрофы. Знаю, состоял в следственной комиссии. Дешевая мистика! Никто не смог точно определить, куда исчезли люди, погибли все или не все…

– Исчезли?! – Фертихогель подался вперед, с огромным интересом слушая начальника сектора контроля ГСБ.

Клаус никогда ранее не подозревал о такой катастрофе, просто в руки не попадала информация о «Медузе».

– Да ерунда! – поморщился генерал. – Научная лаборатория собиралась проводить какой-то эксперимент. Потом с их базы пошел сигнал «SOS». Спасатели прибыли, но никого не нашли – лишь следы крови, фрагменты одного или двух трупов. Остальные исчезли. Весь персонал.

– Исчезли?!

– Ну, может, испарились! – чуть повысил голос генерал. Он не считал важной поднятую тему. – Самораспылились, упали в жерло своей установки, сгорели в печи, распались на молекулы! Откуда мне знать?! Комиссия пришла к выводу: произошла техногенная катастрофа, по вине тех самых людей, которые проводили рискованный опыт. Галактический институт экспериментальной физики поддержал такой вывод следователей, оспаривать не стал. Исследования прекратили, дело закрыли, станцию опечатали.

– Семь лет назад… – зачем-то уточнил Клаус.

– Так точно! – хлопнул ладонью по столу генерал. – В общем, майор, сворачивай все действия по контроль-сигналу! Это мой приказ, можешь записать в протоколе для сменщика. Станция «Медуза» давно снята с нашего баланса. Она не имеет никакого научного, военного или промышленного значения. Просто куча металлического хлама в космосе.

– А «контрольки»? – напомнил майор.

– Глупости! – отмахнулся генерал. – Такое случается, очень редко, но случается: их забыли вовремя снять. Простая неразбериха, бюрократия! Кстати, вот об этом напиши: пусть в плановом порядке отправят к «Медузе» группу техников! Надо демонтировать «маячки», чтобы эта дурацкая куча металлолома больше не тревожила нас.

– Значит, дробь всему? – с разочарованием спросил Фертихогель.

– Дробь! – подтвердил Кросби. – Это мой приказ. Еще вопросы?

– Никак нет, сэр!

– Выполняй…

Майор прервал режим видеоконференции, задумчиво посмотрел на дисплеи оперативного дежурного. Загадочный объект по-прежнему «фонил», оттуда шли сигналы.

– Вот как славно вышло! – радостно отметил лейтенант. – Как раз до смены уложились, и делать ничего не надо! А с мародерами и всякими бомжами пусть разбирается федеральная полиция, коль ей охота. Мы – Галактическая Служба Безопасности! Тратить время на глупости не должны! И точка!

Майор Фертихогель посмотрел на своего напарника, вспомнил о том, что надо написать рапорт на молокососа. А потом вновь переключился на мысли об аварийной космобазе. Что-то не давало покоя…

Клаус уже хотел протянуть руку, прервать связь с центральным информаторием ГСБ, но канал еще был активен, и майор вдруг – чисто из спортивного интереса, из любопытства – запросил у компьютеров сведения о «Медузе». Все, какие были в архивных файлах.

Смена подходила к концу, впереди намечалось до черта свободного времени, и Клаус решил на досуге почитать историю катастрофы лаборатории физики.

Перекачав данные на личную флэш-карту, майор спрятал ее во внутренний карман, еще не зная, что этим полностью меняет собственную жизнь. И лучше бы ему все сделать так, как приказывал генерал Кросби.

Из гравитационной воронки, существовавшей вблизи Z-327, Славцеву удалось вырваться только чудом, использовав для этого искусство пилота и что-то нематериальное – такое, что невозможно зарегистрировать ни одним прибором.

Товарищи Андрея сразу и безоговорочно поверили: прозвище Везун бывший капитан федеральной гвардии получил неслучайно. Однако бурной радости по поводу спасения никто не выказывал.

Пока существовала такая возможность, члены экипажа «Осла» наблюдали за падением на Z-327 их родного корабля.

– Ник… – горько прошептал Франтишек Букач и часто-часто заморгал глазами, когда внешняя обшивка корабля изменила цвет, раскалилась в горячих волнах негостеприимной звезды.

Николая Атаманова оставили на борту. Похоронили капитана по старинным обычаям – вместе с его гибнущим судном.

Больше никто не произнес ни слова до тех пор, пока «грузовик» не превратился в раскаленный, ярко светящийся факел, устремившийся куда-то вниз, в кипящую бездну.

– Санта Фелита… – тихо пробормотал Алессандро Пирелли.

– Прощай, брат! – добавил Франтишек Букач.

Лишь один из всех людей смотрел не назад, а вперед – Андрей Славцев, находившийся за штурвалом. Пилот не имел права тратить время на что-то второстепенное, а второстепенным в эти минуты было все, кроме необходимости вырваться из страшного гравитационного капкана.

Однако Славцев сумел одолеть Z-327, доказав коварной звезде – он сильнее. Едва только почувствовав, что «щупальца» ослабли, бессильно обвисли где-то за кормой десантного бота, Андрей скинул с лица маску, шумно вздохнул.

– Выскочили! – объявил он товарищам и тут же закашлялся.

Оказалось, дышать в рубке маленького кораблика стало гораздо труднее, нежели ранее. Он-то, пилот, все время с момента старта сидел в маске, подававшей в легкие кислородную смесь, – так было необходимо, чтобы освободить руки. Зато его товарищи использовали два кислородных прибора на пятерых. Члены экипажа передавали маски друг другу, а в остальное время дышали тем воздухом, что был в кабине. Сравнительно небольшой кабине спасательного бота, в которой почти без проблем могли поместиться шесть человек. А вот дышать в таком помещении, при отсутствии исправных систем очистки воздуха и регенерации кислорода, оказалось весьма трудно.

Скинув маску с лица, Андрей мигом почувствовал, как изменилась атмосфера в рубке, далеко не в лучшую сторону. Доля углекислоты существенно увеличилась.

– Что, капитан, нюхнул табачку с душком? – грустно пошутил Букач, передавая аппарат Карлу-Хайнце Ризе.

Славцев тревожно глянул на приборную панель спасательного кораблика, затем на Христо Малкова.

– Малёк! – позвал он. – Что у нас со связью?

– Все плохо, командир, – откликнулся компьютерщик, безуспешно сражавшийся с бортовым радиокомплексом. – Внешняя антенна начисто срезана лазером. Внутренний «хвостик» генерирует такие слабые сигналы, что в окружающем поле электромагнитных помех никто не услышит наш комариный писк. У Z-327 слишком мощная корона. Боюсь, шансов никаких.

– Да, Скупой знал, где устроить засаду… – пробормотал себе под нос Славцев, мучительно пытаясь угадать: сколько еще времени в запасе?

Конечно, до тех пор, пока в заваренных баллонах остается кислород, борьба не закончена. Они смогут дышать по очереди, передавая маски друг другу, даже если в салоне накопится чистая углекислота. Вот только никто не способен дать точный ответ: много ли кислорода осталось в деформированных, получивших повреждения емкостях?

Капитан закусил губу.

– Андрей! – Лутченко тронул Славцева за плечо, присев на корточки рядом с креслом навигатора. – Андрей, там у нас все равно не было ни единого шанса…

Его товарищи мигом вспомнили раскаленный шар «Осла» – полужидкий клубок плазмы, падающий в недра коварной Z-327.

– Понимаю, – вздохнул Славцев.

– Как думаешь, сможем куда-нибудь выбраться самостоятельно? – с надеждой спросил Анатолий. – Ну, куда-нибудь… Радиостанцию Малёк не запустит, это факт. Пусть даже он наладил передатчик, но без антенны ничего не выходит – убедились. Значит, нужно рассчитывать только на себя.

– Только на себя! – подтвердил капитан. – И будем бороться до конца!

– Андрей, у нас есть шансы?

Бывший офицер федеральной гвардии вновь тяжело вздохнул, посмотрел на товарища.

– Почти нет, – честно признал он. – Я надеялся, что мы сможем вырваться из гравитационной воронки, потом наладим радиосвязь и пошлем в эфир «SOS». В короне Z-327 это не имело смысла, там мощнейшие электромагнитные помехи. Я думал: если выберемся на «чистое» пространство – вот и выиграли, вытащили счастливый билет. Получается – нет.

– А своим ходом, без внешней помощи? – спросил Букач. – Если предположить, что двигатель Карла-Хайнца выдержит?

– Мой двигатель выдержит, – подал голос старший механик, – только…

Ризе замялся, нервно помял в руках маску. Затем опомнился, передал ее Пирелли. Но второй механик забыл про кислород – слушал диалог товарищей.

