Правильный выбор
Глава 1. Схватка
У меня в ушах так колотила кровь от пережитых перегрузок, что мне несколько секунд после серии орбитальных маневров пришлось приходить в себя. Я был уверен, что бой закончился нашей победой — мы с Дораном и Гносом на трех скоростных истребителях «D-6» отсекли правое крыло боевого охранения вражеских крейсеров и подставили их под огонь нашего эсминца «Слава Республики». Бортовая плазменная артиллерия разделалась с тяжелыми бронированными штурмовиками Бессмертных в считаные минуты, избавив нас от сложного и опасного орбитального боя. После этого Доран ввязался в стычку с остатками левого крыла, Гное получил повреждение двигателя и отправился на базу академии, а я принял приказ перейти в распоряжение передовой группы, купирующей прорыв Бессмертных в четвертом приграничном секторе. Крикнув Дорану по связи, что отхожу, я утормозил машину, сменил орбиту и начал разгон с экономией топлива, используя дармовую гравитацию звезды.
Я уже был готов снова врубить маршевые дюзы и выйти на разомкнутую параболу, когда меня атаковали сразу четыре вражеских истребителя. Причем момент они выбрали до предела неудачный для меня — для данной расстановки сил я занимал далеко не лучшую орбиту, проходящую через восьмидесятый сектор по астроцентрическим координатам. Вывернуться из опасной и неожиданной ситуации я мог как на разгоне, так и на торможении — надо было срочно выбрать, что именно делать. В первом случае четверка нападающих останется ближе к звезде, а во втором, наоборот, я уйду на более низкую орбиту, оставив противника на внешних относительно себя секторах.
Оба маневра имели почти равные преимущества. Если противник окажется ближе к светилу, то у меня повысится свобода орбитального маневра вплоть до ухода в межзвездное пространство, но тогда на фоне звезды мне куда труднее будет брать Бессмертных в прицел, даже в радарный, поскольку этот чертов термоядерный шар мощно излучал во всех спектрах — от корпускулярного до рентгеновского. Если же на внешней орбите окажется противник, то я хоть и смогу в какой-то мере затеряться среди излучений, но зато возможность маневра снизится многократно.
Самое обидное заключалось в том, что на принятие столь сложного решения ситуация отпускала мне не более пяти секунд. В такой ситуации крайне тяжело удержаться от паники — рассудок впадает в ступор, а принимать решения, как я всегда считал, надо именно рассудком. Но теперь все вышло иначе — я попросту инстинктивно рванул рукоять тяги маршевых двигателей на себя, выводя свой «D-6» на более высокую орбиталь. И лишь когда моя машина перенеслась на внешнюю относительно противника орбиту, я понял, что совершил ошибку, оставив четыре вражеских истребителя на фоне звезды. И один-то в потоке излучения поди возьми на прицел, а тут полная четверка! Им же меня выцелить — делать нечего, тем более в четыре спаренных скорострельных плазменных пушки. Выходило, что я сам себя поставил в крайне невыгодное положение, в котором на моей стороне остается только возросшая степень орбитальных маневров.
Однако, что показалось мне очень забавным, на уровне чувств, а не разума я ощутил себя легко и свободно, а от паники не осталось и следа. Передо мной словно весь космос открылся, во всех своих четырех измерениях.
Тут-то до меня и дошло, что на самом деле любая тактика огневого контакта была бы для меня проигрышной, выступи я с открытым забралом. Ну невозможно выдержать напор четырех истребителей, если сражаться с ними лоб в лоб, да еще в одиночку. Поэтому не было ни малейшей разницы, легко мне было бы целиться в противника или сложно, поскольку у моей бортовой артиллерии попросту не хватило бы огня для поражения стольких целей в весьма ограниченный промежуток времени. Зато возросшая возможность маневра давала мне как минимум два спасительных варианта.
Во-первых, я мог попросту выйти из боя, сбежать, если выражаться проще. За это меня, ясное дело, предадут трибуналу, отправят на каторгу года на три и уж точно выгонят из академии, но зато имелась возможность спасти свою шкуру. Во-вторых, можно было из боя не выходить, сохранить лицо, свободу и честь истребителя, да и шкуру сохранить тоже, правда, с куда меньшей, чем в первом варианте, долей вероятности. Мне пришло в голову, что если не использовать всю мощь маршевых двигателей, если сделать вид, что пытаюсь выйти из боя, а на самом деле не усердствовать в этом, то четверо вражеских пилотов не смогут устоять перед искушением попытаться меня догнать. Дальше все будет зависеть от моих навыков, от уровня подготовки, а главное — от моей решимости выиграть схватку.
Решимость имела особое значение потому, что разрулить ситуацию оптимальным для себя образом я мог только в том случае, если противник, увлекшись погоней, сломает строй. А по доброй воле никто этого делать не будет, мне придется вынудить их, навязать такой темп смены орбит, при котором возникающие перегрузки окажутся на пределе человеческих возможностей. А поскольку разные люди переносят перегрузки по-разному, стройный клин противника неизбежно растянется, давая мне шанс вступать в схватку с каждым по очереди, а не биться со всеми одновременно. Мало того, если перегрузки окажутся достаточно жесткими, кое-кто из преследователей может и вовсе сойти с дистанции, поскольку догонять и спасаться — очень разные вещи. Азарт погони, конечно, тоже толкает на риск и дополнительные усилия, но инстинкт самосохранения оказывается сильнее. Так что в этом плане у меня было даже некоторое преимущество.
На самом деле драться мне не хотелось. Я очень устал в предыдущем бою. Устал от перегрузок, от необходимости повышенного внимания, да и просто шесть часов безвылазно за штурвалом — то еще удовольствие. Тем более за штурвалом истребителя в реальном, а не учебном бою. К тому же мой летный опыт оставлял желать лучшего — курсанту последнего курса Летно-Боевой академии очень трудно сражаться с матерыми асами гвардейской истребительно-штурмовой эскадрильи Лже-Бастинов. Но на то и придумана присяга вместе с ответственностью за ее нарушение, чтобы в таких ситуациях инстинкт самосохранения толкал в бой, а не в сторону. Хотя бы потому, что мгновенно распылиться на атомы от прямого попадания плазмы кажется куда менее страшным, чем перенести два-три года каторги. В общем, именно в данном случае решение приняли за меня, чему я был искренне рад. Мне пришлось драться, а не драпать, а раз так, то следовало делать это с наибольшей эффективностью и с наименьшим риском для жизни.
Бросив взгляд на радарные метки, мерцавшие в искрах радиационных помех, я прикинул, по какой траектории мне лучше разгоняться, чтобы максимально эффективно растянуть строй противника. На начальном этапе маневра невозможно было определить это со сколь-нибудь значительной точностью, тем более с моим весьма скромным боевым опытом. Но и ошибиться было нельзя. Так что мой выбор направления разгона был во многом хрестоматийным — я рванул в сторону противника, огибая его по широкой орбитальной параболе. Такой маневр неизбежно вынудит Бессмертных на разворот, а это, даже при высокой слаженности действий, непросто выполнить строем, к тому же с учетом орбитальных законов движения.
Промчавшись почти сквозь боевые порядки врага и увернувшись от трех лобовых плазменных залпов, я действительно сломал строй Бессмертных, а заодно прилично от них оторвался. Тут-то и началось самое сложное. Зная, что меня ждет, я понизил температуру в кабине, поскольку из-под защитной лицевой маски у меня уже потекли струйки пота. Заодно пришлось больше насытить дыхательную смесь кислородом — хоть и не полезно для легких, зато повышает реакцию и добавляет выносливости. Разогнавшись и вырубив маршевые движки, я отпустил машину в инерционный полет и активизировал все вооружение бортовой батареи, чтобы при случае одним нажатием гашетки обрушить на противника всю огневую мощь. Плюс к тому у меня еще оставались три малокалиберные термоядерные мины, но их применять надо с умом, чтобы хоть кто-то нарвался хотя бы на одну. Если же выбросить их раньше срока, любой истребитель расстреляет их с дальней дистанции.
Снова глянув на радар, я поразился, насколько эффективно мне удалось сломать строй противника — истребители Бессмертных перекрыли друг друга, из-за чего стрелять могли только два передних. Самое время сбросить первую мину! Причем у меня не было ни малейших иллюзий по поводу того, что на нее кто-то нарвется, смысл сброса был совершенно в другом. Дело в том, что мощность термоядерного фугаса, пусть и малого калибра, настолько высока, что даже в вакууме, где исключены ударные волны, близкий взрыв мог нанести истребителю повреждения, несовместимые с продолжением боя. Поэтому расстреливать мины следует с приличных дистанций, а попасть в столь малогабаритную цель не просто. Так что моей задачей было не столько поразить взрывом один из вражеских истребителей, сколько отвести от себя огневую мощь их бортовых батарей. И воспользоваться этим, естественно. Поэтому прежде, чем сбросить фугас, я подготовился к довольно сложному маневру, который пару раз неплохо у меня получался в учебных боях.
Подправив вектор тяги маневровых дюз, я коротко ударил в пространство маршевыми, чтобы стабилизировать полет, затем снова пустил машину по свободной орбитальной траектории и взялся за рукоять сброса. Коротким движением я сбросил мину и тут же рванул топливо в правой маневровой дюзе, разворачивая свой истребитель на сто восемьдесят градусов. В космосе нет большой разницы — лететь носом по ходу движения или кормой, а вот плазменные орудия на «D-6» ориентированы строго вперед, так что каждый раз, если хочешь отстреливаться от нападающих, приходится разворачиваться к ним лицом. Причем это не так просто, как кажется, поскольку надо не только развернуть машину, но и очень точно остановить разворот в определенный момент, коротко ударив противоположным маневровым двигателем.
Однако, несмотря на пережитую нервотрепку, я справился с задачей успешно, в результате чего клин Бессмертных влип в сетку моих прицелов. И тут же вражеские истребители расчертили тьму вакуума белыми трассами плазменных залпов, но мне на маневры ухода не надо было тратить время и силы, потому что целили они не в меня. Для них в пространстве болтался более достойный предмет приложения огневой мощи — сброшенная мною мина. А чтобы поразить ее, нужна определенная сноровка. И не поразить нельзя, а то так шарахнет по боевым порядкам, что можно будет по всем орбиталям собирать оплавленные броневые щиты. Так что секунд на двадцать, а то и на сорок про меня пилоты забудут, в этом не было ни малейших сомнений. Я же в течение этого времени мог выцеливать и поражать Бессмертных беспрепятственно.
Не тратя драгоценного времени даром, я нажал на гашетку, отправляя в пространство по прицельному вектору такую порцию плазмы, что, попади она даже в ад, чертям все равно стало бы жарко. Что уж говорить об истребителе, пусть и защищенном магнитной броней? На атомы его, конечно, не распылило, но от прямого попадания он раскалился добела, а через миг рвануло топливо в баках, расшвыряв во все стороны стремительные, на глазах остывающие осколки корпуса.
Я толкнул ногой педаль управления маневровой дюзой, чуть переводя прицел в сторону, на другого противника, но тот, получив сигнал от прицельного сканера, завертелся в маневре ухода и вывалился из моей сетки орудийного наведения. Понятное дело, что этим он ослабил общую огневую мощь группы, а Бессмертным и так приходилось туго, поскольку расстояние до мины стремительно сокращалось и она все еще не была поражена. Так что я представляю, в каких выражениях увернувшийся от меня истребитель получил от своего командира крыла приказ вернуться в строй. Но было поздно — на такой скорости, которую я задал для орбитального боя, восстановить развалившийся клин было уже невозможно.
