Глава 7
Расследование набирает обороты

— Трындец, — простонал Георгий, очнувшись от кошмарного сна и медленно возвращаясь к действительности.

Ему снилось, что два склизких безголовых монстра с акульими пастями на груди оторвали ему голову, а потом принялись играть ею в американский футбол, споря, кому из них та достанется. При этом декламировали какие-то дурацкие стишки. Из их отверстых зевов несло разложением.

— Его милка как бутылка, — заявило первое чудище, яростно тряся голову аль-Рашида за волосы.

— Ну а он — как пузырек, — выхватывая трофей у соперника, дополнило второе, обнажив бледно-розовые десны в зловещем подобии ухмылки.

— Кто всем пастырям готовит коллективный Рагнарёк? — спросил первый безглавец, ловко отнимая голову.

— У кого сто тысяч слуг? — просипел второй монстр, пытаясь вернуть трофей.

— И мильоны гибких рук? — вопросил первый, с пыхтением прижимая голову к мокрому животу.

— Кто же там в ночи таится? — уточнил второй, что есть мочи дергая Георгия за уши.

— Почему тебя боится?

— Кто забыл про свой конец?

— А зовут его…

Осколки сна закружились в пробуждающемся сознании, разлетаясь и дробясь на отдельные незначительные эпизоды, и вскоре исчезли вовсе, растаяв в свете дня, подобно льдинкам в лучах весеннего солнца. Он чуть приоткрыл глаза и сразу заслонил их рукой. Судя по яркому свету, давно уже утро.

— Матерь божья!

Он резко поднялся с дивана, и голова сразу закружилась, в ушах зазвенело, а к горлу подкатила тошнота. Георгий попытался собраться с мыслями и вспомнить события прошедшего дня и ночи. Это удалось ему лишь отчасти. Кажется, его пытались убить? Аль-Рашид вяло оглядел себя с ног до головы. По-видимому, их попытка провалилась. А кстати, кого — их? Ладно, к обеду само вспомнится.

Приняв горячий душ под «Танец с саблями» Хачатуряна (проверенное средство от похмелья и вообще — чтобы взбодриться) и переодевшись во все чистое, Георгий отправился в кабинет, размышляя о том, как все же удобно жить и работать в одном месте.

Выслушал доклад секретаря: утром ему звонил некто С. Репо, представившийся Исполнительным директором и руководителем Службы внутреннего контроля Корпорации Муна, просил о встрече. Что ж, будет ему встреча. Тем более все равно собирался ехать допрашивать эту курицу Романову.

Заказав секретарю чашку кофе и большую кружку чая, он подобрал цифровую перчатку-манипулятор, валявшуюся почему-то в примятой траве под столом, и активировал компьютер; на стене вспыхнула простыня старенького монитора.

Георгий до сих пор пользовался полимерным PHOLED-дисплеем, так и не обзаведясь современным голографическим проектором, формирующим объемное интерактивное изображение по желанию пользователя в любом месте помещения — хоть посреди комнаты; работать ему приходилось в основном с текстовыми данными, а зачем тексту объем? Потом, проектор — вещь довольно громоздкая, а PHOLED-дисплей скатал, в карман заместо носового платка сунул — и все дела. А потребовался снова — достал, встряхнул и вешай, где тебе удобно.

Впрочем, в кабинете имелся и еще более древний, плазменный дисплей, занимавший одну из боковых стен; аль-Рашид использовал его редко, в основном как телевизор, при одновременной работе в сети.

«Запрошенная вами информация содержится на страницах под грифом для служебного пользования. Пожалуйста, подтвердите доступ и введите пароль» — высветилось на экране. Георгий запил чаем пару белых таблеток и, чертыхаясь, кликнул рабочий номер Хватко.

— Привет, дядя Влад. Можешь узнать для меня кой-какую инфу? Это срочно.

— А сам чего?

— Она в ДСП-контенте. Даже мой спайдроб не берет.

— Добро, скидывай вопросы. Да! Твою просьбу по поводу ближайших родственников тех восьмерых я выполнил.

— Уже? Вот спасибо! Список сбросишь?

— А никакого списка нет, — усмехнулся дядя. — И сбрасывать мне тебе нечего. Почти.

— Как так? — не понял Георгий.

— Да вот так. Такое, понимаешь, племяш, странное дело получается… Короче, все «сыны Муна» — сироты.

— Неужто прямо все? — поразился аль-Рашид.

— Представь себе. Не спорю, — пожал плечами Хватко, предваряя его замечание, — совпадение очень подозрительное. Только что это тебе дает?

— Иначе говоря, — задумчиво произнес Георгий, — в случае, если такой «усыновленный» покидает наш мир несколько… преждевременно, никому особенного дела до этого не будет? Никто не станет требовать независимого или просто более тщательного расследования и тому подобного?

