Вспышка. Неожиданная, чудовищная по силе. Юрген не глазами увидел ее – почувствовал затылком, спиной, загривком. Только десяток-другой секунд назад он встал с кресла, двинулся к выходу из центральной рубки «Медузы»… «Сходи, лично проверь, чтобы Сатер дал максимальную мощность на разгонное кольцо! – отрывисто приказал Марк Айштейн. – Мы как никогда близки к успеху!»

Шлиман, подчиняясь команде Главного, послушно оставил место наблюдателя.

Самое удивительное в этой вспышке было то, что для глаз ничего не изменилось – так, словно не произошло никакой катастрофы. Зрачки не зафиксировали резкого изменения интенсивности светового потока, но Юрген понимал – это не просто вспышка, это Вспышка! После такой не остается ничего: ни металла, ни людей, ни глупых надежд. Ни настоящего, ни будущего.

Как он это почувствовал? Шлиман не смог бы ответить на вопрос, если б задали, потому что сам не знал – как все получилось. Просто вдруг нечто нематериальное сильно толкнуло в спину.

А в черепной коробке взорвался клубок прожитых дней – десяток лет сжался в одну секунду, чтобы вдруг превратиться в сверхновую. Юрген покачнулся, металлический пол «Медузы» уплыл из-под ног, а перед глазами понеслись картины прошлого. Такого со Шлиманом никогда в жизни не случалось. Разумом он понимал, что десятая доля секунды неспособна вместить такое количество сцен былого, а даже если б смогла – человеческий мозг ни за что бы не осмыслил, не «переварил» увиденное. Но картины мчались сумасшедшей вереницей, а Вспышка еще только родилась за спиной. Родилась и не успела добраться до Юргена.

…Большой зал заседаний галактического университета экспериментальной физики, и Марк Айштейн на трибуне. В круглых очках, с которыми Марк упрямо не желал расставаться, несмотря на неоднократные предложения «подправить» хрусталики и роговицы глаз с помощью новейших эксимерных лазеров… С легкой презрительной усмешкой, за которую Марка так не любили и коллеги, и профессора еще со студенческих времен. И впрямь, усмешка у Айштейна была такая, словно он постоянно пребывал в уверенности в собственном превосходстве над всеми…

Юрген отлично помнил тот день: и пальцы Марка, нервно бегающие по клавиатуре, и всклокоченные волосы, и полудомашние туфли, в которых подававший большие надежды физик-аспирант вышел на трибуну. Туфли вызвали нездоровое оживление в зале.

Да, это теперь, спустя десять лет, у Айштейна не всклокоченные волосы – они аккуратно прилизаны, закрывают большую лысину. Однако и круглые старомодные очки, и помятые туфли на ногах – все осталось без изменений.

Словно лишь вчера Марк, красный от гнева, сбегал с трибуны под свист, под улюлюканье маститых коллег и примкнувшей «своры» – Айштейна действительно не любили. За презрительную усмешку. За нотки превосходства в разговорах с коллегами. За талант. За то, что оперировал такими понятиями и выкладками, которые были недоступны большинству людей, собравшихся в конференц-зале университета экспериментальной физики.

Тогда и Марк, и его ближайшие соратники – Януш Боку и Юрген Шлиман – покинули альма-матер. Модель Айштейна подняли на смех. Это было сокрушительное поражение…

А жизнь, вдруг поверившая в то, что не существует ни прошлого, ни будущего, одно лишь настоящее, спрессовала воспоминания Юргена в огромный комок. От этого черепная коробка «трещала», мозг не выдерживал информационной перегрузки: стремительный поток мчался сквозь голову Шлимана на огромной скорости…

Вот они пьют шампанское, орут что-то нечленораздельное, обнимаются, целуют Монику, по очереди и все вместе. Странно. Память слепила две картины прошлого в единое целое, а ведь между ними – немалый промежуток времени. Сколько порогов обил физик-неудачник Айштейн, доказывая, что его идеи заслуживают самого пристального внимания? Теперь не вспомнить, но, кажется, ушло года три на то, чтобы пробить необходимые источники финансирования, чтобы федеральные власти всерьез заинтересовались… Именно в те времена появилась Моника, из-за которой Юрген Шлиман и Януш Боку – лучшие друзья со студенческой скамьи – чуть не убили друг друга…