Упустив одну цель, я тут же поймал в сетку наведения следующую и выжал гашетку раньше, чем вражеский ас врубил тормозные дюзы. Часть моего залпа он сбил встречными факелами активного торможения, но я не отпускал гашетку, подрабатывая маневровыми дюзами и не выпуская его из прицела. Парню пришлось не сладко — он не мог вырубить дюзы, защищаясь огнем от плазмы, поэтому испытывал тяжелейшие перегрузки. При этом он стремительно терял скорость, а следовательно, начинал все сильнее терять астроцентрическую высоту, выходя из боя на более близкие к звезде сектора. Он испугался, я понял это через пару секунд. Да и легко ли не испугаться, когда в тебя лупят из всех стволов, а единственный щит, спасающий тебя от неминуемой смерти, — твои работающие на износ тормозные дюзы?
У меня мелькнула мысль его пожалеть, оставить в покое, пусть уходит из боя, но в приступе азарта и бешенства рука помимо моей воли сжимала гашетку. Честно говоря, я так увлекся удержанием вражеской машины в прицеле, что совершенно выпал из ритма схватки. Тут-то мне и прилетело. Командир вражеского крыла набрал скорость, оставил за кормой мину и влупил мне по касательной в борт добрую порцию плазмы. Причем он был настоящий мастер, бил по вектору, без прицела, чтобы не спугнуть меня писком противоорудийного сканера. Это снизило точность и результат попадания, но мне оказалось достаточно и этого. Кормовая часть моего истребителя раскалилась, угрожая взрывом запасов топлива, так что мне пришлось со всем возможным проворством бросать орудийную гашетку и хвататься за рычаг катапульты под креслом. Сработало — страшный пинок в зад вышвырнул меня из кабины вместе с креслом. Но тут же взорвались контейнеры с топливом, не только придав мне дополнительное ускорение, но и обдав левую половину тела чудовищным, нестерпимым жаром. Через немыслимо краткую долю секунды я ощутил укол инъектора, вогнавшего мне в бедро дозу анабиозной сыворотки, а еще через миг меня замотало в кокон противовакуумной защиты. Дышать внутри было нечем, поэтому легкие обожгло дыханием смерти, а тело свело отчаянной болью ожога, но уже через пару десятков секунд я почувствовал, как проваливаюсь в черную, похожую на смерть пропасть анабиоза.
Глава 2. Выпуск
Я терпеть не могу принимать решения. Если совсем честно, то сама необходимость выбрать что-то одно из некоторого количества вариантов кажется мне унизительной. Пусть даже выбор предстоит всего из двух альтернатив, но ведь от другого придется тогда отказаться! Со стороны это может показаться похожим на жадность, но никто из знакомых не мог меня упрекнуть в этом пороке. Скорее… Скорее мне просто каждый раз было боязно принимать на себя ответственность за собственное решение.
Мой боевой товарищ Доран, однокашник по Республиканской Летно-Боевой академии, при всем хорошем ко мне отношении зачастую бурчал, что когда-нибудь из-за собственной нерешительности я попаду в серьезную передрягу. И вот сбылось — я чудом остался жив, получил приличный ожог и чуть не вылетел из академии по решению медицинской комиссии. Так мой первый бой чуть не стал последним.
Как-то раз, незадолго до выпуска, мы с Дораном выпивали в кабачке «Пирс» в двух кварталах от академии. Посетителей было немного, наличности у нас — тоже, так что мы с ним больше болтали, чем пили, попутно просматривая военные сводки на мультисетевом мониторе, встроенном в стол.
— Это ты накаркал! — прямо заявил я Дорану, выпив очередную стопку «Битума».
— Ты о чем? — покосился он на меня.
— О моем ранении! — пояснил я, потрясая в воздухе указательным пальцем. — Кто мне постоянно лил в уши, что я поплачусь головой за свою нерешительность?
— Остынь, дружище! — Доран посмотрел мне в глаза. — Если я в чем и виноват, то как раз в противоположном. Я так часто сетовал на твою нерешительность, что ты ударился в другую крайность. Ты погорячился! Надо было раньше оставить парня в покое, тогда бы у тебя было достаточно шансов выйти из боя победителем или с меньшими потерями. Хотя… В чем-то ты прав. Горячность является обратной стороной нерешительности, точнее, ее компенсацией. А надо придерживаться золотой середины.
— К черту! — Я пьяно помотал головой. — Лучше уж проявлять нерешительность. Я от нее меньше пострадал, чем от горячности.
Доран вздохнул и решил сменить тему.
— Скоро Лже-Бастинам конец придет, — сказал он. — Если штурмовики Королевства и наши республиканские силы дальше так будут давить, то скоро от Бессмертных останутся лишь куски обшивки, разбросанные по космосу. Зря они ввязались в такую жесткую борьбу на два фронта.
— Да и черт с ними, — отмахнулся я. — Меня больше волнует распределение после выпуска. Тебе-то хорошо, у тебя стандартный диплом, куда направили, туда и пойдешь. А мне пришлось…
— Что значит пришлось, Бак? — усмехнулся До-ран. — Кто тебя заставлял рвать задницу и сдавать все экзамены на отлично?
— Ты же знаешь, из какой я семьи! — поморщился я. — Меня бы со свету сжили, не добейся я особого диплома. Только и было бы разговоров о славных предках, которых я мог оказаться не достоин. Родителям совершенно не интересен тот факт, что мне теперь придется сделать более чем непростой выбор — выбрать для себя место службы.
— Могу подсказать неплохой способ снять с себя ответственность за это решение.
— Интересно… — без особого интереса вымолвил я.
— Воспользуйся чьим-нибудь советом, — спокойно ответил Доран.
— Например, родительским, — вздохнул я. — И полететь служить на забытую всеми богами систему Альго, где угораздило погибнуть моего деда. Как-то, прямо скажу, безрадостно.
— Все куда проще, — улыбнулся Доран. — Меня распределили на форпост Грут, и я буду чертовски рад, если мой друг Бак, с которым мы скушали не менее двух пудов соли за семь лет обучения, полетит со мной.
— Ты с ума сошел, — покачал я головой, налил в стопку «Битум» и выпил. — Конечно, мои домашние мечтают о моем славном послужном списке, но не настолько, чтобы позволить мне служить на одном из форпостов, куда война между Лже-Бастинами и Королевством может перекинуться в любой момент, как лесной пожар. Вряд ли они мечтают получить мое бренное тело в керамзитовом гробу с изображениями республиканских регалий. Знаешь, как они пережили мое ранение?
— Ну и какого черта они позволили тебе поступить в академию в таком случае?
— Тебе этого не понять. Это вопрос происхождения и родового офицерского долга. Однако все хотят расплатиться с долгами, потеряв на этом как можно меньше.
— А чего же ты сам хочешь? — Доран глянул на меня с иронией.
— Не знаю, — честно признался я. — С одной стороны, я учился на истребителя, чтобы воевать. Это правда. С другой, хотелось бы не огорчать родителей и начать тихую карьеру штабного офицера. С третьей, я не прочь отправиться служить с лучшим другом.
— Тогда первое ничем не противоречит третьему, — пожал плечами Доран.
— А родители? — вздохнул я.
— Да тьфу на тебя, — почти всерьез психанул он. — Взрослый мужик, а ведешь себя как девка на выданье! Рано или поздно тебе все равно придется научиться делать выбор и нести за него ответственность.
— Но я хочу принимать верное решение, а не абы какое!
— Как же ты не понимаешь, что зачастую случайное решение может оказаться куда вернее продуманного!
— Как это? — удивился я.
— Очень просто! Зачастую у человека попросту не хватает данных для верного решения, а приняв хоть какое-то, ты продолжаешь двигаться, а не топтаться на месте. Ты же сам рассказывал, как рванул рукоять управления маршевым двигателем раньше, чем принял решение на осмысленном уровне. Тебя разве не это спасло от прямой стычки?
— И что ты мне предлагаешь? Сыграть в «чет-нечет»?
— Нет, — улыбнулся Доран. — Но что-то эффективное в этом плане тебе надо придумать. Тебе нужна штуковина, которая избавит тебя от груза ответственности за решения. Попробую что-нибудь сообразить. А пока надо допить эту бутылку, у нас увольнение заканчивается через два часа.
А через три дня выпускникам с особым дипломом предстояло реализовать свое право выбора места распределения. Мне, понятное дело, тоже. Надо сказать, что той ночью спал я неважно, изнервничался и устал. В ночных кошмарах я то превращался вместе с машиной в плазму при вражеском попадании, то лебезил перед начальством в роли молодого штабного офицера. В общем, выспался хуже некуда, лучше бы вообще не ложился.
А утром меня огорошил Доран.
— Ну что, дружище? — весело спросил он, ввалившись в мою комнату, как обычно, без всякого предупреждения.
— Ничего, — пробурчал я в ответ.
— А у меня «чего». Точнее, подарок для тебя. Тематический. — Он бесцеремонно уселся на край моей кровати.
— Доран… — простонал я. — Мне худо и без твоих шуточек!
— Сейчас станет лучше. Давай свой наручный вычислитель.
— За каким чертом?
— Я для тебя программку написал. Инструмент для принятия решений. Давай, давай, не криви лицо!
Мне проще было сунуть ему боевой наручный вычислитель, чем продолжать пререкаться. Доран настроил его на прием и слил со своего планшета какую-то небольшую программу.
— Владей, — улыбнулся он, возвращая мне вычислитель. — Там все проще некуда.
Я безразлично закинул машинку на прикроватный столик и глянул на друга. До игрушек ли мне было сейчас? Через два часа я должен был предстать перед комиссией по распределению.
— Да не вешай ты нос! — подмигнул Доран. — Как-нибудь все решится.
— Как-нибудь не надо, — устало отмахнулся я. — Хотелось бы принять правильное решение. Чтобы хорошо было всем.
— Так не бывает, — однокашник встал и пожал плечами. — Одной задницей в два кресла не сядешь. Однако главный секрет в другом.
— В чем же?
— В том, что одно решение ничуть не лучше другого.
— Я уже от тебя это слышал. Бредовая философия.
— Может, и так. Ладно, дружище, мне пора собираться. Надеюсь, еще свидимся перед отлетом. А если нет… Мультисетевой адрес ты знаешь.
Он коротко махнул рукой и шагнул за порог комнаты. Мне стало еще более грустно, чем было. А что делать? Жизнь — злая тетка. О завтраке не хотелось и думать, да и кто станет наказывать за нарушение распорядка в день отлета? Посидев на кровати немного, я скосил взгляд в сторону столика. На нем лежал мой наручный боевой вычислитель, совмещавший в себе несколько важных для выживания приборов. Но основой машинки был обычный компьютер на базе не очень мощной квантовой колбы.
Несмотря на крайне нервное состояние, меня все же взяло любопытство по поводу внедренной туда программы. Взяв машинку, я отыскал вращающуюся иконку, которая появилась среди других, — это был значок-монограмма, сочетавшая в себе слова «да», «нет» и знак вопроса. Я выбрал ее и запустил программу.
В моментально раскрывшемся окне появилось приглашение: «Задай вслух вопрос, на который можно дать положительный или отрицательный ответ». Я удивленно приподнял бровь и прошептал:
— Вот шельмец Доран!
У меня не было ни малейших сомнений в том, что он написал простейшую игрушку на основе генератора случайных чисел, выдающую «да» и «нет» с примерно одинаковой вероятностью.
«Фраза прозвучала без вопросительной интонации», — появилась надпись на мониторе.
Это меня поразило, поскольку говорило о том, что программка оказалась куда сложнее, чем я ожидал, — в нее еще и анализатор интонации встроен. Похоже, дружище Доран провел за написанием этой штуки не одну бессонную ночь. Все же он чертовски хорошо ко мне относился. Мне стало стыдно за то, что я с ним даже толком не попрощался.
— Шельмец Доран? — произнес я с вопросительной интонацией.
Монитор приборчика тут же вспыхнул разноцветьем огней, на нем закружились вихри, его рассекло линиями, сетками, треугольниками, затем все приобрело объем, разлетелось десятками тетраэдров и додекаэдров. Я усмехнулся столь детскому подходу, но через пару секунд на экране появился ответ. Причем в такой форме, что у меня чуть волосы на голове дыбом не встали.
