Перед бревенчатым домиком Невельских в Николаевске-на-Амуре, на протаявшей поляне, виднелись груды деревьев, вывезенных из тайги, нарты, колотые дрова и козлы с бревном над кучей свежих опилок.

Из дверей появился и зашагал под дождем человек с обветренным и загоревшим лицом, похожий на молодого крестьянина. Он в фуражке морского офицера и в белом овчинном полушубке с адмиральскими эполетами. Глаза прищурены, поглядывают на все вокруг: на дождливую погоду, на ледоход на реке, на множество птиц, в несколько слоев заполнивших пространство от реки до туч.

Зимой на снегу беспорядок у дома не бросался в глаза, все было к месту, а теперь как разбросанный хлам. Вид на единственной улице, – как и в любом таежном поселке весной.

Завтра из эллинга пойдет по насаленному помосту в реку шхуна «Лиман», построенная за зиму. Шхуна-баржа немного некрасивая, но не для гонок и не для разъездов начальства, а для перевозок артиллерии и тяжелых грузов.

Залюбуешься перелетом, когда до самых дальних скатов берега, черных от лесов, как по коридору, птицы летят над рекой единой тучей. Внизу за косой, по заберегам и в лужах на льду плавают и плещутся утки у самых пароходов.

Винтовой катер «Надежда» доставлен два года тому назад из компанейских колоний в Америке. Его привели через океан на буксире парусного китобойного судна. Дымогарные трубки у котлов оказались ржавыми и дырявыми. В Николаевске заново перебрали машину, сделали новые трубки.

Военный колесный пароход «Аргунь» с 60-сильной машиной построен в прошлом году на Шилкинском заводе товарищем Невельского, его старшим офицером во время кругосветного плавания, ныне капитаном первого ранга, несравненным и дорогим сердцу Петром Казакевичем. Пароход прошел в навигацию прошлого 1854 года весь Амур. Машина сделана в Забайкалье на Петровском заводе.

Казакевич ныне в Америке, послан туда под именем купца Степанова для покупки большого морского и двух речных пароходов для больших плаваний.

Сумрачно, дождь, тучи. Над округлым куполом эллинга, как черные хлопья, кружат гуси.

Двое солдат колотят молотками, сбивают гроб для умершего товарища. Цинготный матрос в картузе и шубе бредет с костылем в тайгу, видно надеется найти какие-то коренья или клюкву, сохранившиеся под снегом.

В тайге бело. Снега тают, но еще глубоки. По оврагу, мимо кладбища в березнике, несутся потоки воды, затопляя тальниковые деревья и разъедая лед. Всюду мохнатые вербы, голые черные и красные прутья. Снег идет книзу, под землю, хотя еще долго-долго, может быть до самого июня, кое-где останутся лежать в тени, в глухих и темных углах тайги, между скал и завалов леса щербатые пласты его. Скоро проступят зеленые ростки дикого лука. Березы дадут сок. Наступят и жаркие дни. На берегах Амура зацветет сирень и акация.

Невельской чувствовал, что втайне ждет этой цветущей поры и для беременной жены, и для малютки Ольги, и для своих истомленных команд.

Он шел уверенной, легкой и сильной походкой, подняв голову, словно вслушиваясь в какие-то голоса, светлый и воодушевленный, как в юные годы замыслов.

Зацветет сирень и обрадует, а не успеешь за множеством забот насладиться видом и ароматом, как все уже отпало, отцвело. Так же и черемуха. И жасмины. И саранки – лилии тайги. А там уж липа быстро отцветет, и опять печаль навеет холодный ветер осени. А печалиться некогда, дело не ждет. Но пусть хоть дети порадуются.

Невельской быстро прошел мимо низеньких уставших оленей и открыл дверь в помещение начальника поста. Нарочные – двое тунгусов в шубах, сидевшие на полу в прихожей, – поднялись. Невельской поздоровался с ними, поговорил и велел дежурному писарю свести их на кухню, распорядиться о бане и ночлеге.

Петров, молодой флотский офицер в сапогах, высокого роста, с хмурым и вечно брезгливым выражением на лице, только что принял почту.

Невельской сел, снял фуражку, открывая над смуглым лицом неестественно белый лоб, в тон овчине полушубка. Он стал тут же ломать печать и читать письма.

– Куча распоряжений! Из Камчатки идут к нам в Де-Кастри на судах семьи всех офицеров, попов и чиновников, также казаков и матросов. Триста женщин с детьми! А про войска генерал-губернатор не пишет ни слова. В чем дело? Как это понять, Александр Иванович, несравненный мой? Значит, Петропавловск решили оставить...

– Я ничего не знаю и ничего не могу ответить на подобные вопросы! – ответил Петров.

Невельской уже не слушал его. Он опять читал, то вслух, то молча.

– Как я и говорил, придется вам, Александр Иванович, немедленно приступить к постройке батареи на косе, у входа в затон, на случай прихода врага с моря.

