Глава 25
КАМЕНЬ, КОТОРЫЙ КРУТИТСЯ
В Эдо что-то случилось, не потому, что умер Эгава и готовятся торжественные похороны. Эгава был другом и единомышленником Кавадзи. Когда покровительствует знатный князь, о нем принято с благоговением в обществе упоминать.
Про единомышленников не говорят, их не поминают, ими не гордятся. Хотя иногда и не скрывают знакомства с ними. Основа государства в том, чтобы думать о высших, а не о равных. Все лучшие дороги в государстве ведутся от низших к высшим, а не между низшими. Кавадзи приходится срочно возвращаться в Симода. Он не будет присутствовать на сожжении и погребении праха.
Замечено в Урага и в обратной дороге, что слежка за Кавадзи прекращена. Никто не подсвистывает из тьмы леса, никто у него под носом не шлет гонцов, предупреждающих тайную полицию. В храмах и гостиницах, где останавливаешься, дневники еще могут просматриваться, но и этого не заметно.
Можно лишь предполагать, что случилось, почему в Эдо перемены! Погодите, еще не то будет. Но чтобы действовать решительно, Кавадзи должен все узнать. Пока еще нет известий. Но будут! Тогда посмотрим!
Возвращаются интересы и величественное спокойствие. О судьбе Эгава приходится сожалеть! Много лет Эгава губил свой талант ради дружбы с покровителем Мито Нариаки.
Жаль, что ушел Путятин. Закончилась целая эпоха в жизни Саэмона. Но американская красавица еще не ушла.
...Ну вот, ушел Путятин, и скоро уйдут американцы. Мы будем счастливы по-прежнему. С чем же остаемся? Что будет? О-о! Мы остаемся с нашей тайной полицией, со слежкой друг за другом, с нашими подозрениями, с чиновничьим угодничеством и холуйством, с предрассудками, церемониями и наказаниями. Мы привычно обнажаем мечи друг против друга.
Прибыв в Симода, Кавадзи остановился в храме Фукусенди. Чиновники доложили, что губернатор Накамура-сама вышел из Хэда. Скоро будет. Американцы еще не ушли.
Американская красавица здесь! Всех удивляет. Очень много о ней говорят в городе. Доложили про их семьи.
Кавадзи втайне с жаром в душе ждал этих освежающих сведений. Она здесь! Но и она скоро уйдет! Ведь то, что требуем мы, не может не быть исполнено. Перед отъездом из Симода в «путешествие внутри путешествия» Кавадзи еще раз повстречался с красавицей. Тогда здесь еще был Посьет. Остались сильные впечатления. В дороге писал посвященные ей стихи. В Эдо был очень недолго.
В храме, где остановился, Кавадзи увидел на одном из столиков арбуз. В это время года? Какая неожиданность! Кавадзи любил зрелые, красные арбузы. Приближенные всегда искали для него арбузы. Верный самурай с гордостью приподнял арбуз, чтобы осмотреть, как разрезать. Но испугался. За арбузом лежал маленький футлярчик, чуть толще соломинки. Кавадзи взял его и открыл круглую крышку. Внутри свиток из тонкой бумаги. Адресовано ему. Верный самурай, увидя это, задрожал от страха, он готов отвечать за оплошность. Но как могло попасть письмо в охраняемый храм?
«Вам пишут ваши тайные друзья, восхищенные вашей государственной деятельностью».
Все-таки меня не хотят оставить в покое! Есть пословица: когда выходишь из дома, жди, что встретишь семь врагов. Если идешь на службу в замок Эдо, то семь могут найтись. Во время путешествия – гораздо больше. Если не выходишь – они проникают в твой дом!
«Вы помогли уйти Путятину. Мы горячо благодарим вас...»
«Тайные друзья?» У Кавадзи никогда не было тайн от высших чиновников империи, которым он служил.
«Мы извещаем, что за вами всюду следят, и это нам больно видеть. Это делается по приказу свыше. Все вас винят, что вы попали в плен к иностранцам. Предали Японию, заключив договоры с Россией и Америкой, допустили эбису из этих стран в нашу империю, пренебрегли заветами предков. Поэтому вам в скором времени может быть тайно поднесен яд в красивых фруктах или из Эдо пришлют приказ о самовспарывании живота».