— Гм… а пожалуй, ты прав — это не случайность. — Влад Сулейманович пожевал губами. — Значицца, только с Омаровым-Гоголадзе уммовцы допустили промашку.

— Конечно! Кто ж знал, что у того объявится родной папаша. Да еще в столь неподходящий момент. Ко всему, еще и сенатор. А ты по-прежнему убежден, что за этим стоят уммовцы? — уточнил аль-Рашид.

— Кто же еще? — недоуменно поднял брови дядя Влад. — Претендентов кто выбирает? Они! Вот и прикидывай…

— Да вроде как компьютер их выбирает, претендентов-то… — засомневался Георгий.

— Это только первоначальный список, — отмахнулся Хватко. — И опять же это их компьютер, корпоративный…

— Слушай, — вдруг перебил его аль-Рашид, — а что ты там говорил про «почти»? Значит, кое-что все-таки нарыл?

— Да почти что и ничего. У предшественника твоего Омарова — Улена Ван Дайка — есть брат-близнец. Только живет он, понимаешь, аж в Амстердаме. И после «усыновления» Уля с братом вроде не виделся.

— Все равно, хоть что-то. Сбрось мне данные на него, какие есть. И адрес, разумеется.

— Уже, — кивнул следователь и, прищурившись, добавил: — Кстати, неважно выглядишь, племянник…

— Еще бы… ночью меня, кажется, пытались завалить.

— Ядрен-матрен! Как? Где?

— Какая разница, где? Ну, в Черном округе.

— А-а… И кой черт тебя понес на эту галеру? Да еще ночью? Или ты после моего ухода продолжил? — догадливо предположил Влад Сулейманович, с любопытством оглядывая помятую физиономию племянника. — Да-а… таков уж неизъяснимый закон судеб: умный человек или пьяница, или рожу такую состроит, что хоть святых выноси…

— При чем туг это? — раздражится Георгий. — Продолжил, не продолжил… в Черном округе или в Пестром… Говорю же: натурально пытались завалить!

— Слышу, слышу, — примирительно закивал Хватко. — Ну и каков результат?

— А ты как думаешь?

— Нет, только не это! — воскликнул Влад, трагически закатывая глаза. — Скажи мне, что это неправда!

— Брось, говорю, свои шуточки, дядя, — поморщился аль-Рашид, — дело в том, что те двое, что на меня напали, они… они, как бы это сказать? Они не были похожи… В общем, странные какие-то, что ли…

— Чем именно странные? — моментально посерьезнел следователь.

— Точно не скажу… — задумался Георгий, — да и помню уже не все… Но что-то в них самих… или в их поведении меня вчера точно насторожило.

— Думаешь, это как-то связано с…

— Вот именно.

— Так… так… та-ак. Тогда вот что: выкладывай-ка во всех подробностях.

— Давай при личной встрече. Мне бы не хотелось по…

— Ясно, не продолжай, — согласился Хватко. — А касательно нового запроса: появятся результаты — сразу свяжусь… И будь наконец поосторожнее! Помни о том, что я говорил. Отбой.

— Отбой, — подтвердил аль-Рашид, прерывая связь и переключаясь на новостной канал.

Шел прямой репортаж с какого-то митинга напротив Пушкинского музея; над головами митингующих плескались полотнища плакатов, расцвеченных лозунгами: «Нет возрождению звериных культов!», «Не допустим возврата к язычеству!», «Идолопоклонство не пройдет!», «Кромешников — под суд!» Камера вернулась в телестудию, где кроме ведущего по традиции этой передачи присутствовали представители творческой интеллигенции и политического бомонда — по одному от каждой «команды». Импозантный телеведущий поинтересовался у первого собеседника — господина в летах, с лицом мудрым и кислым — его мнением о только что показанном репортаже. «Я не политик, я деятель культуры, режиссер, — печальным голосом отвечал кислоликий, — но, как всякий мирянин, имею свою точку зрения на происходящее. Разумеется, мы живем в свободной стране, стране равных прав и возможностей. А это значит, что каждая… гм… каждый имеет право на свободу совести. Но предполагает ли эта самая свобода сама по себе право некоторых исповедовать древние человеконенавистнические культы? Такие, как поклонение Осирису, Изиде или Амону, например? Полагаю, нет, не означает. Спросите почему? Отвечаю: во времена, когда эти культы имели статус… гм… государственных, существовало рабовладение и… прочие ужасы. Поэтому лично для меня абсолютно очевидно: возрождение сегодня подобной лжерелигии немедленно и неизбежно повлечет за собой откат общества назад, в рабовладельческий строй». «Какой кошмар! — поразился ведущий. — Однако мне не приходилось слышать, чтобы кто-либо из неоязычников призывал к рабовладению». «Можете мне поверить, — грустно улыбнулся режиссер, — я знаю, о чем говорю: мои предки четыреста тридцать лет страдали под игом древних египтян. А потому я солидарен сегодня с митингующим на площади и согласен, что хранящуюся в Пушкинском музее мумию фараона (или кто он там был?) следует немедленно предать земле по православному обычаю. Ведь эта самая мумия стала буквально фетишем, объектом поклонения для наших неоязычников!» «Почему же именно по православному обычаю? — уточнил телеведущий. — Разве… ммм… покойный был православным?» Тут слово взял курчавый молодой человек, в котором Георгий опознал известного политика и члена правительства, правда бывшего. «А вы знаете, — доверительно сообщил бывший, — что есть некая мистическая связь между экономическими неудачами, постигшими Славянскую Губернию, и этой мумией?» «Да что вы?!» — изумленно ахнул ведущий. «Правду говорю: покуда не упокоится эта богопротивная мумия в освященной земле, не будет покоя и народу россиянскому!» «Не этим ли объясняется столь малая польза от проведенных под вашим началом реформ?» — попытался уточнить ведущий. «Совершенно понятно, — согласился политик, — хотя я и не вполне с вами согласен. Насчет малой пользы реформ. Все же некоторым они оказались весьма полезны…»