– Помилуйте, ваше превосходительство, я же говорил, что не только никогда не строил, но и не видел никогда батареи. Увольте меня от этого. Я понятия не имею о батареях. Если я построил дома, казармы, бани и причал, то я занимался этим здесь все три года и до сих пор не жаловался. Но я не имею ни малейшего понятия, как строить батареи.

– Это ничего не значит. Я сам не имею никакого понятия о батареях. Но я уверен, что у вас батарея будет выстроена не хуже других. Мне придется идти за триста верст вверх по реке до нашего Мариинского поста, а оттуда перевалом, горой по тропе в бухту Де-Кастри встречать всех, кто прибудет на судах из Камчатки. Я пойду на «Надежде». Отдайте приказ второй роте палладских матросов с боцманом Шабалиным начинать выкалывать пароходы, выводить их на воду. И сразу будем подымать пары. Пошлите за офицерами и за боцманом Шабалиным.

После военного совета Невельской пошел с Петровым на берег. Под обрывом выл ветер. Спустились вниз по деревянной лестнице. Невельской открыл дверь в землянку.

Гольд Савоська, как теперь звали Чумбоку, жил в казарме, ловил рыбу для офицерского стола. Замерзая, он уходил в землянку, вырытую в береге, топил железную печь, курил и грелся.

– Как только река очистится, я иду на пароходе вверх в Мариинский пост, а оттуда перевалим горой в бухту Де-Кастри. Туда придут из Камчатки суда и на них женщины и дети. Пойдешь со мной.

Чумбока надел матросскую фуражку и вышел с адмиралом и Петровым. Он с тревогой посмотрел на стремительно мчавшуюся массу воды и льда.

Сели в дежурную шлюпку с гребцами в ушанках с кокардами, перешли заберег с мелкой шугой и, выйдя на становой лед, зашагали к пароходам...

К обеду Невельской сильно опоздал. Когда сел за стол, жена его, держа маленькую Ольгу на коленях, не отрывая глаз, читала письмо от сестры.

Дуняша подала разогретые щи.

– Послезавтра я пойду в Мариинск... Река к вечеру должна очиститься...

Екатерина Ивановна уложила дочь и ушла готовить дорожные вещи Геннадия Ивановича. Она знала, что и в какие сумки класть и что ему надевать на себя.

Екатерине Ивановне всегда казалось, что муж может быть убит, может утонуть, замерзнуть... Она ненавидела в такие минуты и море, и тайгу, этих бессмысленных, злобных, тупых в своем слепом могуществе противников любимого человека. Родной брат ее Коля уходит с мужем. Он – капитан «Надежды». Пойдет вместе с Геннадием... Амур – не море. Но опасности на нем не менее страшны. Она лишь смеет надеяться, что Амур будет милостив к ее мужу и не доставит ему тех страданий, которыми, как казалось ей, не мог пренебрегать ни один моряк, как бы ни был он привычен, опытен и закален. Она отлично помнила погружающийся в воду «Шелихов» и своего мужа на мостике, когда она в куче с матросами уплывала прочь от гибнущего судна.

Через некоторое время Екатерина Ивановна вышла и обняла мужа. «Опять разлука! Опять прощание!» – говорил ее грустный взгляд.

– Триста женщин с детьми! – воскликнула она.

Наутро Екатерина Ивановна провожала мужа и юного брата Николая – командира «Надежды».

– Каждую весну я одна... Ах, мой милый! – прощаясь на берегу, сказала она мужу. – Но мы с тобой еще будем счастливы!

...Стоя по бортам и на носу, матросы с шестами отталкивали тяжелые плавниковые лесины, проносившиеся время от времени по течению. Широкие, гладкие водяные поля шли навстречу пароходику.

Летели птицы.

По правому борту открылась в лесах протока, ведущая в заливное озеро. Тут хороший строевой лес. Протока промерена, годна для глубоководного порта, для швартовки больших кораблей у приглубокого берега, без постройки молов.

Сеет дождь, над волнами реки от гор одного берега до ската другого – сплошная туча, как мохнатый потолок, натянутый между черных стен.

Ели черны, а дальше пойдут леса дуба, пригодного на постройку кораблей. Найдена железная руда.

Невельской, живя на Петровской косе, сам мыл с матросами золото в речке Иски, чтобы покупать у знакомых американских китобоев муку и апельсины для детей.

На речках, впадающих в Амур, найден каменный уголь, или, как называют гиляки и гольды, «воронов камень». На Сахалине выходы каменного масла, то есть нефти, которой принадлежит будущее. А пласты отличного каменного угля выходят к самому берегу, удобно ломать и доставлять на корабли.

Вид реки в такой день грозный и угрюмый...

...Что такое гардемарин? Это кадет старших классов, плавающий на корабле как унтер-офицер. Ленивых и нерадивых гардемаринов полагалось строго проучивать. И не только лентяев! Невельского, бывало, посылали на бак через марс, даже через салинг. «Бегом!» Мчишься по вантам вверх по качающейся мачте на высоту, чтобы сразу же спуститься на палубу и явиться на бак. Вырабатывалась послушность, энергия, цепкость, умение немедленно исполнять приказание, бесстрашие.