– Только движок спасательного бота неспособен развивать такие же скорости, какие дают ходовые машины целого корабля, – Андрей Славцев закончил мысль Карла-Хайнца Ризе. – И разгонная тяга слабее, и перегрев наступает быстрее. Значит, силовым контурам и маршевому двигателю чаще нужен отдых. Тем более он не промышленной сборки. Потом, у меня навигационный комплекс то и дело перезапускается, показывает такую ахинею, что волосы дыбом… Короче, парни, чтоб отсюда, на этой посудине, добраться до сколько-нибудь обжитой людьми зоны, понадобится около двух суток. И десять тонн удачи. Я так думаю.

– А кислорода у нас? – отвлекшись от радиостанции и бортового компьютера, поинтересовался Малков.

– Этого никто не знает, – отозвался капитан. – Счетчики-манометры не работают, все баллоны дефектные, заваренные, давление в них низкое. Вон, мы уже несколько штук очистили «досуха»…

– И атмосфера в рубке все хуже и хуже… – грустно заметил Букач.

– Да, с атмосферой серьезная проблема, – признал Славцев. – Думаю, пройдет еще несколько часов, и тут станет невозможно дышать, только через маски.

– Так что, значит, как в дешевых боевиках? – уточнил Малков. – Надо кем-то пожертвовать, чтобы остальные выжили? Если уменьшить экипаж наполовину, это вдвое увеличит шансы оставшихся.

Люди удивленно переглянулись: до тех пор, пока Христо не заговорил о такой возможности, подобное никому не приходило в голову…

– Стоп!!! – резко приказал Славцев, прекрасно сознавая: членам экипажа, надышавшимся углекислотой, может привидеться все что угодно.

Еще немного, и начнется поножовщина. В другом случае, конечно, этого не произошло бы, но «пьяный» мозг – отравленный углекислотой – работает совсем не так, как обычно.

– Стоп! Запрещаю думать о таких способах спасения! Боцман! Ружья мне сюда, быстро!

Франтишек беспрекословно выполнил приказ, хотя еще недавно не переваривал Славцева и готов был спорить с помощником капитана по поводу любой мелочи.

Андрей, не мешкая, избавил ружья от элементов питания, спрятал энергобатареи в свой карман, превратив грозные лазеры в примитивные дубинки, которыми, впрочем, тоже можно было проломить чью-то черепную коробку.

На всякий случай Славцев сложил бесполезные «пушки» себе под ноги.

– Бороться будем до конца! – громко сказал он. – Никакой поножовщины, никаких жертв во имя остальных членов экипажа! Никакого жребия! Или все – или никто! И точка! Это мое последнее слово, спорить бесполезно. А если один из вас попытается силой навязать мне другую истину – прошу извинить… Придется вспомнить о том, кто здесь капитан федеральной гвардии.

Люди помолчали, глядя друг на друга. Про кислородные маски даже на время забыли, дышали без них, еще заметнее ухудшая воздух в салоне кораблика.

– Ладно, – признал Букач, – наверное, ты прав, Андрей. По крайней мере, так никому не обидно…

– Я – прав! – резко ответил капитан.

– Друзья, у меня есть хорошее предложение, – вдруг сказал Лутченко. – Собственно, оно у меня было с самого начала. Я для того и завел разговор с капитаном, только мы отвлеклись… самую малость…

– Говори, Анатолий! – попросил Славцев, в очередной раз перезапуская «подвисший» компьютер бортовой навигационной системы.

– Во сне человек потребляет меньше кислорода, чем в то время, когда активен, – пояснил врач. – Мы сможем растянуть запас, чуть увеличить шансы, если… если четверо из нас уснут. Это я могу проделать. В аптечке есть сильнодействующие снотворные препараты. Четверо будут спать. Бодрствовать останутся двое.

– Почему двое?! – тут же воскликнул Пирелли, нервно кусая ногти.

– Потому что пилот должен вести корабль к цели и отвлекаться не сможет. Второй член экипажа будет следить за товарищами: давать спящим кислородную маску, всем по очереди.

– Вторым, конечно, хочешь быть ты? – истерично засмеялся Алессандро и посмотрел на молчавших друзей. – Ага! Понимаю, сговорились! Ты и Славцев усыпите нас! Усыпите или… Можно ведь и не снотворное вколоть… А, док? Это даже не наполовину уменьшит экипаж – на две трети! Значит, шансы тех, кто останется, резко вырастут! У тебя… и у…

Славцев дернулся в кресле, не стерпел оскорбления. Видимо, собрался ответить Пирелли, да не словом, а кулаком, но Лутченко проявил твердость – удержал товарища на месте, сильно сжав плечо Андрея.

– Сандро! – мягко сказал доктор. – Сандро, нам всем очень плохо… Я, как врач, это понимаю. Углекислота действует на мозг. Ты не виноват, что так получилось. Ты даже не соображаешь, что говоришь…

Похоже, Лутченко говорил не для механика – говорил для Славцева, рвавшегося ответить. И у командира тоже возникли проблемы с «соображалкой».

– Ха-ха! – хрипло рассмеялся Пирелли. – Углекислота! Да!!! Она вокруг! Она съедает меня! Мне плохо, кружится голова, тошнит… Свет… Свет какой-то странный, желтый и очень тяжелый… Но ты не прав, док! Я понимаю главное!!! А что главное, парни?! Я хочу жить! Я! Хочу! Жить!

– Я тоже хочу, – Анатолий по-прежнему говорил мягко, не реагируя на резкий тон, словно общался с маленьким капризным ребенком. – Очень хочу жить, Сандро. Потому и предлагаю сэкономить кислород… Наш последний кислород…

– Не верю! – Алессандро покачнулся. Стало понятно, что он действительно опьянел от углекислоты, плохо контролирует себя. – Не верю! Вы останетесь вдвоем, ты и он! А мне страшно!!!

– Мне тоже страшно, – тихо сказал Лутченко. – Потому что я усну рядом с тобой, Сандро.

И механик, уже изготовившийся бросить что-то резкое, обидное, остановился. Видимо, его мозг не до конца отключился, и слова доктора попали в цель.

– Ты? Рядом со мной? – удивленно пробормотал Пирелли. – А кто…

Он не закончил мысль.

– Останутся Славцев и Ризе, – пояснил Анатолий. – По-моему, это очевидно. Андрей должен вести корабль. А Карл-Хайнц сумеет помочь, если возникнут проблемы с собранным двигателем. Кто же еще, как не Ризе? Соответственно, Карлу и придется «кормить» нас всех кислородом.

Пирелли постоял с открытым ртом, хлопая ресницами. Потом его лицо сморщилось.

– Толя… – заплакал механик. – Прости… Прости меня, дурака…

Пирелли полез обниматься к доктору. Видимо, у него на короткий миг прояснилось в мозгах, и Алессандро понял, насколько чудовищную, дикую истерику только что устроил.

– Ничего-ничего, брат! – Лутченко обнял его, дружески похлопал по спине. – Мы вырвемся!

– Карл… – теперь Пирелли «достал» старшего механика. – Карл, ты ведь не убьешь нас, правда?

И так жалобно посмотрел в глаза коллеге, что Ризе не нашелся с ответом. Лишь отрицательно покачал головой.

– Согласны? – Лутченко повернулся к Малкову и Букачу, которые молчали в течение всего этого диалога.

Славцев на миг забыл про управление кораблем, обернулся к товарищам. Больше никто не пытался спорить.

– Андрей… – Лутченко вновь обратился к пилоту. – Сейчас я вколю снотворное Букачу, Малкову и Пирелли. Затем усыплю себя. Дай слово, что будет так, как ты обещал. Или все, или никто.

– Слово! – твердо сказал капитан. – Или все, или никто!

– Мы тебе верим…

Больше Славцев не оборачивался. Он знал, что намерен делать Лутченко, но должен был сосредоточиться на сбоившем компьютере.

– Мне страшно, Санта Фелита… – всхлипнул Пирелли, а через несколько секунд замолчал, стал дышать хрипло, неровно.

Легкие с трудом втягивали воздух, тщетно искали в нем остатки живительного кислорода.

– Я тебе верю, Андрей! – отчетливо произнес Лутченко, именно в ту секунду капитан все-таки не выдержал, взглянул назад.

Он успел заметить, как Анатолий резко выдернул иглу из вены, приложил ватный тампон, согнул руку в локте. И тут же повалился на пол рядом с товарищами.

Славцев посмотрел на Ризе.

– Давай, Карл! – приказал он. – Пока двигатель тянет, мне помощь не нужна. Следи за ребятами, чтобы всем хватало кислорода. Следи, чтобы дышали!

…Так, молча, шли много часов. Славцев сидел за пультом, сражаясь с бортовым навигационным комплексом, пытаясь вычислить максимально эффективную траекторию к людям, чтобы выгадать хоть пару-тройку часов, которые могли стать решающими. Или роковыми. Ризе сидел на полу, возле товарищей, прислушиваясь к их стонам, хриплому дыханию, прикладывая дыхательную маску то одному, то другому.

