Глава 1
Бой в Южной зале

Три Прилежных Кролика играли в сандалу. Полезная развивающая игра, рекомендованная студентам Магической Академии для благотворного времяпрепровождения. Других они не признавали. Они считались образцово дисциплинированными ребятами, хорошо учились, не были замечены ни в каких безобразиях. Кому другому не доверили бы сторожить первого амулетчика и, по совместительству, главную головную боль Светлейшей Ложи – Дирвена Корица.

Демоны Хиалы, как же ему хотелось поубивать их! Сколько раз он Кролика Рюнжи, длинноносого долговязого зануду, топил в бочке с медом, Кролика Плоби, чернявого крепыша с несносной привычкой по всякому поводу жизнерадостно потирать руки, сажал в проклятый ведьмой поезд, который мчался прямиком в Голодные топи, а Кролика Груфо, расчетливого, до обидного уравновешенного, отправлял на заколдованную пасеку к пчелам-убийцам.

Правда, в известной детской книжке все три Кролика избегли упомянутых напастей, поскольку усердно учились, не пропускали мимо ушей советы старших и не поддавались нехорошим соблазнам. В реальной жизни Рюнжи, Плоби и Груфо – это Дирвен про себя прилепил им клички из той сказки, так-то его охранников звали иначе – тоже плюх от судьбы не получали. До противного положительные и благоразумные, они все делали правильно, заслуживая похвалы наставников, почему им и поручили следить за тем, чтобы особо ценный для Ложи амулетчик не огреб новых приключений.

У, заучки исполнительные, шагу не ступишь без их приглядки… Дирвен свирепо ненавидел Трех Прилежных Кроликов, но расправляться с ними мог только в своих мечтах.

Казалось, все их внимание было направлено на поле, составленное из ярко раскрашенных досок, разделенных на помеченные игровыми символами квадратики. Возле каждого участника стояла коробка с фишками и фигурами. Рюнжи и Груфо переговаривались с нудноватой сдержанностью, а Плоби издавал то азартные возгласы, то громкое разочарованное «Эх!», словно изображал игрока в любительском спектакле. Время от времени слышался стук кубика. На то, что объект их неусыпной опеки звереет от скуки, начинающим службистам Светлейшей Ложи было наплевать.

В просвещенном мире известно четыре разновидности сандалу: рыночная, воровская, детская и для магов. Дирвен более-менее умел играть в детскую и рыночную. Для воровской сандалу надо знать множество всяких потайных смыслов и уловок, честному человеку неведомых. А что до последней, здесь название говорило само за себя: если ты не маг, участвовать не сможешь, так как в ходе игры используются заклинания.

Академия Светлейшей Ложи такой досуг приветствовала: считалось, что это помогает будущим волшебникам оттачивать свои навыки. А вот нажива не поощрялась, студентам официально разрешено было играть на медяки, на конфеты и на щелбаны.

Бывало, что кто-нибудь втихую нарушал запрет – но только не Рюнжи, Плоби и Груфо. Эти примерные хорошисты выбрали самый безобидный вариант: конфеты. Дешевые карамельки в поблекших пестрых обертках, чворк знает, когда изготовленные. Прилежные Кролики таскали их в карманах специально для того, чтобы делать ставки. Подначки Дирвена по поводу «твердокаменных сластей из заветного бабушкиного сундучка» этих ребят не пронимали.

Для него магическая сандалу была недоступна. Пусть он тоже по крупному счету волшебник – боевой амулетчик исключительной силы, это куда лучше мага средних способностей, – но всяких тонких волшебных возмущений ему не распознать.

Амулеты сигналят своему хозяину о присутствии магии в окружающей среде: вроде того, как если бы рядом разговаривали, а он вместо слов слышал бы сплошной гул или даже не слышал, а просто знал бы, что этот гул есть. Хотя в то же время он легко мог бы заставить говорящих заткнуться: в руках у Дирвена даже какая-нибудь пустяковая побрякушка работала, как артефакт изрядной мощности.

Он бездельничал, устроившись у стены на плоской сурийской подушке, и измышлял для своих сторожей всякие дурацкие неприятности, то бытовые, то сказочные, а после додумался, как можно им отомстить.

«Погодите, Прилежные Кролики, сейчас я вам все удовольствие поломаю! Только маленько подожду, чтобы вы еще больше разыгрались…»

Глядя из-под полей шляпы на молодых магов, расположившихся за низким столиком посреди залитой солнцем залы, он злорадно сощурился. Ну, держитесь, я вам покажу… Превратности сандалу захватили участников, стук костяного кубика и фигурок сопровождался плетением игровых заклинаний – о последнем исправно сообщал амулет, с которым Дирвен находился в постоянном мысленном контакте.

Перед каждым из игроков лежала горсть конфет, давным-давно засохших или по меньшей мере всякий вкус потерявших, но Кролики вошли в такой азарт, словно резались на золотые слитки.

Дирвен встал, лениво потянулся и неспешно направился к двери.

– Эй, ты куда? – окликнул Кролик Груфо. – По нужде? Не потерпишь хоть десять минут?

– Во двор я. Тренироваться мне пора, ножи в мишень кидать.

Это рушило им всю игру: если бы по нужде, кто-то один вышел бы в коридор подежурить, пока подопечный будет оправляться, а раз он собрался во двор, сопровождать его должны все трое. Согласно инструкции.

– Ты же в это время обычно не тренируешься, – с досадой напомнил Кролик Рюнжи. – Солнцепек же самый…

– Буду тренироваться на солнцепеке, – Дирвен мстительно ухмыльнулся. – Это полезно, чтоб боевые навыки совершенствовались.

И двинулся по коридору, чувствуя себя победителем. Если б он навострился сбежать, сторожа применили бы силу, а сейчас он кругом прав, и ничего они поделать не могут.

Его тренировки – это святое. Помимо работы с артефактами, элитному амулетчику Светлейшей Ложи надлежит владеть приемами рукопашного боя. Дирвен на первом же полевом задании убедился, как это важно: его тогда занесло на территорию прорвы, где магия исчезает и амулеты не действуют, и пришлось ему драться там с разбойниками, не прибегая к волшебству. Если позже доводилось об этом рассказывать, он значительно приукрашивал и саму стычку, и свою собственную роль в благополучной развязке.

Во дворе за домом торчал деревянный чурбан в человеческий рост, грубое подобие портновского манекена. На кое-как вытесанную голову был нахлобучен грязновато-белый нитяной парик вроде тех, что можно увидеть на ярмарочных куклах. Корпус был сплошь испещрен следами от ножей, и еще там было накорябано красным карандашом: «Энга».

Когда надпись стиралась, Дирвен ее подновлял. Почему он назвал свою тренировочную мишень Энгой – об этом кроме него знала только госпожа Зинта, служительница Тавше Милосердной. Ну, и еще кое-кто наверняка бы понял… А все остальные ломали головы и строили догадки.

Он принялся швырять ножи в чурбан. Это занятие ему нравилось. Три Прилежных Кролика так не сумеют! Те были недовольны, что их оторвали от сандалу, однако с философским видом устроились на скамейке под навесом.

Всего лишь начало весны, а солнце жарило вовсю. Впрочем, Дирвен мог не опасаться, что ему напечет голову: он, как всегда, был в шляпе.

Ножи со стуком вонзались в цель, лишь один пролетел мимо. Вот тебе, Энга, получай… За все получай!.. Надпись опять выцвела, надо будет найти красный карандаш и подрисовать буквы.

Кролики дружно вскочили со скамьи в тот самый момент, когда амулет предупредил Дирвена об атаке.

На них пытались навести дремотные чары. Что-то весьма неслабое, просто так не перебьешь… Борясь с желанием смежить веки и прикорнуть прямо посреди двора на едва пробившейся травке, он отдал мысленную команду «Разрушителю сна». Амулет среагировал, и в голове прояснилось.

Студенты Академии тоже не поддались вражескому воздействию. Они сразу бросились к Дирвену, Груфо схватил его за руку и потянул к дому, выставив магический щит. Плоби и Рюнжи пятились следом, изготовившись прикрывать отступление.

Нападающие уже лезли через высокую кирпичную ограду – один, второй, третий… Да их человек восемь, не меньше!

Кролик Рюнжи задвинул засов и припечатал его заклинанием. Впрочем, если отряд противника состоит из амулетчиков – а посылать сюда простых наемников не имело смысла, – никаких гарантий, что те не разрушат печать. Смотря какие у них артефакты… Наверняка найдется что-нибудь, способное рвать заклятья и справляться с засовами.

Можно не гадать, за кем они пришли. Ясное дело, не за Прилежными Кроликами.

– Я не могу послать мыслевесть, – Рюнжи смотрел на остальных пока еще не растерянно – скорее озадаченно. – Что-то мешает…

– Я тоже, – отозвался Плоби. – Словно мы под ватным куполом.

Из глубины дома донесся звон стекла, топот.

– Пролезли, – бросил Груфо. – В Южную залу, будем оборонять дверь!

Южной залой называли просторное помещение, где они перед тем играли. Окна там были с хитроумно зачарованным частым переплетом, который нипочем не выломаешь – что-то старинное, немалой силы.

Журавлиный дом – он получил такое название из-за лепного барельефа с журавлями на фасаде – раньше принадлежал королевской семье Ларвезы, потом был передан в дар Светлейшей Ложе. Он мог бы выдержать осаду, но враги уже внутри, а кроме Дирвена с Кроликами тут сейчас никого. Прислуга не в счет, ее либо усыпили, либо и вовсе вырезали, если не успела попрятаться. Остальные вернутся только вечером, они заняты на подготовке к Великому Светлейшему Собранию с Выставкой и Благими Зрелищами. Придется отбиваться вчетвером.