Директор корпуса Крузенштерн был строг, холоден, требователен. Первым условием для воспитания морского офицера он полагал его дворянское происхождение, после этого дисциплина и порядок превыше всего.

– Геннадий Иванович! Лодка!

Матрос заметил гиляцкую плоскодонку с парусом. Течение и ветер быстро несли ее. Правят к пароходу. В лодке гиляки и казак. Видимо, нарочный.

– Штормтрап! – приказал капитан.

На борт поднялся казачий урядник.

«Что такое?» – подумал Невельской, взяв в руки конверт. Адресовано ему. Знакомый почерк. Николай Матвеевич? Чихачев? Боже мой! Где же?

Невельской быстро разорвал конверт.

Я так и знал! Сердце мое угадывало... Чихачев на бриге прибыл с Камчатки в Де-Кастри. Туда же идут «Аврора» и «Оливуца». Все наши суда...

Легли в дрейф. Невельской в каюте написал срочные распоряжения и с нарочным, на той же гиляцкой лодке, отправил в город.

«Я проведу «Аврору» в Амур! Для нее я открыл проход у мыса Лазарева. Я ждал ее, я ее спасу, свое судно, это суждено мне! Это предначертание свыше! Как тут не признаешься, что каждый моряк суеверен...»

...Фрегат «Аврора» под всеми парусами скользит по волнам Атлантического океана. Курс на Гибралтар. На вахте молодой лейтенант Невельской – старший офицер.

К подъему флага выстраиваются на палубе белоснежные ряды шестисот моряков. Старший офицер рапортует. Командует «Авророй» адмирал Лутковский, тут же адмирал Литке – воспитатель сына царя. В вахте Невельского служит четырнадцатилетний великий князь Константин. Он растет на этом корабле и плавает на нем из года в год. Так велено.

Теперь Константин – генерал-адмирал флота. Он уже составил новый Устав, как и желал.

Где лучше стоять и командовать вахтенному офицеру во время работы, на юте или на шканцах? Что важней на стоянке, рупор или зрительная труба? Сигнальные флаги синего и белого цвета в сумрачную погоду сливаются, каким же быть цветам сигналов?

Молодой лейтенант должен все знать и всем интересоваться. Он всегда держит голову высоко, чувствуя в себе знания и физическую силу к исполнению любого требования. Он не забыл, как бегал на бак через салинг!

Невельской и сейчас прям и строен, как в шеренге гардемаринов. Но голова его временами втянута в плечи, как у забайкальских казаков или у гиляков, живущих среди всяческих опасностей.

На «Авроре» шли непрерывные ученья, в Немецком море, в Бискайском заливе, в Средиземном. Не праздником были плавания между портами великих держав, где сыну царя оказывались почести.

На одном конце шеста – банник – щетка для прочистки пушечного ствола. На другом конце – прибойник для прессовки, прибойки заряда. Несколько раз провернешь банник, и устанут руки, даже у опытного матроса. Нужна сила и рост.

Но в заботах о команде и о корабле, в ученьях команды на парусном судне старой постройки, среди приемов, которые задавались великому князю в портах, молодой лейтенант успевал подумать о том, что он видел, изучал и узнавал. Новые марки стали. Новые пушки, гальванические мины. Цельноклепаные железные суда. С каждым новым изобретением обновлялась промышленность, иными стали транспорт, флот, вооружение. Новые открытия науки. «Мала слава – побить турок... Если бы других побить!» – сказал Нахимов после Синопского боя.

Молодой лейтенант закончил не только кадетский корпус, но и офицерские классы, го, что в других державах именуют морской академией. Потому ли так гордо и так прямо стоял он на палубе своего фрегата? Или потому, что думал о чем-то, невольно возвышающем его, и как бы вслушивался в советы ангелов.

Екатерина Ивановна, воспитанная в Смольном, вышла замуж в Иркутске за капитана. И она, живя на Петровской косе, сменила французские туфли на торбаза казачки и надевала матросский зипун, когда все население поста выходило, чтобы вводить суда бечевой. Хотя и небольшого роста, но какой крепкой оказалась молодая женщина!

«Катя! Катя!» – кричали жены матросов и казаков, завидя ее. Она бралась со всеми вместе за канат. Присутствие хорошенькой жены начальника приободряло и нижних чинов, и офицеров, и приказчиков.

Как можно опроститься! Увлечься чем-то далеким от столицы? Но вот результат: занят, описан край с гаванями. Изучен и осмотрен, хотя и наскоро. Говорят и по-другому: «Невельской – карьерист. В 40 лет – адмирал; знал, что делал!»

Еще одна лодка навстречу. Нарочный из Де-Кастри. На американском бриге на мыс Лазарева пришел капитан Лесовский. Оттуда передали по сигнальному телеграфу: «Диана» погибла. Его команда строит в Японии новый корабль. Адмирал Путятин заключил договор с Японией! Это ли не рекомендация! Построил судно, идет во вновь открытые гавани. Из новых портов начинаются большие плавания. Япония была закрыта для мира, как и эти берега были закрыты для России.