Удивительно, но сам Марк Айштейн, где-то раскопавший очаровательную худенькую блондинку, оставался равнодушен к ней, в то время как его помощники готовы были наброситься друг на друга с кулаками. Марк продолжал работать, совершенствуя математическую модель будущего эксперимента, оттачивая детали, – так, словно ни на секунду не сомневался, что однажды найдет источник финансирования для своего опыта.

И ведь нашел! Нашел… Потому и поливали друг друга шампанским – словно уже победили упрямую материю, прорубили «окно» в другую реальность, в которой действуют иные законы физики…

А потом… Сколько лет напряженной работы было потом? Пять? Или шесть? Вот черт, не сообразить, простые числа теряют смысл, когда события мчатся сквозь мозг с такой чудовищной скоростью… Сколько они потратили на выбор оптимальной точки для эксперимента, на создание «Медузы»?

Вновь пришлось решать совершенно незнакомые проблемы, теперь – связанные со строительством космической станции. По сути, все трое были вынуждены переквалифицироваться в менеджеров, думать не об организации «прокола» существующей Вселенной, а о рациональном использовании выделенных средств, о формировании бюджета, ежеквартальной отчетности. О наборе грамотного персонала, об организации снабжения «Медузы» всем необходимым. Причем самое необходимое – это совсем даже не сверхмощные компьютеры для моделирования будущего эксперимента. Самое необходимое – это установки замкнутого цикла для регенерации кислорода в помещениях, туалетная бумага, запасы питьевой и технической воды. И еда! Черт, еда! Оказывается, не все могут, как Марк, Януш и Юрген, питаться сухарями, не отходя от компьютеров. Оказывается, большинству людей нужны мясо, овощи, витамины. Да еще разнообразная кухня, чтобы прием пищи не превращался «в тупое поглощение белково-углеводной массы», – так, кажется, выразился один из взбунтовавшихся техников.

Слава богу, рядом находилась Моника Траутман. Она взяла на себя бóльшую часть рутинных проблем, освободив и Марка, и его помощников от человеческих глупостей, позволив сосредоточиться на подготовке эксперимента…

Моника! Время шло, ничего не менялось. Она по-прежнему оставалась ассистенткой Марка Айштейна и, кажется, была влюблена в своего босса, но тот не желал ничего видеть, кроме двери в параллельный мир. А Моника – вот горькая проза жизни – не желала связывать свою жизнь ни с Юргеном, ни с Янушем, хотя оба по-прежнему сходили с ума от хрупкой большеглазой блондинки, готовы были на что угодно ради нее.

В отношениях четырех людей царило какое-то неустойчивое равновесие – на грани эмоционального взрыва, – а время решающего опыта неумолимо приближалось. Айштейн гнул свою линию, «Медуза», возле которой за несколько лет возникло огромное разгонное кольцо электромагнитов, стремилась к тому дню, когда практический эксперимент должен был дать ответ: кто же такой Марк Айштейн? Человек, опередивший свое время, или бездарный шарлатан?

Призрачное равновесие в отношениях четырех близких людей царило до последней ночи. Накануне решающего эксперимента, не в силах уснуть, Юрген решил забежать «на огонек» к Янушу. На свою беду, постучавшись в двери чужой квартиры – а «дома» старых друзей были расположены в жилом блоке неподалеку друг от друга, – Шлиман не подождал приглашения, нетерпеливо толкнул створку.

– Януш! – негромко позвал он, проскочил коридор и шагнул в полутемную комнату, освещаемую только крохотным интимным ночником, установленным на полу в дальнем углу.

Однако даже скудного освещения хватило для того, чтоб разглядеть Монику, лежавшую в постели. Она, конечно, попыталась спрятаться под одеяло – лишь бы Юрген не узнал, но тот вдруг «почувствовал» девушку, даже глаза не потребовались. Просто вошел в комнату друга и мигом – каким-то неизвестным науке шестым чувством – понял: в постели у Януша Моника. Именно Моника.