Андрей устал от напряжения, от неизвестности. Он привык к другим задачам. Есть ты, есть враг. Надо уничтожить противника. Штаб рисует простую и понятную стрелку через позиции армии. Ты движешься ровно так, как приказано. Идешь на врага – видишь, чувствуешь его, готового к схватке. Но ты сильнее и удачливее, а потому в дорожной грязи остается его труп, не твой. Так должно быть на войне. Но здесь какая-то непонятная война. Врага не видно. Свои где-то далеко, их не найти. Не докричаться. И воздуха нет, чтобы кричать. Жутко болят шея и спина. Особенно спина. Дышать нечем… Дышать… нечем… нечем…

…Костер получился озорным, веселым. Огонь бойко слизывал тоненькие веточки, деловито наползал на щепки, смятые листы бумаги, старые пакеты… Маленький Андрюша сидел возле пламени, иногда чуть прищуриваясь от жара. Взрослые уже несколько раз просили отойти подальше, но подальше – не так интересно, не чувствуешь себя частичкой чего-то древнего, таинственного, очень могучего. Все же не каждый день доводится увидеть открытое пламя…

Месяц, проведенный на даче с детским садом, подходил к концу – остался последний день, и то неполный. Андрей смотрел по сторонам, радостно улыбаясь: многих его приятелей уже забрали родители, скоростные флайеры уходили отсюда в город каждый час. Летние домики, в которых дети провели июнь, опустели, в них не осталось ни вещей, ни игрушек. Лишь некоторые из взрослых заканчивали уборку территории, стаскивая в большой костер сухие ветки, упаковки от конфет и печенья, смятые листы – уже никому не нужные детские рисунки, на которых флайеры несли пап и мам к заждавшимся малышам. В костер полетели поломанный стул и развалившаяся «шведская» стенка, несколько полиэтиленовых пакетов из-под продуктов – взрослые избавлялись от старого бесполезного хлама.

А детвора, еще остававшаяся на территории лагеря, была только рада. Один из товарищей Андрюшки подхватил длинный сук, брошенный кем-то в огонь. На конце палки висел горящий полиэтиленовый пакет. Это было очень интересно, такого «шоу» никто из мальчишек никогда не видел – плавившийся пакет «капал» вниз огненными стрелками. Они забавно пели в воздухе, чем-то напоминая звуки выстрелов из «страшилок-мультиков» про космических пиратов.

– Дай! Дай мне! – закричал Андрей, пытаясь выхватить «стреляющую» огнями палку из рук приятеля.

Но тот, и сам не наигравшийся с диковинкой, ловко увернулся.

– Дай! – закричал еще один мальчик. – Нехорошо быть жадным!

Но счастливчик, смеясь, вертел «стрелялкой» вправо и влево, а огненные капли падали вниз, со свистом и воем.

– Дай!

И тут Андрюшка заметил в костре еще одну хорошую длинную палку. Он мигом забыл про товарища, которому завидовали все: просто сообразил, что, если взять эту ветку, получится не хуже, чем у друга. Надо только подцепить из костра горящий пакет…

– Ага! – радостно закричал он. – Смотрите!!! У меня ничуть не хуже получитсА-А-А!!!

Палка, которую он ухватил рукой, оказалась куском стальной трубы. Это потом, когда Андрейка вырос, он выучил много полезных наук, узнал, что металл, в отличие от дерева, отлично проводит тепло. Нельзя трогать железную вещь, даже за самый кончик, если другой ее конец находится в огне. Но это все была теория, изученная позже, а тогда, в детском лагере, Андрюшка проверил науку на практике.

Он в доли секунды забыл обо всем – о лагере, о воющих каплях, о костре и друзьях. Осталась только боль. Жуткая, уничтожающая все боль, которую невозможно вытерпеть.

С диким криком он выпустил из ладони раскаленный кусок металла. Визжал, орал, метался из стороны в сторону, еще не понимая, что родители, спешившие на помощь, не смогут унять это. Нет силы, которая способна прогнать такую боль. Есть только время. Оно медленно, но упрямо перетирает все – и плохое, и хорошее. Об этом знают взрослые, но не дети, живущие «здесь и сейчас».

Время перетирает все, оставляя в памяти только бессвязные картины из прошлого. По ним, например, невозможно в деталях восстановить, что было после, когда взрослые увидели вспухшую волдырями ладонь шестилетнего мальчишки.

Кажется, он плакал всю дорогу до дома, еще надеясь: кто-то вылечит, защитит от боли, сотрет это из мозга.

Только и врач в детской больнице не помог.

Время. Оно вылечило, стерев с ладони следы жестокой травмы. Уничтожило детские воспоминания о боли. Но Славцев, давно уже не мальчишка, помнил главное: нельзя быть жадным. И нельзя хвастаться, даже если кажется, что ты победил. Даже если сам поверил в это.

Кажется, это сказали вслух?

Славцев очнулся, будто от удара током. В двух шагах от него стоял Карл-Хайнц Ризе с ножом в руках. Старший механик покачивался из стороны в сторону, мутно глядя на пилота.

– Сука… – синими, страшными губами прошептал он. – Сука! Я знал, что предашь…

Ризе шагнул вперед, намереваясь пырнуть Андрея ножом, но двигался механик как-то странно: и очень медленно, и неуверенно. Славцеву не составило труда увернуться от острого лезвия, ударить ребром ладони по горлу так, чтобы враг отключился.

Враг?! Андрею хватило одной минуты, чтобы все понять. Ризе не соображал, что пытается сделать, у него закончился кислород. Последний из заваренных баллонов был пуст, члены экипажа «растянули» его на всех. Карл-Хайнц надышался углекислотной смесью, потерял рассудок и пытался атаковать пилота, у которого оставался еле «теплившийся» баллон. Последний.

– Простите, ребята… – с горечью прошептал Славцев. – Все-таки мы не выиграли. Уже бесполезно двигаться вперед, времени не хватит ни на что. Но все будет так, как договорились: или все – или никто!

Он натянул свою маску на лицо Анатолию Лутченко, стараясь не дышать, не отравлять легкие чудовищно-ядовитой атмосферой рубки. Потом, не позволив себе ни одного глотка, дал кислород Франтишеку Букачу.

И тут бортовой навигационный комплекс пискнул. Капитан бросился к пульту, молясь о том, чтобы техника не подвела, чтобы сбоившая компьютерная система не зависла, позволила прочесть надпись…

Станция!!! Детекторы обнаружили космическую станцию!!! Славцев забылся, вдохнул полной грудью и чуть не лишился рассудка. Разом задрожали конечности, по всему телу выступил холодный липкий пот, перед глазами появились черные пятна-кляксы. Андрей метнулся к баллону с кислородом, отнял маску у Букача, попытался сделать глубокий вдох, но с ужасом понял, что и в его собственном дыхательном резервуаре не осталось живительного газа.

– Станция! – прохрипел Андрей. – Христо! Проси у них посадочную полосу! Быстро!!!

Лишь потом, не дождавшись ответа, капитан сообразил: связист не мог ответить. Он лежал на полу, и лицо у Малкова было таким, что впору сниматься в фильмах ужаса без всякого грима.

– Полосу мне! – неизвестно у кого потребовал Славцев, выжимая все резервы из двигателя, собранного Карлом-Хайнцем Ризе. – Полосу мне, гады!!!

Он готов был таранить ворота посадочной палубы, если бы шлюзы не открылись. Таранить, чтобы добраться до цели и победить!!! Он почти не видел, что делает. Скорее угадал: раздвинулись заслонки гермоотсека, и спасательный бот нырнул в брюхо чужой космобазы.

Автоматическая система опустила ворота, компрессоры принялись выравнивать давление, приводя его к норме.

– Держаться, солдат! – приказал себе капитан, тыкая во все кнопки подряд – на ощупь искал клавишу деблокировки бронеколпака.

«Держаться!!!» Их так учили, всегда учили. Вбивали кулаками и сапогами. Здоровенный прапорщик по прозвищу Свинорез – в курсантской «учебке». Господи, как его ненавидели, когда он заставлял ползать под колючей проволокой, по осколкам стекла!!! Седой капитан родом откуда-то с Сириуса. Капитан, готовивший их к реальным боевым действиям. Он, гад, так и орал на полигоне: «Держаться! Держаться!», а сам «поливал» из шестистволки, вжимая молодых офицеров в землю. Кажется, именно тогда лейтенант Славцев научился закапываться в грунт менее чем за минуту… Да, тогда! Над головой шелестели пакеты боевых импульсных лазеров, воздух становился теплым, даже горячим, пах как-то непривычно и страшно. Капитан орал, грязно матерился, а зеленые лейтенанты стремительно уходили в грунт, будто образцово-показательные кроты…

– Держаться! – Славцев не сказал это, лишь хотел сказать, подумал.

