Четверо людей шли по тротуарам, освещенным двумя полными лунами. Над улицами плыл многоголосый вой невидимых собак. Редкие прохожие выглядели апатичными или подавленными. Даже зильды присмирели – не шумели, не проявляли обычного для зильдов нахальства, тихо сидели на крышах и карнизах, словно несчастные скрюченные изваяния.

Расспрашивая встречных, Шертон выяснил, что комендантского часа, как он предположил вначале, в Нижнем Городе нет. И в правительстве никаких перемен, и законы все те же, и морового поветрия не было. И в расчетах он не ошибся: сегодня третий день месяца Серебряной Змеи, и полагалось бы вовсю веселиться, отмечая наступление Нового года. Но никто почему-то не веселился.

Услыхав доносившийся из-за угла шум гулянки, Шертон сделал знак спутникам и направился в ту сторону. Хоть кто-то здесь празднует Новый год… Нет, не то. По-свински безобразная оргия, ее участники не производили впечатления беззаботных людей. Так ведут себя те, кто хочет любой ценой забыться, хотя бы ненадолго отвлечься от чего-то очень страшного.

– С праздником вас! – поздравил Шертон, мягко отстранив от себя голую красотку, которая попыталась повиснуть у него на шее.

– С праздничком! – Женщина пьяно усмехнулась. – В этом году конец света будет, забыл? Все мы чтим светлую Омфариолу… Присоединяйся к нам, парень, растрясемся напоследок!

Вернувшись к своим, ожидавшим за углом, Шертон сказал:

– Ничего я пока не понял… Тут неподалеку есть гостиница, ее содержит моя знакомая. Пошли туда.

Гостиница «У Тиборы» помещалась в двухэтажном доме, оплетенном диким виноградом. За путаницей стеблей проглядывали на стенах цветные пятна – остатки старых-престарых фресок, смытых дождями.

Тибора, статная полная медолийка с проседью в черных как смоль волосах, в далеком прошлом – подружка Арса Шертона, встретила гостей в небольшом зале на первом этаже. С последнего раза, когда Шертон сюда заглядывал, зал не изменился: все те же рассохшиеся, покрытые рыжим лаком панели, та же плетеная мебель, только в стенной нише, где раньше висела позолоченная рогатая маска Шеатавы, покровителя Тиборы, теперь появилась фарфоровая маска Омфариолы. Странно, ведь люди обычно не меняют богов-покровителей… Тем более что Шеатаву Тибора искренне чтила, считая его лучшим среди великих богов Панадара.

– Арс! – Она шагнула навстречу, выдавив усталую, несчастливую улыбку. – Кого это ты привел?

– Это мои друзья. Лаймодий, Бирвот, Мирана. – Они решили, что Роми лучше называться другим именем. – Нам бы поужинать и переночевать.

– Это можно. Клиентов почти нет… Все мы чтим светлую Омфариолу, единственную истинную богиню!

– Все мы чтим Омфариолу, а также остальных богов, – поправил Шертон, в первый миг растерявшийся.

Пусть Тибора переметнулась к Омфариоле, это ее личное дело, но сейчас она сморозила непростительную для здравомыслящего панадарца глупость: а ну как кто-нибудь из других великих услышит…

– Нет иных богов, кроме доброй Омфариолы, – глядя на Шертона с непонятным страдальческим выражением, возразила Тибора. – Ты только что из междумирья, бродяга?

– Да. Послушай…

– Видимо, ты долго отсутствовал. Отныне светлая Омфариола – единственная богиня Панадара. Остальные, ложные боги, ушли. Она их изгнала, дабы уберечь наши души от их тлетворного влияния.

– Но ведь есть установленный самим Создателем Закон Равнове… – начала Роми.

– Значит, все мы чтим светлую Омфариолу, богиню Панадара, – перебил Шертон. – Когда это случилось?

– Давно. В первых числах месяца Малой Рыбы. Добрая Омфариола собирается устроить конец света для исправления грешного рода человеческого. – Тибора тяжело вздохнула. Не чтила она Омфариолу. Втайне, в глубине души, она как была, так и осталась преданной поклонницей Шеатавы. – Идемте, я соберу вам поужинать. Завтра утром, как обычно, образ доброй Омфариолы появится в небесах и она обратится к людям с мудрыми наставлениями. Надо встать пораньше, а то пропустим.

Утром Тибора разбудила постояльцев чуть свет, и все вышли на большой деревянный балкон, затененный листвой дикого винограда. На балконах соседних домов и внизу, возле крылечек, тоже стояли люди. Все смотрели на восток. Внезапно в розовеющем небе вспыхнула звезда, во все стороны ударили лучи, и над крышами появился прекрасный кроткий лик Омфариолы, окруженный сияющим нимбом.

