Над Обетованной равниной несколько часов кряду бушевала обычная для Окрапоса пылевая буря. Под вечер она стихла, и маленькое тускло-красное солнце злобно уставилось на пустынный ландшафт, на припорошенные коричневой пылью руины какого-то древнего сооружения из шероховатых каменных блоков, на паломников с замотанными лицами (отряхнув и навьючив на длинноногих мохнатых животных свои палатки, они медлительными вереницами тянулись к этому сооружению), на грибную рощу возле сморщенного, грязно-мыльного озера, на кучу валунов, среди которых пряталась панадарская машина.

Куда делась информационная шкатулка профессора Ламсеария, Шертон выяснил еще вчера, переодевшись кочевником и потолкавшись среди народа на рынке в Жафе, здешнем торговом центре. Постоянного населения в Жафе не было: одни его обитатели снимались и уходили, другие приходили, непрерывная текучка. В то же время там постоянно можно было застать не меньше дюжины племен, больших и малых, и некоторое количество кочевников-одиночек. Выглядел Жаф, как палаточный городок, неровными концентрическими кругами окружающий рынок.

Там Шертон узнал, что накануне последнего солнцеворота в храме на Обетованной равнине появилась новая святыня: дарованная Верховным Богом говорящая шкатулка, которая изрекает неслыханные доселе тайные истины. Сии истины слишком сложны, чтобы их могли впитать умы непосвященных, но жрецы в своих проповедях растолковывают паломникам, какой сокровенный смысл вложил Господь в то или иное поучение.

Видимо, шкатулка содержит материалы научных исследований, которыми занимался профессор, предположил Шертон. Придется забрать ее из храма и вернуть законному владельцу. Либо скопировать содержимое. Он колебался и в конце концов решил, что разберется на месте.

Когда на западном небосклоне проступили алые полосы, Шертон и маг, оба в бурнусах, одетые как паломники, направились к развалинам.

Покинув Облачный мир, Бирвот в полной мере сохранил свои магические способности. Более того, примерно половина его амулетов, снадобий и приспособлений по-прежнему работала. Пока Шертон собирал информацию, он экспериментировал и остался весьма доволен. Ничего не утрачено, впереди множество привлекательных перспектив! Разве что солнце создавало для него проблемы: оно казалось Бирвоту непереносимо слепящим (в то время как панадарцы находили его тусклым, еле-еле теплящимся, как неудавшаяся лампа). Маг постоянно щурился, его глаза покраснели и слезились, и Шертон с тревогой думал о том, каково ему придется в Панадаре.

Лаймо смотрел вслед уходящим, засунув руки в карманы форменной суконной куртки налогового чиновника. На всякий случай он переоделся в официальный костюм, вариант для местности с прохладным климатом, однако в окрапосском филиале Статистического подразделения Департамента Налогов и Сборов так и не побывал. Арс не пустил, да и сам он туда не рвался. «Когда будешь объясняться с начальством, вали все на меня», – сказал Шертон и вручил ему туго набитый мешочек с золотыми скерами в качестве компенсации за возможные мытарства. Лаймо смутился, но деньги взял.

Вид коричневой равнины с далеким полуразрушенным зданием на фоне темно-красного заката и устало бредущими группами паломников наводил на него печаль. Отчего-то защемило сердце, и он отвернулся к роще. Десятифутовой высоты грибы с бледными шляпками, измочаленными ветром; их ножки густо облеплены мелкими грибами разнообразных форм и оттенков. За ними проглядывало вспененное в результате какого-то природного либо магического фокуса озеро.

Около машины сидела на валуне Роми в потертой кожаной куртке, купленной еще в Суаме. Под рукавами тускло поблескивал металл: широкие, от запястья до середины предплечья, браслеты панадарской ковки, которые Шертон купил для нее в Жафе. Умеючи, такой штукой можно и клинок отбить, и ногу противнику сломать. И Знака не видно.

Лаймо не знал, куда они с Шертоном собираются отправиться после Панадара. Зато видел, что Роми по уши влюблена в Арса, и трепетно-нежное отношение Арса к ней тоже не ускользнуло от его внимания. Он умел подмечать детали и делать выводы, а после того, как его чуть не съела великая богиня, наконец-то усвоил, что говорить о своих выводах вслух не всегда полезно. Поэтому Лаймо пожелал им счастья молча.

Отбросив со лба прядь белых волос, Роми улыбнулась:

– Хорошо тебе, завтра будешь дома… Я бы тоже хотела домой, но теперь уже никогда не получится.

– Зато много других миров увидишь, а я, наверно, так до конца и останусь в Нижнем Городе. – Он вздохнул. – Буду в этом Департаменте маяться…

– Тебе не нравится твоя работа?