Кислорода не было теперь ни в легких, ни в баллоне. Капитан, шатаясь, ударил двумя руками в непослушный бронеколпак, вывалился наружу из спасательного бота. И опять помогло какое-то шестое или седьмое чувство – Андрей угадал, где стойка с кислородными баллонами. Он знал: стойка неприкосновенного запаса обязательно должна располагаться на посадочной палубе – это закон. Но вот где именно?

Жившее внутри нечто помогло, только баллон оказался чудовищно тяжелым. Славцев хотел засмеяться такой забавной шутке – впервые в жизни он не мог поднять кислородный баллон, – но смеха не вышло. Лишь хриплый кашель, с кровью, с мокротой изо рта, из носа.

Он тащил резервуар волоком, задыхаясь и теряя рассудок от жжения в груди. Собрав последние силы, забросил емкость внутрь спасательного бота. Уже ничего не видя, кое-как присоединил маску и упал сверху на Анатолия Лутченко, прижав дыхательный аппарат к лицу доктора.

То была последняя разумная мысль в голове Андрея. Если кто и сможет реанимировать членов экипажа, так это врач. А вот сумеет ли очнуться сам Анатолий Лутченко, надышавшийся углекислотой, об этом Славцев подумать не успел.

Просто упал сверху на доктора, ладонями прижимая маску к его лицу. И вырубился.

Майор Фертихогель летел в Солнечную систему, на Землю – в галактический институт экспериментальной физики. Путь предстоял неблизкий, но Клаусу было чем заняться. Он уединился в каюте первого класса, еще раз просматривая материалы, собранные по делу «техногенной катастрофы» на космостанции «Медуза».

Для себя, мысленно, офицер ГСБ уже ставил слова «техногенная катастрофа» в кавычки. Чем больше Клаус изучал это дело, тем крепче становилась уверенность, что следствие прекратили слишком быстро. Недопустимо быстро!

После ознакомления с первыми видеоматериалами Клаус напросился на аудиенцию у генерала Кросби, попытался доказать собственному начальству, что Галактической Службе Безопасности следует уделить более пристальное внимание загадочному инциденту с лабораторией физики. Однако Кросби только сердито отмахнулся от майора, будто от назойливой мухи. Генерал вновь напомнил подчиненному, что расширенная следственная комиссия вынесла заключение: техногенная катастрофа по вине персонала.

Напрасно Клаус Фертихогель показывал начальнику сектора видео с борта катера, вырвавшегося с аварийной станции. Сам майор смотрел эту «дорожку» раз двадцать или тридцать. У него складывалось впечатление, что в тот момент, когда человек на экране – Марк Айштейн – выкрикивал последние в своей жизни слова, вокруг несчастного физика появлялись какие-то зубастые твари. Они двигались в воздухе точно так же, как пиявки в воде – механика была очень схожей…

Едва только Клаус заикнулся об этом, Кросби расхохотался чуть ли не до слез. Затем, вытерев глаза платком, отобрал у подчиненного пухлую папку с материалами. Выкопал заключение технических экспертов, в котором черным по белому было сказано: покадровый анализ видеоизображения не выявил никаких аномальных существ на записи.

Майор Фертихогель читал заключение, но оно лишь убедило его в собственной правоте. Раз такую экспертизу сделали – значит, кому-то привиделось то же самое, что и Клаусу. И тут следовало задуматься! Один человек может сказать: мне померещилась какая-то чертовщина… А если таковых двое… трое… Тогда как?!

Однако Клаус понимал и логику генерала Кросби: если лучшие военные эксперты говорят, что на экране ничего странного нет, значит – ничего нет. Наука – вещь точная. Она не любит таких определений, как «показалось», «померещилось».

Фертихогель несколько раз пытался «поймать» загадочную зубастую тварь, прокручивая запись вновь и вновь. Едва офицеру начинало казаться, что видит мерзкую гадину на экране, как он мгновенно останавливал воспроизведение, но всякий раз получалось так, что на картинке оставались только насмерть перепуганные люди с выпученными от ужаса глазами.

Загадочные твари будто бы существовали лишь в динамике, во время движения кадров, причем они были какими-то полупрозрачными, почти неразличимыми. Да еще, как назло, именно в те мгновения, когда появлялись «пиявки», вырубалось освещение на катере. Так некстати!

Промучившись с упрямыми тварями несколько часов – до рези в глазах, до слез, – Клаус Фертихогель двинулся дальше. Он внимательно изучил фотоснимки: и запечатленную надпись «Господи, Господи, прости и помоги мне…», и кривые торопливые строки в бортовом журнале «Сегодня мы открыли Дверь в Ад». Видел жуткую неразбериху в жилых отсеках с вываленным на пол содержимым шкафов, рассматривал отметины от лучей, там, куда стреляли люди, заметившие врага. Прочел доклад спасательно-патрульной команды о найденных на борту станции лазерах с полностью разряженными батареями.

Обо всем этом майор Фертихогель намеревался поговорить с генералом Кросби, но беседа вышла совсем не такой, как планировал Клаус. Начальник сектора отказался слушать подробности, лишь с откровенным сожалением посмотрел на своего подчиненного, когда тот попросил несколько дней на более детальное изучение истории.

По глазам Кросби было видно: ему искренне жаль, что офицер ГСБ попусту потратит несколько дней, копаясь в какой-то ерунде. Однако генерал дал «добро» на расследование Фертихогеля, а больше Клаусу ничего и не требовалось.

Именно поэтому майор Галактической Службы Безопасности летел на Землю – прародительницу нынешнего человечества, расселившегося по сотням обитаемых планет.

…Земля встретила офицера ГСБ ласковыми теплыми лучами Солнца. Они касались лица так нежно и приятно, что, выйдя из здания космовокзала, Клаус невольно улыбнулся, расслабился. Он-то собирался как можно быстрее добраться до института экспериментальной физики – просто выскочить из дверей порта, прыгнуть в первый же свободный мобиль.

А тут вдруг расхотелось торопиться. Потянуло брести вперед, абсолютно бесцельно, ни о чем не думая. Брести, подставив лицо теплым лучам, и наслаждаться жизнью.

Все-таки хорошо, что власти запретили на Земле промышленную деятельность, оставили только зоны отдыха и научные лаборатории, не нарушающие экологию. Человечеству удалось спасти родную планету, «законсервировать» ее такой, какой Землю видели предки на протяжении многих веков…

Клаус позволил себе десятиминутную разрядку, потом все-таки собрался, остановил мобиль-такси, назвал адрес. Время аудиенции у директора института физики было согласовано заранее. Рабочий день Дугласа Дрешера расписан по минутам, а потому опаздывать не стоило…

– Прошу вас! – сказал Дрешер, чуть полноватый мужчина в возрасте под пятьдесят, с седыми волосами и пышными усами. – Буду признателен, майор, если наша беседа не затянется более чем на полчаса.

– Благодарю, – Клаус едва заметно поклонился. – Для начала я хотел бы узнать, чем занималась экспериментальная лаборатория «Медуза», погибшая в результате катастрофы семь лет назад.

– «Медуза»… – директор института физики откинулся на спинку кресла, по-другому посмотрел на гостя. – Хм… Вот вы зачем прилетели… Да-а… А я-то подумал, у Галактической Безопасности появились какие-то претензии к моему заведению…

– Никаких претензий, – заверил майор Фертихогель. – Меня интересует лаборатория «Медуза».

– Странно, – физик скривил губы, усмехнулся. – Семь лет прошло… Отчего интерес возник теперь?

Он голосом выделил последнее слово.

– Мистер Дрешер, – Клаус тонко улыбнулся. – Вы просили уложиться в полчаса, потому что у вас много дел. А теперь получается, что вопросы задаю не я, а вы.

– Хм, да… – директор института почесал затылок. – И в самом деле…

– Вы что-то скрываете? – надавил Фертихогель.

– Я?! – Дрешер удивился абсолютно искренне, Клаус это точно понял: физик не смог бы так здорово сыграть. – Мне нечего скрывать, майор! Пожалуйста! Давайте, я расскажу все, что захотите. Просто для меня, как для человека, уважающего точные формулировки, осталось загадкой: почему Галактическую Безопасность интересует «Медуза»? Впрочем, ладно, больше не будем отвлекаться.

– Только, пожалуйста, – поспешно вставил Клаус. – Я в физике не очень разбираюсь. Вы мне объясните так, как если бы рассказывали ребенку-школьнику. Ну… ну, чтобы понял даже полный дурак.

– Тогда следует начать с общего, – профессор Дрешер чуть помедлил, шумно вздохнул, размышляя. – Значит, так. Существует общая теория относительности Эйнштейна. О ней, я думаю, вы знаете из школьного курса физики. Так вот, согласно этой теории, наше пространство четырехмерно, если к трем физическим координатам X, Y и Z прибавить четвертую – время. Все процессы в теории относительности рассматриваются исходя из постулата о четырехмерности нашего гм… бытия.