«Эффектно», – оценил Шертон. Поскорее бы разобраться, что здесь произошло в первых числах месяца Малой Рыбы… Что-то доселе небывалое! Насчитывающая десятки тысячелетий история Панадара прецедентов не знала.

Рядом с ним стояла Роми, встревоженная, охваченная противной внутренней дрожью. Она в принципе плохо относилась к богам, но Омфариола, за свои странности прозванная Чокнутой, принадлежала к числу тех, кто ей особенно не нравился. И надо же, чтоб именно она захватила власть в Панадаре! Как это могло получиться? Из древних книг, проштудированных перед вступительными экзаменами, Роми знала, что великие боги уравновешивают друг друга. Значит, и Омфариолу кто-то должен уравновешивать… Но кто? Она никак не могла вспомнить. И почему эти божества до сих пор не вмешались?!

Лаймо рассеянно поглаживал шероховатые занозистые перила. Он пытался разложить все по полочкам, как привык, но ничего не получалось. Возможно, испуг мешал ему думать.

Бирвот щурился: свет был для него слишком ярок. Из реплик своих друзей он уловил, что в Панадаре за то время, пока они странствовали, произошли неприятные для них, почти катастрофические перемены. Однако для него этот мир в любом случае был чужим и непривычным. И он впервые видел воочию настоящую богиню! Оглушенный льющимся с небес светом, маг отступил в тень и приготовился впитывать новые впечатления.

– Я скорблю, взирая на вас, люди! – печально произнесла Омфариола. На ее бледной щеке алмазно блеснула слеза. – И скорбь моя велика! Не ведаете вы своего блага, и потому весть о воцарении моем встретили без истинного ликования. Люди, вы предо мной малы и ничтожны, как козявки перед мирозданием, но я, в своей безмерной милости, научу вас добру! И будете вы, глупые, идти по моим стопам, спотыкаясь и оскальзываясь, и научитесь радоваться своей малости, не мечтая о большем. Реку я вам, люди, внимайте: и грядет конец света, и будет выжжено зло, захватившее ваши души! Радуйтесь!

Никто не обрадовался. Панадарцы внимали в оцепенении.

– А если кто-то из вас, в гордыне своей преступной, мнит, что сие неправильно, то он заслуживает наказания в первую очередь! – Тонкие брови богини гневно дрогнули. – Ибо во грехе вы живете, во грехе погрязли! Все вы жестокие убийцы и гнусные прелюбодеи, чревоугодцы и богохульники! Безмерна ваша вина, и тот из вас, кто дерзнет свою вину пред моим лицом отрицать, станет еще стократ виновней! Вы купаетесь во блевотине греха, вы лжете, насильничаете, предаетесь тщеславию, гадите под стенами чужих домов, крадете у соседа последнюю корку хлеба и выбрасываете на улицу своих домашних животных. Вы пали так низко, что разучились меня чтить! И при этом вы бахвалитесь своим жалким умом и рассуждаете об уважении к человеку! Возглашаю я: человек не может быть уважаем, ибо он грязь под моими стопами, песчинка на моей ладони! Познайте же свое ничтожество, люди!

Омфариола сделала паузу. Ее громадное сияющее лицо взирало с небес на Нижний Город, и панадарцы все больше сникали – даже те, кто ни разу в жизни не гадил под чужими стенами, не крал у соседа последнюю корку и не выбрасывал на улицу домашних животных. Правда, были исключения. Шертон заметил, как напряглись желваки на скулах у Роми, как сузились ее темные глаза.

– Тихо, – шепнул он, дотронувшись до локтя девушки. – Потом. И голову лучше опусти.

В драку стоит лезть, когда есть хотя бы тысячная доля шанса на победу. Против великой богини Омфариолы у них этой тысячной доли не было.

– Изгнала я демонов, коим вы поклонялись, ложных богов, заморочивших ваши маленькие глупые души! Ради вас, люди! Оцените ли вы сие благо? Много было в Панадаре черных разрушительных культов, сама земля от них плакала! Культы Шеатавы и Юмансы, Яамеса и Нэрренират, Паяминоха и Карнатхора и многих других, чьи имена прокляты мною. Они вымогали у вас деньги и требовали жертвоприношений, опутывали вас заклятьями и подавляли вашу свободную волю, они лгали вам и делали вас безумными!

«Можно подумать, ты всем этим не занималась. – Шертон насмешливо приподнял бровь. – И как будто сейчас ты занимаешься чем-то другим!»