Георгий переключился на следующий канал.

Выступал Преемник — глава Славянской Губернии Мехмед Борисович, мужчина с одутловатым лицом и косноязычной речью; полное его титулование звучало как Шестой Преемник Первого Пожизненного Губернатора Славянской Губернии Европейского Сообщества. Понятно, что всякий раз именовать его таким образом было бы затруднительно, поэтому обычно для краткости (даже на официальном уровне) Мех-меда Борисовича именовали просто — Преемник. Вообще Георгия порой забавляли занятные фразеологизмы Мехмеда Борисовича, но сейчас слушать его отчего-то не хотелось, поэтому он переключился на один из развлекательных каналов.

Восторженная ведущая с фосфоресцирующими волосами и черными, как антрацит, губами доверительно поделилась, что в субботу в прямом эфире и интерактивном режиме состоится итоговый отборочный тур выборов нового «сына Муна». «…Кто же из этой поистине золотой десятки станет уже через три дня сыном основателя великой Корпорации?! — выкрикнула черногубая медиафея, поводя бедрами и заламывая руки. Позади нее замелькали претенденты, все как один стройные, мускулистые и молодые. — … Микки, Петро, Филиция или, быть может… Велизарий? Так делайте, делайте ваши ставки, господа!!!» — взвизгнула она в необъяснимом экстазе.

Вздохнув, Георгий отключил изображение; зашел в почту и считал присланные дядей сведения на брата-близнеца Улена Ван Дайка — Шпигеля.

Так, так, так… Вдовец, двое детей, владелец магазина и небольшой плантации черных кораллов; считай, мелкий хозяйчик, недалеко ушедший от простого фермера. Эге! Два года назад по иску кредиторов компания признана банкротом, судом ей определен внешний управляющий. Иначе говоря, фирма Шпигеля пошла с молотка. Что ж это ему не подсобил «усыновленный» счастливец брат? На тот момент он был еще жив… Странно.

Не откладывая в долгий ящик, аль-Рашид кликнул позывной шпигелевского наркома.

Вызов застиг Ван Дайка где-то на улице. На мониторе сначала проявилось низкое зелено-бутылочное небо города и лишь потом возникло лицо мужчины сорока с небольшим лет, белокурого, белокожего и голубоглазого, с выражением удивленно-озабоченным. Надо же! Значит, сохранился еще где-то беспримесный тип северо-европейца. Наверное, обособленное положение Амстердама тому причиной.

— Кто вы? Что вам надо? — без лишних политесов, в лоб, спросил Шпигель Ван Дайк.

— Здравствуйте, господин Ван Дайк. Меня зовут Георгий аль-Рашид, я из Москвы…

— Вижу, что из Москвы, — довольно бесцеремонно перебил тот. — Что вам надо?

— Я по поводу вашего покойного брата Улена. Хотел вот задать несколько вопросов, если не возражаете. Дело в том, что…

— Достаточно! — вновь грубо оборвал его Шпигель. — Я возражаю. Не желаю ничего о нем знать, слышать и вообще не намерен с вами разговаривать. Ясно? И больше прошу мне не звонить. Никогда.