Кто же пришлет мне такой приказ? Шогун только что обласкал меня и наградил. Канцлер Абэ мой покровитель. Он получил подзорную трубу, посланную ему Сибирцевым, и очень рад и любезен со мной.
«Поэтому мы советуем вам, не дожидаясь осуждения, совершить самому традиционное сеппуку. Но не будет лучше, если вы решитесь бежать на иностранном корабле в западные страны. Мы сами желаем покинуть Японию и поэтому не можем открыться вам. Но когда вы решитесь, мы немедленно появимся рядом». Какие-то странные подписи, как будто бы «Ва-си-ре» и «Ви-то-ри»... Отец Васире есть у Путятина. Чьи это проделки? Старого князя Мито? Зачем же во всем подозревать старого князя! Он рыцарь смелый, говорит и действует открыто. Нет, это забавляется особая поросль японских метеке нового образца, бешено рвущихся вперед, делающих карьеру. Ради наград и успеха они чернят сторонников открытия страны. Себя рекомендуют хранителями идеи во всей ее чистоте, уничтожителями отступников. А при этом охотно берут подарки от американцев и выдают им за вознаграждение японские секреты! Кавадзи служилый вельможа, не даймио, не родня шогуна. Если его уничтожить, то можно найти союзников среди князей, следить за которыми обязаны метеке.
Кавадзи всю жизнь сам распоряжался и руководил метеке, и вот теперь взялись за него, роли переменились!
Приписка: «Пожалуйста, как только прочтете эта письмо – уничтожьте его в огне жаровни, стоящей у ваших ног».
Кавадзи спрятал письмо в рукав. Он вынул кинжал и разрезал арбуз. Вкусно. Прекрасно.
...Кавадзи полюбила красивейшая женщина Японии. Она стала его женой. Это было пятнадцать лет назад. Она признанная первая красавица, хотя считается, что вторая после жены шогуна. Великосветский шепот в свое время называл ее «сбытой с рук» любовницей старого, ныне покойного... Она прекрасна! Служила при дворе!
Кавадзи сам жил теми же законами! Но увлечение американской красавицей – это что-то еще небывалое и таинственное...
Когда-то, подымаясь от одной чиновничьей должности к другой, Кавадзи постепенно познавал прелесть власти. Перед ним раболепствовали, ему писали доносы и доклады. Это казалось чудесным! Поднявшись высоко, Кавадзи привык ко всему. Лесть и беспрекословное повиновение окружающих стали естественны. Он охладевал...
Встречи с иностранцами и некоторое знакомство с их понятиями открыли вдруг Кавадзи глаза на мир, которого он раньше почти не замечал.
Кавадзи исполняет много дел сразу. Можно лишь гордиться; камень, который крутится, не обрастает мохом!
Приказ бакуфу не выпускать Путятина из Японии оказался напрасной угрозой. Путятин уже ушел. Кавадзи в это время, исполняя обязанности, был в заливе Эдо, в Урага, потом в столице. На пути проверял, что же с постройкой западного судна «Асахи-сее». Кавадзи был справедлив. Осматривая судно, сказал: «Корабль лишь походит на западный. А внутри какая-то путаница, непонятно, что там такое. Не японское устройство и не западное». Жестокий удар. Эгава еще до его ревизии уехал в Нирояма. Он тяжело переживал свою неудачу. Когда заговорил народ и донесли, что корабль называют «Пустые хлопоты», а самого Эгава – посмешищем, Тародзаэмон не выдержал. Сначала он хотел покончить жизнь самоубийством...
...Правительство шлет Кавадзи одно поручение за другим. Он отвечает за американцев в Симода. Несчастья и неприятности сыплются на него и на бакуфу одно за другим, но ведь мы лицемерно горюем! На самом деле мы никого не жалеем.
Умер Эгава! Умерла подлинная гордость старой Японии, ее талант, даже гений, ее ум, энергия. Он ушел почти сознательно, как бы предугадывая появление нового поколения японских гениев, но не самоучек. Ученых, без которых одной старой гордостью Япония уже не может жить. Явятся люди нового поколения с разными знаниями, которые не будут, как Эгава, изобретать то, что уже давно изобретено.
