Ханна долго молчала, прежде чем заговорить снова. Ей не хотелось, чтобы этот мужчина услышал в ее голосе омерзение, какое она сейчас испытывала сама к себе. Перед глазами, как наяву, стояла отвратительная картина, новостные каналы смаковали ее во всех подробностях: человек с головой, разбитой на куски, и девушка на ступенях; колени неестественно вывернуты, чулки на длинных босых ногах порваны, туфли почему-то валяются поодаль. И кровь. Все вокруг в крови – стены, ступени. Одежда убитых насквозь пропиталась ею. Тишина, нарушаемая монотонным шумом дождя, была невыносима. На ум не пришло ничего лучше, кроме как: «Ну я и дура». Она и не заметила, как произнесла это вслух.

Мужчина рядом пошевелился, в смятении она обнаружила, что лежит, устроившись у него под мышкой, его большая теплая рука покоится у нее на бедре. Он погладил ее по голове. Оказывается, все это время он не спал, смотрел на нее. Пальцы его спустились ниже, нежно коснулись щеки, скользнули по шее. Его прикосновения обжигали. Удивительно, как он нежен. Просто невероятно. Совсем как… Глазам стало горячо.

Он шептал что-то ласковое, успокаивающее, бессвязное, и все гладил ее по голове, точно маленькую. Она была как каменная. В ней проснулась какая-то обреченная досада, злость на дурацкое стечение обстоятельств, на свою неуклюжую жизнь, на судьбу, что вечно манила ее чем-то ярким, несбыточным, а после вместо приза норовила подсунуть пустую коробку. Тоже мне… нашлась Ковальски, изводила она себя едкой иронией. Слезы упорно просачивались через плотно стиснутые веки, текли по щекам. Она боялась открыть глаза, чтобы он не прочитал в них то, что бушевало у нее внутри.

– Не казнись так, – прошептали его губы у виска. – Не надо.

Она вся сжалась, беспредельная ненависть охватила ее. Вспомнилось, что он нес перед тем, как… Надо же, философ. Ницше цитирует. Убийца. Да у него, наверное, на каждый выстрел цитата припасена. А Джон сейчас там, среди дождя, сходит с ума от страха за нее. Это было уже слишком: приходилось спасать не только этот мир, но и его тоже. И что, интересно, он обо всем этом подумает? Она прекрасно знала его отношение к честности, его старомодную провинциальную непреклонность в отношении верности; головы того, кто хотел развязать эту бойню, будет недостаточно, чтобы заставить его понять, почему она так поступила, почему связалась с этим убийцей полицейских. Даже ей самой объяснение, что она хотела предотвратить войну, казалось неубедительным, надуманным.

Она резко отодвинулась от него в темноте. Кровать скрипнула.

– Я вспомнила, – произнесла она, по-прежнему не открывая глаз.

– Вспомнила что? – спросил он растерянно.

– Все. Про этого вашего Арго. Он связан с Юнге. Юнге – белый. Из бошей. Большая шишка в «Саворском Алюминии». Это он меня заказал. Как кусок мяса… похотливый козел.

– Не изводи себя. Все уже позади. Успокойся. – Он попытался снова погладить ее. Она оттолкнула его руку. Отвернулась и вытерла глаза.

– Это вовсе не истерика. – Голос ее звучал твердо, она взяла себя в руки. – Я действительно вспомнила. Месть тут ни при чем. Перед тем как выстрелить, Арго сказал, что Юнге не прощает проколов. И что мне нельзя к нему. Он боялся, что его хозяин узнает про мою связь с вами. Про то, что вы живы и приехали в Дендал. А то, что именно Юнге заказал меня, просто стечение обстоятельств.

Он молчал.

– Ну? – Ненависть туманила ей голову, она плохо понимала, что делает, совсем как там, в комнате со стеклянной стеной. – Чего ты ждешь?

Он не сводил с нее глаз.

– Теперь у тебя есть цель, действуй же! Меня везли мимо их конторы – большое здание из полированного камня. Улица Лахев. Это в самом центре, недалеко от набережной.

Он улыбнулся, все так же молча; эта странная теплая улыбка казалась чужой на его лице, привыкшем к гримасам ненависти.

– Что, не хочется вылезать из теплой постели? Размяк под юбкой? – Чем дольше он молчал, тем громче был ее крик.

– Оденься. – Его тихий голос подействовал на нее, как пощечина.

– Что?

– Приведи себя в порядок. Они перемещаются. Наверное, готовятся к штурму. Негоже, чтобы они застали тебя в таком виде.

– К штурму? – переспросила она растерянно. – Но ведь еще не утро.

– Дождь усиливается, вот им и не терпится, – усмехнулся он. – Поспеши.

Он сорвался с места, тугой, собранный. Перекатился к стене; сидя на полу, торопливо натягивал брюки. И говорил, говорил, не глядя на нее:

– Останешься здесь. Ляжешь на пол у этой стены, за шкафом. Лицо прикрой полотенцем. Вот эти штуки в нос вставь. Ртом не дыши. Они будут стрелять газовыми патронами. Глаз не открывай, что бы ни случилось. И не вставай – снайперы могут бить по окнам. На тебя у них ничего нет, им нужен только я.