С этими словами он отключился. Вот те на! Чем же так насолил ему покойник? Определенно, здесь что-то есть, значит… Георгий попробовал еще раз вызвать Ван Дайка, но абонент оказался заблокированным, во всяком случае для него. Что ж, если гора не идет к Магомету… Впрочем, сейчас на очереди Кукиш, то бишь Пирамида Антеуса. Однако сначала…

— Ну, старая, гадай!

доброжелательно предупредил знакомый старушечий голосок.

Аль-Рашид спустился на улицу и кликнул аэротакс. Плюхнувшись на заднее сиденье, он собрался уже назвать адрес конторы, когда его нарком беззвучно завибрировал. Георгий перешел на звуковой режим, и голос спайдроба услужливо напомнил ему, что приспело время ежемесячной исповеди. Вот дьявол, прости Господи! Может, манкировать? Нет, нельзя. В позапрошлом месяце попробовал, сославшись на поносную немочь, так тут же пошла писать губерния… Едва отбоярился от административного штрафа за пренебрежение к клерикальным ценностям.

Выходит, делать нечего — он приземлил такси у ближайшей исповедальни. Пропустив потного господина, как раз освобождавшего помещение, аль-Рашид с обреченным вздохом шагнул внутрь бездверной пластиковой будки, прилепившейся к стене какого-то супермаркета.

Внутри тесной каморки, где с трудом умещался единственный стул, было душно, ощущался застарелый запах пота и еще чего-то — трудноуловимого, но знакомого. Может, так пахнут грехи? Он набрал персональный код, послышалось легкое жужжание голографического проектора, и стены исповедальни отступили, истаяли, растворяясь в виртуальном пространстве.

Теперь он находился в обширном храме с низкими шатровыми сводами, подпираемыми множеством сужающихся к основанию четырехугольных колонн; их нестройные ряды, разбегаясь во все стороны, терялись в неоглядной дали. Вот из-за одной колонны выступила маленькая человеческая фигурка и семенящей походкой приблизилась к аль-Рашиду. Это был сухонький старичок в белоснежной, расшитой серебром рясе и зеленом клобуке; легкая, точно аистиный пух, бородка обрамляла его добродушное лицо, усеянное мелкими морщинками, которых особенно много было около глаз. Глаза же были небольшие, но чрезвычайно быстрые и блестящие, напоминающие двух непоседливо мерцающих светляков.

— Ну, здравствуй, раб Божий Георгий, — улыбнулся исповедник.

— Вечер добрый, отец Абу-Зосима.

Абу-Зосима был давнишним духовным наставником аль-Рашида. Считалось, что наставнику ведомо лишь имя мирянина, а подлинная его личность остается для него тайной, дабы любой правоверный, не смущаясь, вытряхивал перед ним корзину с грязным бельем всех своих грехов и мерзостей. Однако сам аль-Рашид в этом весьма сомневался…

«Отец» был на вид как будто не старее лет шестидесяти пяти. Однако в лице его и во всем облике было нечто такое, что позволяло при более пристальном взгляде дать ему по крайней мере лет на десять больше. А если вглядываться еще пристальнее, то и того более. В то же время стоило ему чуть растянуть в доброжелательной улыбке тонкие губы или просто как-то эдак повернуть голову — и вот уже снова казалось, что никак он не может быть старше шестидесяти пяти. Впрочем, Георгий подозревал, что судить об истинном возрасте его духовного наставника мог только некий безымянный программист, ибо за пятнадцать лет их виртуального общения внешний облик старца чудесным образом не претерпел ни малейших изменений.

Погладив похожими на паучьи лапки ручками реденькую бородку, почесав безымянным пальцем востренький, точно у птички, нос, Абу-Зосима поднял глаза на аль-Рашида и с улыбкой спросил:

— С чем, мирянин?

— Жажду наставления и очищения духовного, мудрейший, — скороговоркой произнес Георгий всегдашние слова ритуала.

— Дело благое. Но ответь вначале: не нарушал ли Закон? Не впадал ли в искушение идолопоклонства? Искренне ли веруешь во Единую Вселенскую и Владычествующую Церковь?

— Увы мне…

Старец негромко ахнул:

— Неужто усомнился, сыне? Кто же пошатнул тебя в вере? Скорее назови изверга, не таи имени преступившего! Ибо геенна есть засада для преступивших — место возврата, в коем они пребудут века, не вкушая там ни прохлады, ни питья, кроме кипятку и гною…

— Нет-нет! — поспешил прервать его аль-Рашид. — Я не о том. В вере я крепок, как никогда. Сам иной раз не нарадуюсь, насколько крепок.

— Так о чем же ты толкуешь, сыне? — нахмурился старец.

— Я, собственно, о законе. Закон я нарушил.