Такие Собрания проводились раз в пять лет. На них съезжались маги из всех провинций и колоний Ларвезы, а также приглашали заграничных гостей, чтобы те увидели, как велика мощь Светлейшей Ложи и сколь дивны ее достижения. Устраивали эти мероприятия, по традиции, в Пергамоне – небольшом городе в восьми шабах от столицы, а Салуба, соседний городок, стояла в паре шабов от Пергамона.

Это были владения Ложи, и местные обыватели зарабатывали на прожитье, обслуживая нужды волшебников, при этом они донельзя гордились своей приближенностью к государственной власти. Ни для кого не секрет, что в Ларвезе всем заправляет Ложа, а король только появляется на церемониях да ставит свою подпись на документах по указке архимагов. Правда, кроме этого он еще держит Королевский банк, один из самых надежных в просвещенном мире банков, поэтому от него тоже кое-что зависит, но Светлейшая Ложа все равно главнее, кто бы спорил.

Сейчас Салуба как будто вымерла. И большинство ее жителей, и расквартированные здесь студенты Академии отправились в Пергамон. Там для каждого находилось дело: наведение чистоты, покраска зданий и оград, всевозможные подсобные работы да еще обустройство грядущей Выставки.

То, что Дирвена с Кроликами оставили дома – мол, ты пока отдыхай и будь в готовности, позовем, если понадобишься, – вызывало недоумение. Что это: обидное недоверие (ага, тебя туда только пусти!) – или признание того, что ты находишься на привилегированном положении и не обязан размениваться на мелочи?

Великое Светлейшее Собрание с Выставкой и Благими Зрелищами в этот раз перенесли с первой половины месяца первоцвета на вторую, да в придачу охранные заклятья от демонов Хиалы в Пергамоне лепили на каждом шагу втрое против обычного. Будто бы было какое-то зловещее предсказание насчет молодого месяца, рогатых демонов и будущего урожая, но с непосвященными никто подробностями не делился. Отменять из-за этого ничего не стали, иначе мог пострадать престиж Ложи, однако меры предосторожности приняли.

Как водится, в последнюю восьмицу перед торжественным открытием Собрания работы было невпроворот: что-то поменять, что-то доделать, что-то перекрасить… Салуба средь бела дня опустела – все, кто мог, утянулись в соседний городок с целью подзаработать или просто поглазеть на предпраздничную суету. Дирвен и его сторожа тоже бы с утра пораньше туда отправились, если б не получили недвусмысленного распоряжения оставаться там, где их поселили.

Они заперли и запечатали заклинаниями дверь Южной залы.

– Разве есть амулеты, которые перебивают мыслевести? – выдавил взмокший Кролик Рюнжи – он раз за разом пытался связаться с кем-нибудь из старших магов и не мог преодолеть «ватный купол».

– Не слышал о таких, – буркнул Дирвен. – Мне об этом не говорили.

– Раз тебе не говорили – значит, таких артефактов нет, – угрюмо произнес побледневший Кролик Груфо. – Это колдовство.

– Без подпитки? – усомнился Кролик Рюнжи.

– Без подпитки не получилось бы. С ними кормилец, который черпает из Накопителя.

– Далеко же! Если это иностранная группа, как они туда к себе дотянутся…

– Видимо, черпают из нашего. Кормильца-предателя нашли. Иначе откуда у них столько силы?

О Накопителях Дирвен имел лишь самое общее представление: это зачарованные постройки в виде громадных пирамид, охраняемые, как ни один другой стратегический объект. Внутри живут древние маги – так называют тех, кто был магом в прошлых рождениях сотни тысяч лет тому назад. Их там собирают, чтобы они занимались исследованиями и делились своей силой с остальными волшебниками, а силу у них черпают для передачи кому надо специально подготовленные кормильцы.

Все знали, что быть древним и обеспечивать такие важные вещи – это великая честь и ответственность. В Ларвезе был известен только один древний маг, не пожелавший отправиться в Накопитель, и Дирвену довелось, на свою беду, с ним познакомиться. Если б затеяли выбирать самую первостатейную сволочь на всем белом свете, этот Эдмар, которого в далекой древности звали Тейзургом, наверняка бы отхватил главный приз. Нечего удивляться, что такая непочтенная личность не захотела жить в Накопителе и приносить людям пользу.

– Объединяем усилия! – бодро, как на практическом занятии, выпалил Кролик Плоби. – Держим дверь и отжимаем их подальше!

Под конец его голос от напряжения сорвался.

Трое студентов встали плечом к плечу и начали контратаку, тем временем Дирвен приготовил к бою свои амулеты. Он тоже то и дело пробовал до кого-нибудь докричаться, но чары, блокирующие мыслевести, оказались на редкость сильны – во всяком случае, значительно превосходили то противодействие, которое ему случалось преодолевать на занятиях, а в полевых условиях он с такими подлыми штучками до сих пор не сталкивался.

Окна Южной залы выходили на улицу: штурмовать дом с этой стороны, на виду у всей Салубы, нападающим не с руки. Они и так облажались, не сумев усыпить четверых юнцов. Затяжной бой вряд ли входит в их планы, поэтому главное – продержаться, пока не подоспеют те, кто с ними справится. Но оставить окна без внимания тоже будет ошибкой. Дирвен время от времени косился на разлинованные в мелкий ромбик сияющие проемы, за которыми виднелись разноцветные дома под безмятежно голубым небом. Если кто-нибудь все же туда сунется и зачарованные переплеты не выдержат, он задействует «Шипоцвет». Пока что он направил силу этого оборонительного артефакта на дверь, в помощь Кроликам – вторым рубежом.

Не сказать, чтобы ему вовсе не было страшно. Небось много кто хотел бы с ним посчитаться за его подвиги на службе у Светлейшей Ложи… Начиная с Овдабы и Ктармы, кончая пиратами Сиянского моря. А если не посчитаться – для практичных людей месть не главное, – то похитить его и заставить работать на себя.

Амулетчики такого уровня, как Дирвен Кориц, нужны везде, и если его захватят – сделают самым настоящим невольником, в то время как сейчас он свободный ларвезийский подданный со всеми правами. Так говорили наставники, и у Дирвена не было причин им не верить.

Как ни странно, присутствие ненавистных Прилежных Кроликов вселяло надежду, что все закончится хорошо. Они ведь находятся рядом не только для того, чтобы не пускать его туда и сюда, но еще и затем, чтоб его охранять, а об этом он как-то подзабыл.

Дверь они удерживали совместными усилиями вполне успешно. Груфо молодец, что додумался насчет Южной залы.

– Стенка!

Вопль Кролика Рюнжи, обычно невозмутимо обстоятельного, словно бичом по ушам хлестнул. Поглядев, куда показывал Рюнжи, все четверо поняли, что дела обстоят много хуже, чем они с какой-то радости возомнили.

В Южной зале были розовато-желтые обои, вручную расписанные деревьями, беседками, мостиками и прогуливающимися дамами с веерами и зонтиками в придворных нарядах позапрошлого века. Все это, хоть и выцвело, по-прежнему производило впечатление утонченным изяществом рисунка. Учитель Орвехт, когда приходил сюда на прошлой восьмице, долго разглядывал эти картинки словно завороженнный – хотя кто бы смог заворожить такого сильного мага! – и потом сказал, что среди них не найдется двух одинаковых.

На стене, отделявшей залу от коридора, на некотором расстоянии от пола, медленно вспухал громадный, локтя два в диаметре, мутный пузырь. Будто бы там образовалась дыра, из которой выпирает какой-то несусветный кисель с кирпичным крошевом, кусочками штукатурки, клочьями порванных обоев… Бумажные клочья невероятным образом растягивались, и вместе с ними тянулись фрагменты рисунка, по-прежнему изящные, хотя и причудливо искаженные.

Дирвен понятия не имел, что это такое, зато отлично знал, что с этим делать. Он скомандовал «Каменному молоту», и на пузырь обрушился удар страшной силы. Кисель вдавился обратно, послышались крики, хруст костей, стук чего-то упавшего: от «Молота» досталось тем, кто находился в коридоре и собирался проникнуть в залу через продавленную брешь.

– Ты стенку сломал! – сердито процедил Кролик Плоби. – Думай тупой башкой!

– Ее до него сломали! – заступился за амулетчика Кролик Груфо.

В дыру уже лезло двое уцелевших противников, они были в неброской мешковатой одежде и в шаперонах с масками. Дирвен встретил их «Шипоцветом», но те были настороже и прикрылись магическими щитами.

Между тем с другой стороны от двери стена тоже вспучилась. Этот пузырь был меньшего диаметра по сравнению с первым, и набухал он медленнее. Сказывалось то, что Дирвен выбил кого-то из атакующих: сил у них убавилось. Врезать бы снова «Каменным молотом», но тот еще не накопил новый заряд. Боевые амулеты, которые лупят по врагам безостановочно, бывают только в книжках.

Не прав был Плоби со своим обвинением. Второй пузырь сам собой лопнул, причем брызги киселистой субстанции растаяли в воздухе, зато обломки кирпича, куски штукатурки и неестественно растянутые, словно что-то на диво пластичное, лохмотья старинных обоев разлетелись по комнате. В дыру начали протискиваться люди. В самый раз, чтобы получить зарядившимся «Молотом». Они исхитрились частично погасить удар, но все же им досталось – первых двоих оглушило, и тем, кто находился позади, пришлось их оттаскивать, чтобы расчистить проход.

Прилежные Кролики вовсю сражались с первой группой. Плоби, всегда казавшийся самым крепким из этой примерной троицы, свалился на колени, из носа у него потекла кровь. Несмотря на это, он продолжал плести какое-то заклинание, пытаясь подняться на ноги.