«Еще какой шельмец!» — гласила надпись.
— Ничего себе… — прошептал я.
В чем тут фокус, я понятия не имел, но мне это было простительно, поскольку программирование не являлось моим хобби, как у Дорана. Одно было ясно точно — на одном лишь генераторе случайных чисел, то есть на случайном переборе вариантов «да» или «нет», программа работать никак не могла. И хотя по большому счету это ничего не меняло, однако любопытство по поводу новой игрушки охватило меня больше прежнего. Конечно, какие бы продвинутые ни использовал Доран, но это была чистая математика, которой ни один здравомыслящий человек свою судьбу не доверит. Хотя… Идиотов полно. Некоторые, я слышал, принимают решение в зависимости от того, какой стороной достанут купюру из кармана. Но я точно был не из их числа, меня сызмальства приучали, что решения надо принимать взвешенно и обдуманно, а потом нести за них всю ответственность. А тут эта программа…
На самом деле соблазн использовать ее для выбора места службы был очень велик. Именно в этом случае какое бы решение я ни принял, кто-то пострадал бы наверняка. Если поеду на форпост с Дораном, пострадают родители, поскольку никем, кроме штабного генерала в прославленной дедом системе Альго, они меня видеть не хотели. Если же полечу в Альго, то пострадаю сам. Ведь в академию я поступал не для того, чтобы после выпуска лизать задницы штабному начальству, а чтобы в качестве истребителя-аса стоять на страже территориальных интересов Республики. Мне хотелось летать, я умел летать, это правда, но расстраивать родителей тоже не было никакого желания. Фактически впервые я заподозрил искру истины в словах Дорана о том, что иногда лучше принять любое решение, чем трепать себе нервы, не сделав выбора вообще. А для принятия случайных решений его программа подходила вполне.
— Мне лететь в Альдо или на форпост? — спросил я.
«На вопрос нельзя ответить утвердительно или отрицательно, — зажглась на экране надпись. — Сформулируйте его иначе».
— Мне лететь в систему Альдо? — поправился я.
«Нет», — ответила надпись.
— Мне выбрать форпост?
«Так будет лучше», — прочел я.
Это было более чем забавно. И форма ответов, которая выходила за пределы простых «да» и «нет», и то, что ответ отстаивал мои интересы больше, чем интересы родителей. Я закрыл программу и задумался. А действительно, какой смысл дальше отравлять себе жизнь, если решение, по большому счету, уже принято? То, что его принял не я, а машинка, еще больше все упрощало, поскольку частично снимало с меня ответственность за выбор.
— Значит, так тому и быть, — прошептал я, запуская программу соединения с мультисетью. Соединившись с узлом Дорана, я отправил короткое сообщение: «Дружище, лечу с тобой на форпост. Принял окончательное решение».
Через несколько секунд пришел ответ: «И не сомневался в тебе. Встретимся перед стартом!»
У меня сразу отлегло от сердца. Я почувствовал себя так легко и спокойно, как не ощущал уже очень давно, наверное, со времен беззаботного детства, когда все решения были верными, а ответственность за них доставалась родителям.
Надо ли говорить, что перед комиссией по распределению я предстал с высоко поднятой головой, а вышел из зала с ощущением расправленных за спиной крыльев. Надо сказать, что из-за моего решения Генеральный штаб потерял не одного офицера в моем лице, а нескольких, потому что пятеро однокурсников, получивших вместе со мной особый диплом и вдохновленные моим выбором, также склонились к службе в различных более или менее горячих точках космоса.
На форпост Грут мы отправлялись втроем — я, Доран и еще один парень с нашего курса, которого все за глаза называли Чапой за смешную походку. На самом деле его звали Рон и был он вполне неплохим малым, хоть и нелюдимым. Лично мне ни разу не приходилось видеть его ни в «Пирсе», ни на дружеских вечеринках в жилом корпусе академии. Чем он жил, не знал, наверное, никто. Да ни у кого, по-моему, не возникало любопытства по этому поводу. В общем, компания подобралась вполне ничего. Особенно с учетом того, что Доран умудрился протащить в стандартной курсантской фляжке четыреста граммов «Битума», что никак не могло понизить нашего настроения. Причем я видел это совершенно отчетливо, офицер при входе в шлюз челночного корабля во время стандартного личного досмотра, к которому все мы за семь лет привыкли, открыл фляжку, понюхал и даже лизнул ее содержимое.
— Ты его что, подкупил? — спросил я, когда мы пристегнулись друг возле друга в десантных модулях.
— Неужели я похож на человека, который внезапно разбогател? — улыбнулся Доран. — Нет, Бак, все куда проще. Держи.
Он протянул мне фляжку. Свинтив пробку, я понюхал у горлышка, но не обнаружил и намека на запах спиртного. Похоже, посудина была наполнена обычным тонизирующим напитком, положенным каждому курсанту вместе с довольствием.
— Пей, не стесняйся, — подбодрил меня он.
Я сделал один глоток, второй, а третьего не получилось, поскольку тоник неожиданно иссяк. Однако, судя по весу, фляжка оставалась наполненной больше чем на половину.
— А теперь достаем волшебную палочку… — сказал Доран, вынимая стило из планшета.
Он просунул заостренный конец стило в горлышко, резко ткнул, и тут же по десантному отсеку заструился запах третьесортного «Битума». Затем мой товарищ поддел стило какую-то пленку и вытащил ее через горлышко.
— Все просто, — подмигнул он. — Берешь силиконовую мембрану от датчика шлюзового давления. Она круглая и отлично растягивается.
— Да знаю я! — поторопил я его.
— Ну вот. Мешочком просовываешь ее в горлышко, так, чтобы края торчали. Аккуратно наливаешь в нее «Битум», сколько войдет, потом закручиваешь, завязываешь и кидаешь этот наполненный напитком силиконовый шар внутрь фляги. Он скрывается в ее недрах, оставляя немного свободного места. Наливаешь поверх нее тоник и живешь счастливо.
— Круто! — подал голос Чапа. — А мне можно глоток?
— Обижаешь! — ответил Доран, протягивая флягу будущему сослуживцу.
— Спасибо… — Чапа сделал добрый глоток, почти не морщась. — Теперь можно хоть к черту в зубы лететь.
— Все мы рано или поздно попадем к нему в зубы, — философски заметил я, принимая от Чапы фляжку.
— С чего ты взял? — покосился на меня Доран. — Только от тебя самого зависит, куда ты попадешь в конечном итоге.
— Знаю, — кивнул я, возвращая ему фляжку. — Потому меня так волнует каждый мой выбор.
— Я ничего о выборе не говорил, — покачал головой Доран. — Все зависит не от твоего решения, а от тебя самого, от того, как ты поведешь себя в той ситуации, которую выбрал.
Я не ответил. Честно говоря, мысль показалась мне сложноватой для моментального понимания, тем более после глотка крепкого напитка. Но я ее запомнил на всякий случай. А через несколько секунд зажегся индикатор стартовой готовности, нас рвануло от причала в открытый космос, где на дальнем орбитальном рейде ждал средний десантный корабль «Верность Республике». Он держал путь на форпост Грут, где нам из курсантов предстояло стать боевыми истребителями.
Глава 3. Истребители
Честно говоря, служба оказалась сложнее, чем я ожидал. Во-первых, форпост представлял собой не планету, а крупную межпланетную станцию, что ужесточало регламент и значительно ухудшало бытовые условия. Все на Груте было подчинено дисциплине, распорядку и тому, что офицеры называли боевой безопасностью. Нам время от времени приходилось отрабатывать действия при пожаре, при разгерметизации, при неожиданном вражеском нападении и в случае других экстренных ситуаций. Такое бывало и в академии, но там все носило оттенок некой игры, а тут, напротив, приобретало черты особой серьезности. Быстро стало понятно, что чем меньше халявишь на подобных учениях, тем целее будет твоя шкура в случае реальной беды.
Во-вторых, вместо восьмичасовой учебы за партой и единственной боевой пограничной стычки, в которой я погорел, нам пришлось на практике осваивать матчасть современнейших истребителей, а еще больше летать. Летать, летать, а потом снова и снова летать — до помутнения разума, до отказа рефлексов, до реальной, вполне физической тошноты. И мы летали. Причем не на знакомых, изученных в академии машинах, а на сверхсовременных истребителях проекта «D-10», или на «Грифонах», как их называли сами пилоты.
Поначалу такая нагрузка вызвала во мне панику. Я вдруг понял, что случайно выбранное программой решение оказалось неправильным, что мне теперь и тут придется страдать и еще выслушивать насмешки и нарекания от родителей. Дорану я об этом говорить не стал и правильно сделал, поскольку довольно скоро втянулся в ритм жизни на форпосте, а летная подготовка стала доставлять куда больше радости, чем напряга. Ведь именно за этим я поступал в академию. Как-то перед командой к отбою, лежа на тесной койке в своей каюте, я вдруг представил, что принял бы другое решение. И ужаснулся. Ведь вместо стремительного полета на мощной машине я мог выбрать судьбу канцелярской крысы, навечно увязшей в норах штабных коридоров. Вместо адреналина от учебных боев я мог выбрать интриги и бессмысленную карьеру, которая не дает ничего, кроме денег и ложного чувства собственной значимости. Тут же это чувство было куда более истинным, поскольку собственная значимость лучше всего проявляется, когда несешься на «Грифоне» через облако плазмы, оставшееся после поражения учебной мишени. Или после учебных баталий, когда ты вылезаешь из кабины весь мокрый от пережитых усилий, а инструктор тебе сообщает, что по показаниям учебных прицелов бой выиграл именно ты, а не твой соперник. Не думаю, что в жизни штабных офицеров, тем более молодых, бывают столь яркие положительные эмоции.
А потом случилась важная вещь: к нам на базу привезли четыре новеньких истребителя проекта «D-22» — современнее просто некуда. Это означало две вещи, одну хорошую, другую тревожную. Первая состояла в том, что кому-то из нас доведется на этом чуде летать. Вторая означала, что конфликт между Лже-Бастинами и Королевством дошел до той стадии, когда в него может быть серьезно втянута и Республика. И первый удар настоящей войны придется на форпосты. Все это понимали прекрасно, в том числе и генералитет нашей военно-космической базы. Именно поэтому условия для соискания возможности сесть за пульт одного из новеньких истребителей были столь странными — добровольцы, решившие принять участие в состязании, должны были знать, что в случае неудачи они не останутся на старой машине, а будут перенаправлены на службу в тыловые соединения. Таким образом начальство получало возможность безболезненно для всех подчистить ряды на случай возможных боевых действий. Ведь если человек не хочет лезть в драку, то никакая присяга не заставит его честно рисковать жизнью, а значит, толку от него в бою будет мало. Зато ему достаточно добровольно войти в число соискателей, затем проиграть учебную схватку, и все — он покидает базу без клейма труса. И все в выигрыше.
Узнав о решении генералитета, я позавидовал тому, как ловко они позволили людям сделать важный выбор, никого не подставив при этом. Но мне предстояло тоже принять решение — подавать заявление соискателя на новую машину или довольствоваться старой. Казалось бы, лучше не дергаться, не рисковать, а то вылететь с форпоста можно в два счета, а мне этого уже совсем не хотелось. С другой стороны… Новая машина меня манила.
Чтобы принять взвешенное решение, я договорился с механиками и пробрался в ангар с «D-22». Новые истребители были великолепны — черные, покрытые пористым слоем активного плазменного поглотителя, с ромбовидными боковыми щитами магнитной брони, с четырьмя маршевыми дюзами, две из которых были резервными на случай перегрева основных. Клиновидный корпус с загнутым вниз клювом венчался, как короной, прозрачной кабиной. Такое «штурмовое» расположение пилотского места на истребителях применялось впервые, что выводило проект в особый боевой класс.