— Вот оно как, — грустно, но ободряюще улыбнулся наставник. — А думал ли ты, сын мой, над тем, возможно ли для истинно верующего преступить Закон и Установления Божеские или человеческие? Сколь сообразно сие с истинной-то верою?

— Ну, Божеских-то законов я не нарушал… — начал было Георгий, но тут же запнулся, — или нарушал?

— Нарушал, нарушал! — воскликнул старец уже с совсем почему-то веселым лицом. — Сам ведь ведаешь, что нарушал, ума-то в тебе довольно: давно те времена мрачные миновали, когда пагубное отчуждение Святой Церкви от государства, Веры от Закона, покаяния от наказания влекло за собой полную незащищенность общества нашего, ибо мирской и нравственный суды разделены были и, хотя даже и отсекался вредный член механически, на его месте тотчас вырастали два других. Теперь не то: один у нас церковно-мирской суд, зато и на смерть более никого не посылают. Милосердие утвердилось там, где ранее единая жестокость процветала. Ты-то сам как мыслишь, правильно это?

— Не моего ума дело.

— Тьфу на тебя! Ты поразмысли: что лучше — когда человек наказания земного страшится или когда он Бога небесного боится? Сам-то Бога боишься? Да? Это хорошо. Сказано у пророка: лишь для богобоязненных есть место спасения, сады и виноградники, где внизу текут реки, и полногрудые сверстницы — черноокие, большеглазые, и кубок полный с напитком пьянящим, но от него не страдают головной болью или ослаблением… Сказывай, однако, в чем Закон преступил?

— Подозреваю, что сегодня ночью в драке я убил человека… ну, точнее, двух.

— Ай-яй-яй! — запричитал Зосима. — Говорено ведь: не должно правоверному убивать правоверного, разве по ошибке. А если кто убьет правоверного умышленно, то воздаяние ему — геенна, для вечного пребывания там… Впрочем, Господь — Он милостивый, милосердный. Особенно к раскаявшимся. Однако не в моей власти разрешить тебе, сыне, грех сей. Это тебе надобно с Урбаном, с отцом-правёжником потолковать. Смертные грехи — его епархия. Погодь маленько, я скоро…

С этими словами Абу-Засима вновь скрылся за ближней колонной, а вместо него из-за этой же колонны тотчас выступил высокий прямой старик с иссохшим лицом и воспаленными, навыкате, глазами. Алая мантия широкими складками ниспадала с его плеч, полностью скрывая очертания тела.

— Ага! — немедленно воскликнул правёжник. — Вот ты где, скудель нечистот, греховодник! Окаянный убивец! Знаю, все знаю! И ведь не в первый раз уже! Дождешься: вот растянет тебя Сатана на раскаленной решетке, да — ы! ы! ы! — Тут отец Урбан изобразил тощими старческими бедрами не вполне пристойное движение. — Будешь ужо знать, как пакостить! Ну что? Страшно тебе?

— Еще как, — не стал зря поперечничать Георгий, — прямо жуть берет.

— Ага! Значит, не погибла еще душа-то. Уже хорошо. Сказывай теперь, вражина: кого, куда… Тьфу ты!.. Когда, где, как и кого?

Выслушав краткий рассказ аль-Рашида, отец-правёжник, гневно вращая налитыми кровью глазами, возопил:

— Мерзость запустения в сердце твоем! Когда же кончишь бунтовать и истреблять правоверных? А?! Ответствуй!

— Да какие они, в самом деле, правоверные? — возмутился Георгий. — Шушера поганая и больше ничего. Потом, это все ж таки самозащита — они же первые на меня напали. И я просто вынужден был защищаться…

— Не увиливай, срамник! Ты вполне мог избегнуть столь крайних мер. Или не прав я? Или не потакал ты в глубине души потаенным желаниям своим? А?! Ответствуй!

— Потакал, не потакал… Я же не психокорректор и не духовник, чтобы копаться в тайниках души. А все ж таки, полагаю, то были не обычные грабители… и набросились на меня не случайно — думаю, что подосланы они уммовцами… Ты лучше скажи, святой отец, как быть: сообщать мне о случившемся светским властям или что?

— Кем, говоришь, подосланы? — спросил правёжник, утишив голос и супя брови.

— Да послышалось мне, что они упоминали корпорацию «Ум Муна»… потом, как раз сейчас я расследую одно дельце, связанное с «УММом», вот поэтому…

— Значит, так, — перебил его отец Урбан, — светским властям сообщать о том необязательно: мы сами с усами, разберемся. А грех двойного смертоубийства я тебе отпускаю. Но учти! И не думай! Сие — в последний раз, так себе и знай. А то взял моду… Все, свободен покуда!