Один из врагов вновь нанес удар, и тогда он закашлялся, изо рта хлынула кровь с темными сгустками – прямо на валявшуюся у стены вытертую подушку с прихотливым малиново-синим сурийским орнаментом, на которой целую вечность назад сидел изнывающий от скуки Дирвен.

Амулетчик от этого зрелища на миг оцепенел, а потом издал отчаянный рычащий вопль и обрушил на противников «Когти дракона», которые придержал про запас. Это же его Кролики, его личная охрана, и никто не смеет убивать их у него на глазах! Получайте, гады!

Он был сам не свой от потрясения и ярости и придал «Когтям» такую силу, что убийцу Плоби буквально располосовало на куски, словно его и впрямь ударил чудовищной лапой легендарный дракон. Остальных тоже изранило.

Кролик Рюнжи, развернувшийся навстречу тем, кто забрался в комнату через вторую дыру, пошатнулся от магического удара. У него кровотечения не было, но он смертельно побледнел, нетвердо, словно пьяный, попятился и рухнул спиной на столик с принадлежностями для игры в сандалу, опрокинув его набок.

Один Груфо пока держался. Его глаза азартно сверкнули, и он прохрипел стоявшему рядом амулетчику:

– Послал мысле…

Договорить то ли не смог, то ли решил не расходовать лишнюю толику силы. Дирвен и так понял: враги понесли урон, благодаря чему «ватный купол» истончился либо вовсе пропал, и Груфо удалось связаться с магами Ложи. Скоро придет помощь.

Воодушевленный этим успехом и взбешенный тем, что эти ублюдки, которых никто сюда не звал, сотворили с Плоби и Рюнжи, Дирвен пустил в ход против второй группы «Шипоцвет». В этот раз еще как сработало!

Заодно обнаружил, что у него на перевязи осталась пара ножей, которые он не успел засадить в деревянную «Энгу». С победным воплем он метнул оружие в неприятеля из первой дыры. Один вонзился в плечо противнику, что позволило Груфо нанести удар, заставивший этого парня согнуться, словно от пинка в живот. Со вторым броском повезло меньше, вражеский маг сумел отвести летящий в него нож.

Сколько же сюда пришло этих гадов, ошеломленно подумал Дирвен, два десятка же их, никак не меньше! До сих пор кто-то есть в коридоре – либо самые трусливые, либо главари.

Он был распален боем и уже перестал бояться, что враги его скрутят и утащат – вот это теперь никак не получится, того и гляди здесь будет не протолкнуться от бойцов Ложи. Зато могут убить, раз выкрасть не удалось. Так же, как убили Рюнжи и Плоби. Те, кто послал сюда этих гадов с закрытыми, как у палачей, рожами, запросто могли отдать им такой приказ. От этой мысли было и жутко, и как-то нереально легко: может, он сейчас доживает последние минуты.

Его «Незримый щит» содрогнулся, погасив очередное заклятье, и Дирвена тоже пронизала дрожь: чуть-чуть достало, несмотря на мощь охранного амулета. Правда ведь пытаются прихлопнуть!

Враг ретировался в полутемный коридор и маячил за проломом, готовясь повторить попытку. Кормилец, снабжающий его силой, находился там же – кормильцев обычно держат в тылу, так как без них ничего не зачерпнешь из Накопителя.

Груфо выглядел вконец измотанным, длинная бледная физиономия блестела от пота. Он снова плел заклятье, но был риск, что его не хватит на то, чтобы довести дело до конца. Маг расходует свою собственную силу, а амулетчик – силу артефактов, вот потому-то Дирвен и не завидовал магам.

Он опять обрушил на дыру или, вернее, на тех, кто за ней прятался, «Каменный молот», однако противники вовремя уловили, что сейчас будет, и успели отскочить в стороны: этот амулет наносит удар по небольшому участку, точь-в-точь как инструмент, в честь которого его назвали. Досталось лишь тем, кто пострадал от «Молота» в первый раз и сейчас лежал или сидел на полу за проломом – после повторного удара их стоны стихли.

Слева от Дирвена со стуком упало на пол несколько ножей, встреченных «Незримым щитом». Швырявший их парень высунулся из второй дыры и едва успел отпрянуть, когда амулетчик, развернувшись в его сторону, привел в действие «Когти дракона». «Когти» содрали обои над дырой и все-таки задели кого-то из тех, кто находился в коридоре.

Груфо уже не стоял рядом со своим подопечным, а сидел на полу с обморочным лицом, из складок его мантии торчала рукоятка метательного ножа.

Дирвен снова отдал команду «Шипоцвету». Этот амулет не сможет остановить заклятья, он воздействует только на материальные тела, но если растянуть невидимый шипастый занавес по стенке, закрыв оба пролома, это хотя бы помешает врагам целиться… Впрочем, уже не важно. Судя по шуму в коридоре, в дом ворвались бойцы Светлейшей Ложи, и вражеским засланцам, провалившим свое задание, стало не до Дирвена Корица.

Ноги подкосились, и он плюхнулся рядом с раненым Груфо. Из коридора что-то кричали… Ага, чтобы он или отпер дверь, или убрал «Шипоцвет». К тому времени, как до него дошел смысл этих резонных требований, спасатели уже управились сами и ввалились в Южную залу.

Над Дирвеном склонился маг-целитель, вскоре заявивший, что амулетчик не пострадал, и занявшийся ребятами из Академии. Дирвен устроился в углу, чтобы никому не мешать. Там лежала еще одна истрепанная сурийская подушка – не забрызганная кровью, ничего ей не сделалось, – на нее-то он и уселся. Вокруг суетились люди в форменных мантиях, кого-то посылали за мешком, чтобы «все это собрать». За разбитой стенкой кто-то навзрыд клялся богами и великими псами, что его заставили участвовать в покушении, используя шантаж, – Кормилец, вероятно.

– Да пропустите же меня! – донесся из коридора звонкий и сердитый женский голос.

– Госпожа Зинта, сначала окажите помощь нашим коллегам из Ложи! – потребовал кто-то непререкаемым тоном. – Эти подождут… В лечении нуждаются все, нам еще предстоит их допрашивать, но достойных надо лечить в первую очередь. Идемте сюда!

В Южную залу следом за провожатым протиснулась Зинта Граско, лекарка под дланью Тваше. Высокий сухопарый маг невежливо тащил ее за руку, поскольку опасался, что избранная служительница Милосердной сразу же начнет возиться со злоумышленниками, так как те первыми попались ей на глаза.

Она то скрывалась за чужими спинами, то снова появлялась в поле зрения Дирвена. Ладная, женственно округлая, в сурийских шароварах и старой хлопчатобумажной фуфайке с закатанными рукавами, голова повязана косынкой. Видимо, помогала на уборке в Пергамоне, и зов оторвал ее от работы.

В Ларвезу она перебралась год назад из Молоны, сопредельной страны, где нет господ и все друг другу доброжители. Это Дирвен тогда перевел их через границу – госпожу Зинту и… Тьфу, даже думать противно, кого еще! Взяться за тряпку наравне с прислугой – это для Зинты было естественным делом: «иначе получится не по-доброжительски». Другую на ее месте давно бы уже начали высмеивать, но все сходились на том, что целительница, удостоенная особой милости Тавше, имеет право на странности.

У Зинты было миловидное круглое лицо, живые и пытливые серые глаза, из-под косынки выбилась на лоб светлая прядь. Через плечо висела лекарская сумка, на поясе – кинжал Тавше, с которым она, как удостоенная, никогда не расставалась.

– Здравствуйте! – вымолвил Дирвен охрипшим голосом, привстав с подушки.

Не услышала. В зале стоял гомон, к тому же лекарке было не до приветствий. Опустившись на колени возле кого-то из Кроликов, она обеими руками подняла над головой в ритуальном жесте кинжал и воззвала:

– Тавше, силы твоей прошу!

Дирвен из своего угла ничего расслышать не мог, но знал, что она произнесла именно эти слова.

Теперь у несчастных Кроликов есть шанс выкарабкаться. Амулетчик прислонился к стене, прикидывая, обеспечат его новыми надзирателями – или зачтется, что он отлично проявил себя в этой заварушке, и ему наконец-то вернут свободу?

Зная порядки Ложи, скорее можно было рассчитывать на первый вариант.

В свои неполные восемнадцать лет Дирвен удостоился звания первого амулетчика Светлейшей Ложи, ибо равных ему не было. За ним числилось столько успешно выполненных заданий, что иному с избытком хватило бы на всю жизнь. Тех, кто вызывал у него уважение, можно было по пальцам перечесть, а на остальных он смотрел свысока: или придурки, или слабаки.

Девиц он в грош не ставил, потому что все они одинаковые, и верить им нельзя. Ага, была у него светлая и чистая любовь, целых два раза, и в первый раз любимая его обманула, оказалась не девушкой, а во второй… ну, в общем, тоже… мягко говоря, не девушкой… но об этом даже вспоминать не хотелось.

Он знал только двух достойных женщин: свою маму, которая осталась в Овдабе (Дирвен уже восемь лет ее не видел, но рано или поздно он обязательно заберет ее к себе в Ларвезу), и Зинту Граско.

Госпожа Зинта его спасла. Если б она прошлой весной в придорожной гостинице не принялась вышибать дверь номера, громко ругаясь и призывая на помощь Милосердную, там бы все закончилось страшно сказать чем. Поэтому в присутствии Зинты он превращался в почтительного и немного робеющего юнца, но уж зато на всех прочих дам, теток, девиц и девчонок глядел с неизменным презрением: все они друг дружки стоили и доверия не заслуживали.

Особой приметой Дирвена была низко надвинутая шляпа, которую он не снимал нигде и ни перед кем. Разве что спать ложился без нее, чтобы не измялась.