Я стоял, глазел на это чудо инженерной мысли и думал о том, что у меня скорее всего не хватит решимости войти в число соискателей, что скорее всего на стремительной совершенной машине летать будет кто-то другой. И тут я вспомнил о программе, написанной для меня Дораном. А ведь правда, почему бы и нет? Почему бы не переложить на эту игрушку ответственность за решение? Найдя знакомую иконку, я запустил программу и спокойно спросил:
— Мне идти в соискатели? «Обязательно», — высветилась на экране надпись.
— Ну так и будь что будет, — со вздохом облегчения сказал я. — Если проиграю, по крайней мере родители будут довольны.
Бросив взгляд на новенький истребитель, я с возрастающей уверенностью отправился писать рапорт на вступление в группу соискателей. В штабе базы выяснилось, что до меня подали заявления всего семь человек, включая Дорана и Чапу. Это, с одной стороны, меня расстроило, поскольку придется соревноваться с друзьями, но, с другой, давало шанс, пусть и мизерный, выиграть всем. Тогда новое ударное истребительное крыло окажется почти целиком сформировано из выпускников одного курса.
В ночь перед состязанием я почти не спал. Прекрасно понимал, что бессонница подточит силы, но ничего не мог с собой поделать. Конечно, настоящий истребитель должен лучше владеть собой, но в этом я пока был далек от совершенства. Зато в других боевых дисциплинах я оставался одним из лучших, что вселяло некоторую уверенность в благоприятном исходе предстоящего испытания.
Утром к старту были готовы десять человек, включая меня. Остальные восемьдесят пилотов боевого полка не решились рисковать ради более совершенной машины. Надев защитные противоперегрузочные костюмы и маски, мы построились перед ангарами в короткую шеренгу, ожидая представителя командования базой. Наконец он прибыл и поприветствовал нас. Мы отсалютовали, вскинув руки в перчатках к забралам шлемов.
— Сегодня шестеро из вас покинут полк, — начал генерал с самого для меня неприятного. — И каждый должен отдавать себе отчет, что это может случиться именно с ним. Еще не поздно. Если кто-то не уверен в своем выборе, может прямо сейчас покинуть строй.
У меня чаще забилось сердце.
«Вылечу с гарантией, — пронеслось у меня в голове. — Тут собрались лучшие пилоты, а я сопляк в сравнении с большинством из них».
Надо сказать, что все мы трое — я, Доран и Чапа — были сопляками в сравнении с более опытными республиканскими асами. И чего меня угораздило подать рапорт на соискание? Летал бы себе… Честно говоря, я уже всерьез был готов покинуть шеренгу, но, как обычно, замешкался с решением.
— Хорошо, — кивнул генерал. — Раз все остаются в строю, значит, каждый знает, что и зачем делает. По машинам!
И после этого мне оставалось только выполнить команду. Честно говоря, двигался я как во сне, скорее на спинномозговых, вбитых на тренировках рефлексах, чем по велению воли и разума. Меня словно вышвырнуло на баллистическую траекторию, где можно ничего не делать, ничем не управлять, поскольку импульс задан, законы гравитации действуют, а пилоту, чтобы попасть в заданную точку, надо просто не трогать рукоять управления двигателями. Заскочив в ангар и вскарабкавшись по короткой лесенке, приставленной к борту моего истребителя, я протиснулся под открытый колпак кабины и опустил тело в кресло. Это своеобразный психологический якорь — стоит оказаться на месте пилота, тут же один за другим включаются все нужные рефлексы, и ты уже действительно становишься пилотом, сросшимся с машиной мутантом, а не двуногим «мягким», какие остались на пирсе. И маска на лице уже не мешает, и перчатки становятся чувствительней кожи, и шлем превращается в дополнительный слой твоего собственного черепа. Однако этого мало, психика психикой, но для поддержки таких ощущений, с учетом катастрофических боевых нагрузок, требовалась и химическая поддержка. Набрав на пульте только мне одному известную комбинацию цифр, я подал в дыхательную смесь дозу специального психостимулятора, призванного повышать эффективность пилота в бою. Он, конечно, немного присаживал сердце и давал дополнительную нагрузку на почки, зато значительно повышал реакцию, а заодно являлся мощным обезболивающим, что снижало реакцию организма на перегрузках. Кроме того, препарат повышал устойчивость к стрессам, что тоже немаловажно. Ощутив в носу характерный щекочущий запах и горечь, я на пару секунд зажмурился, пропустив по телу несколько судорожных волн. Затем сердце застучало быстрее, на лбу выступила легкая испарина и состояние нормализовалось.
— Формируетесь в два крыла, — сообщил диспетчер, после чего выдал в эфир состав двух противодействующих группировок.
Я порадовался, что у командования хватило ума оставить нас, молодых, в одной команде, а не выставлять сразу друг против друга. Каждому крылу была выделена для связи отдельная частота, чтобы мы могли переговариваться, не слыша противника и не выдавая ему своих замыслов.
— Старт разрешаю, — сообщил диспетчер.
Дальше все зависело от командира крыла. У нас им назначили Кува Бешеного, бывалого пилота, пережившего несколько схваток с Бессмертными.
— Всем продувка! — приказал он.
Я немедленно запустил электронные цепи и подал порцию сжатого газа в камеры сгорания всех моторов.
— Построение косым клином. Дэйв ведущий, я на правом крыле, остальные на левом, в порядке убывания бортовых номеров. Готовность пять секунд.
Я ткнул кнопку таймера на наручном боевом вычислителе, а заодно врубил на нем диктофон, чтобы потом, в спокойной обстановке, проанализировать возникшие в бою ситуации.
— Старт!
Диафрагмы выходных шлюзов раздвинулись, и перед нами вспыхнули колкие звезды открытого космоса. Я толкнул рукоять тяги маршевых двигателей, за спиной рвануло, и мой истребитель вырвался в пространство на двойном факеле фиолетового огня. Выстроившись косым клином, мы, по команде старшего, заняли астроцентрическую орбиталь и стали ждать ответных действий противника. Чапа оказался по левую руку от меня, а Доран по правую, потому что бортовые номера наших машин следовали один за другим. На радаре было видно, как противоборствующее крыло, выстроившись прямым симметричным клином, заняло чуть более внешнюю орбиталь. Я включил сетку прицела и вывел на гашетку управление генератором холодной плазмы, который всегда использовался вместо боевых плазмометов в учебных схватках.
— Атака по азимуту двенадцать! — приказал Кув.
В сложившейся обстановке это было наиболее верным решением, но и наиболее предсказуемым, на мой взгляд. И только мы вышли из состояния инерционного полета, противник тут же вполне адекватно отреагировал. Причем при первом же столкновении мы потеряли Дэйва — кто-то очень метко влупил ему холодной плазмой в брюхо, и он был вынужден выйти из боя. Было не похоже, что он нарочно подставился, так что мне стало всерьез жаль парня — вместо радости обретения новой машины ему несколько месяцев придется отслужить в тылу. Мне такой участи не хотелось совершенно, так что я собрался, включил мозги и стал спешно адаптироваться к меняющейся обстановке.
Столкновение оказалось куда стремительнее и жестче, чем я ожидал. Уже через несколько секунд Чапа очередью снял вражеского ведущего, а я подцепил в борт замыкающего, позволив Дорану чуть вырваться вперед и разорвать надвое строй противника. Нам тоже досталось — получив в правый край клина, мы потеряли командира крыла и остались втроем. Все произошло так быстро и неожиданно, что я не успел удивиться, хотя было чему — два опытных пилота сгорели, а сопливые, только из академии, курсанты остались в строю.
Нас осталось трое против троих, то есть шестеро, так что при потере еще двух человек, все равно с какой стороны, бой будет окончен, поскольку вакантных машин как раз четыре штуки. Доран сразу взял на себя обязанности командира, но в этом, на мой взгляд, уже не было особой необходимости, так как оба строя распались и пошло сражение «каждый сам за себя». Доран тоже вовремя это сообразил и приказал окончательно разбить остатки нашего клина, занять орбиты по собственному усмотрению, а далее действовать по обстановке. Мне это, честно говоря, совсем не понравилось, поскольку автоматически предполагало принятие решений, а не выполнение командирской воли. Но особо сетовать или раздумывать времени не было, так что я вполне по правилам раскидал в уме координаты на троих, чтобы не мешать друг другу, после чего ушел в разгон и занял подходящую, на мой взгляд, точку. При этом между нами и противником образовался значительный разрыв, больше, чем дальность нерассеянного полета холодной плазмы. Бой затих, все пытались понять, как действовать дальше.
А на меня напал приступ веселья. Меня вдруг осенило, что бой учебный, что никого не убили и никого не убьют и что даже в случае поражения через несколько месяцев из тыла можно будет перейти обратно в боевое подразделение, если захочется. И бой — не бой на самом деле, а просто игра, где в качестве приза предлагается новенький, совершенно замечательный истребитель. Так что в проигрыше, по большому счету, никто не останется. Разве что те, кто безудержно хочет драться. Я был не прочь снова потягаться с Бессмертными, но не настолько, чтобы удавиться, потеряв такую возможность. Так что внутренне я был готов к поражению, а это странным образом вызвало во мне незнакомый раньше кураж, так что в бой я ринулся с улыбкой от уха до уха.
Существует особый прием. Если хочешь сразиться с конкретным противником, когда строй уже сломан, можно пару раз пальнуть в его сторону, и большинство понимает, что это вызов на дуэль. Нас было трое на трое — идеальная расстановка сил для поединков в духе древних рыцарских турниров. И это завело меня еще больше. По меткам бортовых номеров на радаре я знал, в какой из вражеских машин сидит тот или иной из моих сослуживцев. Само сочетание слов «сослуживец» и «враг» не имело права на существование, но я об этом уже не думал, меня интересовал вопрос: кому из троих противников бросить вызов. Все они были опытнее меня, но Гаг Утенок был настоящим асом, как-то победившим в одиночку целое крыло Бессмертных из двенадцати истребителей. Ир Безбашенный не так отличился в боях, он был самым слабым из всех, но из нас самым слабым был не я, а Чапа, так что по уму Ира надо было уступить ему. Оставался Мурш Холодильник, пилот среднего класса, он уступал Утенку, но превосходил Безбашенного. Выходило, что если раскидывать силы противников по отношению к нашим, то мне следовало ввязаться в схватку с Утенком, как самому способному, Дорану оставить Холодильника, а Чапе Безбашенного. Но тогда мое поражение можно было считать обеспеченным — Утенок уделает меня в течение нескольких секунд. В общем, выбор был не таким простым, как мог показаться — я или подставлялся сам, или подставлял кого-то из однокашников. Одно другого не лучше. С одной стороны, я не обязан нести ответственность за друзей, когда каждый из них по собственной воле ввязался в авантюру, но, с другой, совесть все же надо иметь.
Я скосил глаза на боевой наручный вычислитель, на миг задумался, а затем запустил гадалку Дорана.
— Мне взять на себя Утенка? — спросил я.
«Не стоит», — ответила надпись на экране.
— Мне вызвать на дуэль Холодильника?
«Да».
Не тратя больше времени, я толкнул педаль управления маневровой дюзой, направил пушку в сторону Холодильника и дал короткий залп. Он тут же ответил и сразу начал боевую смену орбит. Мне таким маневрам еще следовало поучиться. Но делать нечего — ввязался в драку, нечего на одышку пенять. Мне пришлось довольно жестко утормозиться, чтобы зайти Холодильнику на атакующий вектор, у меня чуть глаза при этом не выскочили, так что если бы не стимулятор, мне было бы уже не до управления, я бы у себя за пультом от боли корчился. А так нормально, даже сознание вполне ясным осталось.
Радар показал, что Доран схватился с Безбашенным, а Чапа с Утенком, что, на мой взгляд, ни в какие шлюзы не лезло, однако что-то менять было уже поздно. Передо мной на орбите стабилизировался противник, и мне ничего не оставалось, кроме как вступить в схватку. Однако осадок от бессовестности выбранного решения все же остался.