Кроме того, существует квантовая механика. В ее подробности вдаваться не будем, отметим лишь, что эта система детально и точно описывает поведение элементарных частиц.

Проблема современной физики заключается в том, что общая теория относительности Эйнштейна и квантовая механика – две очень полные модели, принятые на вооружение – не согласуются друг с другом. Вернее, не полностью согласуются. Ну, скажем, пространство по Эйнштейну – это что-то вроде «активной ткани» с определенными характеристиками, а в квантовой механике – всего лишь пассивное и неподвижное нечто, некая арена для взаимодействующих меж собой фундаментальных частиц. Гм, пока не очень сложно?

– Продолжайте, – попросил майор Галактической Безопасности. – Я слушаю и стараюсь понимать, о чем идет речь.

– В середине двадцатого века немецкий ученый Буркхард Хайм сделал попытку переписать уравнения общей теории относительности так, чтобы они соответствовали основам квантовой механики. То есть, проще говоря, задумал создать единую модель, универсальную и непротиворечивую. Для этого потребовалось сделать допущение о том, что гравитация – видимое проявление искажений в ткани пространства-времени, а все фундаментальные взаимодействия – проявление целого набора пространственных изменений…

– Э-э-э… – только и проронил Фертихогель, который ничего не понял, просто не смог «вобрать» в мозг такую словесную конструкцию.

– Хайм ввел в свою модель четыре дополнительных измерения, однако в дальнейшем отказался от двух. Его математическое построение получило название «Квантовая теория Хайма». Согласно этой теории, в шестимерном пространстве гравитация и электромагнетизм объединяются, причем, при определенных условиях, гравитационная энергия способна трансформироваться в электромагнитную. И наоборот.

Майор Фертихогель решил, что самое разумное – промолчать.

– В дальнейшем, уже в начале двадцать первого века, эта теория была развита и расширена Вальтером Дрешером и Йохимом Хойезером. Именно тогда в модель вернули два измерения, ранее отвергнутые Хаймом, и составили мощное математическое описание восьмимерной Вселенной – пространство Хайма – Дрешера.

– Дрешера? – полюбопытствовал майор Фертихогель. – Это…

– Мой родственник, – с гордостью сказал Дуглас Дрешер. – Так что получается, в настоящее время мы не только работаем над восьмимерной моделью Вселенной. Лично я продолжаю дело предков.

– Зачем? – не выдержав, спросил Клаус. – Зачем, Дуглас? Ну, составите вы эту восьмимерную модель, пусть даже идеальную. А польза-то от нее какая?!

– Ха! – Дрешер посмотрел на офицера Галактической Безопасности свысока, будто на неопытного студента-первокурсника. – А долететь от Земли до Луны за две-три минуты – это польза?! Добраться до соседней звезды за пару часов?! Получить реальность с другими показателями физических констант?!

– Да, очень здорово… – согласился Фертихогель, вспомнив утомительный перелет в Солнечную систему и мгновенно оценив перспективы. – Значит, институт экспериментальной физики работает над построением полной и точной восьмимерной модели пространства-времени?

– Не весь институт, – уточнил Дрешер, – но это одно из наших приоритетных направлений.

– И «Медуза» была экспериментальной площадкой? – офицер ГСБ попытался свернуть на нужную колею, подойти к интересовавшей его проблеме.

– Айштейн?! – скривился Дрешер. – Нет! Этот выскочка…

Впрочем, директор института тут же взял себя в руки, заговорил более спокойно:

– Нет. Понимаете, восьмимерная модель Вселенной дает очень интересные возможности для развития – всякие побочные ответвления, за которые не следует хвататься до тех пор, пока не создана главная конструкция. Однако Марк Айштейн… как это говорили древние… Марк Айштейн любил бежать впереди паровоза!

Знаете, про мертвых надо говорить либо хорошо, либо ничего. Но если я буду следовать этому принципу, то не смогу рассказывать дальше.

– Говорите так, как считаете нужным, – торопливо попросил Фертихогель. – Меня интересуют факты, а не традиции.

– Итак, у Марка Айштейна был очень вздорный характер. Этот ученый – не без таланта, конечно, – возомнил себя новым гением. Быть может, в этом виновно некое сходство фамилий: Эйнштейн – Айштейн. Если так, это сыграло очень плохую службу. Еще со студенческой скамьи Марк вообразил, что ему, лично ему, суждено сыграть прима-роль в современной физике…

Дуглас Дрешер прошелся по кабинету, засунув руки глубоко в карманы пиджака.

– Он увлекся следствиями из теории восьмимерной Вселенной. В частности «червоточинами» и «проколами».

– А что это такое? – не понял Клаус.

Директор института физики взял со стола чистый лист бумаги, показал его майору ГСБ. Затем поставил две точки – на разных концах, далеко друг от друга.

– Представьте, что это Вселенная, а две точки – звезды, удаленные друг от друга на тысячи или миллионы световых лет. Путешествие от одной до другой по «активной ткани» – по нашему листу бумаги – целая проблема. За один джамп гипотетический корабль способен продвинуться вперед на миллиметр-два. А теперь – смотрите…

Физик взял листок, сложил его пополам – точкой к точке – и сделал в бумаге прокол кончиком шариковой ручки.

– Ага!!! – Клаус подался вперед.

Глаза майора Службы Безопасности загорелись радостным возбуждением, он начал понимать, что такое «активная ткань», какие шутки можно вытворять с пространством. Если, конечно, научиться «сворачивать» его.

– Вот-вот! – усмехнулся Дрешер. – Вижу, вы поняли, почувствовали перспективы. Как раз этим увлекся Марк Айштейн. Он стал математически описывать модель «сворачивания» пространства. Схему организации прокола для образования «червоточины» – некой горловины, через которую можно попасть из точки А в точку Б, не тратя месяцы или годы на утомительное линейное путешествие по обычному пространству.

– Ух ты! – восхитился майор Галактической Безопасности. – И «Медуза» работала над этим?!

– «Медуза»? – переспросил Дрешер. – Она появилась гораздо позже. Сначала Айштейн разработал и обосновал свою теорию, согласно которой даже сейчас, при наличии современных технических возможностей, можно создать действующую модель… Вернее, не сейчас, Айштейн обосновал это довольно давно…

– Семь лет назад? – догадался Фертихогель.

– Нет, больше, – отрицательно мотнул головой Дуглас. – Семь лет назад они хотели провести решающий эксперимент. Но теория была создана раньше.

– И что?

– Марк Айштейн вынес доклад на заседание ученого совета института… – Дрешер помедлил, вспоминая. – Он всегда был заносчивым, гордым… Смотрел на коллег-физиков свысока, даже на тех, кто старше. Впрочем, я уже говорил: у Марка отвратительный характер.

– Он зачитал доклад… – поторопил Клаус.

– По мнению Айштейна, существовала возможность построить действующую модель «генератора»… Требовалось создать чрезвычайно мощное электромагнитное поле определенной формы. Вихревое импульсное поле. Марк Айштейн верил, что вполне реально выполнить «прокол» – как в другую точку нашей Вселенной, так и в параллельное пространство, существующее независимо от нашего, по иным законам.

«Дверь… Господи, прости и помоги мне… Сегодня мы открыли Дверь в Ад…» – слова исчезнувших сотрудников «Медузы» мигом вспыхнули в голове майора Галактической Безопасности.

– Айштейн предполагал, что в «надпространствах», куда можно пробить туннель, действуют другие физические законы. Там другие значения природных констант, в том числе – другая скорость света. А это, как вы понимаете, естественный ограничитель для наших кораблей…

– Доклад, конечно же, имел успех? – офицер Галактической Безопасности перестал дышать от волнения.

– Доклад с треском провалился, – поморщился Дрешер. – Хорошо отложилось в памяти все это… Марк всегда смотрел на коллег свысока, ему припомнили… В модели обнаружилось множество изъянов. Взять хотя бы теорию «червоточин». Ну, допустим, Айштейн прав, сделали бы мы «прокол» пространства, до некой другой точки. Пусть даже этот гипотетический тоннель будет стабилен, устойчив. Что это означает?

Оставим в стороне математическую составляющую, посмотрим на проблему глазами простого обывателя. Допустим, Марк Айштейн создал коридор, объединяющий две точки пространства, точки А и Б. Ранее они находились на сумасшедшем удалении друг от друга, а теперь, благодаря «генератору Айштейна», свернувшему пространство, как лист бумаги, точки А и Б совсем рядом. Пусть человек даже сумеет шагнуть в некую «дверь». Допустим, входит в дверь здесь, на Земле, а за порогом – планета, которая возле Сириуса. Представляете? С одной стороны, телепортация – именно таким термином люди издавна называли мгновенные переходы. С другой стороны, по здравому рассуждению, если человек может пройти из точки А в точку Б, значит, и все физические воздействия – тоже.