Шляпа была зеленая, под цвет его глаз, на тулье ремешок с медной пряжкой. Мастер, изготовивший ее на заказ, свое дело знал: декоративная деталь бросалась в глаза, и не всякий замечал кое-что еще – необычное утолщение справа, на нижней стороне полей.

Там было прилажено нечто вроде продолговатого кармана из зеленого сукна, по размеру в самый раз, чтобы спрятать рог, торчащий возле правого виска амулетчика.

Проклятие Тавше, поэтому его невозможно ни спилить, ни свести колдовством. Дирвен прогневал богиню Милосердия, добив раненого, которого госпожа Зинта собиралась лечить.

Убитый не был почтенной личностью – сурийский головорез, телохранитель древнего мага, заподозренного в сговоре с кровожадным волшебным народцем пустыни Олосохар. Ну не знал же Дирвен, кто на самом деле предатель! Сам учитель Орвехт потом вскользь обронил, что это была «головоломка не из легких». Амулетчик прикончил не того человека – иногда бывает, он же просто ошибся, он же действовал во благо… А Тавше прогневалась на него, как на какого-нибудь нечестивца.

Зинта после говорила, что погибший Махур-нуба чем-то, видать, угодил Милосердной, и вообще нечего было добивать тяжело раненного, который ни для кого не опасен. Дирвен на это насупленно промолчал, хотя мысленно возразил: не мог он отвлекаться на такие размышления, когда надо было действовать – обезвреживать врагов… Ну, ладно, пусть он принимал за врагов не тех, кто на самом деле собирался всех погубить, так он ведь не виноват, что ему голову заморочили!

А потом на этой голове еще и рог вырос, и чтобы от него избавиться, Дирвену надлежало совершить добрый поступок. Какой угодно, лишь бы добрый. Важное условие – от чистого сердца, без всякой корысти. Да он кучу всевозможных добрых дел переделал, но при этом всякий раз думал о том, что вот теперь-то Милосердная непременно должна его простить, а потому получалось, что условие насчет бескорыстного деяния не соблюдено.

Впрочем, он уже потерял надежду и больше не кидался помогать старушкам с тяжелыми корзинами, покупать сладости малолетним попрошайкам или вытаскивать из канавы застрявшую телегу. Толку-то, если оно тебе все равно не зачтется? Трех Прилежных Кроликов эта перемена обрадовала: те понимали, что от проклятия первому амулетчику Ложи хорошо бы отделаться, но его благотворительные выходки изрядно осложняли их задачу. С тех пор как он отчаялся и утихомирился, стеречь его стало проще. Хотя сегодняшний день уж никак простым не назовешь.

– Что здесь произошло?

Перед глазами колыхнулся нижний край фиолетовой мантии. Амулетчик вскинул голову: над ним стоял учитель Орвехт. Сухощавый, как всегда собранный и подтянутый, внимательные прохладные глаза слегка сощурены.

Дирвен его уважал, как по-настоящему сильного мага, и отдельно уважал за то, что Суно Орвехт не поддался повальной моде на длинные волосы и китонские шелка, охватившей в последние полгода не только столичных повес, но даже некоторую часть волшебников Ложи.

Если Ложа – Светлейшая, ее адепты не должны подражать всяким сволочам, правда же? А они с помощью заклинаний отращивают патлы ниже плеч, как у известно кого, и носят воздушные переливчатые шарфы нежных расцветок. Наверное, еще и досадуют, что по Уставу нельзя надеть вместо форменной мантии одежку китонского покроя.

Вихрастые золотисто-соломенные волосы Дирвена были острижены совсем коротко, так что не видно их из-под шляпы. Он не собирался присоединяться к подражателям известно кого.

Три Прилежных Кролика тоже выглядели, как нормальные ребята. Но, может, они просто выполняли указания начальства, рекомендовавшего им не раздражать своим внешним видом первого амулетчика Ложи?

Он рассказал куратору о нападении последовательно, с разбивкой по эпизодам, стараясь не упустить ничего из существенных подробностей, отсекая собственные домыслы и эмоции – все, как положено, как учили. Так же грамотно ответил на вопросы. Потом еще не раз придется рассказывать и отвечать, и наверняка его засадят писать отчет.

Суно Орвехт ушел, но через некоторое время вернулся. Между тем младшие маги принесли носилки и начали укладывать на них пострадавших.

– Как они там? – хмуро поинтересовался амулетчик.

– Джугерехт и Бельдо поправятся. Зинта оказала им помощь, дальше с ними будут работать маги-целители, чтобы убрать последствия поражающих заклятий. Ничего фатального.

– А Плоби? – когда с языка сорвалась кроличья кличка, он слегка смутился. – То есть я хотел сказать, Янсойм?

– А Янсойму пожелай добрых путей.

И после грустной паузы учитель позвал:

– Идем.

Они выбрались на задний двор, где уже поставили охрану: которые в куртках и штанах с карманами – это амулетчики, которые в мантиях – маги. Двое дознавателей осматривали землю у ограды и что-то замеряли мерными лентами.

Оказавшись снаружи, Дирвен запоздало почувствовал, как душно было в зале, где смешались запахи пота, крови и превращенной в пыль штукатурки. Борясь с головокружением, он вдохнул полной грудью прогретый весенним солнцем воздух.

Учитель остановился около чурбана, из которого так и торчало несколько метательных ножей, оглянулся на парня и, когда тот подошел, ткнул пальцем в надпись:

– Вот это соскоблить. Приступай.

– Почему? Иногда же дают имена тренировочным мишеням, все же так делают… Почему мне нельзя?

– Потому. На Великое Собрание приглашены почетные гости. Если кто-нибудь увидит сие безобразие, у них может сложиться превратное мнение о наших амулетчиках.

– Да чего они здесь-то будут высматривать? – уперся Дирвен.

– В Южной зале пострадали старинные обои, уникальное произведение искусства позапрошлого века. Было бы недурно их восстановить. Насколько мне известно, один из почетных гостей Ложи весьма искушен в таких вопросах, и я собираюсь обратиться к нему за консультацией. Вероятно, он захочет посмотреть на обои, и если это, – Орвехт кивнул на чурбан в грязном нитяном парике, утыканный ножами и с надписью «Энга», – попадется ему на глаза, получится не очень-то любезно.

– А чего с ним любезничать, с этим почетным гостем! – Дирвен оскалил зубы в агрессивной ухмылке. – Да я б его…

– Безусловно, мнение первого амулетчика Ложи имеет определенную ценность, независимо от того, какими обстоятельствами оно продиктовано. Однако надпись все-таки соскобли.

Вначале Дирвен обиделся на иронию, сквозившую в словах Орвехта, а потом до него дошло кое-что более существенное:

– Учитель, разве… Откуда вы знаете про Энгу?! Это, что ли, госпожа Зинта вам рассказала?

– Нет, Зинта мне об этом не рассказывала. Но я – как ты, надеюсь, в курсе – дознаватель Ложи, а мастерство не пропьешь. Кое-что я вычислил после того погрома, который вы на пару с другой достойной личностью учинили в «Столичной белке», а подробности узнал позже, за чашкой кофе, от самой… гм… Энги. Она не прочь иногда похвастать своими похождениями. Так что эти каракули убрать немедленно. Незачем оскорблять даму, которую я собираюсь просить о содействии в реставрации Южной залы.

– Ага, даму! – глаза Дирвена злорадно сверкнули из-под полей шляпы. – Точно, что даму, иначе не скажешь!

– Приступай, – оборвал его Орвехт, а сам направился к своим коллегам, хлопотавшим возле ограды.

Делать было ничего, и Дирвен принялся соскребать ножом надпись.

Несколько женщин уже второй день прибирались в старом домике на Вишневой улице, купленном недавно магом Ложи. Обзавестись в Салубе собственным жильем, хотя бы самым скромным, – весьма практичный поступок. Местные гостиницы зачастую переполнены, а сейчас, перед Светлейшим Собранием, и вовсе ожидается наплыв. Цены на недвижимость здесь высоки, как ни в одном другом ларвезийском городе, включая столицу.

Женщины были из зажиточных горожанок, но других тут и не водилось. Зато и платили им недурно. Ложа имела в виду возможность вредительства, поэтому в Пергамоне и Салубе люди со стороны ни до каких работ не допускались. За нарушение этого запрета и нанятым, и нанимателям грозили серьезные неприятности.

Руководил уборкой студент из Академии, присланный в помощь новому хозяину. Когда он поднялся в мезонин обдирать обои – делал он это магическим способом, совмещая вклад в ремонт с полезной практикой, – верховодить начала одна из женщин. Другие называли ее между собой Атаманшей. Она была уже не первой молодости, и не будь губы ярко накрашены, щеки нарумянены, а глаза обведены угольным карандашом, ее грубоватое, почти мужское лицо напоминало бы не то болванку из шляпной мастерской, не то обветренную физиономию битого жизнью наемника.

Вместе с ней пришла подруга-ровесница, ухоженная пышка, уступчивая и податливая – из тех, что всегда подчиняются. Если властной товарки поблизости не было, она разговаривала с остальными учтиво и приветливо, но едва та появлялась, Пышка сразу подхватывала ее тон и начинала шпынять работниц, которые вызвали недовольство Атаманши.

Больше всего доставалось тем, кто не желал признавать ее главной. У мужчин такие вопросы решаются на кулаках: давно бы уже завязалась потасовка, и магу-студенту пришлось бы спуститься по деревянной лестнице, чтобы разнять драчунов. Прибегнув к заклинаниям, он бы с этой задачей справился, но его вмешательства не требовалось: дамы ограничивались язвительными замечаниями.