От посторонних мыслей меня отвлек визг орудийного сканера — я попал в прицел Холодильника. Тут же сработал рефлекс выхода в маневр ухода, я одновременно выжал педаль боковой дестабилизации и шарахнул маршевыми дюзами, кувыркнувшись в пространстве по такой траектории, что сам дьявол не смог бы вычислить упреждение для точного попадания. Холодильнику же до дьявола было как мне до Утенка, так что вражеский залп рассеялся в пространстве, пройдя мимо моей машины. Я же, закончив кувырок, поймал его истребитель в прицел и стиснул гашетку до боли в пальцах. Но и моя плазма пронеслась мимо — Холодильник умел уворачиваться не хуже меня.
И тут началось… Смена орбит, прицеливание, уход, снова смена орбит. Я не заметил, как на четвертом или пятом маневре у меня от перегрузок пошла носом кровь, просто шмыгал, не имея возможности оторваться от управления, пока не стало капать из-под маски на пульт. Но алые капли на панели только сильнее меня раззадорили — я провел несколько реально опасных лобовых проходов, при которых машины могут столкнуться на таких скоростях, что уже ничего не поможет. При этом Холодильник меня едва не спалил, пробив плазмой между щитом магнитной брони и корпусом.
— Бак, остынь! — услышал я голос диспетчера.
Но мне было уже все равно. Радар показал, что Утенок сжег Чапу и теперь спешит прикрыть Холодильника. У меня не оставалось времени на продолжение боя без риска. На одном из проходов, когда наши машины разминулись менее чем в пятидесяти метрах, я ударил ногой в педаль маневровой дюзы и, уже не успевая стабилизироваться, просто выжал гашетку и полоснул плазмой куда придется. Пришлось точно в корму уходившего на новый маневр Холодильника.
— Бой закончен! — поспешил объявить диспетчер. — Что-то вы разгорячились, ребята. Все, четверка победителей: Утенок, Бак, Доран и Безбашенный. Вам летать на новых машинах.
Глава 4. Правильный выбор
Чапу мы с Дораном провожали через два дня. Он был на удивление весел, то и дело отпускал шуточки, что ему, в общем-то, не было свойственно, да и вообще держался куда лучше, чем я ожидал. При этом он иногда отвлекался и отправлял с наручного вычислителя сообщения. Кому — я не знал. Скорее всего, не знал и Доран. В этом незнании не было ничего удивительного, ведь одной из отличительных черт Чапы являлась скрытность. Хотя в это утро он был более открыт, чем обычно, я это чувствовал.
На пирсе, перед входом в челнок, я пожал ему руку и хотел попрощаться, но он мне не дал, оборвав коротким и совершенно неожиданным словом:
— Спасибо.
— За что? — удивился я.
— Я бы специально не смог проиграть схватку, — ответил он еще менее понятной фразой.
— О чем ты? — решился спросить я.
— Ну… Честь истребителя…
Он окончательно меня запутал.
— Рон, я ни черта не понимаю. Ты что, хотел в тыл?
— Нет, — он улыбнулся и покачал головой. — Если бы хотел, я бы с вами сговорился. Но это было бы нечестно. А так все сложилось само собой. Самым лучшим для меня образом. Я не хотел сдаваться, но мне надо было проиграть. Точнее, мне очень надо было оказаться в тылу.
— Почему? — не сообразил я.
— Мне надо лететь, — Чапа улыбнулся. — Доран тебе расскажет.
— Он в курсе?! — удивился я.
— Да. Так получилось. Ну все, ребята, пока.
Он махнул рукой на прощание и скрылся в челночном шлюзе.
— Пойдем, дружище. — Доран потянул меня за рукав. — Мне надо тебе кое-что показать.
Мы добрались до жилого блока, Доран впустил меня в свою комнату, усадил на стул, а сам уселся на край кровати.
— Представляешь, у нашего Чапы любовь, — огорошил меня товарищ.
— С ума сошел?
— Нет. Я случайно узнал. Чапа в столовой оставил свой вычислитель, и я… Короче, я случайно прочел адресованное ему мультисетевое послание. От девушки. Ну, потом я его расколол, и он мне показал снимок. Вот он.
Доран перекинул что-то на мой вычислитель, я глянул и улыбнулся. Девушка на снимке была по-настоящему красива, а ее улыбка была такой теплой, что у меня не осталось сомнений — нашему другу действительно повезло.
— Ну и дурак же он! — сказал я в сердцах. — О какой чести истребителя может идти речь при таких раскладах? Вдруг тут счастье на всю жизнь?
— Наш Чапа оказался честным малым, — пожал Доран плечами. — Но это не значит, что ему надо было пострадать от своей честности. Ты правильно сделал, что взял на себя Холодильника, а его вынудил сразиться с Утенком.
— Но я ничего не знал про его девушку, выбор был совершенно случайным.
— А я тебе говорил, что случайный выбор часто оказывается верным.
— Но ты понимаешь, что он не может быть верным чаще, чем неверным? Хотя бы в силу теории вероятности.
— Я в данном случае руководствуюсь другой теорией, — спокойно ответил Доран.
— Какой?
— Ну… — Он замялся. — Вот представь, что у каждого человека есть ангел-хранитель, некая высшая сила, у которой есть задачи и цели, а человек является инструментом в ее руках.
— Ты что, серьезно? — Я поднял брови от удивления.
— Серьезно — понятие относительное, — уклончиво ответил он. — Все, что я говорю, это не истина, а лишь отражение истины. Вот, допустим, есть некий механизм, устройства которого мы не знаем, однако ведет себя этот механизм вполне определенным и повторяемым образом. Например, мы нажимаем кнопку, и над ней загорается индикатор. В этом случае мы можем предположить несколько вариантов устройства прибора. Кнопка может включать электронную схему, а может воздействовать на механический рычаг, который замыкает контакт. Проверить истинность первого или второго варианта мы можем только разобрав прибор, но разобрать Вселенную по винтику мы не можем. Так? Значит, любая из двух теорий может быть верной, какая больше понравится. Хоть рычаг, хоть электроника. Главное — чтобы лампочка загоралась.
— Пожалуй, — подумав, согласился я.
— Так вот, теория с высшими силами ничуть не хуже любой другой, не важно, верим мы в нее или нет. Зато она вполне точно описывает порядок вещей.
— И что?
— А то, что этим гипотетическим высшим силам, использующим человека в качестве инструмента для достижения своих целей, очень выгодно процветание этого самого человека. Ведь каждый мастер заботится об инструменте.
— Забавно… — протянул я. — По этой теории мы пешки в чужой игре?
— Скорее ферзи. У нас огромная свобода воли. Но максимальной эффективности и удачи можно добиться лишь на том пути, который соответствует задачам и целям твоих высших сил. Это и есть твой истинный путь. А высшие силы подают тебе знаки, нечто вроде указателей, чтобы вывести тебя на этот путь, чтобы ты двигался по центру тоннеля, а не шкрябал броней по его стенам.
— Что же это за знаки? — заинтересовался я.
— Чем крепче у тебя связь с высшими силами, тем более интимный язык доступен для диалога. В нормальном режиме это язык состояний. Делаешь выбор в правильном направлении и получаешь сигнал в виде легкости и спокойствия. Только сходишь с пути, сразу появляются колебания, волнение, ты начинаешь судорожно искать решение. Но так бывает не всегда. Если ты далеко отходишь от своего пути, твои высшие силы попросту на тебя забивают. Так мастер отбрасывает инструмент, если он перестает выполнять свою функцию. Но все же твои высшие силы остаются к тебе дружественными, и, если ты пытаешься влезть в особо глубокую задницу, они попытаются тебя от нее отвести.
— Как?
— В этом и суть, — улыбнулся Доран. — Если ты попадаешь в задницу, значит, давно перестал понимать язык тех тонких знаков, которые подают тебе высшие силы. И им придется объясняться с тобой в более доходчивой форме. Например, если тебе куда-то не надо лететь, то сама мысль о полете будет вызывать у тебя тревогу и беспокойство. Не поймешь, нарвешься на совет друга, который посоветует тебе не лететь. Пропустишь мимо ушей — потеряешь билет или сломается то, на чем собирался лететь. Или сам заболеешь, но это лишь в случае смертельной опасности от полета.
— Ты серьезно? — с недоверием спросил я.
— А ты разве сам этого не замечал?
— То, что я замечал, можно списать на случайности.
— Что же, по-твоему, является случайностями?
— Маловероятные совпадения.
— Верно. Я не пытаюсь тебе доказать, что все именно так, как я говорю, но если оставаться в рамках данной теории, то все маловероятные события являются знаками высших сил. Счастливые совпадения и удачи являются не наградой за что-то, а просто указателем верного направления. Когда же случайности не в твою пользу, значит, ты несколько раз выбрал неверное направление, надо подправиться. Если же ты вообще глух к знакам, тебе могут и на стене руками хулиганов написать руководство к действию, например, «куда прешься, дебил?»
— Кажется, я понял, куда ты клонишь. Случайный выбор, по твоей теории, помогает высшим силам подать знак. Например, если ты загадываешь «лететь — не лететь», в зависимости от того, какой стороной вынешь из кармана купюру, они выдают тебе ее нужной стороной.
— Примерно так, — кивнул Доран.
— Выходит, твоя игрушка в моем вычислителе просто помогает моим высшим силам указывать мне нужное направление?
— По крайней мере задумывал я ее именно так. И, судя по истории с Чапой, она уже принесла пользу.
— С чего ты взял, что я воспользовался ею в бою?
— Зная тебя и твою решимость… — уклонился Доран от прямого ответа.
— Ладно, — вздохнул я. — Теория забавная, но чтобы ею пользоваться, нужно верить в ее истинность. А для меня это бред, извини. Так что в правильности случайных решений все же усомнюсь.
— А Чапа?
— Счастливая случайность.
Глава 5. Война
Война для меня началась так, как и должна начинаться война для истребителя — с сигнала тревоги. Сначала прозвучал тревожный зуммер, поднимая с постели весь личный состав, а затем начались толчки и легкие перегрузки — база меняла орбиту, чтобы выйти из зоны поражения вражеских крейсеров. Потом команда на гравитаторе приноровилась к маневрам, компенсировала перегрузки, и стало немного комфортнее. Однако адреналин в кровь выплеснулся, и к моменту старта все пилоты нашей эскадрильи пришли в состояние полной боевой готовности.
В то время я уже хорошенько приноровился к своей новой машине «D-22», практически сросся с ней, мы превратились в единый истребительно-штурмовой организм. У этого чуда инженерной мысли было много достоинств, например обшивка из плазмопоглощающего вещества, кормовая орудийная батарея, избавляющая от необходимости сложных переворотов в бою, а также два торпедных аппарата, снаряженных термоядерными боеголовками. Но главное — на «D-26» был установлен бортовой гравитатор для компенсации перегрузок, что неимоверно расширяло маневренные возможности этой машины. Также был встроен маломощный, но вполне пригодный к использованию субпространственный привод, дающий возможность вести бой на значительном удалении от места базирования.
Правда, увеличился экипаж. Теперь мне полагался еще штурман для управления гравитатором по моей команде, а также для просчета вектора и скорости входа в субспейс. На старых истребителях летали только пилоты, поэтому штурманского состава на базе никогда не было. И каково же было всеобщее удивление, когда генералитет откомандировал нам четырех штурманов для имеющихся «D-22». Все они были женщинами — самой младшей двадцать четыре года, самой старшей тридцать. Ко мне в экипаж назначили Нику, мою ровесницу, штурмана первого класса, имевшую за спиной двадцать семь боевых вылетов на штурмовиках. На тренировках мы с ней вместе налетали около семидесяти часов, и теперь нам предстоял первый совместный боевой вылет.
— Привет! — поздоровался я с ней в коридоре, спеша на предстартовое построение.
Она молча кивнула, и дальше мы побежали вместе. Наше крыло двойных экипажей замыкало правый фланг построения, и встали мы в две шеренги — в первой четыре пилота, во второй четыре женщины-штурмана. Доран стоял рядом со мной.
