54

Роберта разбудил ком земли, упавший в дюйме от его головы. Туземцы отодвигали решетку.

Пилот заметил, что в яме стало темнее, да и цвет неба изменился, превратившись из линяло-голубого в темно-синий. Очевидно, долгий планетарный день подходил к концу.

Убрав решетку, аборигены спустили в яму два длинных шеста с большими костяными крюками на концах. Этими крюками пленников подцепили за связанные руки и вытащили наверх. Уайт увидел заплаканное лицо Эмили; она и теперь всхлипывала. Неожиданно Роберт испытал нехарактерное для себя желание сказать ей что-то утешающее, но так и не нашел, что именно. Он отвернулся и взглянул на багровое солнце, почти касавшееся горизонта. Очевидно, туземный ритуал предписывал совершать церемонии на закате — впрочем, судя по отсутствию в стойбище пленных коррингартцев, также и на восходе. Подходили все новые туземцы, и вскоре возле ямы собрались если не все взрослые представители племени, то, по крайней мере, большая их часть. Несмотря на отсутствие у них одежды, Роберт не разглядел каких-либо половых признаков; впрочем, судя по отсутствию существенных внешних различий, все собравшиеся аборигены принадлежали к одному полу, а скорее всего, были гермафродитами. Пилот с усмешкой вспомнил теорию одного из земных ученых, утверждавшую, что цивилизация гермафродитов не может быть воинственной.

Не было слышно никакого барабанного боя, но это не значило, что ритуал должен обойтись без музыки. У многих туземцев в руках были трубки, вырезанные из стеблей гигантской травы; Роберт сначала принял их за духовое оружие, но потом понял, что это музыкальные инструменты наподобие флейт.

Подвели двух оседланных слонобыков. Хитроумные конструкции, укрепленные ремнями на спинах животных, позволяли ехать на каждом из них десятку туземцев; но на этот раз лишь по одному аборигену вскарабкалось на сиденья. Концы шестов, лишенные крюка, прикрепили к седлам, после чего седоки дернули поводья, привязанные к кольцам, продетым в уши огромных животных, и процессия тронулась в сторону кольцевого леса.

Едва землян выволокли за пределы стойбища, музыканты принялись играть. Тонкие длинные пальцы их верхних конечностей перебирали отверстия флейт, и мелодия была не лишена красоты; но она раздражала Роберта больше, чем все остальное — ему слышалась в ней даже не торжество, а насмешка. Пилот подумал, что если согнуть связанные ноги, а потом резко оттолкнуться ими, то можно сорваться с крюка; но в окружении десятков туземцев в этом не было никакого смысла.

Из своего положения Роберт не видел, куда движется процессия; он лишь понимал, что конечная цель находится на востоке, потому что заходящее солнце все время оставалось точно сзади. Вскоре над головой пилота показались кривые ветви деревьев, и Роберт понял, что их тащат по просеке в центр кольцевого леса. Ужас комом подкатил к горлу пилота: хотя он и не ждал от туземцев ничего хорошего, перспектива быть утопленным в болоте показалась ему особенно отвратительной.

Через некоторое время, однако, ветви кончились, а почва по-прежнему оставалась достаточно твердой, чтобы выдержать слонобыка. Очевидно, далеко не каждый местный лес имел болото в центре. Наконец движение замедлилось и остановилось. Подошедшие туземцы поставили землян на ноги, и пленники увидели центр поляны. Эмили вскрикнула, Роберт закусил губу.

Коррингартцы были здесь — вернее, то, что от них осталось. Восемнадцать копий, воткнутых в землю остриями вверх, образовывали круговой частокол вокруг центрального столба. Каждое копье поддерживало в стоячем положении тщательно очищенный от мяса скелет — хотя и явно не человеческий, но гуманоидный. Лишь головы, насаженные на наконечники копий, не были очищены от кожных покровов — высохшие и сморщенные, они выглядели еще более жутко, чем головы живых коррингартцев. У ног каждого скелета лежали еще головы — возможно, они принадлежали тем, кого не удалось взять живыми, или же число 18 имело для племени какое-то ритуальное значение. Скелеты и отдельные кости этих коррингартцев вместе с изодранной униформой, разломанными бластерами и разбитыми приборами были свалены в кучу у подножия столба. Вся эта куча выглядела обгорелой, и лишь наверху ее выделялись еще не тронутые огнем пробитые шлемы и изувеченные бластеры землян, а также ранец Эмили. Столб имел почти четыре метра в высоту; в верхней его части были проделаны девять сквозных горизонтальных отверстий, на разной высоте проходивших через центр. В каждое такое отверстие была продета крепкая прямая палка, концы которой торчали из столба на три фута в каждую сторону, напоминая спицы колеса; на концы палок были насажены деревянные бруски. Роберт окинул безнадежным взглядом искореженное оружие; в этот момент тупая страсть туземцев к разрушению злила его даже больше, чем их жестокость. «Впрочем, — подумал он мгновение спустя, — это не так уж и глупо. Вещь, предназначения и устройства которой ты не понимаешь, гораздо безопаснее уничтожить, чем пытаться использовать. В этом туземцы мудрее землян, хватающихся за любую опасную игрушку. Черт бы побрал всех достойных противников в мире! Вот сейчас бы прыгнуть, пару раз перекатиться — и бластер был бы у меня в руках…»