Над тремя работницами Атаманша с Пышкой одержали победу, однако четвертая не обращала на них внимания и занималась своим делом, игнорируя и колкости, и командные окрики.

С этой четвертой женщины раньше не водили знакомства. Она выглядела лет на двадцать пять, была молчалива, ловка и проворна. Говорила с непривычным для слуха акцентом. Никто бы не стал нанимать пришлую, но откуда же она взялась? Может, приехала на жительство к родственникам или кто-нибудь из горожан нашел себе жену на стороне?

На Атаманшу она смотрела с неодобрительным выражением на свежем миловидном лице и ее распоряжения пропускала мимо ушей. Порой сердито щурилась, словно еще чуть-чуть – и скажет в ответ что-нибудь хлесткое, но всякий раз сдерживалась.

– Ну, вот куда пошла эта растяпа?! – закричала ей вслед дошедшая до белого каления Атаманша, когда незнакомка потащила за порог ведро с грязной водой. – Я же сказала – воду сливаем потом, я же сказала делать все, когда я скажу!

– Растяпа во двор побежала! – угодливо подхватила Пышка. – Вчера куда-то бегала-бегала, и опять ей побегать захотелось!

Пожилая работница со сморщенным, как печеное яблоко, лицом хихикнула в кулак, потом что-то шепнула двум другим женщинам, и те тоже начали посмеиваться.

Атаманша вначале решила, что ее поддерживают против бунтарки, но потом заметила, что поглядывают на нее как-то странно – будто она, сама того не ведая, попала впросак.

– Дура ты, Челинса, ой, дура… – усмехнулась пожилая – она первая капитулировала перед Атаманшей, но, похоже, ее капитуляция не была окончательной. – Не боишься, что тебе денег не заплатят?

– Почему – не заплатят? – насторожилась Пышка.

Челинса молчала, выгадывая время: она чувствовала, что ее власть дала трещину, но не понимала, почему.

– Так это ж сама госпожа! – с удовольствием поделилась информацией осведомленная работница. – Официальная сожительница господина Орвехта. Небось она и рассчитываться за работу будет, у господина мага вряд ли время для нас найдется. А нож-то у нее на поясе, его не видно, пока фуфайка не задерется – это кинжал Тавше, потому что она лекарка под дланью Милосердной. Та самая, о которой люди судачили. Вчера-то, когда она вдруг сорвалась и умчалась, – рассказчица понизила голос, обращаясь к двум своим соседкам и словно не замечая больше Атаманшу с Пышкой, – это же было после нападения на Журавлиный дом, она там кого-то исцеляла, вот так-то…

Пышка хотела что-то сказать, однако покосилась на помрачневшую подругу и раздумала – она привыкла во всем ее слушаться.

Уборка продолжалась, но теперь уже без окриков. Челинса с компаньонкой помалкивали, посрамленные, с беспокойством размышляя о том, урежут им плату или нет после того, как они обхаяли хозяйку, остальные три женщины весело переглядывались и усмехались.

Зинта все это хмуро выслушала, стоя у распахнутого настежь окна, возле стенки, чтоб ее изнутри не заметили. Избавиться от Атаманши ей захотелось еще вчера, и даже не из-за себя, а потому что та обижала других работниц, но она решила, что сначала хорошо бы посоветоваться с Суно. Тот после нападения на Журавлиный дом был занят расследованием, даже ночевать не вернулся, только передал через студента-помощника, что с ним все в порядке.

Подслушав разговор работниц, лекарка пришла к необычной для себя мысли, что она ведь и впрямь сама может спровадить Челинсу с Пышкой. Вернее, выгонит она Атаманшу, и тогда ее верная товарка тоже запросит расчета. Но расплатиться с ними надо будет, ничего не урезая, потому что трудились они по-честному, хоть и грубиянки.

Работниц останется трое, и четвертая – сама Зинта. Да еще студент помогает. Этот парень был из тех, кому предстояло закончить обучение в Академии после второго курса и стать магом низшей ступени, по бытовой части, на большее его способностей не хватало. Сейчас он проходил практику и старался вовсю: от оценки Орвехта зависело, куда его определят после выпуска.

«Управимся», – решила Зинта.

Но сейчас она обратно не пойдет, лучше прогуляется по городу, потому что надо без помех кое о чем поразмыслить. Например, придумать, как помириться с Эдмаром.

В последний раз они распрощались бурно: Зинта потрясала кулаками, ругалась хуже рыночной торговки и плевалась вслед Тейзургу и его дружкам из Хиалы. За плевки ее потом отчитал Суно, объяснив, почему ни в коем случае нельзя так поступать, если имеешь дело с демонами.

Эдмар, небрежно элегантный и преисполненный достоинства, ушел последним, в обнимку с Серебряным Лисом – существом, которое он освободил из скалы прошлой весной в Разлучных горах. На разъяренную Зинту он даже не оглянулся. Когда Врата Хиалы закрылись, она уселась на пол посреди разоренной комнаты, уткнулась лицом в ладони и разревелась.

Нет, ее прежнее жилье на улице Горошин разгромили вовсе не гости из Хиалы, и Тейзург с оравой демонов приходил туда не бесчинствовать, а наводить справедливость. Он, видите ли, решил за Зинту заступиться. Ну, спасибо, с такими заступничками никакие обидчики не нужны! То, что она не оценила благородного порыва, его покоробило, и с тех пор они не общались. Хотя по здравом размышлении лекарка решила, что дело тут вовсе не в оскорбленных чувствах, просто ему было не до нее.

Помириться с ним надо во что бы то ни стало, ибо есть кое-что, чего никто другой, кроме него, не сделает. Лекарка решила, что хоть расшибется всмятку, но своего добьется, и для этого ей позарез нужен могущественный древний маг – в качестве исполнителя. Она не умела интриговать, но теперь придется учиться. Тот случай, когда цель оправдывает средства.

На ближайшие дни они с Суно сняли комнату по соседству. Зинта завернула туда переодеться, взяла лекарскую сумку – вдруг понадобится – и отправилась бродить по Салубе.

Городок выглядел веселым и гостеприимным: разноцветно оштукатуренные дома разрисованы орнаментами-оберегами, на черепичных крышах кованые флюгера в виде собак, палисадники пестреют яркими южными цветами. И глаз радуется, и все тебя привечают, Атаманша с Пышкой были единственным исключением – остальные здоровались, улыбались, зазывали Зинту на чашку шоколада.

Она все же была не совсем наивная, как бы там Эдмар ни насмехался, и понимала, чем вызвано всеобщее радушие: станет кому-нибудь худо – за ней побегут, если только она сама раньше не примчится на помощь, услышав «зов боли». Лекарь под дланью Милосердной, призвав силу богини, сумеет исцелить даже того пациента, которого другие врачеватели признают безнадежным.

На дурное отношение к себе Зинта пожаловаться не могла, хотя порой бывало по-всякому. То, что она служительница Тавше, не помешало распалившимся молодчикам во время сурийского погрома побить окна и поломать мебель в ее домике на улице Горошин. Досталось ей именно за то, что лечила всех подряд, и ларвезийцев, и сурийцев, не делая меж ними разницы.

Вспоминать об этом было тягостно и тошно, а то, что непосредственных виновников, напакостивших у нее дома, потом постигла чудовищная расплата, вовсе не утешало – скорее, вызывало содрогание. Никому не пожелаешь, чтобы демоны его живьем утащили в Хиалу и там замучили. Но вся эта жуть случилась в столице, а в Пергамоне и Салубе таких беспорядков не бывает.

Здесь и волшебного народца не водится, и двери запирать не обязательно, и ночью по улицам можно ходить без опаски. Правда, иногда все равно что-нибудь да случится, напали же вчера на Журавлиный дом, но то были диверсанты, засланные врагами Светлейшей Ложи, а обычного грабителя или зловредную нелюдь тут не встретишь, маги все контролируют.

Другое дело, какую просвещенную страну ни возьми, у самих господ магов шкафы битком набиты обглоданными скелетами, хотя посторонние о том не знают.

А Зинта их главную тайну знала. Прошлой зимой, когда они с Эдмаром жили в Молоне, она спасла крухутака – одного из несуразных птицелюдей, которые пристают ко всем подряд, предлагая сыграть в загадки. Угадаешь все три, каждую с трех попыток – он тебе на любой вопрос ответит, не угадаешь – расколет череп своим страшным клювом и съест мозги до последней капли.

Несмотря на такой способ добычи пропитания, эти пернатые людоеды считаются не худшей разновидностью волшебного народца. Согласно непреодолимому для них Условию, крухутаки могут убивать только тех, кто вызвался на игру и проиграл. Еще они способны навести порчу, от которой жертва в считаные дни погибает, покрывшись перьями и запаршивев, но это грозит лишь тому, кто попытается силой вынудить крухутака поделиться знаниями без игры. Тоже в рамках Условия. Изредка бывает, что они сами предлагают ответ на любой вопрос в благодарность за спасение своей жизни или в качестве компенсации за ущерб – вот тогда смело спрашивай, никакого подвоха не будет.

Тот птицечеловек, которого лекарка вызволила из смертельной ловушки, обещал ей ответ в отплату за помощь. И когда речь зашла о том, что Эдмару, как древнему магу, предстоит отправиться в Накопитель, Зинта вызвала своего должника и спросила о Накопителях. Ну, и узнала… После этого они с Эдмаром пустились в бега.

Эдмар был магом-возвратником – одним из тех, кто давным-давно ушел из Сонхи гулять по чужим мирам. Три года назад его забросило обратно. В том мире, который он упорно продолжал называть родным, его звали Эдвином Мангериани, и хотя ему было всего-то неполных семнадцать лет, он так допек собственную бабку, что та подослала к нему наемных убийц.