Понимаете, в чем нонсенс? Земля находится возле Солнца, она движется по своей орбите, стационарной орбите. Эта траектория – результат взаимодействия многих гравитационных сил, у планеты определенные радиальная и угловая скорости… И вдруг – ни с того ни с сего – через горловину «червоточины» на Землю начинают мощно воздействовать гравитационные поля Сириуса!

Гравитационное поле, согласно модели, тоже выбирает самый короткий путь. Зачем Сириусу влиять на Землю через миллиарды километров пространства, если есть сквозной канал?! Естественно, Земля оказывается в состоянии сильнейшего гравитационного взаимодействия не только с Солнцем, но и с Сириусом! Понимаете, что произойдет, если мы создадим устойчивый коридор здесь, на планете?! Ее разорвет на куски!

Ну а если в космосе? Все равно мало что меняется. Сириус и Солнце, едва только откроется проход, начнут взаимодействовать друг с другом. Как следствие, наша звезда резко изменит курс, потеряет собственные планеты.

Но и это не все! Через образовавшуюся горловину, а мы ведь считаем ее стабильной, Сириус будет взаимодействовать со всеми близлежащими объектами! Тут «работают» и гравитационные, и электромагнитные поля! В итоге Вселенная начнет перестраиваться с учетом канала, созданного людьми! Возникают неестественные ситуации, когда звезда может взаимодействовать сама с собой через «прокол»: замкнутая петля с обратной связью! Получается, мы генерируем ситуацию, в которой природа просто не знает, как поступить!

– Мда! – Клаус Фертихогель озадаченно почесал затылок.

Майор уже было обрадовался. Он-то надеялся, что Марк Айштейн и в самом деле гений, его система позволит изменить жизнь всего человечества, существенно сократит временны́е затраты на дальние межзвездные путешествия.

– И что получилось? – уныло спросил офицер.

– Айштейну указали на все ошибки и недоработки, – продолжил Дрешер. – Но это мы тут оперировали словесными терминами, а физики разговаривают по-другому – языком математических формул и точных определений. Не будем про дивиргенцию градиента, ковариантный тензор первой валентности и апостериорную плотность вероятности… В общем, пошел горячий научный спор. Автор теории «проколов» держался вызывающе, на разумные доводы отвечал со снисходительной усмешкой, всем видом показывал, что его оппоненты – тупицы.

Он утверждал: модель просчитана так, что никакого открытого перехода между точками А и Б не случится, произойдет некий обмен порциями вещества. То есть, когда одного человека перебрасывают из точки А в точку Б, одновременно из Б в А перебрасывается эквивалентная масса-энергия. И все. Никаких влияний звезд самих на себя, никакого нарушения геометрии Вселенной, никаких гравитационных взаимовоздействий через туннель. Это выглядело околонаучной чушью. В результате Айштейна освистали и выгнали с трибуны.

– А «Медуза»? – не понял Фертихогель.

– «Медуза» появилась позднее, лет через пять-десять после того, как Айштейн покинул институт экспериментальной физики. Марк упрямо гнул свою линию, совершенствовал модель, мечтал о проведении эксперимента. Вместе с ним из альма-матер ушли другие подававшие надежды ученые – Януш Боку и Юрген Шлиман. Небесталанные, между прочим.

– Шлиман ведь до сих пор жив… – вставил Фертихогель.

– Да, только лишился рассудка, – криво усмехнулся Дрешер. – В общем, они несколько лет развивали и совершенствовали модель. Айштейну удалось пробить бюджетное финансирование, на эти средства построили «Медузу». Саму космическую станцию, а также разгонное кольцо – импульсный генератор, гигантскую систему мощнейших электромагнитов, которые и предназначались для создания «прокола».

– И они провели эксперимент? – Фертихогель понял, что беседа плавно докатилась до самого главного.

– Провели, – безразлично пожал плечами Дрешер. – Но ничего не добились, только устроили техногенную катастрофу. Слава богу, никто не пострадал, кроме этих умников…

– А может… – майор Галактической Безопасности задохнулся от волнения, представив перспективы. – А может, им удалось?!

– Что удалось? – директор института посмотрел на собеседника как на сумасшедшего.

– Удалось создать канал!

– Где?

– Ну… не знаю… – смешался Фертихогель. – Где-то там, возле «Медузы»… Где он должен был появиться?

– А я откуда знаю? – язвительно рассмеялся Дрешер. – Вы бы у Марка Айштейна поинтересовались, он планировал эксперимент! Он знал, где и что должно появиться, а я ничего не вижу. И человечество не видит. Значит, ничего у них не вышло! Только большой пшик! Вот и ответ Айштейну: кто великий физик, кто посредственность…

– Скажите, Дуглас, – майор Фертихогель поднялся на ноги, встал против собеседника, глядя тому прямо в глаза. Оставался последний вопрос, очень важный. – Скажите, почему институт физики не настоял на продолжении расследования по катастрофе «Медузы»? Почему вы все согласились с вердиктом «Техногенная авария по вине людей»? Почему не подали апелляцию, не захотели разбираться в этой истории? Ведь там были тонкие моменты…

Дрешер смешался под пристальным взглядом офицера Безопасности.

– Ну… – он смущенно потер переносицу указательным пальцем. – Тут одним словом не ответишь, целая группа факторов…

– Лучше перечислить их все! – жестко потребовал майор ГСБ и сделал неприятное лицо, «маску инквизитора», чтобы Дрешер не забывал, из какого ведомства его собеседник.

Директор института экспериментальной физики нервно улыбнулся.

– Во-первых, об этом уже сказано, у Марка Айштейна был очень скверный характер. Этот человек на других смотрел свысока… разговаривал нехотя, снисходительно, так, словно он умнее и талантливее всех. На том самом заседании, про которое я рассказывал, Марк высмеял именитых коллег, обозвал их ленивыми тупоголовыми слепцами. В общем, он настроил людей против себя.

Во-вторых, он – изгой. Не надо думать, будто Марк Айштейн – это физик из обоймы нашего института. Он покинул зал заседаний, демонстративно хлопнул дверью и потом много лет язвительно отзывался о своей альма-матер. Это еще больше разозлило всех.

В-третьих, он сумел пробить бюджетное финансирование! Айштейну дали деньги, но деньги – они не возникают из пустого пространства. Если кому-то их выделили, значит, у кого-то другого отняли. Отняли у ряда научных лабораторий, наших лабораторий – так что некоторые разработки пришлось свернуть. Начисто! Представляете, что в те годы коллеги думали об Айштейне, какими словами его вспоминали?

– Догадываюсь, – хмуро кивнул Фертихогель.

Он все яснее понимал: Марк Айштейн старательно портил отношения со всеми, кто его окружал. Почти со всеми. Два человека – Януш Боку и Юрген Шлиман – могли жить рядом. Жить и работать. Однако все прочие ненавидели Айштейна, это факт.

– Все это и предопределило вердикт следственной комиссии, – закончил мысль Дрешер. – В ней не оказалось последователей Айштейна, они погибли или исчезли на «Медузе». А те, что работали вместе с полицией и дознавателями, не могли избавиться от мысли: «И поделом ему, выскочке, поделом…» Направление закрылось само собой, вместе со смертью Айштейна. Это устроило всех.

Вот так все и закончилось. Полиция мечтала списать дело в архив, избавиться от «глухаря». Институту физики не нужна «Медуза» – это как пятое колесо телеге, только финансовые ресурсы отнимало. Потому дело закрыли, а мы поставили визу.

– Все понял! – Клаус Фертихогель подхватил со стола видеодиктофон, мельком глянул на часы. – Я задержал вас чуть больше чем на тридцать минут, мистер Дрешер! Прошу извинить, признателен за беседу.

– Никаких проблем, – вежливо улыбнулся Дуглас. – Было очень приятно…

Но майор Галактической Службы Безопасности уже выскакивал из кабинета, почти не слыша собеседника. Теперь Клаусу предстоял другой визит. К Юргену Шлиману – единственному человеку, уцелевшему в результате «техногенной катастрофы».

Фертихогеля очень занимал вопрос: почему погибли или исчезли все сотрудники «Медузы», даже вспомогательный персонал, и лишь один физик – причем ближайший соратник Айштейна – выжил. Не распался на молекулы. Не испарился. Майор ГСБ чувствовал: в ответе на этот вопрос кроется разгадка произошедшего.

Андрей Славцев очнулся в каком-то незнакомом помещении, с очень темными, почти черными стенами и тусклыми светильниками, едва-едва освещавшими происходившее вокруг.

Что случилось? Бывший капитан федеральной гвардии абсолютно не помнил, что было с ним до того, как он… уснул? Отключился? Потерял сознание?

Славцев попытался приподнять голову, но тут же натолкнулся на ладонь Анатолия Лутченко.

– Лежи-лежи! – то ли попросил, то ли приказал врач. – Спокойно, Андрей! Потерпи еще немного, сейчас антидот проделает свою работу до конца…

– Где я? – тихо спросил капитан, все же пытаясь осмотреться. – Что случилось?