Вот те на, подумал аль-Рашид, вновь очутившись в тесном пространстве исповедальной будки, что-то сегодня быстрее, чем обычно, — никаких тебе цитат, заунывных наставлений… И даже епитимьи никакой не наложил… Но тут же одернул сам себя: не наложил, и слава богу! Радоваться надо, а не ворчать.

Георгий не раз слышал от дядюшки Влада и от иных людей, что после исповеди они ощущают некое чувство освобождения и очищения. «Как Христос голыми пяточками по нёбу пробежал», — говаривал обыкновенно дядя Влад. Сам же аль-Рашид всякий раз испытывал неприятные, даже стыдные ощущения… будто его застигли, когда он присел по нужде. А потому из исповедальни вышел он в настроении еще более раздраженном и угнетенном.

Подъезжая к штаб-квартире «УММа», расположенной в самом сердце Москва-Сити, Георгий велел аэротаксу, прежде чем припарковаться на посадочной площадке пятьдесят девятого этажа, облететь здание вокруг.

Центральный офис Корпорации, несмотря на солидный, более чем вековой, возраст, по-прежнему поражал воображение: массивная, из стекла и структурированного гранита, Пирамида-зиккурат вздымалась вверх на сто шестьдесят этажей, только не уступами, а закручиваясь резко сужающейся к вершине спиралью. Наверное, именно такой, подумал Георгий, должна была быть Вавилонская башня. Разумеется, исключая комплексную систему круглосуточной безопасности, видеонаблюдение всех подъездных путей и внутренних помещений, а также полную автоматизацию инженерных систем.

Сначала он решил встретиться с Офертой.

К его удивлению, невинная, казалось бы, просьба уточнить, что еще, помимо макияжа, входило в круг ее служебных обязанностей на прошлогоднем шоу «усыновления», вызвала у девушки мгновенное замешательство. Оферта даже попыталась сослаться на губернский закон «О служебной тайне». Но Георгий молча помахал у нее перед носом своим прокурорским допуском, а потом, прокрутив соответствующее место их предыдущего разговора, пояснил растерянной девице, что, сказавши «А», придется говорить и «Б». Да еще трагическим голосом поведал про уголовную ответственность за умышленное сокрытие информации от органов следствия. Тут он откровенно сблефовал (какой из него «орган следствия»?), но на Романову это произвело должное впечатление.

Немного смущаясь, она призналась, что ее непосредственной обязанностью была также проверка… мужских способностей претендентов. Проще говоря, она проверяла их на наличие эрекции. Георгий только головой покачал.

— Что ж, вот вам номер моего наркома, — заявил он напоследок, скорее для собственного успокоения, нежели с расчетом на какой-либо результат. — Если вспомните еще что-нибудь, особенно касательно Инвойса, сообщите…

Кабинет Исполнительного директора, являвшегося одновременно руководителем Службы внутреннего контроля, располагался на восьмидесятом этаже, в самом сердце офисной Пирамиды. Что, безусловно, уже само по себе свидетельствовало о значимости его хозяина.

Директорский статус С. Репо подчеркивало еще и то, что вместо обычной секретарши в его приемной размещался целый штат из шести помощников. Оглядевшись, Георгий подошел к женщине лет тридцати — тридцати пяти, ближе остальных сидевшей к двери хозяйского кабинета. «СпИд Ю. О. Бачкала» — прочел он на табличке, прицепленной к лацкану пиджака помощницы. Не самая удачная фамилия, особенно для женщины, мельком подумал он. И что еще за «СпИд» такой? Но тут же догадался, что аббревиатура расшифровывается как «Старший помощник Исполнительного директора».

— Добрый день, — негромким, хорошо поставленным голосом произнесла СпИд Бачкала, — вы к Субвенцию Грантовичу?

— Если фамилия Субвенция Грантовича — Репо, — пожал плечами Георгий, — тогда к нему.

Женщина подняла на него серо-стальные глаза и пару секунд изучающе сканировала. Несмотря на ее внешнюю миловидность и застывшую на губах доброжелательную улыбку, аль-Рашид внутренне поежился: было во взгляде помощницы нечто… мертвящее, нечто злокозненное. Так, пожалуй, может смотреть богомол на свою жертву. И еще у Георгия родилось невольное ощущение, будто он только что сморозил какую-то глупость.

В свое время аль-Рашид поимел определенный опыт общения с подобным типом женщин. Точнее, особей женского пола — с рыбьим сердцем и однополюсными мозгами. Всецело отдаваясь служебной карьере, они тем не менее сохраняли порою наружные половые признаки и даже весьма эффектные. Но уж кого-кого, а Георгия этот антураж обмануть не мог, он считал, что видит их насквозь, до самого глубинного естества — скользкого и отравного. Согласно его собственной классификации, они числились в особом разряде «особей». И при всей внешней значимости, по его мнению, являлись существами бесполыми и примитивными — сродни тем морским анемонам, которые весь отпущенный им срок жизни с механистическим упорством тратят на исполнение одной только функции, в полной убежденности, что важнее этого на свете и быть ничего не может.