Серьезно раненный, почти невменяемый от боли, Эдвин, сам того не сознавая, открыл Врата Перехода и очутился дома, как оно чаще всего и бывает с магами-возвратниками. Лекарка нашла его, умирающего, и выходила. В Сонхи он взял себе имя Эдмар и вначале звался Эдмаром Граско, так как молонских доброжителей Улгера и Зинту Граско назначили его опекунами, а после, когда обрел свое прежнее могущество, стал Эдмаром Тейзургом.

Последнее никоим образом не предполагалось: Накопители были созданы в том числе для того, чтобы ничего подобного не произошло. Но Эдмара угораздило утонуть в Лилейном омуте – волшебном черном озере, которое возвращает память и силу. Вернее, его там ненароком утопил амулетчик Светлейшей Ложи Дирвен Кориц, размахавшийся кулаками в опасной близости от обрывистого края.

Он не собирался топить недруга, всего лишь хотел отвесить ему затрещину. Эдмар сам был кругом виноват, такой кого угодно доведет. Мальчишка смертельно расстроился и покаянно плакал по утопленнику у Зинты на плече. А позже, узнав, что же он натворил, расстроился еще больше.

Как обмолвился Суно, будь Дирвен амулетчиком или магом из тех, кого по двенадцать на дюжину, ему бы после такого подвига несдобровать. Но принимая во внимание его ценность для Ложи, светлейшие архимаги (а уж они-то как расстроились!) ограничились распоряжением держать его впредь под неусыпным надзором. Во избежание.

Кто однозначно остался в выигрыше, так это Эдмар. Или Тейзург, как его звали в давние времена – одни боги, великие псы да крухутаки ведают, сколько тысячелетий тому назад. Благодаря купанию в Лилейном омуте он вспомнил, кем был в прошлых рождениях, и вернул свою утраченную силу.

До войны с Ложей у него не дошло: он, как заправский законник, связал ларвезийских архимагов клятвой, что те не попытаются его убить, заточить в Накопитель либо как-нибудь еще ему навредить. Взамен Эдмар помог решить проблему, с которой Ложа своими силами справиться не могла. Все уладилось по обоюдному согласию, его даже на Великое Светлейшее Собрание официально пригласили в качестве почетного гостя.

Другое дело, что Зинта обманулась в своих ожиданиях. Она-то понадеялась, что Тейзург захочет уничтожить Накопители, чтобы не угодить туда в следующем рождении. Нарочно завела с ним разговор на эту тему, и он вроде бы призадумался, в глазах появился опасный блеск, не сулящий Накопителям ничего хорошего, а потом, стервец эгоистичный, нашел другой выход.

Зинта в своей интриге одного не учла: маг такого уровня запросто откроет Врата Перехода, и никто его не заставит безвылазно сидеть в Сонхи. Большую часть времени он проводил там, где в последний раз родился, да еще болтался по каким-то незнакомым мирам – понятное дело, вошел во вкус, кто ж такого, как он, удержит на одном месте?

Впрочем, в Сонхи он появлялся достаточно часто. Забрал из полярных краев свои сокровища, которые когда-то оставил во владениях Пса Дохрау, в зачарованном ледяном колодце, и выкупил себе в собственность целое княжество в Южной Суринани. Там он собирался устроить кофейную плантацию, доставив из «своего» мира саженцы.

Несмотря на это благое намерение, светлейшие маги питали на его счет определенные опасения. В особенности после того, как им удалось получить кое-какую информацию о Тейзурге не от него самого, а со стороны.

Как известно, крухутаки знают все обо всем в подлунном мире, и Ложа отрядила на игру с ними нескольких добровольцев, обладавших энциклопедическими познаниями. Пятеро погибли, шестой отгадал все три загадки и выиграл право на вопрос. Птицечеловек выложил немало любопытного о Тейзурге по прозвищу Золотоглазый. В том числе сообщил, что в легендарную древнюю пору много кому хотелось его прибить. Потому что было за что.

– К лучшему, что наш друг Эдмар не захотел сделать Сонхи своим основным местом жительства, – заметил однажды Суно. – Видимо, мы для него малоинтересная провинция, ну и хвала богам. Он завел себе в нашем мире деревенский домик с огородиком, то бишь с кофейными плантациями – тоже весьма хорошо, Ложа уже заключила с ним предварительное соглашение о поставках кофе. А куролесит пусть где-нибудь в другом месте, в большом городе.

– Если он собирается кофе в Ларвезу продавать, с Ложей ссориться ему не с руки, – покладисто поддакнула Зинта, втайне расстроившись.

Ей-то хотелось, чтобы древний маг с пугающей, если верить крухутаку, репутацией (а крухутаки, как известно, всегда рассказывают чистую правду) накуролесил не где-нибудь, а здесь – чтобы он разнес все до единого Накопители, да так, чтобы их вовек не восстановить. Потому что не должно твориться на белом свете таких злодеяний, а уж кормиться силой за счет того, кто до конца жизни будет мучиться, жестоко и расчетливо искалеченный, и вовсе последнее дело.

Суно незачем знать об этих ее соображениях. Ему деваться некуда, он маг Светлейшей Ложи. О том, что представляют собой Накопители, ему рассказали после того, как он достиг соответствующего ранга, это информация не для всякого. Так что ни в чем он, рассудила Зинта, не виноват, тем более что сам он из числа ущербных магов.

«Ущербными» в просвещенном мире называли тех, кто в Накопителях не нуждался, поскольку был силен и без подпитки. За ними неусыпно, хотя и ненавязчиво наблюдали, даже если они занимали высокие посты в управленческих структурах.

Суно время от времени вызывали для бесед и проверок в Дом Инквизиции, дабы удостовериться в его лояльности, которую он, казалось бы, не раз доказывал на практике. Зинта не собиралась делиться с ним своими крамольными замыслами. Если что, он ни при чем, это ее личная авантюра. Вот только кто бы подсказал, как заставить Тейзурга действовать в нужном направлении!

В Салубе не заплутаешь: городок невелик, планировка без путаницы, и всегда можно спросить дорогу. Зинта забрела в пока еще незнакомые кварталы и вышла на улицу, где стоял храм Госпожи Развилок – такой же аккуратный и приглядно оштукатуренный, как все остальные салубские постройки. Словно морская раковина притворяется пирожным среди настоящих пирожных в кондитерской витрине или мощный и опасный волшебный артефакт лежит среди игрушек, с виду ничем от них не отличимый.

«Ага, вот кто подскажет», – решила Зинта.

Она покинула храм Двуликой спустя полтора часа, озадаченная и не слишком довольная. Полученный в результате гадания ответ на ее вопрос «Как бы мне заставить того, о ком я сейчас думаю, сделать то, что я задумала?» прозвучал так: «Воззвав с утра к Госпоже Вероятностей, посвяти поискам целый день до позднего вечера. Услышь все, что вокруг тебя будет сказано, и среди этого найдешь толковый совет. Расплатишься за него своим трудом, на это потраченным».

Будто из одного присутственного места в другое отослали, проворчала про себя Зинта, в то время как ноги несли ее к примеченной по дороге писчебумажной лавке.

Она купила три простых карандаша, чтобы был запас на всякий случай, и линованную тетрадку. Всего, что будет сказано за день, ей не упомнить, придется записывать. И еще надо придумать, как объяснить столь странное занятие, если кто-нибудь полюбопытствует, что это вдруг на нее нашло.

Да, она специально выделит для этого целый день, чтобы повсюду ходить с тетрадкой, и хорошо бы потом хватило ума разобраться, что из сказанного – обещанный совет, а что просто так.

Пообедать она зашла в маленькую чайную на полпути к дому. Самое распространенное кушанье в пергамонских и салубских заведениях – пироги с начинкой. Зинта взяла кружку темного чаю с сахаром и два ломтя пирога: один с мясом и сладким сурийским луком, другой – с капустой и рубленой зеленой масличавкой.

– Мама, не отдавай меня ему, – это прозвучало тихо и безнадежно. – Пожалуйста, не отдавай…

– Тимодия, кушай пирог.

В низком женском голосе за властной интонацией сквозила горечь. Неизвестно, обратила ли на это внимание девочка, но Зинта заметила. За минувшее время она освоилась с местной речью. Суно покупал ей, не жалея денег, специальные артефакты вроде тех, с помощью которых Эдмара ускоренно обучали молонскому языку, так что словарный запас у нее был неплохой, она почти все понимала и говорила грамотно, только акцент остался.

– Я не хочу.

– Кушай через не хочу, а то сил не будет.

Женщина шмыгнула носом. Простужена – или плачет?

– Помнишь, когда я была маленькая, ты говорила, что, если я не буду хорошо кушать, ты отдашь меня злому полицейскому?

– Тимодия, я так говорила, чтобы ты не оставляла еду на тарелке. Никакому полицейскому я бы тебя не отдала.

«Нехорошо пугать детей полицией, из них тогда не вырастет законопослушных доброжителей», – это была мысль скорее в молонском духе, нежели в ларвезийском, и подумала об этом Зинта по-молонски.

– А теперь ты решила отдать меня на самом деле. Я к нему не пойду.

– Пойдешь, – женщина тяжело вздохнула. – Разве ты хочешь заболеть и до конца жизни лежать пластом?

– Мамочка, я лучше буду болеть, но останусь дома, с тобой! Я не хочу без тебя жить. Я буду всегда-всегда слушаться, честное слово!

– Хватит, – на этот раз голос матери прозвучал резко. – Доедай, не оставляй на тарелке.

Зинта торопливо дожевала последний кусок, допила чай и повернулась к посетительницам, сидевшим через столик от нее в затененном углу.

