Ласковые зеленые волны с обманчивой неторопливостью подкатывают к золотистой полоске песка. У самого берега они вдруг вспухают, вспениваются шипящими языками, будто стараются в последнем рывке преодолеть неширокую полосу пляжа и укрыться под сенью высоченных пальм.

Пляж безлюден. Это место не из тех, что специально предназначены для отдыха. Ни водных аттракционов, ни мини-баров, ни проката скутеров. Даже вездесущих серферов не видно. Даже рекламных щитов. Только несравненный, полыхающий в лучах садящегося за горизонт светила Изумрудный океан, узкая полоска песка и пальмы. Один из немногих «диких» уголков побережья.

Наше место.

– Я теперь буду прилетать сюда каждый вечер, – приподнявшись на локте и проводя тонким пальчиком по моей груди, шепнула она.

– Даже пока меня не будет?

Она кивнула.

– Зато ты, когда вернешься, точно будешь знать, где меня найти. Когда прилетишь – сразу отправляйся сюда. И мы опять будем смотреть на закат.

– Тебе он уже успеет надоесть за то время, что меня не будет.

– Дурачок, – шутливо щелкнув меня по носу, усмехнулась она и снова откинулась на спину. – Разве это может надоесть?

Я промолчал. Она была права. Это действительно не может надоесть. Закат над Изумрудным океаном. Зрелище, ради которого на Сорору слетаются миллионы туристов. У старого толстокожего наемника вроде меня не хватит слов не то чтобы описать его, но и просто чтобы выразить, что я чувствую, когда на моих глазах две стихии – огненная, полыхающая с силой миллиардов ядерных взрывов, и водная, отражающаяся всеми оттенками зеленого, – встречаются на самом краю неба и, кажется, сливаются воедино. Это одновременно и борьба, и страстный акт любви, и контраст, и гармония, и созидание, и разрушение, и начало, и конец. Как Инь и Янь… Как мы с Литой, наверное.

Я хотел было сказать ей об этом, но передумал. Она наверняка бы рассмеялась, как обычно, когда я вдруг выдавал что-нибудь подобное. Конечно, не зло, не обидно, и, как всегда, тут же извинилась бы, но… Видно, действительно все эти романтические бредни здорово не вяжутся с моим обликом…

Тысяча черепогрызов! Как же я соскучился, малыш…

Я проснулся. Не полностью, а будто просто приоткрылись веки – не те, что на глазах, а те, что отгораживают сознания от внешнего мира. И первым же сигналом, пришедшим извне, стала боль. Все тело превратилось в один большой сосуд, и боль переполняла его, едва не выплескиваясь через край в виде крика.

Можно несколько суток просидеть на стимуляторах. Дающих силы, отгоняющих боль, снимающих напряжение, обостряющих реакцию, не позволяющих трудностям сломить тебя, когда естественные ресурсы организма иссякнут. Но действие препаратов рано или поздно заканчивается. И за все в конце концов приходится платить…

Не знаю, сколько я провалялся без сознания. Такое ощущение, что не одни сутки. Во всяком случае, хватило на то, чтобы закончилось действие всех допингов, в том числе и тех, которыми пичкали меня еще на орбитальной станции. Ушибы, порезы, ожоги, царапины – все мои «трофеи» последних дней наконец-то получили возможность напомнить о себе, и оказалось, что на мне просто живого места нет. Натруженные мышцы, остывшие и за время отключки «забившиеся молоком», нещадно ныли, а первое же движение тоже отозвалось вспышкой острой, как стилет, боли. Тысяча черепогрызов! Похоже, я вряд ли смогу подняться. Беспомощен, как младенец.

Я приоткрыл глаз и некоторое время пялился в гладкий, как зеркало, потолок, в котором прямо над моей головой вмонтирован полупрозрачный светящийся пузырь. Голова тяжелая, как с похмелья, пересохшую глотку заволокло горьковатой слизью. Сердце тяжело ворочается в груди, кажется, уже из последних сил проталкивая кровь по жилам. Да уж, мало мне было трех лет на альдебаранской каторге, осталось только из-за чертовых стимуляторов до инфаркта докатиться!

Я снова смежил веки и какое-то время просто лежал, слушая гулкое биение собственной крови в висках. Кажется, даже снова заснул. Хотя в таком состоянии грань между сном, бодрствованием и бредом слишком тонка.

Как ни странно, боль постепенно отступала. В конце концов я даже набрался наглости и попробовал встать. Медленно, будто опасаясь, что сочащиеся болью мышцы могут порваться, приподнялся на локтях. Согнул ноги в коленях – одну, потом вторую. Перевалился на бок, потом на живот, поднялся на четвереньки. Силы, как ни странно, были, разве что эта боль… Ну от нее мы средство знаем. Надо просто хорошенько, до пота, размяться.