Она комкала в руках невесомую тряпку – свое платье. Ничего не понимала. Все изменилось так внезапно. Увидела, как он прилаживает под мышку кобуру с револьвером, как отводит назад затвор пистолета. Ей пришло в голову, что можно было стащить у него оружие, пока он… пока они… Да ведь он и не спал совсем, вспомнила она.

Казалось, он читал ее мысли.

– Не бойся, стрелять я не стану. Я же помню. Так, пару раз в воздух. Не хочу сдохнуть, как бык на бойне. Я солдат, понимаешь? – Он прислушался к чему-то и повторил задумчиво: – Солдат, да.

Странное отрешенное выражение появилось на его лице; заострились скулы, взгляд ушел в себя. Он уже ничего не видел, был далеко отсюда.

– Разве нельзя ничего сделать? – спросила она в растерянности. Ненависть к нему и непонятное чувство неправильности происходящего боролись в ней, сталкивались, болезненно касались чего-то внутри. Она изо всех сил пыталась вызвать в себе равнодушие, разбудить отвращение к этому чудовищу в образе человека, но еще жива была запретная сладость, память о тепле его рук, его горячем шепоте, его безысходной любовной ярости.

– У них военный робот, – ответил он машинально. – Даже если снайперы дадут маху – этот не промахнется. Уж я-то знаю…

Он задумчиво взглянул на нее.

– Знаешь, – сказал он, – хотел бы я, чтобы меня кто-нибудь любил так же, как ты своего лейтенанта. Кто-нибудь вроде тебя.

Его слова жалили, рождали щемящее чувство утраты. Она попробовала представить лицо Джона – и не смогла: Хенрик заслонял его. Она убеждала себя: он снова играет мной, как хочет. Нельзя поддаваться. Нельзя слушать, что он говорит.

– Постой, – сказала она в отчаянии, – да ведь та девушка, с которой ты…

– Я же не идиот, – перебил он. – Чтобы такая, как ты – и со мной? Я ведь сразу все понял. Только я и без этого не стал бы в него стрелять. Он у тебя из тех, что верят.

Знакомая горячая волна поднималась в ней.

– Верят? – спросила она почему-то шепотом.

– Точно. Бывают люди, что убеждены в своем предназначении. Я для него – зло. Он гоняет меня из принципа.

– Должен найтись какой-то выход, – сказала она.

– Выход есть всегда. Вот и я сейчас выйду. – Улыбка его стала бесшабашной, искренне веселой.

Но ей показалось, что улыбается труп.

– Одевайся. Быстро. – Резкий окрик вернул ее на землю. – Больше нет времени.

Руки ее путались в скомканной ткани. Смятенная, она боялась ошибиться. Боялась признаться себе в… чем? «Все-таки, – подумала она, – я не могу бросить это дело. Может быть, это единственный шанс, и для меня, и для Джона, и для этой вонючей дыры; пусть он отыщет этого Юнге, и тогда»… Зародившийся в глубине души образ человека, не убийцы, не давал ей покоя.

Пригнувшись, он прокрался к дверям. Собрался для прыжка. Невольно она отметила, как грациозны его движения, движения сильного хищника. Загнанный в угол, он по-прежнему внушал уважение своей силой.

– Меня зовут Хенрик, – сказал он тихо.

До ее слуха донесся далекий раскат. Это был не гром, это где-то высоко промчался беспилотник Альянса – она узнала его по характерному вибрирующему звуку. Он шел высоко, выше туч, патрулируя свой сектор, охраняя мокрые дома, озеро со свинцовой водой и черные джунгли, притоны и больницы, лагеря беженцев и большое здание из полированного камня. Невидимый отсюда инверсионный след расчерчивал небо, равнодушный, простирался над городом, над вымершими улицами, над домом, где они смотрели в глаза друг другу; над снайперами, проклинающими дождь; над Кубриа, замершим в предвкушении мига, когда можно будет нажать на спуск, мотающим головой, чтобы стряхнуть воду с бровей; над Джоном, в тоскливой тревоге сидевшим в полицейском управлении.

Она судорожно вздохнула, почти всхлипнула.

– Подожди. Я буду твоей заложницей.

Он покачал головой.

– Останься здесь.

– Нет. Я все придумала. Ты выйдешь со мной, потребуешь машину.

– Тебя расстреляют снайперы, только и всего.

– Они не будут стрелять. Я гражданка Альянса.

– Им плевать на твое гражданство. Идет война. Одним трупом больше – кто их считает? К тому же они могут счесть тебя сообщницей. А я убил полицейского.

В слабом свете она едва различала его лицо. Он смотрел на нее с улыбкой отца. Ее била дрожь. Он сказал из темноты:

– Ты улыбалась во сне.

Она скатилась с кровати. Босая, подбежала к нему.

Он глухо сказал:

– Мне бы надо ударить тебя, чтобы твоя дурь прошла. Чтобы ты сознание потеряла. Тогда они в тебя точно не выстрелят. Не подумают, что мы заодно. Только я не могу. Даже если меня за это пристрелят, все равно не могу.

– Тебя и пристрелят, если не сделаешь, как я хочу.

– Ты ведь это для того делаешь, чтобы я до Юнге добрался? – спросил он с надеждой.

Она с готовностью кивнула.

– Ты точно сумасшедшая, – произнес он с нежностью, какую трудно ожидать от человека, смирившегося со смертью.

– Так ты согласен?

– Вот только план твой никуда не годится, – сказал он.

Сердце ее сорвалось, зачастило, совсем как тогда, в тумане.