– Ну, ты спросил, – театрально развел руки Анатолий, а за его спиной радостно загоготали другие члены экипажа «Осла». – Ну, спросил! Сам привез нас сюда, а теперь еще интересуешься: где?! Там, куда ты притащил!

– А… – в голове у Славцева будто что-то щелкнуло.

Он припомнил беспредельно рискованный переход от умиравшего грузовика на едва «живых» кислородных баллонах. Припомнил, как Лутченко отправил в анабиоз две трети экипажа, включая самого себя. Будто заново увидел рядом Карла-Хайнца Ризе с ножом в руках – и трясущиеся пальцы старшего механика, и его полубезумный взгляд. Вспомнил, как через «не могу», когда не оставалось ни глотка кислорода, сажал спасательный бот на какую-то неизвестную станцию.

– Карл, – позвал Славцев.

– Да, капитан, – старший механик выступил вперед, нервно заламывая пальцы.

– А что, правда, ударил бы ножом? – прикрыв глаза, поинтересовался Андрей.

Смотреть по сторонам и говорить было очень трудно – в голове сильно ломило, особенно в висках и затылке.

Старший механик закашлялся, тяжело вздохнул.

– Ну… я… – похоже, он не знал, куда деться от стыда. – Простите, капитан. Сам не пойму, что на меня нашло…

– Что такое? – тут же поинтересовался Франтишек Букач, как и все прочие заметив: Ризе вновь обращается к Славцеву на «вы».

– Да так, ерунда, – Андрей пренебрежительно махнул рукой. – Собственно, Карл ни в чем и не виноват. Просто когда у нас закончился кислород… В общем, тут всякое могло померещиться…

– Ага! – догадался обо всем Лутченко. – То-то я никак не мог понять, что произошло. Очнулся – все в «отключке». Но я помню, что снотворный препарат колол четверым – за вычетом пилота и механика. Однако без сознания лежали пятеро. Все, кроме меня… Да, понял! Выходит, Андрей, мы тебе должны быть благодарны? Ты мне на лицо маску надел?

– Я, – Славцев покрутил головой, проверяя собственные ощущения.

Он не собирался в подробностях рассказывать о том, как старший механик бросился на него с ножом, пытаясь завладеть последним баллоном с кислородом.

– Простите, капитан… – тихо повторил Карл-Хайнц. – Сам не знаю, что на меня нашло…

Ризе отступил назад, вообще отошел от товарищей. Уселся в стороне, прямо на палубу. Сгорбился, повесил голову.

Андрей с трудом приподнялся, махнул рукой, знаком останавливая Лутченко, который пытался что-то сказать. Шатаясь, доковылял до Ризе, уселся возле него.

– Все в порядке, Карл! – негромко, без капли агрессии, выговорил Славцев. – Поверь, ты ни в чем не виноват. Ни в чем! Слышишь? Все из-за того, что дышали углекислотой. Мозги отключились, мы оба ничего не соображали. Кстати, ты меня вовремя разбудил – я уже не понимал, где нахожусь, в детство провалился. Такое мерещилось… Короче, нормально, Карл! Знаю, что при других обстоятельствах ты б никогда…

Андрей не закончил фразу. Он не любил высокопарных речей, да и Ризе, в общем-то, не отличался многословностью. Капитан лишь протянул старшему механику ладонь, открытую ладонь. Ризе порывисто схватил Славцева за пальцы, сильно и благодарно сжал.

Командир с улыбкой поднялся на ноги, потянул за собой и товарища, хлопнул того ладонью по плечу.

– Едем дальше! – сказал Андрей и поморщился. – Толя… Что с головой-то? Болит, хоть вешайся.

– Сильнейшее отравление углекислотой, – ответил Лутченко. И, понимая, что между Славцевым и Ризе произошел какой-то конфликт, в результате которого старший механик отправился в «анабиоз», решил еще раз смягчить ситуацию, напомнить о действии углекислоты на мозг. – Вам с Карлом досталось больше всего. Мы-то лежали неподвижно, мышцы не работали, организм пребывал в расслабленном состоянии. А вы двигались, дышали активно – так и получилось, что отравились сильнее, насквозь пропитались этой гадостью.

В такие минуты мышцы не реагируют на управляющие импульсы, голова кружится, глаза отказывают, мозг фиксирует то, чего нет на самом деле. От недостатка кислорода центральная нервная система находится в угнетенном состоянии, человек подвержен страхам, фобиям, психическим расстройствам.

По сути, бороться с отравлением углекислотой невозможно, ибо главный центр, контролирующий поведение – мозг, – сам в полном «дауне». У Карла антидот уже подействовал, а вот с тобой вышло сложнее. Очень мощная интоксикация. Ну, ничего, сейчас лекарство «отработает», тогда и забудешь про головную боль.

– Стопроцентное лекарство против головной боли – топор, – мрачно пошутил Славцев. – Ладно, с первым вопросом ясно. Парни, если вы ждете ответа на второй – его не будет. Куда привез – не знаю. До этой космической станции дотянули через «не могу», сами ничего не соображали, весь кислород закончился. Просто перли куда-то наобум, а потом – станция. Какая-то космическая база. Связи нет, полосу не попросить, я тупо ломанулся к посадочной палубе, детекторы движения сработали как положено, створы открылись. Ну, я сел… Это все. А теперь ваша очередь. Расскажите: где мы? Где персонал этой чудесной базы, так удачно подвернувшейся на пути?

– Кажется, тут никого нет, – поведал Франтишек. – Андрей, мы пока сами толком не разобрались. Первым очнулся Толя Лутченко, он стал приводить нас в чувство, вколол антидот. Мы с Христо на всякий случай притащили кислородные баллоны и маски, хотя, по-моему, это совершенно не требуется. На станции работают регенераторы атмосферы, дышать можно.

– Но людей нет? – с удивлением уточнил Славцев.

– Пока никто не объявился.

– Очень любопытно! – потерев лоб ладонью, сказал Андрей. – Уж не набрели ли мы, часом, на логово Скупого?

– Скупого?! – крик вырвался одновременно из нескольких глоток.

– А что? – капитан оглядел товарищей. – Майк Рогофф грабит звездные корабли, должна у него быть какая-то база… Логично? Логично! А почему сейчас никого нет, так это очевидно! Они взяли «товар», в смысле наш груз метафроппизола. Конечно, пираты решили сбыть его побыстрее, избавиться от улик, вот и ушли на своем корабле в точку встречи с покупателем. Потому в логове пусто и тихо.

– Сгоняю-ка я за ружьями, – перекрестившись, пробормотал Франтишек Букач. – Андрей! Ты куда энергобатареи от лазеров забросил?!

– Тут они, у меня в кармане, – рассмеялся капитан, только теперь вспомнив, что превратил лазерные ружья в обычные дубинки, изъяв у боцмана элементы питания.

– Ага! – кивнул Букач и очень быстро побежал куда-то прочь, по коридору.

Чрезвычайно резво для человека такой комплекции.

– Санта Фелита… – тихо пробормотал Пирелли. – Неужто и в самом деле логово Скупого?!

– Разберемся! – угрюмо пообещал Славцев, мигом забыв и про ноющие мышцы, и про боль в голове.

Вскоре вернулся боцман. Ружья «воссоединились» с энергобатареями, и члены экипажа двинулись на экскурсию, сжимая боевые лазеры в руках.

Космическая база производила странное впечатление. С одной стороны, вся автоматика на ней работала. Двери исправно реагировали на приближение людей: открывались и закрывались. Воздух в помещениях обновлялся. По крайней мере, в той части огромной станции, что обследовали гости, они не нашли ни одного помещения, где было бы невозможно дышать. С энергоснабжением проблем не наблюдалось: «сеточки», развернутые в открытом пространстве, честно ловили свет звезд, превращая его в электричество.

Все работало как положено, только людей на станции не было уже давно. Гостям стало понятно, почему коридоры такого странного цвета: Лутченко провел ладонью по вогнутой поверхности, и стена заблестела. Оказывается, ее покрывал тонкий-тонкий слой пыли. Конечно, очистительные фильтры старательно удаляли все микрочастицы грязи из воздуха, однако же за годы автономного полета кое-что осело на стенах, а люди не проводили здесь уборку весьма длительный период времени.

Члены экипажа «Осла» переходили из одного помещения в другое, с интересом разглядывая жилые комнаты, рабочие лаборатории. Вскоре стало ясно, что к пиратам Скупого эта база не имеет отношения. В прошлом станция предназначалась для неизвестных гостям научных целей. Об этом свидетельствовали многочисленные комнаты-кабинеты с компьютерными стойками, лаборатории с трансформаторами и какими-то хитрыми обмотками, скорее всего, электромагнитными. Еще на станции обнаружилось несколько конференц-залов с большими досками, на которых можно было писать мелом, почти как в школе.