Вечером прибыл Накамура. Долго говорили. Русские ушли чем-то обозленные. Не все, Путятин был добр и спокоен, как всегда. Передал письмо для Кавадзи-сама. Так, возвеличивая, адмирал всегда называл Саэмона.
Письмо доброе, почтительное. Обещает после окончания войны прибыть в Японию. Благодарит за все. Просит правительство заботиться о своих остающихся в Хэда трехстах моряках. Уверен, что Япония быстро двинется, за год или два, вперед, поэтому многие споры потеряют смысл.
Путятин хочет сказать, что через год или два не будут нужны пустые разговоры об отмене статьи о консулах. Япония уйдет вперед? Да? Может быть, через несколько лет у нас будет парламент? Отлично, Ота-сан будет членом парламента. Либералом или консерватором? У него заводы сакэ, он, может быть, откроет верфь, торговый дом Ота славится в Осака.
Шхуна «Хэда» построена и спущена, и это прекрасно, но это тоже тяжкий жестокий урок и упрек всем нам! Путятин ушел самовольно при нашем молчаливом лицемерии. Зачем же я не расстался с ним как с другом? Уехал Посьет. Жаль и больно... «Перелет фазанов» – темное дело... Монах скрылся у русских. Путятин испортил Японию? Увез ли он с собой на «Хэде» японского преступника? А разве это не наших же рук дело, не попытка лицемеров служить делу прогресса лицемерными средствами? И много подобных неприятностей почти ежедневно. Глупое и позорное дело с американскими семьями. За ними следили, как за паровым вражеским флотом. О кротких женщинах и об их детях губернаторам докладывалось в день несколько раз. Сегодня подробно сообщено Саэмону об американской красавице. Единственная отрадная, утешающая новость.
Теперь все западное японцам кажется более совершенным, чем свое. Жизнь западного мира представляется идеальной. Но когда присмотришься к западным людям, то отличаешь, что плохо, а что надо заимствовать.
Только об американской красавице не меняется мнение. Чем больше Кавадзи узнает о ней, тем она кажется прекрасней. Его тайный интерес походит на настоящую любовь. Когда что-то узнаешь о ней – волнуешься. Утром увидел в трубу, как она прошла с детьми по лугу. Сердце замерло, как у юноши.
Но еще удивительней и чудесней, что Саэмону кажется, будто и она ждет, испытывает такое же чувство, как он к ней. Да, Посьет ей что-то сказал перед отъездом, язык у него быстрый! Расхвалил меня напрасно, и, наверное, все преувеличил.
Чиновники опять старались угодить и сообщали сведения об американцах, полагая, что их доклады пробуждают ненависть Кавадзи. За день самураи приходили с новостями три раза. Накамура, как всегда, писал о своих делах из Управления Западных Приемов. Но почему о самих американцах пока ничего не сообщается? Они не выходят из храма. Не хотят встретить «семь врагов»?
Вечером Кавадзи дал распоряжение о посылке на другой день в Гекусенди лучших фруктов, мяса, рыбы, птицы, яиц, об оказании всяческого внимания и при этом велел узнавать новые подробности о замкнутой жизни обитателей храма Нефритового Камня.
Американскую красавицу теперь знала вся Симода. Она жила в затворничестве, но ухаживала за собой и детьми так, словно ежедневно у нее приемы и балы. Она ежедневно купалась и купала детей. Иногда вместе с двумя другими американками они купались в море, которое еще не готово для летних купаний, вода еще не «созрела», но им кажется тепло, совсем как простым матросам Путятина. И она совсем не стеснялась наблюдавших полицейских, словно это были декорации или камни. Американки плавали и подолгу ныряли, при этом американская красавица иногда плавала, размахивая руками, как мужчина. Ее младшая подруга, ныряя, как утка, тысячу раз, сохраняла свою прическу, блестевшую на солнце и скрепленную соленой водой. А потом все трое мылись в японской бане при храме и мыли детей. Иногда мылась беременная жена консула.
Американская красавица каждый день одевалась очень красиво, красила ресницы и лицо, к обеду переодевалась, а к ужину переодевалась еще раз.
