22

Ночь Мартин снова провел в своей камере, но уже совсем в другом качестве. Разумеется, он мог бы уйти еще накануне, но боялся, что ноги откажут ему от волнения – это было слишком большим потрясением, и само понимание случившегося пришло к нему только вечером.

Ночью он дважды просыпался, чтобы проверить – не заперта ли дверь, но нет, засов оставался открытым, а на всем этаже, кроме него, не было ни одного вольного человека.

Рано утром, еще до прихода Рунхо, Мартин за его столом еще раз посмотрел на себя, постриженного и выбритого, в небольшое зеркальце из полированной бронзы, которое также находилось среди подарков от главного надзирателя.

Затем было прощание с Рунхо, спуск по осклизлой лестнице со сбитыми ступенями, эхо шагов во дворе-колодце – все осталось позади. Часовой у ворот пожелал Мартину счастливого пути, и тот зашагал прочь от мрачного, возвышавшегося над округой Угла, из которого, как утверждалось, никого еще не выпускали.

До вечера Мартин шагал по дороге в сторону Лиссабона. Потом свернул в лес, поужинал оставшимися хлебом с мясом и, сунув узелок под голову, заночевал под кустом.

Спать в таком месте было непривычно, и Мартин то и дело просыпался, однако вспоминал, где находится, и снова засыпал с улыбкой на лице, под крики ночных птиц и шорохи полевых мышей.

Поднявшись до рассвета, Мартин, поеживаясь, спустился к протекавшему неподалеку ручью, умылся и потом еще долго смотрел, как туман течет поверх быстрой воды.

Все ему было в диковинку, и Мартин видел каждую травинку, каждый листик на дереве, а вот прежде ничего такого не замечал.

Зато кошелек замечал сразу и даже просто оттопыренный карман. Мог по едва заметному звону определить, какие в карманах жертвы монеты – сколько серебра, сколько меди и есть ли золото.

Мартин вздохнул, ему было неприятно вспоминать о таких вещах, двадцать лет в тюрьме изменили его. Он еще не знал, чем будет зарабатывать на жизнь, но возвращаться к старому ремеслу не собирался.

Уже к полудню он наконец выбрался на старую дорогу до Лиссабона.

Теперь здесь все изменилось – вдоль дороги выросли тополя, а на обочинах, то тут, то там, попадались небольшие кузни и лавочки, в которых торговали заречные.

На дороге стало больше подвод, чем прежде, и временами они двигались нескончаемой вереницей, поднимая белесую пыль. Подводы, запряженные волами, в основном управлялись заречными, а телегами с лошадьми правили люди, реже – монгийцы.

Одну из телег Мартин нагнал – у нее сломалась ось, и на дорогу выпало несколько мешков, но к тому времени, когда он подошел, поломка была исправлена, и Мартину оставалось лишь помочь вознице положить на телегу мешки.

– Спасибо, приятель. Садись, подвезу до Лиссабона, ты ведь туда идешь?

– Почти, – ответил Мартин, запрыгивая на край телеги.

– А я видишь чего – два часа тут прокуковал, вместо того чтобы ехать, – пожаловался возница. – И все из-за них, из-за заречных. Понаехали тут на своих арбах, дороги поразбивали, а мы теперь мучайся.

– Да уж, – согласился Мартин, всем телом ощущая тряску от езды по кочкам. – Раньше их было значительно меньше.

– Так ты местный? – повернулся к нему возница.

– Местный.

– А по виду не скажешь.

– Я долго отсутствовал.

– И сколь же? – приставал любопытный возница.

– Двадцать лет.

– О! Это давнее давного! Это ты еще застал закон и порядок, а теперь что? Одни только безобразия!..

– Что за безобразия?

– Бандитов и воров развелось – ужас просто! Кошельки срезают, с ножами по улицам шастают – тюрьма переполнена, а их все не убавляется. Третьего дня украли шкатулку с драгоценностями у самого королевского прокурора – куда уж дальше то?

– А у нас в городе теперь есть королевский прокурор?

– Нет, был проездом в Инзи. Вроде сам король его послом отправил, а оно вон как выдалось – прямо в порту и ограбили.