— Надерем задницу Бессмертным, — с улыбкой заявил он.
— Постараемся, — кивнул я.
Построение оказалось самым коротким за все время пребывания на базе — генерал, едва представ перед нами, сказал короткое напутствие и скомандовал:
— По машинам!
Мы бросились по машинам.
Вместо внешней лестницы на «D-22» был предусмотрен компактный лифт на двух человек, мы с Никой протиснулись в него, взлетели наверх и заняли свои места за пультом. Несмотря на Наличие гравитатора и отсутствие перегрузок, нам все же полагалось принять дозу стимулятора — в обезболивании не было необходимости, а вот повышение тонуса и уровня реакции в бою было необходимо. Вдохнув смесь, мы получили команду на продувку камер сгорания.
— Усилие гравитатора двадцать, — скомандовал я, прикинув параметры выхода на астроцентрическую орбиту.
Ника перевела рычаг в нужное положение.
— Старт! — прозвучал в эфире голос диспетчера.
Диафрагма выходного шлюза раздвинулась, и я тоже скомандовал старт. Нас вытолкнуло к звездам очень мягко — гравитатор прекрасно справлялся с компенсацией перегрузок. Я еще не успел закончить разгон на маршевых факелах, когда заметил на экране радара армаду из двенадцати вражеских крейсеров в довольно плотном боевом охранении, состоящем из десятка штурмовиков и более чем пятидесяти истребителей. Наши силы имели численность вдвое большую, это если считать истребители и штурмовики, а тяжелым флотом мы превосходили армаду Лже-Бастинов еще серьезнее, с учетом прибывшего из системы Камиру пополнения. Однако бой не обещал быть легким хотя бы в силу того, что часть вражеского боевого охранения состояла из гвардейской асов Бессмертных. Как сражаться с ними, я уже знал — летать эти ребята умели великолепно, в боевом духе им тоже трудно было отказать, так что лично я возлагал всю надежду не столько на собственное умение, сколько на техническое превосходство своей новой машины над устаревшей матчастью Лже-Бастинов.
Стабилизировавшись на безопасных орбитах, мы начали получать команды диспетчера о боевых задачах и структуре построения. Нашему крылу из четырех «Гусей», как прозвали «D-22», предстояло занять место в авангарде и, вклинившись в боевые порядки противника, расчленить их надвое, подставив один фланг под огонь стационарных орудийных батарей базы, а другой под удар наших крейсеров и эсминцев. Задача не самая безопасная, поскольку несущиеся с вполне понятной целью четыре истребителя при любых раскладах превратятся в мишень номер один как для корабельных орудий, так и для боевого охранения. Не будь в нашем распоряжении новых машин, о таком маневре нечего было и думать, но само оснащение «Гусей» было настолько продвинутым, что не просто давало шанс уцелеть, а могло обеспечить уверенную победу. По крайней мере на этом этапе битвы.
— Пойдем на форсаже, — сообщил Утенок, командир нашего крыла. — Бортовые вычислители крейсерных батарей не имеют достаточной мощности, чтобы просчитать упреждение на ускорениях, которые способны выдать наши лошадки. Да и коллегам-истребителям придется попотеть, чтобы загнать нас в прицельную сетку. Заходим трапецией, усилие маршевых — шестьдесят.
— Есть усилие шестьдесят! — доложили мы все по очереди.
Ника выставила рычаг гравитатора со встревоженным выражением на лице. Действительно, маршевое усилие в шестьдесят единиц — не шутка. Не будь у нас системы компенсации перегрузок, нас бы размазало по стенкам кабины тонким слоем мясного фарша.
— Готовность, — предупредил я. — Старт!
Представляю, как наше крыло выглядело со стороны в момент старта, — точнее, с точки зрения неприятеля. Мне-то было не до впечатляющих образов, я приводил в готовность бортовую орудийную батарею, но все же нельзя не отдать должного — выступили мы эффектно. На том ускорении, которое позволяли выжать из машин маршевые двигатели и компенсаторы перегрузок, мы не стартовали, а выстрелили собой в пространство. При этом, естественно, нас так быстро вынесло на внешнюю орбиталь, что орудийные вычислители крейсеров поперхнулись поступающими с радаров данными, не успевая выдавать упреждения для поражения целей. В результате весь шквал огня пришелся не по нам, а по тому сектору пространства, где мы должны были оказаться с точки зрения обескураженных кибернетических средств.
Но занятая орбита мало подходила для поставленной задачи — нам надо было вклиниться в строй противника и расчленить его.
— Торможение на усилии восемьдесят, — скомандовал Утенок, когда мы достигли переломной точки баллистической траектории.
Это уже было на грани, но вместо страха вызвало во мне нарастающий боевой кураж. Ника перевела усилие гравитатора, а я так рубанул вакуум тормозными дюзами, что ходовые камеры обзора на миг ослепли. При этом по обшивке, чувствовалось, бугры пошли от неимоверного напряжения, а нам в коконе искусственной гравитации было хоть бы что.
К этому времени пришло в себя вражеское боевое охранение — Бессмертные ринулись в бой, изливая из пушек потоки плазмы. Однако прицельно они бить не могли, поскольку утормозились мы настолько круто, что начали падать на звезду по совершенно немыслимой траектории — фактически отвесно. Для того, чтобы поймать нас в прицелы, им бы пришлось всей эскадрильей выстроиться перпендикулярно вектору орбиты, а это, извините, так просто не выполнить. Мы, напротив, видели вражеские истребители точно в профиль, что сильно увеличило зону поражения и точность прицеливания.
Ну, тут мы и дали им прочихаться. Продолжая падать на звезду почти отвесно, мы рубанули носовыми орудиями и разрезали строй истребителей плазмой, словно ножом. Пять машин тут же исчезли во взрывных вспышках, остальные ушли кто в разгон, кто в торможение, развалив строй.
— Бак и Доран налево, — скомандовал Утенок. — Мы с Безбашенным направо.
Я подрулил маневровыми дюзами, поймал нужный угол и снова поддал маршевыми, выходя на встречную относительно вражеских машин траекторию. Кто-то из особо ретивых Бессмертных на пределе допустимых перегрузок утормозился и зашел мне в хвост, но я долбанул по его магнитной броне кормовой пушкой, вынудив смельчака катапультироваться. Его истребитель не пролетел после этого и тридцати километров, как сказался перегрев обшивки от попадания, и машина, чиркнула в черноте космоса яркой падающей звездой.
Тут нас поддержали огнем республиканские крейсера, и началось всеобщее веселье. С обоих флангов нам на подмогу бросились четыре звена «D-10», продолжая рассредоточение противника, а тяжелые флоты сцепились между собой.
Фактически противостоять нам могли только штурмовики — их тяжелые машины также были оснащены бортовыми гравитаторами, что позволяло им утормаживаться и ускоряться не хуже нас. К тому же они имели численное превосходство более чем вдвое — десять против четырех. Другое дело, что слишком большая масса не позволяла им сравниться с нами в маневренности. Но все равно они нас прижали, пользуясь тем, что, несмотря на изменение вектора траектории, мы продолжали довольно круто падать на звезду. Какая уж маневренность на такой траектории, когда тормозить уже практически некуда, а на одном разгоне, даже на очень мощном, выйти можно лишь на очень предсказуемую траекторию. Так можно и под огонь крейсеров попасть.
Пришлось мне переключить все внимание на кормовую батарею и отстреливаться плотным огнем. При этом приходилось по мере возможности уворачиваться от ответной пальбы. Как только я пытался разогнаться, меня вынуждали тормозить, накрепко заблокировав на траектории, которая с каждым десятком секунд становилась все опаснее. Если торможение и дальше будет преобладать над разгоном, это кончится тем, что я начну падать на звезду совершенно отвесно, превратившись для противника в неподвижную точку на фоне светила. И хотя излучение создает в этом случае не очень благоприятный фон для прицеливания, но неподвижная мишень все же куда проще для поражения, чем маневрирующая.
— Что собираешься делать? — спросила Ника.
— Есть два варианта, — ответил я, не отрываясь от управления кормовой пушкой. — Или попробовать разогнаться, рискуя получить плазмой в бок, или продолжать отстреливаться в надежде сбить этот чертов штурмовик.
— И что ты решил?
— Не знаю! Он верткий на редкость, не могу достать. А пушка у него настолько мощная, что не хотелось бы получить даже вскользь.
— Но что-то делать придется! — вспылила Ника.
Стыд хлестнул меня как кнутом. Одно дело Доран мне читает нотации, другое — женщина. И тут же, словно в ответ на воспоминание о товарище, Дорана сбили. Радар пискнул, показывая потерю одной из машин крыла. Трудно было понять, успел мой друг катапультироваться или нет.
— Черт! — выкрикнул я.
— Успокойся! — осадила меня напарница. — В руки себя возьми.
В ее правоте сомневаться было глупо — в бою действительно не место истерикам. К тому же новая плазменная очередь штурмовика прошла от нашей обшивки в опасной близости. Я собрался и ответил, но снова мимо. Больше времени на принятие решения не оставалось. Ткнув пальцем в наручный вычислитель, я вызвал программу-гадалку и спросил:
— Мне уходить?
«Нет», — лаконично высветилось на экране.
— Отстреливаться?
«Нет».
— Что же тогда? — Я шарахнул кулаком в перчатке по пульту, но понял, что не получу ответа на неверно сформулированный вопрос.
— С кем ты там советуешься? — не поняла Ника.
— С высшими силами, — отшутился я.
Напарница решила не выспрашивать дальше, а я, напротив, догадался озадачить машинку следующим вопросом:
— Прыгнуть в субспейс?
«Да», — высветилось на экране.
Глянув на индикатор искажающей массы и убедившись, что прыжку в подпространство ничего не мешает, я подрулил маневровой дюзой и взял почти перпендикулярный вектор.
— Усилие семьдесят! — предупредил я Нику.
— Есть! — ответила она.
Маршевые движки начали выводить нас на нормальную астроцентрическую орбиту. Штурмовик не замедлил воспользоваться тем, что я подставил ему бок, прикинул упреждение и всадил заряд плазмы в обшивку нашего «Гуся». Хорошо, что мы еще не вышли на полный перпендикуляр! Удар пришелся под очень острым углом, фактически вскользь, но мощность пушки была такова, что плазмопоглощающее покрытие запузырилось, гася энергию. Глянув на запустившийся таймер, я увидел, что покрытие будет распространять температуру по всему объему секунд сорок, затем произойдет неизбежный перегрев и взрыв топливных контейнеров. Рука непроизвольно потянулась к ручке катапультирования, но Ника выкрикнула:
— Прыгай в субспейс!
И я прыгнул. В этом был смысл, поскольку весь энтропийный удар при переходе в потоке физического вакуума приходится на обшивку, охлаждая ее до абсолютного нуля. Нас выкинуло в подпространство, но, поскольку скорость и вектор просчитаны не были, выйти мы могли черт-те где и даже дальше. Благо если не в центре ближайшей звезды. Правда, вероятность такого плачевного исхода была невелика, а маломощность привода снижала ее еще больше, но все равно прыгать вслепую я не люблю до ужаса.
Вакуумный поток подхватил нашу легкую, плохо приспособленную для таких нагрузок машину и понес, угрожающе потряхивая. Температура плазмопоглощающего слоя действительно упала почти до нуля, однако обшивка прогрелась и под ним, причем уже основательно, так что опасность распространения температурного очага по-прежнему сохранялась.
— Продержаться бы в потоке еще секунд двадцать! — воскликнул я.
Ника не ответила. А что отвечать, если даже субпространственный калькулятор отказывался выдавать точные цифры? Время в потоке зависит только от скорости входа в него, а она по вектору была по всем показателям недостаточной для более или менее длительного прыжка.