Еще несколько аборигенов вскарабкались по ременным петлям на спины слонобыков и втащили наверх пленников. Животные подошли вплотную к столбу с разных сторон. Роберта и Эмили подвесили за руки на противоположные концы одной палки. Слонобыки отошли в сторону, зато появились туземцы с охапками травы. Они свалили траву под ногами землян; один из воинов высек двумя камнями искру и зажег факел. В этот момент солнце, прекрасно видимое отсюда благодаря уходящей на запад прямой просеке, коснулось земли. Туземец с браслетами из желтых зубов на всех шести конечностях — очевидно, шаман или вождь — подал знак. Воин поджег траву. Туземцы разбрелись по поляне, садясь или опускаясь на средние конечности в предвкушении долгого зрелища. Музыканты затянули новую мелодию, тоскливую и протяжную, с резкими диссонирующими нотами; очевидно, она имела целью увеличить страдания обреченных.

Трава разгоралась медленно и давала удивительно мало дыма, так что пока дискомфорт землян ограничивался лишь неудобной позой, но пилот понимал, что туземцы в своей первобытной жестокости специально предусмотрели это — пламя должно увеличиваться постепенно.

— Роберт! — воскликнула Эмили тоном, которым в менее просвещенные времена обращались к богу. — У вас должны быть какие-то идеи!

— Увы, никаких, — мрачно отозвался пилот. — Если бы не эти бруски, можно было бы раскачаться и сорваться с палки. Но и в этом случае нас бы тут же подвесили обратно, и хорошо еще, если не вниз головой.

— Ну почему эти ублюдки такие тупые! Неужели нельзя с ними договориться? Цивилизованный человек может столько предложить дикарю…

— Только не такому, как эти. Им не нужны ни стеклянные бусы, ни бластеры. Все чужое может быть опасным, все опасное должно быть уничтожено. Принцип простой, но эффективный.

— Но ведь должен быть какой-нибудь выход!

— Кто вам это сказал? Безвыходные положения встречаются на каждом шагу, а в Дальнем космосе тем более. Как сказал в старину один остроумный человек, жизнь ничем хорошим не кончается.

— Но, Роберт, я не хочу умирать!

— Я тоже, если вас это хоть немного утешит.

Эмили снова начала всхлипывать. Роберт кусал губы, пытаясь укротить ужас, бившийся в нем под маской внешнего спокойствия. Он пытался отвлечься, переключить сознание на решение какой-нибудь задачи… вспомнить нерешенную головоломку… придумать оригинальный каламбур… не лучше ли поискать выход? Но ведь его действительно нет, выхода. Внизу больше сотни вооруженных туземцев — а их всего двое, они связаны, их головы не защищены… Нет, нет, нет! Если ничего не приходит на ум, задачу надо выдумать. Например, мат в три хода, где решение начинается с жертвы ферзя. Черного короля, конечно, поместим в центр доски — так больше вариантов… и вообще побольше фигур, чтобы жертва была неочевидной… Проклятое слово «жертва»! Опять все сначала…

Хотя рукава скафандров не позволяли ремням впиваться в запястья, задранные вверх руки постепенно затекали — причем повышенная гравитация ускоряла этот процесс. Пламя разгоралось, его тепло уже чувствовалось сквозь ботинки. И дым, как бы мало его ни было, все же начинал щипать в носу и в горле…

— Роберт, сколько, по-вашему, мы так продержимся?

— Если бы у нас были шлемы, то, может быть, мы могли бы рассчитывать на несколько часов. А так мы, вероятно, задохнемся раньше. В любом случае у нас нет приличной термозащиты. Туземцы намерены сделать из нас фирменное блюдо — землянин, жареный в собственном скафандре…

— Как вы можете шутить в таких обстоятельствах!

— В таких обстоятельствах шутить — это все, что нам осталось, чтобы сохранить достоинство. Иначе мы начнем визжать и звать маму, а это унизительно и, главное, бесполезно.

Огонь поднимался все выше и охватил ноги землян. С шипением сгорели связывавшие их ремни, оставив отвратительный запах. Жара становилась нестерпимой, пленники подогнули ноги. Туземцы оживились, видя, что эти странные существа наконец-то начинают мучиться, несмотря на свою толстую, нечувствительную кожу. Флейты заиграли с новой силой — на этот раз что-то радостное, ликующее, напоминая приговоренным обо всех прелестях оставляемой ими жизни.

— Роберт…

— Да?

— Скажите, Роберт… вы и сейчас меня ненавидите?

— Сейчас — нет, мисс Клайренс… Эмили… ведь вы страдаете так же, как и я.

— А если бы мы спаслись… вы бы снова не простили мне миллиарды моего отца?

— Каким образом мы могли бы спастись? Разве что начнется внезапное оледенение… Я еще не видел рептилий, способных выдержать температуру ниже точки замерзания воды… Оледенение… а лучше потоп…

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Сейчас мне плевать на любые деньги… Но, если я спасусь, мое отношение к хозяевам жизни станет прежним.

— Вы говорите — «если»… Значит, вы еще верите?

— Знаете, Эмили… — Роберт закашлялся, — я позволил себе отступить от своих принципов. Не только наихудший, но и самый вероятный сценарий говорят, что нам конец… но я еще позволяю себе надеяться. В конце концов, хуже от этого уже не будет…

Пламя поднялось до пояса.