Даже курицы вроде Романовой вполне подходили если не для продолжительных отношений, так хотя бы для одноразового секса. А вот особей, по его твердому убеждению, следовало избегать в любом случае.

— Господин Репо звонил мне сегодня утром, — пояснил аль-Рашид, — и назначил встречу.

Особь перевела взгляд на монитор, стремительно стрекотнула клавишами.

— Георгий аль-Рашид? — уточнила она. Георгий молча кивнул. Помощница доложила о нем по громкой связи. В ответ раздалось милостивое: «Просите!»

Помещение, куда зашел Георгий, было выдержано в стиле высокой готики. И, как он отметил про себя, весьма достоверно: стены обтянуты гобеленами темного колорита, которые окаймляли орехового дерева рамы, покрытые тонкой резьбой. Выступающие потолочные балки образовывали ряд кессонов. При этом все детали интерьера были искусно состарены и смотрелись какими-то… потертыми, что ли? Точно омытые током бесчисленных веков и сглаженные касаниями множества ушедших поколений.

По обе стороны облицованного мрамором камина стояли красивые лари драгоценного дерева и великолепной работы, доверху набитые какими-то папками и распечатками. У тускло мерцающей жаровни возвышался дрессуар в форме этажерки, украшенный антикварной посудой, и креденец, заставленный серебреными жбанами. В умышленно приглушенном освещении даже ярко сверкающие предметы лишь слабо поблескивали; все здесь, как на полотнах старых голландских мастеров, казалось темным — лицо хозяина кабинета в том числе.

«Мрачноватый, однако, кабинетец, — отметил про себя аль-Рашид, — вот уж не хотел бы работать в таком месте… Но до чего тонкая работа! Здесь бы какому-нибудь саксонскому курфюрсту обретаться, а не корпоративному сидельцу протирать штаны. Нет, не по Сеньке шапка!»

Сам «Сенька», он же господин Репо, поднявшийся навстречу посетителю из высокого кресла сандалового дерева, выглядел так, как и полагается выглядеть топ-менеджеру могущественной Корпорации: крепко сбитый, но не полный, с мелкими, но правильными чертами лица, с короткими, но не торчащими, а, напротив, гладко зачесанными волосами, ухоженными и блестящими.

Однако, несмотря на многообещающую внешность собеседника, разговор у них вышел довольно пустым. Репо поинтересовался причинами и целями расследования, спросил, чем может быть полезен лично, дежурно предложил всемерное содействие в случае надобности… Конечно, полюбопытствовал, есть ли уже какие-нибудь результаты. Но как-то формально, без настойчивости. Георгий благоразумно пожал плечами. Делиться с этим уклончивым субъектом своими выводами он так и так не собирался.

А вообще, учитывая, что просьба о встрече исходила от Субвенция Грантовича, было не вполне ясно, чего тот, собственно говоря, хотел. Прощупать почву? Держать руку на пульсе?

— Скажите, господин Репо, — на всякий случай спросил Георгий, заранее понимая, что на этот вопрос ответа ему не получить, — Омаров, я знаю, был кремирован, а какова судьба тел предыдущих «усыновленных»?

— Это закрытая информация, — улыбнулся, как бы даже с сожалением, руководитель СВК.

— Так и я не любопытствующий журналист.

— Простите, но на раскрытие подобных сведений требуется прямой прокурорский запрос. И я полагаю, вам об этом известно не хуже меня.

— Да-да, разумеется… Я просто не совсем понимаю, как… то есть для каких таких надобностей могут быть востребованы их тела. Имея в виду строгости нашего биоэтического законодательства.

— На обычную трансплантацию органов и донорство биоэтические запреты не распространяются, — пожал плечами Субвенций и тут же, рассмеявшись, шутливо погрозил Георгию. — А вы хитрец! Не мытьем, так катаньем, да?

Уже перед уходом Георгий внезапно остановился и, пристально глядя в лицо Субвенцию, спросил:

— Ах да, совсем позабыл! Раз уж вы любезно предложили свое содействие, так не затруднит вас прояснить одно обстоятельство? Касательно процедуры «усыновления».

— Я весь внимание.

— Зачем Корпорации проверять репродуктивные качества претендентов?