Через десять секунд температура под слоем снизилась основательнее, чем я ожидал, но безопасного порога еще не прошла. Калькулятор, наконец, справился с вычислением и дал прогноз на выход из потока через шесть секунд.
— Приготовься к катапультированию! — выкрикнул я, прекрасно понимая, что окончательно обшивка остыть не успеет.
На самом деле катапультирование в сложившейся ситуации было крайней мерой, огромным риском, пойти на который можно только под угрозой жизни. Потеря истребителя сама по себе — беда, а с учетом того, что выпрыгнем мы неизвестно на каком удалении от базы, приходилось задумываться и о том, как нас будут спасать. Конечно, кокон катапультной капсулы испускает нуль-сигнал для поисковых групп, а введение в кровь анабиозной сыворотки позволяет прожить без воздуха и еды неделю, но, если за это время нас не найдут, смерть в коконе от удушья будет кошмарной, об этом не хотелось и думать.
Но все же при катапультировании остается больше шансов на выживание, чем при взрыве топливных контейнеров, так что Ника, пусть и неохотно, сжала пальцы на рукояти выброса кресла.
Через секунду мы прыгнули из субспейса в облаке изморози, не спуская взглядов с индикатора температуры. К моему удивлению, его показания сначала замерли, а затем начали очень медленно понижаться. Ника разжала пальцы и откинулась на спинку кресла.
— Кажется, проскочили, — негромко сказала она.
— Инженерам, создавшим эту машину, надо при жизни поставить по памятнику, — с улыбкой ответил я. — «Грифон» точно рванул бы.
— Плазмопоглощающий слой отработал, — предположила напарница. — Но вообще кто-то из нас родился в рубашке, чем спас другого.
— Честно говоря, не очень я верю в судьбу. Дело не в рубашке, а в совершенстве нашего истребителя. Надо сориентироваться в пространстве и решить, что делать дальше.
Бортовой вычислитель довольно быстро определил наше местоположение, а субпространственный калькулятор выдал точную скорость и вектор для возвращения. Я стабилизировал машину в пространстве, но прыгать не спешил.
— Интересно, в какой фазе сейчас находится бой? — спросила Ника, словно прочитав мои мысли.
— Я бы тоже хотел это знать. А то выпрыгнем из субспейса прямо под выстрел линкора…
— Типун тебе на язык! — недовольно пробурчала напарница. — Попробую связаться с базой.
Она провозилась с нуль-передатчиком больше минуты, но без всякого результата.
— Что такое? — удивился я.
— Понятия не имею. — Ника пожала плечами. — База не отвечает, ни один из тяжелых кораблей тоже.
В мою душу закралось беспокойство.
— Не прослушивается даже несущая частота, — подогрела его напарница. — Словно аппаратуру попросту выключили. Бред. Даже если бы силы Лже-Бастинов захватили базу, они бы не стали выключать передатчик. Да и невероятно, чтобы они добились победы такими скромными силами.
— В бою бывает всякое, — хмуро заметил я. — А что, если наших всех попросту перебили? Нет ни базы, ни кораблей…
— Замолчи, — остановила меня Ника. — И так на душе неспокойно.
Она уставилась на ходовой экран обзора, и я догадался, о чем она думает. Вокруг нас простирался необъятный безжизненный космос, в котором база была для нас спасительным островком жизни. Если со станцией что-то случилось, то надежды на выживание будет мало. Точнее, не останется вовсе. И все же надо было решить, когда возвращаться. Прямо сейчас, рискуя попасть под удар противника или даже своих, или позже, когда бой в любом случае закончится. Я поделился сомнениями с напарницей.
— А что говорит твой приборчик? — спросила Ника.
— Чушь это, а не приборчик. Генератор случайных ответов «да-нет».
— Но ведь именно благодаря ему мы прыгнули в субспейс и спаслись.
— Случайность! — Я упрямо покачал головой.
— Хотелось бы побольше таких случайностей. Попробуй, спроси.
Я запустил программку и задал вопрос:
— Нам переждать бой?
«Нет», — лаконично сообщила надпись.
— Возвращаться немедленно?
«Да».
— И что? — спросил я Нику.
— Опасно… Но судя по прошлому разу…
— Все с ума посходили. Предлагаешь воспользоваться подсказкой этой дурацкой игрушки?
— Склоняюсь к этой мысли.
— Ладно, — устало ответил я. — Выходим на маневр. Усилие тридцать. Старт.
Я вывел истребитель на нужный вектор, набрал заданную калькулятором скорость и прыгнул в вакуумный поток.
— Выход на двадцать шестой секунде. — Я сверился с калькулятором. — Будь готова к жесткому маневрированию. Бой черт-те в какой стадии, расстановка сил неизвестна. Можем угодить прямо в пекло.
— Я всегда готова, — ответила Ника.
Калькулятор начал пятисекундный обратный отсчет, я вывел на гашетку скорострельную плазменную пушку и приготовился к худшему. Но когда мы выскочили из субспейса в облаке кристалликов льда, мы не увидели ни фиолетовых звездочек маршевых факелов, ни белых сполохов плазмы — космос был девственно чист. Радар с откликом «свой-чужой» тоже не показывал ничего. Зато когда я бросил взгляд на экран физического радара, показывающего все объекты вплоть до метеорита с горошину, мне стало нехорошо. Все наши корабли, и крейсера, и эсминцы, и истребители, безжизненно дрейфовали по своим орбитам. База тоже не подавала признаков жизни — я включил визуальное приближение, но не обнаружил ни одного включенного источника света, даже ксеноновый маяк не работал.
— Глазам не верю, — прошептала Ника.
В то же время противник начал проявлять активность — из десантных портов тяжелых кораблей вылетело с десяток абордажных челноков, которые без особой спешки и резких маневров начали цепляться к стыковочным узлам наших истребителей.
— Черт! — я догадался погасить свет в кабине и выключить все активные средства. — Кажется, я знаю, что произошло. Слышала про разработку электромагнитных орудий?
— Вроде проводили какие-то испытания. Думаешь, Лже-Бастинам удалось создать рабочий образец?
— Другого объяснения у меня нет. Посмотри. — Я кивнул в сторону экрана. — Похоже, у наших попросту выбило всю электронику.
— Нда… — Ника вздохнула, и я заметил, как у нее дрожат пальцы. — Лже-Бастины нас наголову разбили. Хотя ничего странного в этом нет. Луч электромагнитной пушки можно сделать гораздо шире плазменного потока. Им легче попадать, а эффект не хуже, чем от попадания плазмой. Даже катапультироваться не успеешь.
— Зато все живы, — я пытался ее успокоить, а заодно и себя немного привести в чувства.
— И что толку? Лично для меня рабство страшнее смерти. Надо сматываться отсюда.
— Куда?
— Не важно! — Напарницу начало всю колотить крупной дрожью. — В несколько прыжков даже на такой колымаге, как наша, можно достигнуть обитаемой системы.
— Если повезет. — Я помотал головой. — Такой слабый, как у нас, субпространственный привод может заклинить на третьем-четвертом прыжке. А нам их надо с десяток, не меньше, при нашей скорости входа. Истребитель — не звездолет.
— Но здесь оставаться — верное рабство! Знаешь, что с рабынями выделывают охранники на фабриках?
— Замолчи! — я начал сам заводиться. — А ты не подумала, что нашего появления никто из противников не заметил, иначе уже атаковали бы? Мы имеем преимущество, оказавшись в боевых порядках на исправном, совершенном истребителе.
— Нас накроют электромагнитным лучом, как других.
— Не знаю, не знаю… — сказал я, вглядываясь в экран оптического визира. — Первые модели электромагнитных пушек должны быть очень громоздкими. Их не установить на истребителях и штурмовиках. К тому же энергетическая установка тоже не может быть маломощной. Боюсь, что такую штуковину можно установить только на основательно переделанном крейсере.
— Или на специально оборудованном транспортнике, — добавила Ника.
— Вроде этого, — усмехнулся я, высветив курсором необычную цель.
За строем вражеских крейсеров в темноте космоса притаилась уродливая громада тяжелого транспортника без бортовых огней. Он был весь искорежен модернизацией, обшивка местами снята, а к шпангоутам приклепаны листы толстой магнитной брони, видимо, в тех местах, где вновь установленная машинерия не умещалась в старый объем. За пределами обшивки, опять же под защитой магнитной брони, виднелись многосекционные блоки ядерных энергетических установок, а в носовой части я разглядел с десяток разнонаправленных параболических антенн, которые и были, скорее всего, жерлами электромагнитных орудий.
— Корабль-призрак, — негромко сказала Ника. — Надо драпать отсюда.
— Погоди, — спокойно возразил я и запустил на наручном вычислителе программу-гадалку. — Нам драпать?
«Нет», — высветилось на экране.
— Попробовать поразить эту дрянь?
«Да».
— Штурмовать в лоб плазмой?
«Нет».
— Использовать мины?
«Да».
— Бред, — покачала головой Ника.
— Использовать торпеды?
«Да».
— Мы остаемся, — спокойно заявил я.
— Ты поверил этой дурацкой машинке?
— Недавно ты сама ей поверила.
— И что ты собираешься делать?
— Пока нас не засекли, можно короткими ударами маневровых дюз выйти на атакующий вектор с дрейфующей скоростью. С выключенным активным оборудованием мы ничем не будем отличаться от остальных пораженных лучом истребителей. А в нужный момент выпустим по реакторам обе торпеды.
— Ты сумасшедший, — тихо сказала Ника.
Но в ее глазах мелькнула новая эмоция, которую раньше я в них не видел — смесь жалости и восхищения. Жалости к себе? Восхищения мной? Не знаю. Но, наверное, именно так смотрит женщина на мужчину, когда ощущает себя женщиной, а его мужчиной.
У меня сердце чуть сбилось с нормального ритма, но я успокоился, откинулся в кресле и взялся за рукоять управления. Сверившись с вычислителем, я на краткий миг тронул акселератор маневровой дюзы и тут же погасил факел. Однако приложенного усилия оказалось достаточно для плавной смены орбиты. Радаром и активным прицелом пользоваться было нельзя, поэтому вся надежда была на оптический визир. Беда в том, что по нему можно было определить дистанцию до цели только путем пересчета угловых размеров и кратности приближения. Я диктовал цифры, Ника вводила их в вычислитель и возвращала мне данные о расстоянии до транспортника. Точность при этом, понятное дело, оставляла желать лучшего, но альтернативы этому способу в создавшейся ситуации не было.
Когда же мы вышли на дистанцию удара торпедами, один из челноков направился к нам. Вряд ли кто-то что-то заподозрил, мы вели себя осторожно, но скорее всего противник решил взять на абордаж наш корабль именно потому, что он вышел на неудобную для них орбиту. Конечно, нас они хотели взять в плен, а истребитель отбуксировать или уничтожить.
— Начинаем! — Я переключил на гашетку торпедный пуск. — Ника, приготовься к сбросу двух мин, а я долбану торпедами.
— Есть! — ответила напарница.
Челнок приближался, но мы не собирались его дожидаться. Нажав гашетку, я выпустил обе тяжелых торпеды точно в блоки энергетической установки транспортника.
— Усилие сорок! — скомандовал я. — Старт!
Ника рванула рычаг гравитатора, а я шарахнул в пространство маршевым факелом и выскочил на более высокую орбиталь, как из адской катапульты.
— Сбрасывай! — крикнул я, врубая все активные средства.
Ника швырнула с кормы две термоядерные мины, и они, сохраняя начальную скорость сброса, тоже полетели в борт транспортнику. Мы пронеслись над ним всего метрах в ста, чуть брюхом по броне не чиркнули, и, как только удалились от металлической туши настолько, что погас индикатор искажающей массы, я рванул рукоять выхода в подпространство. Перед самым прыжком позади полыхнуло зарево четырех термоядерных взрывов, испаривших не только блоки реакторов, но и солидный фрагмент обшивки.
