2

Фонгифер опоздал на пятнадцать минут. Впрочем, Лонгверда это не удивило и не огорчило. Люди вообще были не пунктуальны, а уж такие, как Фонгифер, и вовсе вываливались из любой коллекции.

Сорок два года, не женат, помешан на порнографии и экспериментальном кино. Любит ходить на манифестации и уверен, что премьер-министр лично виноват в его собственных проблемах. Да, у него энурез, и ради этого стоит ходить на манифестации, что бы ни говорили об этом соседи.

– О! Мишелинк! – воскликнул информатор, замечая Лонгверда. – Как я рад тебя видеть!

– И я тоже рад, Полиморфус! – не менее радушно отозвался Лонгверд, поднимаясь из-за стола и пожимая мокрую ладонь бухгалтера.

– Чем мы сегодня обожремся? – уточнил Фонгифер, с трудом втискиваясь в ресторанное кресло. Помимо множества своих фобий он лелеял свое обжорство, он обожал есть – всегда, везде и все.

– Сегодня вы обожретесь свиными ребрышками! – в тон ему ответил Лонгверд, и они заржали, привлекая внимание других посетителей.

– Мишелинк, я тебя так обожаю, что просто нет слов! Ты друг, ты настоящий друг с большой буквы!

– Спасибо, Полиморфус, – играя в скромность, ответил Лонгверд. Это дурацкое имя – Мишелинк – он придумал для того, чтобы Фонгиферу было приятнее с ним общаться. Лонгверд, фон Бранденбург, Алонсо де Ривийра – все подобные звуки подавляли человека, пугали его и делали заранее недоступным для общения, а имена Франтишек, Штимек или Мишелинк вызывали у людей только улыбку, поскольку так могли звать несмышленого глупыша, дворового придурка или производителя резиновых изделий. А значит – никакой агрессии.

– Мишелинк, я тебя обожаю за то, что ты друг не с одной большой буквы, а даже с двух больших букв!

Подошел официант и этим помог Лонгверду снять приступ тошноты.

– Итак, господа, тот же заказ или желаете что-то обновить?

«Ну что за козел? Мы ведь все с ним обговорили, он даже чаевые вперед взял!» – мысленно вознегодовал Лонгверд и незаметно ударил официанта каблуком по ноге, после чего тот немедленно убрался.

– Какие хорошие здесь официанты! – громче, чем следовало, произнес Фонгифер. – Чувствуется выучка и обаяние! Врожденное обаяние!..

– Замечательные ребята, – огласился Лонгверд. – Они проходят отбор, чтобы выйти на публику, ведь тут полно всяких известных людей, тонких натур.

– Правда? – воскликнул Фонгифер и завертелся, словно на плите. – Но я никого не узнаю.

– Они все в париках.

– В париках?

– Да, в париках, накладных масках с носами и в гольфах.

– Но почему в гольфах?

– Чтобы их не узнали по родинкам. На голени.

– А-а, – протянул Фонгифер и, взяв с тарелочки хлеб, принялся его жевать.

Снова появился официант и принес свиные ребрышки, недоеденные на корпоративной вечеринке три дня назад. Лонгверд догадался об их происхождении, но цена оправдывала все. Гостю же было все равно, и он сразу накинулся на угощение.

– М-м-м-м… О-о-о… Это лучше, чем седло барашка!.. – сообщил он, давясь мясом и пачкаясь свиным жиром.

– Как на работе?

– На работе все по-прежнему… Меня не понимают, моих указаний не выполняют, мои идеи не продвигают. Общество слепых, так их разэдак!

– Расскажи мне, я попытаюсь разобраться, – попросил Лонгверд, заранее готовясь отключить слух на ближайшие полчаса, именно столько его информатор обычно изливал свои обиды. Потом он уставал – Лонгверд понимал это по выражению глаз – и тогда можно было выуживать из него конкретную информацию.

– Эта Клара, ты помнишь, я говорил тебе про нее?

– О да, у нее ужасная прическа.

– Да, точно! Но сиськи, Мишелинк! Ты не видел сисек больше, чем у нее, уверяю тебя!

– Ты же говорил, что она холодная старая дева и что она тебе неинтересна, – напомнил Лонгверд, делая вид, что обгладывает ребрышки.

– Говорил! И был в этом искренен, но я ошибался! Я подсматривал за ней в ванной у нас в спортивном комплексе! О-о, Мишелинк! Это было еще то шоу!..

Лонгверд уже знал, что в этом месте мог безболезненно отключиться и лишь изредка гримасничать, то ли улыбаясь, то ли морщась от зубной боли, что вполне сходило за сопереживание, а Фонгифер это ценил.

В зале прибыло народу. Какой-то праздник в дальнем углу – три сдвинутых стола, эффектная блондинка, мужчина с животом и дряблыми щеками, остальных было не разобрать, они ничем не выделялись. А еще два дуэта, один – пожилые, лет по шестьдесят, седые, взаимно вежливые. Все блюда на пару́ – соблюдают диету. Другая пара была их полной противоположностью – им по тридцать, она в красном платье и с сигаретой, он в шелковой рубашке и кожаном пиджаке; нос сизый от кокаина. Друг на друга не смотрят, официантам отвечают невпопад, как будто отбывают номер.

«Уроды», – совсем по-человечески подумал Лонгверд и заметил, что его информатор как будто о чем-то его спрашивает.

– Что ты сказал?

– Ты меня не слушаешь, Мишелинк?

– Извини, приятель. Я слишком погрузился в твой мир, эта Анджела в душе и Буринам с его разлитым чаем, я как будто снимал собственный фильм, честное слово!

– Вот же какой ты удивительный человек, Мишелинк, как тонко ты чувствуешь искусство!

– Искусство? Да брось, это только фантазии, пустые фантазии…

– Так вот слушай, что было дальше.

И Фонгифер снова пустился в пространные описания того, как его не поняли, не распознали, украли из шкафа сахар и оборвали вешалку на пальто.

Лонгверд кивал, посматривая в зал и отмечая появление новой публики, раскрасневшиеся от алкоголя лица и кое-где даже напряжение – не все здесь были рады друг другу.

– Вот такие вот у нас дела, – подвел итог Фонгифер и снова принялся за ребрышки. Лонгверд тоже вернулся к реальности, поскольку «вот такие вот у нас дела» было ключевой фразой, и он уже знал, что после нее будет плотный перекус, а потом информация по делу.