Немолодая, но все еще красивая женщина с тяжелым узлом темных волос на затылке, плотная и статная. Одета как зажиточная горожанка с неплохим вкусом. На ее лице застыло ожесточенное выражение, смешанное с глубокой печалью, как будто стряслось какое-то несчастье, но она собирается сопротивляться обстоятельствам до конца.

Тимодии лет восемь или девять, не больше. Угрюмая, бледная, худенькая. Такие же темные, как у матери, волосы разделены на пробор в ниточку и заплетены в две косички, свернутые возле ушей аккуратными кольцами, с ленточками из голубого атласа.

– Сударыня, я лекарка под дланью Милосердной. Если ваша дочь болеет, я, наверное, смогу ей помочь.

Не тратя времени впустую, Зинта уже смотрела на девочку особенным пронизывающим взором избранной служительницы Тавше. Слегка искривлен позвоночник, слабое горло, ссадина на пятке, один из молочных зубов испорчен, но все равно скоро выпадет… Никаких признаков начинающейся серьезной болезни.

– Она здорова, ничего угрожающего я не увидела. Горло надо беречь от простуды, рекомендую пить каждое утро укрепляющий травяной напиток. Столовую ложку на полстакана крутого кипятка – заваривается, как чай. Закажите в аптеке вот эту смесь, – вырвав из тетради листок, Зинта карандашом написала рецепт, аккуратно выводя буквы – алфавит в Молоне и в Ларвезе один и тот же.

– Спасибо вам, сударыня, – женщина взяла листок, но ничуть не повеселела. – Другие лекари говорили то же самое. А у нее руки и ноги немеют, когда она спит или долго сидит на одном месте. И очень она неловкая, то споткнется ни с того, ни с сего, то что-нибудь уронит, все само из рук валится.

Девочка ссутулилась и съежилась на стуле, как будто став еще меньше, и прошептала, обращаясь к мясному пирогу на тарелке:

– Я к нему не пойду. Я от него убегу.

Мать вновь угнетенно вздохнула и сурово потребовала:

– Доедай, кому сказано!

Сочувственным тоном попрощавшись, Зинта отправилась домой: ей еще предстояло примерить на себя роль настоящей госпожи и рассчитать Атаманшу с Пышкой.

– Коррупция без прикрас, коллеги, беру взятки кофейными зернами, – на полном лице Шеро Крелдона играла сдержанная ухмылка, проницательные глаза, обрамленные складками отвислых век, лукаво сощурились. – Знатно угостимся…

В соседней комнате тарахтела мельничка, вертеться ее заставлял с помощью заклинания порученец из младших магов. Экзотический аромат жареных зерен из чужого мира и дразнил, и настраивал на умиротворенный лад.

– Это кто же дает такие взятки? – полюбопытствовал Хемсойм Харвет, принюхиваясь так, что кончик его заостренного хрящеватого носа едва ли не шевелился.

– Наш достопочтенный, если в данном случае уместно будет так выразиться, коллега Тейзург.

– Он уже здесь? – заинтересованно уточнил Суно Орвехт.

– Со вчерашнего дня. Презентовал мешок кофе, чтобы я похлопотал о жилье для него с красивым видом из окна и отдельной ванной. Выглядел при этом как завзятый шельмец, то есть как обычно, и дарил мне такие улыбочки, словно я модистка с улицы Бархатной Туфли. Уверяет, что в Хиале ничего не слышно о том, чтобы какой-нибудь однорогий демон собирался напакостить у нас на мероприятии.

– Предсказание коллеги Сухрелдона может и пустышкой оказаться, – рассеянно заметил Хемсойм, продолжая с наслаждением вдыхать кофейный аромат. – Его поэтические пророчества сбываются в четырех случаях из десяти, не так уж густо.

– И не так уж мало. Госпожа Вероятностей не балует нашего поэта, подозреваю, что он даже ее допек своими виршами, но раз предупреждение прозвучало, будем начеку.

Коллега Сухрелдон, один из видящих Ложи, принадлежал к числу тех бесталанных рифмоплетов, коих, по мнению Орвехта, надлежало душить в колыбели – из соображений милосердия по отношению к окружающим. Он мнил себя истинным поэтом и великим мудрецом и, что хуже всего, норовил прочитать свои скверные назидательные стихи всем и каждому, да не просто так, а с выражением: с подвываниями, пришептываниями и экспрессивными перепадами интонаций.

Те из магов, кто был выше по рангу, без церемоний от него сбегали: мало ли, куда они спешат, непосвященным сего знать не положено. Коллеги из числа равных тоже сломя голову срывались «по неотложным делам», наплетя в свое извинение что-нибудь мало-мальски правдоподобное. Зато младшим магам, амулетчикам и обслуге деваться было некуда.

Однажды Сухрелдон отловил Дирвена с его надзирателями и около часа декламировал им воспитательную поэму для юношества. Дирвен, под конец совсем ошалевший и красный от злости, проявил себя молодцом: не нагрубил, даже не пустил в ход «Каменный молот». О последнем обстоятельстве некоторые едва ли не всерьез сожалели: «Эх, ну что ему стоило…» Этот инцидент позволил наставникам сделать обнадеживающий вывод, что у первого амулетчика Ложи начинает постепенно вырабатываться похвальная выдержка.

Некий остряк предлагал натравить Сухрелдона на Тейзурга – мол, пусть попробует ему свои стихи почитать, а дальше все решится само собой, – но руководство категорически запретило подталкивать события в эту сторону, под угрозой сурового взыскания. Видящие у Ложи наперечет, так что коллега Сухрелдон нужен живой, вменяемый и не заколдованный, поскольку его четыре из десяти – недурной на общем фоне результат.

Праздник для Сухрелдона наступал, когда доходило до предсказаний: он излагал их не иначе, как в рифмованном виде, глядя на досадующих коллег вдохновенно и с торжеством. Так было и в этот раз. Стих он прочитал следующий:

Насчет того, кто такой Однорогий, предполагали разное: демон Хиалы, неведомый представитель волшебного народца, создание враждебных Ложе магов, носящий такую кличку агент Ктармы, Овдабы или кого угодно еще, молодой месяц, незаконный пришелец из чужого мира.

– А не Дирвен ли это наш? – высказался один из участников созванного по сему поводу совещания. – Тоже ведь однорогий и набедокурить отнюдь не дурак…

Эту возможность рассмотрели наравне с остальными, но нашлось веское возражение. Из предсказателя вытрясли, что по поводу «чести» он завернул, в отличие от морализаторской третьей строфы, не для красного словца: это был один из элементов того, что ему открылось. Субъект, которого надлежало опасаться, совершит свое злодеяние из соображений чести.

Тогда светило небесное из этого списка можно вычеркнуть, да и Дирвена, пожалуй, тоже – амулетчик Ложи, учинив подобное, не честь обретет, а угодит под трибунал без надежды дешево отделаться. Впрочем, окажись это Дирвен, отвечать по всей строгости пришлось бы тем, кому поручено за ним присматривать, а незаменимого паршивца опять пощадят. Для Ложи долговременная выгода превыше буквы закона.

Было решено в павильон с куджархом первого амулетчика ни под каким видом не пускать и проследить за тем, чтобы к виварию он даже близко не подходил. Дабы исключить всякую возможность предсказанного безобразия. Хотя почти все склонялись к тому, что зловещий Однорогий, который крадется «в нощи» к выставочным павильонам, – это не Дирвен Кориц.

Группа осторожных коллег предлагала не демонстрировать куджарха в Пергамоне, а сразу отправить на изучение, но Сокровенный Круг на это не согласился. Раз объявлено, что на Выставке будет куджарх, пойманный ларвезийскими магами в пустыне Олосохар, он там будет, иначе может пострадать престиж Светлейшей Ложи.

Олосохарские куджархи принадлежали к числу тех волшебных животных, которых захватить живьем чрезвычайно трудно, и присутствие среди экспонатов сей редкости должно произвести изрядное впечатление на приглашенных гостей.

За дверью уже клокотала вода в котелке, звякали чашки.

– Наш первый раздолбай недурно проявил себя в Журавлином доме, – заметил Хемсойм, который был одним из полномочных кураторов Круга Амулетчиков. – У нас решили, что пора бы уже дать ему «Рвущий цепи, рушащий стены», пусть понемногу осваивает.

– Не рановато? – хмыкнул Орвехт.

Это же Дирвен. Сегодня он недурно себя проявит, а завтра опять что-нибудь отмочит.

– С тех пор, как мы приставили к нему молодых коллег-надзирателей, он начал набираться ума. Постоянно имея перед глазами пример благоразумного поведения, он незаметно для самого себя учится выдержке, дисциплине, взвешенности поступков и другим необходимым для одаренного юноши добродетелям.

– Хем, ты сам-то веришь в то, что говоришь? – скептически осведомился Шеро, любивший рушить чужие иллюзии.

Впрочем, ему это по должности полагалось.

– Руководство настаивает, чтобы парень поскорее обучился работать с «Рвущим – рушащим», – уже другим тоном признался Хемсойм. – Нам нужен хотя бы один амулетчик, способный использовать все возможности этого артефакта, а он и есть в нашем распоряжении только один, другие не справятся. Никто не сможет отрицать того, что как амулетчик Дирвен почти бог.

– И он в полной мере осознает свою божественность, – кивнул Суно. – К несчастью…

– Это у него возрастное. По мере возмужания пройдет, – в голосе Хемсойма сквозило легкое сомнение в собственных словах.

В Журавлином доме ребята продержались благодаря первому амулетчику, без него их бы стерли в порошок. Другое дело, что посланцы Ктармы, потерпевшие бесславное поражение, за ним-то и приходили.