Дежурная улыбка сползла с аккуратных губок Субвенция Грантовича, взгляд сразу как-то заледенел. Но он тут же взял себя в руки, кашлянул и ответил, с трудом подбирая нужные слова, однако с прежней улыбкой:

— Согласитесь, господин Георгий аль-Рашид, было бы крайне несправедливо, если бы «сыны Муна», получая благодаря Фонду столь обширные… возможности, не могли использовать их, ну-у… в полной, так сказать, мере. Я имею в виду, потреблять все, гм… все земные радости. В общем, жить полной жизнью, во всех ее проявлениях… Я доступно излагаю? Надеюсь, я ответил на ваш вопрос. А вы что подумали?

— Подумал, что их готовят для работы в мужском борделе, — не удержавшись, съязвил Георгий. — Тогда последний вопрос. Скорее, даже просьба.

— К вашим услугам.

— Некоторые из «сынов Муна» — если быть точным, то шестеро, а именно: первый, второй, четвертый… э-э… девятый, одиннадцатый и, наконец, сын моего клиента, тринадцатый, — ушли из жизни непосредственно в стенах этого здания. Хотя нет, одиннадцатый, некто Маганди Сингх, был застрелен на выходе из здания. Так вот, я вас не очень напрягу, если попрошу подготовить для меня небольшой отчетец о том, какие такие причины привели каждого из них в Центральный офис Корпорации в последний день их жизни? И чем конкретно они тут занимались? Можно в подробностях.

— Да-а, господин Георгий, — произнес Репо после минутного молчания, — к своей работе вы подходите ответственно. Пожалуй, даже чересчур. Вот бы нам побольше таких сотрудников! Кстати, вы еще не подумывали о том, чтобы сменить род занятий? В наше время всеобщей глобализации трудно оставаться волком-одиночкой. Я мог бы моментально предложить вам место, скажем-м-м… заместителя начальника Службы безопасности. А? И получать будете против нынешнего вдвое.

— Вижу, вы, господин Репо, тоже неплохо осведомлены. О моих доходах, во всяком случае, — холодно парировал Георгий.

— Так как? Подумаете насчет должности?

— Благодарен, но — нет.

— Отчего так?

— А сами говорите, что для вас я чересчур ответствен. Кроме того, я противник глобализации. И давайте закончим пока разговор о моем трудоустройстве.

— Как угодно.

Казалось, Субвенций Репо искренне огорчен отказом.

— Могу я рассчитывать на отчет? — напомнил Георгий.

— Разумеется! — Репо растянул губы в самой широкой из своих улыбок. — Но для этого потребуется время. Как вы понимаете, никакой специальной статистики по этим фактам не велось. Придется провести ряд изысканий…

— Буду ждать с нетерпением. До встречи.

— Да, да! До встречи, господин аль-Рашид. Перед тем как покинуть здание штаб-квартиры, Георгий обошел весь восьмидесятый этаж, внимательно и демонстративно подсчитывая глазки видеокамер. Двадцать пять штук! А ведь наверняка есть еще и другие, скрытые, хотя закон и запрещает подобное.

Когда он направлялся к лифту, его окликнул тихий женский голос; обернувшись, аль-Рашид встретил горгоновский взгляд помощницы Субвенция Грантовича.

— Господин аль-Рашид, можно вас попросить оставить свои координаты? — шепотливо спросила она.

— Господину Репо они известны.

— Это для меня, — еще тише уточнила особь.

— Вот как? — искренне удивился он, протягивая тем не менее свою визитку.

— Спасибо. — Забирая визитку, она на секунду сжала его ладонь и незаметно сунула в руку нечто вроде сложенного листка бумаги. Когда же он вознамерился взглянуть, что там такое, помощница предостерегающе вздернула брови и легонько помотала головой. Лишь убедившись, что Георгий опустил бумажку в карман брюк, особь слабо улыбнулась и стремительно скользнула за угол.

Выйдя на парковочную площадку и садясь в поджидавший аэротакс, он вытащил из кармана сложенный вчетверо бумажный клочок; развернув, пробежал глазами и присвистнул.

«Завтра в 22.30. Ресторан «Эмпирей», первый этаж, семнадцатый столик слева от входа. Важно» — значилось в записке. На любовное послание явно не тянет, покачал головой Георгий. Даже несмотря на столь старомодный способ передачи информации, он был заинтригован.

И еще у него родилось предчувствие, что расследование наконец сдвинулось с мертвой точки.

Так! Ну, до встречи с особью он вполне успеет сгонять в Амстердам к брату-близнецу Улена Ван Дайка.

«Между прочим, — подумал аль-Рашид, рассеянно вращая перстень, — а ведь про письмецо-то «интересное» Вёльва угадала!» Что ж, каши маслом не испортишь, как сказал бы дядя…

— Ну, старая, гадай!

— Вот заладила: «кар» да «кар»! Ты хотя бы для разнообразия посулила веселое да приятное что-нибудь, — проворчал он.