Я услышал рядом какой-то всхлип. Прищурившись, будто стремясь рассеять застлавшую глаз красную пелену, увидел скорчившуюся в углу девчонку. Диана.

– Бонжур, фриледи, – прохрипел я.

Выглядела она неважнецки – осунувшаяся, чумазая донельзя, с распухшими от слез глазами. Волосы окончательно утратили цвет, пропитавшись пылью и сбившись в длинные сосульки.

– Я… – выдохнула она. – Я думала, ты мертвый.

Я криво усмехнулся. Окинул взглядом крохотную квадратную комнату, единственным предметом интерьера в которой был пузырь-светильник на потолке. Вставать пока передумал. Отполз назад и, прислонившись спиной к стене, снова прикрыл глаза. Дышать было тяжело – каждый вдох отдавался покалыванием между ребрами, а легкие жгло как огнем. Проклятый газ…

Девчонка молчала, мне тоже было как-то не до разговоров, так что в нашей каморке надолго воцарилась тишина. Я снова погрузился в забытье. Проснувшись в очередной раз, почувствовал себя еще лучше. Взглянул на часы, каким-то чудом уцелевшие во всех передрягах.

Сначала не поверил глазам. Потом, убедившись, что устройство исправно, устало чертыхнулся. Еще пару дней назад меня бы охватило отчаяние, но сейчас не было сил даже на то, чтобы как следует разозлиться. Снова какая-то странная апатия. Единственное, чего хотелось, – так это чтобы вместо холодного гладкого пола появилась мягкая кровать. И провалиться бы в долгий, бесконечно долгий сон. И снова увидеть во сне Лигу…

Мы действительно давно здесь валяемся. Очень давно. Почти двое суток. Стало быть, все кончено. Все сроки вышли, и путь наверх нам заказан. Ты не справился, Грэг. Ты останешься здесь. Навсегда.

Снова никаких эмоций.

Валяться в конце концов надоело, тем более что конечности от лежания на твердом полу жутко затекли. Я, кряхтя и чертыхаясь, поднялся на ноги и понемногу, медленно и осторожно, начал разминаться, разгоняя застоявшуюся кровь, прогоняя прочь дурноту и опасные, черные мысли. Девчонка, не шевелясь, наблюдала за мной из своего угла.

Разминка не сразу, далеко не сразу, но помогла. Боль из мышц постепенно начала уходить, и весь организм будто начал выходить из спячки. Одновременно дали о себе знать пустой желудок и переполненный мочевой пузырь. Я огляделся и заметил в противоположном от Дианы углу небольшое отверстие в полу. Недолго думая, воспользовался им.

– Ну вот, еще бы перекусить, и снова жить захочется, – пробормотал я.

Странное все-таки существо – землянин. Как ему порой мало надо…

– Скоро должны принести поесть, – подала голос девчонка.

– Да ну?

– Два раза уже приносили. Воды и… вот это.

Она показала на лежащие рядом с ней продолговатые куски.

– Я не могу это есть.

Я взял один из кусков, принюхался. На вид похоже на мясо, но воняет плесенью. Да, пожалуй, есть это и вправду не стоит. Конечно, зэки приноровились жрать местную живность, но мы-то к чужеродному белку непривычные, так что этот паек может стать последним, чем мы полакомимся в этой жизни.

Воды с прошлых разов, конечно, не осталось. А жаль…

Я, чтобы отогнать мысли о жажде, снова принялся за упражнения, хотя уже успел изрядно устать и ослабевшие от голода мускулы отзывались на нагрузки мелкой противной дрожью. Немного погодя остановился, услышав негромкие всхлипывания.

– Ну не реви… – неуклюже попытался я успокоить девчонку, присаживаясь перед ней на корточки. Она разошлась еще пуще – видать, при зрителях плач дается куда лучше. Может, думала, что я буду ее утешать. Но у меня вряд ли найдется, чем ее порадовать.

– Нас… убьют, да?

Я пожал плечами. Честно говоря, сейчас я даже предположить не могу, что с нами будет. Что это за железные чудища? Зачем нас держат здесь? Где Зотов, Джамал, Головастик, Муха?

Я снова уселся на пол и от нечего делать принялся шарить по собственным карманам. Выяснил только то, что обыскали нас весьма тщательно, даже железные бляшки с комбинезонов посрывали. Да-а.

Я – на этот раз более пристально – осмотрел Нашу камеру. Разглядел очертания двери на противоположной от меня стене и еще небольшое отверстие, забранное мелкой сеткой – в том углу, где сидела девчонка.