Ктармой называло себя тайное общество, державшее в страхе весь просвещенный мир. Ее проповедники утверждали, что знают, «чего хотят боги». Ее ужасатели убивали тех, кто живет «грязно», а «грязно», по их меркам, жили все, не согласные с их учением.

Казалось бы, это всего лишь одержимые безумными идеями мракобесы, которых недолго прихлопнуть, если хорошенько постараться – но извести их никак не получалось. У них были и деньги, и убежища, и подпольные лаборатории для изготовления разрушительных артефактов сумасшедшей мощности. То там, то здесь появлялись их проповедники и вербовщики. Как говаривал Шеро, «если музыка так долго играет, значит, кто-то за нее платит».

Ктарме покровительствовала Овдаба – большая и богатая северная страна, извечная соперница Ларвезы в области экономических интересов. Пограничных стычек у них не случалось, поскольку между ними лежала Молона, где народ живет тихо и мирно, однако попробуешь этих доброжителей-коллективистов завоевать – зубы обломаешь, так что желающих давно уже не находилось. На любом другом игровом поле два сильнейших государства просвещенного мира пребывали в затяжном противостоянии, а то и сшибались в открытую. Ктарма была для Овдабы в этой бесконечной борьбе чрезвычайно полезным орудием.

Дирвен Кориц по происхождению был овдейцем. Из родной страны он удрал три года назад, преодолев вплавь едва избавившуюся от ледяного панциря Бегону. Суно тогда находился в Молоне в командировке и, оказавшись в нужное время в нужном месте, вытащил из воды посиневшего от холода мальчишку.

В этой авантюре Дирвену помог грошовый амулет «Удача водоплавателей», иначе ему бы нипочем не доплыть. Разобравшись, что за подарок судьбы сидит перед ним и стучит зубами, маг забрал его с собой в Ларвезу, чтобы сдать в школу амулетчиков при Академии.

Надо полагать, в Овдабе локти грызли, когда поняли, кого упустили. Там ведь до последнего момента не разобрались, что Дирвен – амулетчик выдающейся силы, да еще довели парня до того, что он пустился наудачу в свой самоубийственный заплыв.

У обычного человека не было бы никаких шансов: весенняя ледяная вода, чужой берег еле виднеется в дымке (или даже не виднеется, поскольку Дирвен плыл ночью, чтобы пограничники не поймали), да еще водяной народец всегда не прочь утянуть кого-нибудь на дно. Только амулет его и спас – вернее, он сам себя спас, заставив слабенькую побрякушку работать не хуже мощного артефакта.

Изначально он вляпался в неприятности по собственной дурости. Отец у него рано умер, и они вдвоем с матерью жили небогато, а десятилетнему Дирвену однажды невтерпеж захотелось миндального мороженого. Своенравный мальчишка закатил посреди улицы истерику «мама, я хочу…», и через два дня после этого Сонтобию Кориц вызвали в суд – ей предъявили обвинение в жестокосердии и нарушении Закона о Детском Счастье.

Дирвен подлил масла в огонь, жалуясь судьям, что мама заставляет его чистить овощи для похлебки и вытирать пыль и еще иногда его ругает, повышая голос, поэтому у себя дома он не чувствует себя счастливым. Капризный поганец добивался вполне конкретного результата: чтобы маме запретили требовать от него помощи по хозяйству и велели бы всегда покупать ему то, что он захочет.

Овдейский суд постановил забрать его у малообеспеченной и жестокосердной Сонтобии Кориц, лишившей своего сына права на Счастье, и отдать на воспитание приемной родительнице. Ни громкий рев, ни прочие устрашающие приемы Дирвену не помогли. Блюстители Детского Счастья унесли его из зала суда, замотав в одеяло, чтобы не лягался.

Он бунтовал и несколько раз удирал, в конце концов его поместили в исправительный приют, но оттуда он незадолго до своего пятнадцатилетия тоже сбежал, чтобы рвануть через речку в Молону. Никто не мог переломить его упрямства. Благодаря этому качеству он выбрался из Овдабы и достался Светлейшей Ложе, и в то же время это делало его плохо управляемым, тем более что свою уникальность и ценность парень осознавал в полной мере.

А того, что в детстве он сам навлек на себя беду, Дирвен так и не признал. Он до сих пор винил во всем Госпожу Вероятностей, которую считал своим наипервейшим врагом и называл Госпожой в Рогатом Венце или Рогатой Госпожой. Что ж, вот и допрыгался – сам обзавелся рогом. Когда он прирезал почем зря раненного телохранителя Тейзурга, Двуликая его под руку не толкала.

Суно пытался подвести Дирвена к мысли, что надо учиться делать правильный выбор, а не сетовать на то, что жизнь подсовывает тебе не те обстоятельства, словно рыночный торговец – негодный товар, но сие было бесполезно: от него такие мысли отскакивали, как горох от стенки.

Титул первого амулетчика он официально получил вскоре после зимнего солнцеворота, когда умер старый Джехоно Гирвемонг. Других претендентов не было. Вернее, были, но ни один из них не мог тягаться с Дирвеном Корицем. По традиции, первого не назначают, им становится тот, кто победит на состязаниях, и сопливый юнец овдейского происхождения превзошел с изрядным отрывом всех остальных сильнейших амулетчиков Ложи. Его конопатый нос после этого задрался еще выше, хотя всего пару дней назад казалось, что дальше некуда.

Такое сокровище, что хоть убейся. С другой стороны, когда доходило до дела, он и впрямь был истинным сокровищем, какого ни у кого больше нет, и за это ему сходило с рук многое.

Сиянских пиратов, среди которых тоже попадались неслабые амулетчики, удалось разгромить благодаря тому, что в этой операции задействовали Дирвена. Нельзя сказать, что с морским разбоем покончено – иные доверились нехорошему предчувствию и отсиделись по тихим гаваням, но в ближайшие несколько лет пираты не будут создавать серьезных проблем, и торговля Ларвезы с Сияном обещает принести барыши, не омраченные убытками.

Уже за одно это Дирвен молодец, а таких примеров накопилось немало. На Великое Светлейшее Собрание его привезли на всякий случай, если вдруг возникнет нужда в его способностях. И он лишний раз доказал, что крут, сумев отбиться от вражеского отряда. С диверсантами сотрудничал один из кормильцев Ложи, которого те шантажировали, но даже это им не помогло.

И все же Орвехт склонялся к тому, что лучше бы его отсюда услать. Может, смутное предчувствие. Может, всего лишь привычка ожидать от Дирвена любой не укладывающейся в голове выходки: кто знает, где и когда ему в следующий раз захочется миндального мороженого.

Но с архимагами не поспоришь, поэтому первого амулетчика Ложи доставили в Салубу и поселили в Журавлином доме. Под охраной. После недавнего инцидента – под усиленной охраной.

«Энгу» он с мишени для ножей нехотя соскоблил, это Орвехт проконтролировал.

Маги выпили по чашке кофе, и уже после того, как Хемсойм ушел, Шеро поделился:

– Плясунья и Змейка возвращаются. На днях наш корабль заберет их из Абенгарта.

– Бегонию так и не нашли? – поинтересовался Суно.

– Нет, и никаких ее следов, хотя девочки поработали на совесть, проверили все ниточки. Плясунья еще могла бы снебрежничать, а твоей Змейке я доверяю. Нужная нам дама как в воду канула.

– Возможно, так и было, если до нее дошли слухи, что ее поганец утонул.

Бегонией занятые в разведке коллеги называли Сонтобию Кориц. Ее желательно было заполучить, чтобы никто не смог шантажировать Дирвена, угрожая его матери, и в то же время чтобы у Ложи был рычаг для мягкого давления на взбалмошного и норовистого первого амулетчика. Две ларвезийских шпионки, работавшие в Овдабе с начала зимы, передали немало полезной информации, но с этой задачей так и не справились.

Салдун Заячья Лапа двинулся на юг еще до того, как снег начал таять. Салдун был хитрый. Придешь раньше – наменяешь больше.

Пока земля скрыта под сверкающей белой шкурой, можно добраться до Сновидческих гор, переждать там опасную пору, когда зима рожает весну и тундра становится водянистой, заманивает в ямы с ледяной похлебкой, чтобы тебя съесть. А потом, как великие роды закончатся и все подсохнет, запрячь оленей в волокуши – и вперед всех к Людскому Чудовью. Звалось оно так потому, что приходили туда с юга люди чудные, охочие до моржового клыка и звериных шкур. Сами пришлые люди свое Чудовье иначе называли.

В этот раз с Заячьей Лапой кроме его сыновей и подросших внуков было четверо странных чужих людей. Может, кораблекрушенцы, может, в прошлом заколдованные, а теперь расколдованные. Нашли их в тундре незадолго до того, как солнце ушло на свое зимовье.

Толку от них никакого, однако. По-человечьи не говорят, только непонятное лопочут. Спрашивать начнешь, показывают на юг: мы оттуда, а больше ничего про них не известно. Изможденные и слабые, в хозяйстве не помощники. С женщиной лечь тоже не могут. Если правду сказать, лечь-то лягут, но так и будут валяться рядом, словно дохлые рыбины, нету в них мужской силы. Вначале их нашлось пятеро, но один зимой совсем заболел и помер.

Салдун спрашивал у духов, не оборотни ли это, не обманный ли народец, но духи ответили – нет. Люди они, только гневается на них за что-то Великий Белый Пес. Давно гневается. Все уже забыли, за что, а он до сих пор гневается.

Раз они люди, хоть и никчемные, Заячья Лапа не стал выгонять их в тундру. Всю зиму у него в стойбище прожили, а теперь он повез их с собой в Чудовье, чтобы там оставить. Может, оттуда они найдут дорогу к себе домой, да и Великого Белого Пса сердить незачем.