Продержавшись в вакуумном потоке десять секунд, мы выскочили в физическое пространство, но времени на отдых у нас не было. Надо было возвращаться и не дать противнику возможности взять на абордаж наши обездвиженные корабли. Мысль идиотская — сражаться в одиночку против целой армады, к тому же каждый раз выпрыгивать в субспейс не получится, поскольку паспортный ресурс у столь маломощного привода рассчитан максимум на пять прыжков. Но все же нам необходимо было это сделать, я даже не стал советоваться с программой-гадалкой.
— Включай аварийный маяк, — сказал я Нике. — Если нуль-сигнал поймают на соседнем форпосте, минут через тридцать тут выпрыгнут из субспейса около десяти наших крейсеров с боевым охранением на борту.
— Полчаса нам не продержаться, — вздохнула напарница.
— А поглядим. Ты же не собираешься жить вечно?
— Но и на тот свет не спешу.
— Тогда какого черта ты делаешь в истребителях?
— Расскажу, если выживем, — пообещала она.
Сверившись с калькулятором, мы оседлали вакуумный поток и через десять секунд выпрыгнули в самом центре боевых порядков противника. Ника включила аварийный маяк и тут же сжала рукоять сброса термоядерных мин, скидывая их парами через каждые десять-пятнадцать секунд. В этом шлейфе сразу сгорели три штурмовика, попытавшихся зайти нам в хвост. Дальше пошло легче — штурмовиков не осталось, а истребители Бессмертных не имели бортовых гравитаторов, что не позволяло им конкурировать с нами в маневренности. Мы с Никой чередовали жесткие старты с не менее жесткими торможениями, вовсю пользуясь компенсатором перегрузки. На таких ускорениях орудийные вычислители крейсеров не могли просчитать упреждения, и вся выпущенная ими плазма рассеивалась и остывала у нас за кормой. Вражеские истребители не имели возможности зайти нам в хвост, поскольку при своих скоростях все время оставались на более низких орбитах.
Мы же носились подобно ангелу смерти, оставляя за собой испепеляющие вспышки термоядерных взрывов, пробивая себе путь сплошным потоком раскаленной плазмы.
На десятой минуте такого безумного боя за нами осталось восемь сбитых истребителей, два пораженных минами штурмовика и один поврежденный крейсер, которому я засадил плазмой точно в лобовую броню рубки, выбив всю вахту и оставив на обшивке медленно остывающее белое пятно. И тут с нами вышел на связь форпост Та.
— Мы засекли аварийный маяк, — сообщил диспетчер. — Что случилось?
— Вся флотилия форпоста Грут обездвижена электромагнитным орудием, — ответил я. — Наших пилотов забирают в плен. Саму пушку мы уничтожили, но наш «Гусь» — единственная уцелевшая боевая единица. Нужна поддержка в виде крейсеров и эсминцев.
— Объявляю тревогу, — сказал диспетчер. — Ожидайте подкрепления через семь минут.
Он отключился, а нас все же умудрились зажать в клин.
— Обходят по двум орбитам! — предупредила Ника.
Я глянул на экран радара и понял, что Бессмертные все же выработали более или менее эффективную тактику против нас — один истребитель на долгом непрерывном разгоне все же вышел на внешнюю, относительно нас, орбиталь, а другой шпарил по внутренней. При этом, уже не пытаясь просчитать упреждение, они попросту молотили по касательной из плазменных пушек, создав огненный клин, из которого нам было не выскочить ни на разгоне, ни на торможении. Какой бы вектор мы ни выбрали — удаляющийся от звезды или сближающийся, под одну из плазменных струй мы попадали с гарантией. Поэтому я вынужден был вырубить все моторы и пустить машину в инерционный полет. Однако и стабильная орбиталь не исключала опасности — в свободном полете без ускорений нас мог сосчитать орудийный вычислитель крейсера, а такого удара ни одному истребителю не выдержать.
Я глянул на индикатор искажающей массы и понял, что можно прыгать. Счетчик ресурса субпространственного привода показал еще два разрешенных прыжка.
— Скидывай маяк! — крикнул я, схватившись за прыжковую рукоять. — Вдруг диспетчер еще не просчитал вектор входа!
Ника катапультировала устройство, а я увел корабль в подпространство.
— Лихой маневр, — сверкнула глазами напарница, когда мы неслись в вакуумном потоке.
Выскочив из него, мы дали себе небольшую передышку. Я тихонько подрулил маневровыми дюзами на нужный вектор и подвесил истребитель на стабильной орбите. Ника просматривала показания приборов.
— Остался один прыжок, две мины и четыре полных контейнера плазменного инициатора. Не густо для полноценного боя. Еще бы минута, и нас бы сбили с гарантией.
— Пожалуй, — улыбнулся я. — Ничего, сейчас подойдут крейсера и восстановят статус-кво. Нам можно не вмешиваться. За семь минут ничего не изменится.
— Не изменится, — кивнула Ника. — Кажется, мы выиграли по всем статьям. Хорошая у тебя на руке машинка.
— Что? — удивился я.
— Мы ведь почти все делали по ее подсказкам и ни в чем не ошиблись.
Я задумался, не зная, что на это ответить.
Глава 6. Тайна Дорана
Оказалось, что потери форпоста Грут в стычке с силами Лже-Бастинов оказались минимальными. От плазмы пострадали всего два истребителя, а остальные были просто блокированы электромагнитным орудием. В том числе и Доран, он попал под удар первым, еще до нашего первого прыжка. Одним из первых его взяли на абордаж, выволокли из кабины, но добровольно сдаваться он не пожелал, ввязался в драку с экипажем абордажного челнока и крепко получил штурмовыми ботинками по ребрам. Ну и, конечно же, узнав об этом, я поспешил к нему в госпиталь.
— Чуть печенку мне не отбили, заразы, — пожаловался мой приятель. — А ты, Бак, настоящий герой. Мало кто решился бы спасать товарищей в таком неравном бою.
— Отчасти это твоя заслуга, — признался я.
— В каком плане? — Доран удивленно поднял брови.
— Мы с Никой принимали решения, основываясь на ответах твоей машинки.
— Ты серьезно? — товарищ удивился еще больше.
— Вполне. Не дай ты мне ее, все было бы совершенно иначе. Так недолго действительно поверить во вмешательство высших сил.
— Чушь какая-то… — прошептал он.
— Ты о чем? — насторожился я.
— Вы с Никой могли погибнуть из-за меня. Черт! Какой же я идиот!
— Да объяснишь ты что-нибудь в конце концов?
— Эта программа… На самом деле я написал замаскированный сетевой коммуникатор. Я слышал твои вопросы и отвечал. Просто чтобы помочь сделать правильный выбор.
— Ты с ума сошел… — Мне трудно было поверить в услышанное. — Ты просто водил меня за нос? А как же лекция про высшие силы? Черт! Значит я, как дурак, плясал под твою дудку? Доран…
— Прости. Я хотел как лучше.
— Но так нельзя!
— Наверное. Хотя так мы спасли Чапу.
— Бред! Про Чапу ты мне мог честно рассказать, и мы все вместе приняли бы правильное решение.
— Не уверен.
— В чем? — с нажимом спросил я.
— В том, что у тебя хватило бы духу вмешаться в чужую судьбу. Ты и собственную-то остерегался поколебать неправильным выбором.
— Это укор?
— Нет, — спокойно ответил Доран. — Это причина. Причина того, что я залил в твой вычислитель эту программу. Хотя на самом деле все чуть сложнее.
— Это уж точно! — вспылил я. — Простой ситуацию точно не назвать.
— Ты не понимаешь, что на самом деле произошло.
— Произошла подстава.
— Успокойся, — Доран понизил тон. — В бою меня накрыло электромагнитным лучом.
— Знаю, и что?
— Вот чудак-человек! У меня всю аппаратуру выбило, включая коммуникатор. Я не мог отвечать на твои вопросы. И на этот случай, мало ли по какой причине не смогу ответить, в твою программу я зашил простой генератор ответов «да» и «нет». Дошло? Все ответы, которые ты получал после того, как меня подбили, были случайными!
Честно говоря, я мог бы догадаться об этом и сам. Но все же это было слишком невероятным, чтобы поверить в целую цепь подобных совпадений. Ведь если бы я поступал не по советам машинки, то либо мы с Никой погибли бы, либо наши пилоты попали бы в рабство. А так — полная победа. И благодаря чему? Благодаря обычному генератору случайных ответов? Мне было трудно в это поверить.
— Куда проще согласиться с вмешательством высших сил, — произнес я. — Такая цепь случайностей ни в какие шлюзы не лезет. Кстати, ты сам все выдумал про высшие силы?
— Не совсем. Скорее, чуть по-своему интерпретировал. Но в принципе… В принципе это одно из отражений истины. Возможно, случайные ответы и знаки только кажутся нам случайными. Они вполне могут нести важную информацию. Хотя… Мне кажется, что любая машинка и любое гадание — это протез. Каждый человек чувствует, какой выбор в данной ситуации будет верным, но редко доверяет своим ощущениям. Ему куда проще принять случайный ответ. Просто меньше ответственности. И ты тоже чувствовал. Но боялся ответственности, наверное, больше других. Тебе необходим был протез, и я тебе его дал. Но со временем у любого человека могут вырасти крылья, и протезы станут ему не нужны.
— Я просто слепо следовал указаниям твоей машинки. И выиграл. Теперь мне придется либо списать все на случайность, а это сложно, либо поверить во вмешательство высших сил.
— А в собственное ощущение правильности поступка ты не хочешь поверить?
— Не было у меня никаких ощущений, — отмахнулся я.
— Значит, у тебя еще не выросли крылья. Но точно ли ты уверен, что поступил бы иначе, не будь у тебя этой программы?
— Я уже ни в чем не уверен.
Мне пришлось сменить тему, чтобы выбраться из дебрей абсурда, в которые меня все сильнее затягивал этот разговор. Мы с Дораном еще поболтали, пошутили, он рассказал мне, как дрался с абордажными штурмовиками, а я похвастался, что нас с Никой представили к орденам Семи Звезд. На этой приятной ноте мы и расстались.
Ему оставалось лежать в госпитале недели две, а меня кроме ордена поощрили еще и отпуском. Лети, мол, куда хочешь, на средства генералитета. Приятно, сказать нечего. Но надо было выбрать, куда лететь. К родителям? Надо бы, но вряд ли это можно будет назвать приятной поездкой — все начнется с чопорных приемов и ими же закончится. Отправиться на кислородный курорт? Полежать на пляже в обществе длинноногих красоток? Веселее, конечно, но родители в восторг от этого точно не придут. Был еще и третий вариант. Ника, естественно, тоже получила отпуск и, к моему удивлению, предложила мне провести его вместе с ней. Она была родом с кислородной планеты в системе Мару, где климат не хуже курорта, только народу поменьше ввиду удаленности места. Она с восторгом описывала многокилометровый пустынный пляж и свой домик на берегу океана.
Честно говоря, общество Ники я предпочел бы обществу длинноногих красоток. Последний бой очень нас сблизил, и я стал замечать в напарнице новые черты. Она начала волновать меня как женщина, и, в общем-то, судя по некоторым признакам, у меня были некоторые шансы на взаимность. Но родители будут взбешены, когда узнают, что вместо визита к ним я укатил на Мару с какой-то безродной девчонкой, к тому же сиротой.
Выйдя из госпиталя и остановившись в коридоре, я привычно запустил программу Дорана на своем вычислителе. В общем-то я уже был готов задать первый вопрос, когда внезапно понял, что собираюсь совершить абсолютно идиотский поступок. Ведь Доран прав, я действительно чувствовал, какой выбор в данной ситуации верный. Просто раньше страшился доверять этому ощущению. А сейчас?
Усмехнувшись, я безжалостно удалил программу и отправился в штаб писать рапорт на отпуск. На ходу мне вспомнился мотивчик, по словам Ники, очень модный в системе Мару, и я принялся его насвистывать. Мне было легко и свободно, словно за спиной выросли крылья.