– Не в школе – в высшем учебном заведении, – возразил Лутченко, когда Славцев вслух сказал об этом. – Такие доски применяют в научных институтах, уже несколько веков. Традиция. Докладчик говорит и пишет на доске – его слушают…

Все мысленно согласились с Анатолием: станция действительно больше напоминала научную лабораторию, нежели логово пиратов. Вот только почему отсюда ушли люди? Найти ответ не удавалось.

Еще члены экипажа «Осла» заметили: на станции побывали мародеры. Во многих жилых и рабочих помещениях вещи были свалены кучами, так, словно кто-то сначала выбрасывал все из стоек и шкафов, а потом копался в найденном, отыскивая что-нибудь ценное.

Обойдя большую кольцевую трубу, в которой располагались жилые комнаты и служебные лаборатории, гости приступили к изучению центральной части-надстройки. И вот там, в генераторном отсеке, их подстерег первый неприятный сюрприз. Люди с «Осла» шли медленно, внимательно оглядываясь по сторонам, когда Алессандро Пирелли выкрикнул что-то неразборчивое и остановился будто вкопанный.

Как он разглядел надпись под слоем частиц грязи? Никто не спросил, а механику было не до объяснений. Он принялся дрожащей ладонью счищать с металлической поверхности тонкий покров…

Франтишек Букач перекрестился, а сам Пирелли даже забыл про любимую присказку, попятился назад, уперся спиной в товарищей. Зато вперед шагнул Анатолий Лутченко. Он присел на корточки, внимательно разглядывая неровные, пляшущие буквы.

– Похоже, тот, кто писал, лежал на полу, – негромко сказал врач. – Буквы очень близко от металлической палубы. Так можно вывести их, только если располагаешься горизонтально… И написано криво, нервно, торопливо… Знаете, ребята, мне начинает казаться, что дело здесь гораздо хуже, чем нам представлялось изначально…

Лутченко пригляделся, вдруг чуть продвинулся вперед, стал водить ладонью по стене и палубе, стремясь и там счистить пыль. Ему удалось, только поверхности не заблестели. Они так и остались темными. Доктор пригляделся.

– Что там, Анатолий? – тревожно спросил Славцев. – Почему металл темный?

Он, как бывший военный, и сам уже догадался – что так внимательно изучает врач, однако хотел получить профессиональный ответ.

– Кровь, – подумав и поколебавшись, вынес приговор Лутченко. – Конечно, лишь тест позволит говорить с вероятностью в сто процентов… но я думаю, что это – кровь!

Франтишек Букач нервно поднял ствол ружья, повел им вокруг себя, словно угроза могла появиться откуда-то из стен в любую секунду.

…Окончания теста ждали молча, с напряжением наблюдая за манипуляциями Лутченко, который чем-то полил бурое пятно, а потом, спустя некоторое время, приложил к «нехорошему» месту индикаторную бумажку.

– Кровь, – подтвердил врач. – Кого-то здесь убили, парни! И этому бедолаге я не завидую. Перед смертью он лежал на палубе, ждал своей участи… Он точно видел, что ему предстоит. Несчастному даже хватило времени, чтобы оставить такую длинную надпись… Тем не менее его убили, а тело куда-то утащили.

– Возможно, убили не одного, – хмуро добавил Славцев. – Все стены покрыты тонким слоем пыли. Сколько таких или похожих надписей по коридорам? Неизвестно. Мы чудом, благодаря Сандро, заметили только одну. Но это не значит, что не существует других.

– Не нравится мне тут… – вставил Букач. – Может, свалим побыстрее, парни?!

Однако Славцев намеревался закончить осмотр и настоял на своем, хотя члены экипажа «Осла» вдруг начали чувствовать какую-то непонятную тревогу, шедшую изнутри. Людям стало казаться, будто кто-то внимательно наблюдает за ними. Кто-то невидимый, все время прячущийся за спинами непрошеных гостей, совсем близко.

Покинув генераторный отсек, добрались до штурманской. Именно там Андрей Славцев обнаружил бортовой журнал.

– Лаборатория экспериментальной физики «Медуза»… – на миг закрыв толстую книгу, прочитал капитан.

Теперь ни у кого из членов экипажа грузовика не осталось сомнений, куда они попали.

А потом капитан вновь обратил взор на ту страницу, которая была открыта, когда гости вошли в рубку. Короткая надпись оказалась сделана поперек, криво и наспех, можно предположить – в истерике, на грани нервного срыва.

Славцев глянул на товарищей и медленно, выговаривая каждое слово, прочитал вслух:

– Сегодня мы открыли Дверь в Ад…

Он произнес эти слова и вдруг почувствовал, как за спиной – там, где не было людей – шевельнулось что-то чужое, непонятное. Огромное, бесформенное, безжалостное. Оно сделало шаг вперед, приближаясь к Славцеву, и спина капитана под рубашкой вмиг стала мокрой от пота.

– Второй, ответь… – шепотом позвал майор Фертихогель, нервно поднимая лазер и переводя оружие в режим непрерывного огня.

Никто не ответил Клаусу.

– Второй!

Тишина. Нехорошая, подозрительная. Всего лишь пару минут назад офицер ГСБ двигался вперед во главе группы спецназа. Тогда он был полностью уверен в том, что действует правильно. А потом стены лабиринта слабо дрогнули, показалось – «вздохнули», и от группы майора Фертихогеля остался только он сам. Все остальные куда-то бесследно исчезли, без криков и стрельбы.

Клаус быстро вытер рукавом пот со лба, огляделся по сторонам. Черт разберет эти бесконечные переходы! Еще недавно казалось, что найти в них пришельца – проще пареной репы! Чужак – один, людей – много. И все вооружены по последнему слову техники, у каждого – лицевые детекторы движения, сканеры пси-полей. Любое мыслящее существо, оказавшееся в зоне действия локаторов, неизбежно будет зафиксировано компьютерными анализаторами. Умный элмозг выдаст подсветку на сетчатку глаза, позиционируя врага.

Казалось, пришельцу не уйти от «охотников», его обнаружат, возьмут живьем. И уж тогда стопроцентно добьются ответа: за какой надобностью чужаки полезли в этот мир, да еще тайком от истинных хозяев? От людей!

– Второй! Второй, ответь! – чуть приободрившись, позвал майор.

Его товарищи где-то здесь, рядом – за поворотом одного из шевелящихся тоннелей. Проблема лишь в том, что лабиринты не статичны, они все время слабо колыхаются, и это создает дополнительные трудности охотникам.

На призыв опять никто не откликнулся. Клаус вздохнул, проверил работу компьютерного анализатора, дабы тот не подвел в самый неподходящий момент. Выставил ствол лазерного автомата, мелкими шажками двинулся вперед.

С подвижных стен капала какая-то неприятная слизь. Слава богу, ее тут было не очень много, хотя встречались зоны, где из пахучей гадости образовались целые «озерца». Майор Фертихогель дышал через фильтрующую маску – давно уже понял, что без вспомогательных средств находиться в коридорах невозможно. Позывы рвоты становились очень сильными, просто мучительными, это заставляло тратить силы попусту, отвлекало от решения главной задачи.

Найти пришельца. Взять живьем. Бросить на стол в военно-медицинской лаборатории. Привязать ремнями к ложу, «разобрать» на части – быть может, препарировать так, как это делают студенты медицинского колледжа. Добиться правдивых ответов, узнать о чужаках все. Главное: зачем они полезли в реальность людей? Чего хотят? Не мечтают ли завоевать нашу Вселенную? Если так, необходимо отыскать способ связи с этими наглецами – чужаки должны получить жесткий ответ. Здесь, в мире людей, им делать нечего! Здесь их ждет только смерть. Мучительная, неизбежная. Такая же, какая скоро настигнет их товарища. Видимо, разведчика, первым проникшего через Дверь…

– Выходи! – не выдержав, в порыве захлестнувших эмоций, проорал майор. – Выходи, гад! Все равно найду и поджарю! Выходи сам!!!

Чужак не ответил офицеру Галактической Безопасности – точно так же, как не ответили спецназовцы, еще недавно находившиеся под командованием Клауса. А Фертихогелю вдруг почудилось: Некто стоит у него за спиной, готовясь атаковать.

Клаус стремительно развернулся, но там никого не было.

– Сволочи! – теряя рассудок от нервного перенапряжения, завопил майор ГСБ. – Сволочи!!! Все равно найду! Все равно поджарю! Вот так! Вот так! Вот так!

В ярости он три раза выстрелил в окружающие подвижные стены и лишь тогда понял – делать этого не следовало. Теперь перегородки стали колыхаться значительно быстрее, и Клаусу вдруг показалось: спазмы. Такое ведь случается и у человека: съест что-то не то, чувствует боль… «шевелятся» кишки, желудок сокращается, пытаясь избавиться от лишней гадости.

– А-а-а! – завопил от ужаса Клаус.