Спохватившись, он вернул на лицо бесстрастное выражение. Только что одергивал Роми, а сам, как мальчишка…

– Но я, люди, ради вашего блага повела борьбу против черных разрушительных культов и я изгнала из Панадара этих лжебогов! Я – ваша единственная истинная богиня! Молитесь мне, поклоняйтесь мне, идите в мои храмы! Ибо я – светлая, ибо я – мудрая, и вы предо мной – как пылинки перед солнцем! – Бездонные голубые глаза Омфариолы счастливо светились. – И реку я вам, люди: я – это все! Все добро во мне, а зло покинуло Панадар вместе с демонами-лжебогами! Склонитесь же предо мной, люди!

Лик богини ослепительно засиял и исчез. Из-за крыш поднималось солнце.

– Ну, идемте завтракать, – тихо позвала Тибора и побрела в комнату, шаркая.

Остальные последовали за ней.

– Не знаешь, как дела в Верхнем Городе? – нагнав хозяйку, спросил Шертон.

– Добрая Омфариола велела разрушить периметр, но грешные теологи ее не послушались. Тогда она испепелила канатную дорогу. В Верхнем сейчас живут впроголодь. Торговцы с товаром туда ходят, но только пешком, и платят большие деньги служителям богини, которые стоят в оцеплении вокруг лестниц. Чтобы впустили или выпустили, надо заплатить. Милостивая Омфариола сказала, что Верхний Город вместе со своим периметром тоже погибнет в огне, когда наступит конец света.

– Кто же будет поклоняться доброй Омфариоле, если все погибнут в огне?

– После огненного очищения она опять возродит род человеческий и люди вновь заселят Панадар. Светлая богиня сама так сказала.

Шертон пожал плечами. Ломать, чтобы снова построить, – идиотский замысел… Вполне достойный чокнутой богини.

– Рельсовая дорога, скорее всего, не работает?

– Работает, как раньше, но поезда ходят пустые. Подвижники великой Омфариолы дежурят около каждой станции и никого туда не пускают.

Значит, придется тащиться до Верхнего пешком… После завтрака Шертон переоделся, спрятал за пазуху шкатулку Венцлава и вышел на разогретую утренним солнцем улицу. Бирвот и Роми остались в гостинице, в одной из потайных комнат, а Лаймо отправился к себе домой. Миновав первые несколько кварталов, они с Шертоном простились и разошлись в разные стороны.

Шагая по улицам, Шертон замечал все больше изменений. Информарии закрыты – свободное циркулирование информации доброй Омфариолой не поощрялось. Витрины некоторых лавок и кондитерских разбиты вдребезги. Большинство прохожих одето скромно, неярко. Мраморная эстакада рельсовой дороги заляпана высохшими потеками помидорной мякоти и яичного желтка, испещрена оскорбительными надписями в адрес Нэрренират. Неграмотно, зато от души. Так же выглядели и храмы покинувших Панадар великих богов, попадавшиеся Шертону по дороге. Деловая и частная жизнь, торговля, повседневная суета – все это пока продолжалось, но вяло, приправленное тоской, без прежней энергии.

Верхний Город. Там, у теологов, живущих под защитой периметра Хатцелиуса, можно найти ответы на все вопросы. И Шертон собирался получить эти ответы сегодня же ночью.

Лаймо спешил домой. Дорогу от квартала Стеклянных Куполов до квартала Битых Кувшинов он знал хорошо. В Верхний Город не попасть – значит, идти в Департамент и оправдываться перед начальством не придется… А денег, которые дал ему Арс, до конца света с лихвой хватит, так что на работу можно вообще не ходить. При других обстоятельствах он бы обрадовался, но сейчас его понемногу опутывало цепкими незримыми щупальцами уныние.

По сторонам он почти не смотрел, но все-таки обратил внимание на группы изможденных мужчин и женщин в цепях, которые копали либо, наоборот, закапывали какие-то ямы на пустырях, переносили с места на место обломки разбитых каменных колонн или выполняли другую похожую работу, изнурительную и бессмысленную. За ними присматривали стражники с плетьми. Жрецы и жрицы Омфариолы в белых одеяниях бродили среди работающих и что-то непрерывно говорили.

Такие группы попадались ему раза два или три. Одна из них трудилась возле закусочной, куда он завернул выпить холодного чаю.

– Это служители черных разрушительных культов, которые отказались отречься от своих лжебогов, – печально ответила на вопрос Лаймо хозяйка заведения. – Добрая Омфариола милостиво приговорила их к исправительным работам до конца света. Как же вы всего этого не знаете?

– Я из командировки, из Окрапоса. Только вчера вернулся.

На нем была туника налогового чиновника, это придавало вес объяснению. Хозяйка безразлично кивнула, забрала пустую чашку и ушла.

Последний отрезок пути – вдоль эстакады рельсовой дороги, накрывшей своей тенью тротуар. Иногда поверху бесшумно проносились пустые поезда, их тени стремительно скользили по залитой солнцем улице. Создание Нэрренират даже в ее отсутствие продолжало исправно функционировать.