– Ну… там неинтересно. И никому не нужно то, что я могу. Я способный аналитик, я не хвастаюсь, а меня посадили перебирать бумажки. Скучно. И платят мало.

– А почему ты не пойдешь управляющим в какую-нибудь частную компанию?

– Кто меня туда возьмет? – Лаймо уныло пожал плечами. – Рекомендации нужны… У меня нет знакомых, которые бы их дали.

– Если б я не влипла, я бы порекомендовала тебя в торговый дом До-Энселе. Может, и сработало бы… Но сейчас моя рекомендация – это улика. Прости, что я тебе тогда голову разбила…

– Ну, я ведь сам начал… – Он присел на другой валун, сцепил худые пальцы с обгрызенными ногтями и отбитыми в ходе долгих тренировок костяшками. – Хотел арестовать… Я же не знал тогда, какая ты на самом деле. Кстати, я даже о награде за поимку не думал, только арестовать – и все! Словно какое-то помрачение… Действительно, похоже на заклятье, но я-то помню, что никто на меня заклятья не накладывал. Не могло же оно само собой ко мне прицепиться!

Тупо заныла рука, раздробленная челюстями Драгохранителя и потом исцеленная. Лаймо потер ее и слегка поморщился.

– Арс сказал, мы сядем на базе контрабандистов в квартале Стеклянных Куполов, у него там контакты. Знаешь это место?

– Знаю. – Он оживился. – Там очень красивая иллюминация по праздникам. Ты ни разу там не была?

– Нет.

– Завтра увидишь! Каждый купол светится своим цветом, на деревьях фонарики развешаны, в окнах лавок всякие украшения… Там живет мамина подруга, мы по праздникам всегда ходили к ней в гости.

– А горячий шоколад там продают?

– Сколько угодно. Там полно кондитерских.

Роми попыталась представить разноцветные стеклянные купола, толпы гуляющих, новогоднюю суету… И в небе плывут две серебряные луны, Омах и Сийис. В последний раз она увидит Панадар веселящимся, в праздничных блестках – и таким он останется с ней на всю жизнь.

Под источенными временем каменными сводами колыхались тени, металось многоголосое эхо. Сквозь трещины заглядывало внутрь чернильно-черное ночное небо.

Зал озаряли факелы. Магический источник света был только один – панадарская лампа в виде звезды, прикрепленная к стене над высеченным из камня алтарем. Место около алтаря пустовало, жрец-проповедник еще не появился. Паломники в темных бурнусах и плащах, их набилось в зал не меньше тысячи, терпеливо ожидали чуда.

Шертон и Бирвот стояли в толпе, неотличимые от остальных. Оба молчали: разговор выдал бы чужаков.

Из неосвещенного проема сбоку вышел жрец с выкрашенным алой краской лицом. Паломники, издав восторженный вопль, пали ниц, лазутчикам пришлось последовать их примеру. Осторожно приподняв голову, Шертон заметил, что шкатулка возникла на алтаре внезапно, словно выскочила из каменной плоскости. Механика. Или магия? Одновременно со всеми он поднялся на ноги.

Благословив паломников, жрец-проповедник провозгласил:

– Отворите свои уши, дети Божии! Ибо приобщитесь вы сейчас к Его мудрости, узнаете новое о деяниях Его! Бог дает и Бог берет! Внимайте!

Он на мгновение наклонился над шкатулкой, и та заговорила хорошо знакомым Шертону голосом ректора Императорского университета:

– «Шестой день месяца Стрелы. Керлоний, этот негодяй из Высшей Палаты, пальцем не шевельнул, чтобы пробить новый закон о торговой надбавке на манглазийскую шерсть, а ведь все у нас было обговорено, и я обещал Вазениусу, что закон пройдет! Подвел Керлоний… Итак, чтобы не забыть: завалить на вступительных отпрыска Керлония, а Вазениусу придется вернуть те эсиприанские статуэтки… Да, и завтра же попробовать новый порошок для освежения памяти. А, вот еще: жену Зуптана из умеренного крыла Палаты видели на балконе голой. Не забыть бы послать к его дворцу смышленого раба с запоминающим зеркалом. Авось еще покажется, пригодится потом против Зуптана. Ох, тяжела ты, жизнь… Конец записи».

Шкатулка умолкла. В зале царила мертвая благоговейная тишина. А Шертон смотрел на жреца с невольным уважением: надо же, каков мастер, сумел взломать магический пароль!