– Что, так и будешь сидеть? – подняв мокрую от слез мордашку, зло спросила Диана.

– А ты что предлагаешь – сплясать? – огрызнулся я. – Или на что-то другое намекаешь? Дескать, мы здесь одни, никто не видит, и, возможно, скоро умрем…

Глаза ее округлились.

– Только попробуй, скотина! Когда мы вернемся, отец тебя…

– Никуда мы не вернемся! – безжалостно отрезал я. – Не поняла до сих пор? Мы застряли здесь. Навсегда. И все из-за тебя!!

Она сжалась от моих слов, как под ударами плети. Скорчилась, обхватив руками колени, – только блестящие от слез глаза горят сквозь падающие на лоб космы.

Впрочем, вспышка моей ярости оказалась мимолетной. Не взрыв, а так – мелкий хлопок. Может, даже стоило бы устыдиться этой мимолетной слабости.

Двери нашей камеры вдруг негромко скрипнули – снизу, у самого пола, образовалось прямоугольное отверстие. На пол с глухим стуком упало два куска все той же несъедобной жратвы и две продолговатых емкости – очевидно, с водой.

Я набросился на воду, как черепогрыз на только что освежеванную тушу. Емкость – этакий полупрозрачный бурдюк с узкой длинной горловиной, завязанной узлом, чтобы вода не вытекала, – довольно вместительная, литра на два, не меньше, но больше половины я умудрился оприходовать чуть ли первым глотком. Спохватившись, остановился и даже во избежание соблазна опять завязал горловину. Понятно, конечно, что, хоть сразу все выпей, хоть растягивай на маленькие глоточки – больше-то воды не станет. Но лучше уж растянуть удовольствие.

Вода заворочалась в пустом желудке, будто устраиваясь поудобнее, в животе явственно заурчало, а к горлу подкатила волна тошноты. Я стиснул зубы, потому как обратно не собирался выпускать ни капли. Постепенно отлегло. Снова развязал горловину и сделал еще несколько глотков – на этот раз не спеша, смакуя каждую порцию влаги.

– Я боюсь… – вдруг еле слышно пискнула девица.

Я хотел было огрызнуться в ответ, но что-то сдержало. Еще раз взглянул на нее – жалкую, изможденную, забившуюся в угол от страха. И древний, как сам человеческий род, инстинкт защитника таки зашевелился внутри.

Впрочем, толку с этого мало. Пока что я не вижу ни единого шанса выбраться отсюда. Ктому же – куда выбираться-то? По моим подозрениям, До поверхности чертовски далеко.

Для проформы я еще раз оглядел камеру. Присел на корточки рядом с вентиляционным отверстием. Отодрать прикрывавшую его решетку оказалось секундным делом. Правда, это мало что дало – в образовавшийся проем можно было просунуть Разве что руку, да и ту только по локоть. Разве что толщину стены удалось оценить.

Я устало выругался и уселся на пол рядом с девчонкой. Она сжалась еще больше, плотнее обхватив руками колени. В груди снова что-то кольнуло. Тысяча черепогрызов! А ведь у меня могла бы быть дочь ее возраста…

На душе вдруг стало еще гаже – хотя, казалось бы, гаже уже некуда.

– И как же тебя угораздило-то… – пробормотал я.

Диана лишь громко всхлипнула.

Мы довольно долго сидели молча, на меня снова начала наваливаться сонливость. И вдруг девчонка тихо, будто боялась, что могут подслушать, начала говорить:

– Я не хотела, правда. Я не думала, что так получится. А он… Он говорил, что другого способа нет.

– Кто?

– Тэнк… Друг Алекса.

– Это тот, с которым ты сюда отправилась?

– Нет. Он остался там… – она вскинула глаза к потолку. – Он только помог договориться с персоналом станции. И с Кирком. Это тот парень, с которым мы вместе спустились вниз. Тэнк обещал ему, что, если он поможет, мы его тоже вытащим, вместе с Алексом.

Я хмыкнул. Вот оно что… Ушлый малый, как я погляжу. Для того чтобы провернуть такое, нужно иметь нехилые связи. Кроуэллу и то, наверное, нелегко пришлось. Впрочем, надсмотрщикам на орбиталках платят за то, чтобы не выпускать никого с планеты. Насчет того, чтобы не пускать желающих на поверхность, ничего не говорится. Тем более что вряд ли кто-то в здравом уме и по собственной воле решит посетить эту гостеприимную планетку.

Впрочем, как обычно, находятся исключения.

Девчонка еще что-то лепетала сквозь слезы, но я ее уже не слушал. Снова смежил веки, но сон не шел – видно, выспался я уже на неделю вперед. Оставалось просто валяться и делать то, чего я терпеть не могу.

Ждать…