На станциях перед входными арками дежурили воины Омфариолы, чтоб ни у кого не возникло искушения прокатиться. Возле нежно-розовых мраморных опор эстакады расползлись дурно пахнущие кучи отбросов – раньше о таком нельзя было даже помыслить! А около станции Ирисы, ближайшей к дому Гортониусов, не осталось ни одного ириса, их подчистую вытоптали. На смену им пришли все те же мусорные кучи. Добрая Омфариола знала толк в конкурентной борьбе.

Никого не встретив на улице, Лаймо распахнул калитку, пересек дворик, взбежал по ступенькам. Мать сидела в гостиной и что-то шила. Вот она повернула голову, и у него заныло под ложечкой, когда он встретил ее тусклый, безжизненный взгляд. Никогда раньше его мать так не смотрела…

– А, ты вернулся… – произнесла она тихо, не выказав удивления. – Все мы чтим великую светлую Омфариолу, единственную истинную богиню!

– Все мы чтим великую Омфариолу, – отозвался Лаймо. – Мама, как ты себя чувствуешь? Ты не заболела?

– Все мы во власти Омфариолы, я хорошо себя чувствую, – прошептала мать, хотя ее больной вид противоречил словам. – Доброй Омфариоле каждый день молюсь, и ты тоже молись… Я раскрыла для нее свою душу.

В стенной нише вместо бронзовой маски Благосклонной Юмансы висела маска Омфариолы. Ну да, от этого теперь никуда не денешься… Но вот Тибора, к примеру, отдавая дань новым правилам, все же способна и о других вещах говорить, а с мамой творится что-то неладное!

Она постоянно твердила об Омфариоле, благодарила ее, просила у нее прощения, кланялась маске в нише, и с ее лица не сходило безучастно-покорное выражение. Она ни разу не повысила голос на Лаймо, даже не поинтересовалась, где он столько времени пропадал. Молча приготовила обед, принесла чистую одежду. Все ее движения были вялыми, замедленными. Он отдал ей деньги, оставив десяток скер себе на расходы, и мать, не проявив по этому поводу никаких эмоций, убрала мешочек в комод с бельем у себя в спальне.

После обеда Лаймо зашел в продуктовую лавку на перекрестке, где работала соседка Гортониусов. Вот она нисколько не изменилась – все та же болтливая назойливая тетка с неискренне-ласковым шныряющим взглядом. После положенных славословий в адрес Омфариолы и расплывчатого объяснения насчет командировки Лаймо спросил:

– Госпожа Авдония, не знаете ли вы, что случилось с моей мамой? Она не больна?

– Ох, что ты… – таинственно прошептала Авдония, перегнувшись через прилавок. – Сама на себя накликала, а все потому, что была строптивая! Да спасет наши души добрая Омфариола. Твоя мать не захотела от лжебогини Юмансы отречься, тьфу на нее, на эту Юмансу, и тогда святые жрецы милостивой Омфариолы забрали ее в храм Омфариолы, вместе с другими такими же, и уж там промыли мозги от всего дурного… Ты скажи спасибо, что твоя мать не была служительницей культа Юмансы, а то бы сейчас в цепях работала! Простым людям великая Омфариола даровала прощение, ибо доброта ее не знает пределов. Вот так, и не забывай благодарить Омфариолу за милость, оказанную твоей матери, и молись, каждый день молись…

– Сколько стоит миндальное печенье, госпожа Авдония? – спросил Лаймо, как только она остановилась перевести дух.

Купив фунт печенья в бумажном пакете (законный предлог для прекращения разговора), он отправился домой. Солнце клонилось к западу, маленький, чисто подметенный дворик перечеркнули косые тени. Печенье Лаймо отдал матери к чаю. Та приняла пакет равнодушно, хотя раньше ей нравился этот сорт.

Лаймо поднялся к себе в комнату, уселся на подоконник. К нему в душу заполз тоскливый холодящий страх, и этот страх превосходил тот, который он испытал, когда его чуть не съела Нэрренират. «Промыли мозги от всего дурного…» Он не хотел, чтобы его мать была такой, как сейчас! Да, раньше у нее был тяжеловатый характер, она нередко ругала его или говорила неумные вещи – но, несмотря на это, он любил ее. А сейчас ее превратили в ходячего мертвеца. «Вот оно, по-настоящему ужасное, – подумал Лаймо, – и я бессилен что-либо с этим сделать…» Его охватила унылая безнадежность.

Он довольно долго так просидел, солнце за это время наполовину ушло за крыши, а потом во дворе скрипнула калитка, и Лаймо, вздрогнув, поднял голову – посмотреть, кого там принесло.