– Что хотел сказать этим Господь наш? – сверкая глазами, вопросил жрец. – Профаны подумают, что в Его послании речь идет о мелочном и суетном, потому и нуждаются речи сии в посвященных толкователях! Ибо манглазийская шерсть – это благодать, и пробьет она сердца наши, как стрела пробивает натянутое полотно. А кто встанет на пути благодати, того завалит Господь каменьями своего гнева, и не только его самого, но и отпрысков его недостойных до десятого колена! И это есть Божий закон. А новый порошок для освежения памяти суть преклонение и послушание! Чьи уши открыты, тот и помнит. Возвращает Господь праведнику Вазениусу его эсиприанские статуэтки, и так любому щедрому за его щедрость воздастся сторицей. А голая жена – это бесчинство, и всегда она против мужа своего и рода, потому надлежит бесстыдно оголившуюся на людях жену оставить на равнине одну без воды и пищи. Тяжкое бремя наша жизнь – вот заповедь Господа. Внемлите же Его безмерной мудрости!

Стискивая зубы, чтобы не расхохотаться, Шертон оглядывал храм, запоминал местоположение колонн, проемов, алтаря, двух малых алтарей справа и слева… Между тем жрец, проявив редкостную даже для жреца находчивость, закончил истолковывать запись профессора Ламсеария от шестого дня месяца Стрелы, и начались хоровые песнопения.

– Что за дар принес Господу нашему Матиций из Высшей Палаты? – вопрошал другой священнослужитель, безбородый, с богатым мелодичным тенором (скорее всего, кастрат). И сам же отвечал: – Средство от спины и средство для живота, и еще лампаду-цветок, испускающую золотой свет, коя открывается и закрывается…

– От спины и от живота… золотой свет… открывается и закрывается, открывается и закрывается… – нестройным хором подхватили паломники.

– А что даровал за это Господь наш Матицию? Дочку его Миэйлу протащил на вступительных, хоть она и дуреха…

– Протащил, хоть она и дуреха… – воодушевленно вторил хор.

– Трудно человеку войти в рай, дети Божии! – прокомментировал это жрец-проповедник. – Однако безгрешных Господь наш собственноручно туда протаскивает, а грешных еще на подступах к раю заваливает каменьями своего гнева. Будьте же послушными детьми Господа и не забудьте сделать приношение храму! Не скупитесь перед лицом Бога!

Прислужник с глиняной чашей начал обходить паломников. Когда подошла их очередь, Шертон и Бирвот тоже бросили туда по горсти грубо отчеканенных окрапосских медяков. После прощального благословения они вместе с толпой вышли в темноту, на продуваемую ветром равнину.

«Надо поскорее изъять шкатулку, – подумал Шертон, – а то местные жрецы состряпают на этом материале феноменально уродливое вероучение!»

На следующий вечер он проник в храм один. Забрался через окно и, миновав несколько сильно разрушенных пыльных коридоров, оказался на пороге задрапированного коврами полутемного помещения, освещенного единственной масляной плошкой. Прямоугольный проем вел отсюда в зал с алтарем и приглушенно гудящей толпой паломников.

На полу, на подушках, отдыхало шестеро жрецов, в том числе проповедник с алым лицом. Шертон не издавал ни звука, не смотрел на них, не ощущал ни беспокойства, ни нетерпения, ни заинтересованности – ничего, что могло бы выдать его присутствие. Благодаря этому приему он благополучно миновал ловушки, установленные в заброшенной части здания (скорее всего, жрецы кочевников унаследовали их от древних строителей каменного колосса), – те реагировали на человеческие эмоции, но Шертон двигался к цели, не испытывая эмоций. Заурядный вор не прошел бы дальше первого коридора.

Жрецы встали, проповедник направился к алтарю. Бесшумно отступив во тьму, Шертон распахнул плащ – на груди у него висело на цепочке запоминающее зеркало. Сохраняя полную бесстрастность, он дождался, когда жрец, особым образом дотронувшись до грубой каменной резьбы, заставил верхнюю плиту сдвинуться, а нижнюю, на которой покоилась шкатулка, занять ее место, – и тем же путем покинул руины.

В машине он внимательно просмотрел запечатленную зеркалом сценку: жрец с лоснящимся от краски лицом, с угловато очерченным горбоносым профилем, трижды касается резьбы в одном и том же месте. Его губы остаются сомкнутыми – значит, слова-ключа нет.

После полуночи Шертон снова посетил храм. Проскользнул, как тень, в опустевший зал; три раза, строго выдерживая интервалы, дотронулся до середины пятого справа каменного завитка – верхняя плита отошла в сторону, шкатулка поднялась из недр алтаря. Шертон сунул ее в карман. Вдоль неровной стены, иссеченной трещинами и нишами, добрался до выхода, занавешенного потрепанным окрапосским ковром. Снаружи по-прежнему бесился ветер – Окрапос не знал, что такое безветренная погода.