…Точно так же вот сейчас – десятую долю секунды назад – он почувствовал Вспышку за спиной. Вспышку, открывшую Дверь во что-то жуткое, неведомое. Такое, о чем нормальному человеку знать не следует. Ни за что, ни при каких обстоятельствах. Наверное, правы те экстрасенсы и любители оккультных наук, которые утверждают, что человек может и умеет гораздо больше, нежели ученые способны зафиксировать приборами.

По крайней мере, он, Юрген, за последние сутки дважды убедился: внутри человеческого организма есть некая загадочная «антенна» – приемник, улавливающий нематериальные волны. Волны страха. Или радости. Или… ужаса.

Вчера он точно понял, что такое волны страха и вины – когда Моника спряталась под одеяло. Юрген «контрастно» и объемно чувствовал стыд подружки Януша. Стыд? За что? Взрослая женщина, сделавшая выбор… Может, ей просто было страшно одной в последнюю ночь? Имела право? Имела. Но Юрген физически – внутренним «приемником» – распознал ее стыд, вину перед ним. Потому молча шагнул назад, из дома Януша, с горечью осознавая, что друга у него больше нет. И девушки, которую любил, – тоже.

А теперь вот здесь – в центральной командной рубке «Медузы» – Шлиман узнал, что такое волны Ужаса. Дикого. Пещерного. Первобытного. Такого, от которого хочется орать. Убегать куда-то с выпученными глазами, не видя ничего вокруг. Убегать!!! Или сойти с ума от страха – сразу. Лишь бы только не знать, не чувствовать того, что открыла Вспышка за спиной.

Он шагнул к двери, повинуясь команде руководителя эксперимента. Шагнул к двери, протянул руку, даже прикоснулся к кнопке разблокировки прохода… Все трое оставались позади – и Марк Айштейн, и Януш Боку, и Моника Траутман.

Боку, как всегда нервный, резкий, с микрофоном в бескровных пальцах – он держал связь с генераторным отсеком. Вкусно пахнущая Моника, которая в решающий день почему-то накрасилась и надушилась, будто шла на элитную вечеринку. Марк, как обычно, в мятом белом халате, в полудомашних тапочках, в круглых очках с толстой оправой. Лишь теперь Юрген вдруг осознал – четко, за короткий миг, – почему Айштейн носил такие очки. Он мечтал походить на великих физиков прошлого, создававших квантовую механику, общую теорию относительности пространства-времени… Что-то заныло внутри – то ли от жалости к Марку, то ли к ним всем.

Вспышка!!!

Кажется, кто-то захрипел, этого Юрген не успел точно понять. Звук был сверхкоротким, «импульсным» – как то вихревое магнитное поле, с помощью которого Марк Айштейн взламывал привычное пространство Вселенной, пробивая Дверь в иную реальность.

Хрип?! Марка? Януша? Моники? Кого из них?! Этот вопрос остался без ответа: у Юргена не было времени, чтобы обернуться. Он почувствовал Вспышку кожей спины, хребтом, и тут же захотелось орать от ужаса: что-то чужое, дикое, безжалостное вломилось в их привычную, такую милую и уютную реальность. Существо?! Зверь?! Энергия?! Темные силы Ада?!

И надо было вопить, срывая глотку, нестись прочь, не различая дороги, выпучив глаза, да только сверхмощный поток электромагнитной энергии толкнул Юргена в спину, в затылок, лишая разума. И он, импульсивно ударив ладонью по механизму деблокировки, рухнул на пол.

Дверь. Она действительно существовала – там, на экранах центральной рубки можно было увидеть… Открытая Дверь, сквозь которую в мир людей проникло Чужое Нечто. Злое. Беспощадное.

Выли сирены, судорожно мигали аварийные лампы в коридорах, пытались уцелеть маленькие букашки-люди, и только Юрген Шлиман оставался спокоен и тих. Все происходившее ничуть его не заботило.