Столько хлопот из-за ерунды… Но он обещал, что Венцлав получит назад свое сокровище.

Два часа спустя машина поднялась в воздух. Шертон набрал комбинацию Окрапоса, а потом, когда безлунная, проколотая лучами редких звезд ночь сменилась неподвижной золотой мглой междумирья, – комбинацию Панадара.

Манящий сиреневый простор, море ярко освещенных крыш внизу. В Панадаре был день.

Шертон снова нырнул в междумирье: разумнее будет совершить посадку в темноте.

– Боже мой, что это там было? – спросил Бирвот.

– Что? – повернулся к нему Шертон.

– Это белое пламя в небе!

– Это солнце, – подсказал Лаймо.

– Солнце?.. Я видел одно в Окрапосе и думал, что они похожи друг на друга… Ваше в десять раз крупнее!

Пока тянулось ожидание, Лаймодий и Роми рассказывали магу, что он увидит в Нижнем Городе. Говорил в основном Лаймо, у Роми впечатлений было немного – и она тоже с интересом слушала.

– Раз мы сядем в квартале Стеклянных Куполов, мы выйдем на длинную такую улицу с торговыми павильонами и кафе. У павильонов купола стеклянные, и по ночам они иногда светятся, а уж по праздникам обязательно! Вдоль всей улицы стоят статуи великих богов в их любимых обликах. Из белого мрамора. Музыка играет, народу полно…

И Роми, и магу не терпелось на это посмотреть.

– Пора, – сказал наконец Шертон, взглянув на часы.

На этот раз их встретило темно-лиловое вечернее небо. Только на западе все еще тлела у самой земли розово-желтая кайма, на ее фоне чернели выведенные угольным карандашом шпили и крыши.

Стеклянные Купола, излюбленный контрабандистами ориентир, почему-то не светились, да и вообще оба города, и Нижний, и Верхний, были до странного скудно освещены. Шертона это в первый момент удивило, во второй насторожило, но сейчас для него главным было сориентироваться и найти нужный квартал. С этой задачей он все-таки справился. Было двойное полнолуние, лучи Омаха и Сийис омывали купола павильонов прохладным серебряным сиянием.

Машина скользнула над домами к заросшему акацией и бурьяном пустырю с единственным сараем-развалюхой, Шертон сжал в пальцах амулет в виде глиняного осколка на золотой цепочке и прошептал заклинание-пароль. Крышу сарая расколола щель, половинки разошлись, как дверные створки, – и машина ухнула вниз. В катакомбы Нижнего Города.

Не сказать, чтобы власти Панадара не знали, где находятся базы контрабандистов. Знали. Но власти – это, в конечном счете, конкретные люди, а конкретные люди предпочитали улаживать дела с контрабандистами к обоюдному удовольствию, не следуя букве закона.

Попетляв по подземным туннелям, Шертон оставил машину в одном из боковых закутков и запечатал вход. Вчетвером, никого по дороге не встретив, путешественники дошли до главной шахты, поднялись по металлической винтовой лестнице, через лаз выбрались в сарай.

– Здесь пол! – удивилась Роми. На ней была легкая светлая рубашка с воротом-стойкой, шаровары из такой же ткани, боевые браслеты и черный медолийский парик с двадцатью четырьмя косичками – его Шертон тоже приобрел на рынке в Жафе. На шее висела ладанка с обломком кристалла Сойон. – А как мы провалились вниз?

– Пол тоже раскрывается, – отозвался Шертон. – Не задерживайтесь.

Дверь со скрипом отворилась, выпустив их в теплую, насыщенную цветочными ароматами ночь.

– Странно, что так тихо, – прошептал Лаймо. – Новый год ведь…

Они пересекли пустырь, обогнули несколько ветхих построек и вышли на знаменитую улицу с павильонами. Пустую, безлюдную. В сиянии двух лун на стеклянных куполах чернели зигзагообразные трещины. Из окошек светилось разве что по одному на дюжину. Вдоль улицы двумя цепочками выстроились тумбы с останками разбитых статуй, на тротуаре белела россыпь обломков. Было очень тихо, лишь где-то за домами время от времени выли собаки.

– Может быть, уже полночь и все позапирались? – охрипшим от внезапного страха голосом высказала догадку Роми.

Шертон молча указал на механические часы на стене одного из павильонов: до полуночи еще далеко.

– Или мы не в Панадар попали, а в какой-то другой мир, просто очень похожий, – предположил Лаймо.

– Это Панадар, – возразил Шертон. – Мы вернулись домой. Но за время нашего отсутствия что-то здесь изменилось…