Это просто удивительно, как она любила себя и своих детей и как ухаживала за ногтями, за волосами. Еще она любила читать. Каждый день она выходила два раза гулять со двора храма. Утром, до купания, американки работали в саду. У американской красавицы есть любимые цветы. У жены священника подолгу рассматривала семена и рассаду. Вместе с женой капитана, женой священника и женой консула поливали грядки, пололи, убирали траву. Пока младшая американка, жена рулевого, убирала комнаты, на завтрак досуха жарила яичницу с солониной и готовила кофе.
Но ели все вместе, как подруги, хотя, кажется, младшая была бледней всех и выполняла обязанности служанки. Вечерами все читали. Часто вязали и шили. Играли с детьми в мяч, учили их плавать. Все женщины носили с собой пистолеты и кинжалы.
Невозможно сохранять спокойствие! Нельзя выдержать. Саэмон желал увидеть американскую красавицу. По его просьбе Накамура прислал лодку пограничной охраны. Кавадзи шел на осмотр берега и для наблюдения в трубу за морем.
Гребцы в праздничной голубой одежде мчали украшенную лодку Кавадзи мимо храма Гекусенди. Но гам ли она? Где же? Где же она?
Кавадзи заволновался, почему ее нет. А говорят, что она в это время гуляет по холмам или на лугу.
Ах, вот... Она играла с детьми на лужайке. Кавадзи подал знак держать ближе к берегу.
Американская красавица, одетая в оранжевое платье, в легкой соломенной шляпке, стояла под солнечным зонтиком. Дети били палкой и кидали маленький, кажется очень жесткий, мяч и перебегали. Она благородно взмахивала руками, отдавала им приказания.
Увидела Кавадзи и смотрела на него из-под полей. Конечно, узнала его. И видно было, что обрадовалась и смотрит дружески, наверно хочет, чтобы подъехал.
Кавадзи почувствовал неловкость и не знал, как поступить. Саэмон сам как женщина. Хотя, отправляясь в лодке инспектировать охрану и заставы, Кавадзи дал себе слово не показать вида, если ее заметит, но сам не знал, почему вдруг вспомнил все уроки Посьета и, как школьник, не помня себя от радости, снял шляпу и поклонился ей, сидя в лодке, и покраснел при этом густо, не зная, верно ли поступил.
– Халло! – воскликнула американка и махнула ему рукой. – Ты приехал? All correct. – Она кивнула головой с оттенком сожаления, мол, я тебя понимаю, ты так и не сладишь со всеми вашими глупостями, но ты, право, прелесть! Не забывай! Как жаль, жаль, прекрасный рыцарь, что не зайдешь к нам! Как бы мы были рады! И госпожа Вард, и Сэнди, и госпожа Рид! И мой муж!
Кавадзи сам не знал, что произошло. Сняв снова шляпу, он дернул головой не книзу, а кверху, как американец, и «джерк» получился! Конечно, что-то новое, международное и высшее изобретено западными людьми! Невозможно устоять! Откуда-то, как ветры моря, на все стороны и во все страны распространяются новые веяния!
Кавадзи мог бы схватиться обеими руками за голову. И в деловых беседах и в дневнике всегда упоминал, что стар, стар... Хотя и добавлял неизменно: «но есть еще цвет лотоса».
Кавадзи, как ему кажется, еще никогда так не любил. Эта скромная и благородная любовь, потаенная и горячая, необычайно возвышала его самого. Он чувствовал, что только теперь становится благородным человеком.
До сих пор всегда, с самых молодых лет, он имел о любви совершенно иные понятия. В браке или при побочных связях, даже при случайных приключениях, все это было гораздо проще. А тут он почувствовал бурю в своей душе.
Анна Мария глядела вслед отходившей лодке и не могла удержать рук, они двигались, как у сигнальщика или у цветочницы, составляющей букет.
...Утром доложили: в Гекусенди прибыл русский офицер – Шиллинг. Теперь там двое русских офицеров и матросы живут для наблюдения за морем.
Накамура доложил, что Шиллинг и Михайлов являлись в Управление Западных Приемов.
Вчера вечером в Симода прибыл по своим делам Ота – владелец торгового дома.
...Посьет на прощание советовал Саэмону еще раз поехать к дамам. С этого начать, попить с ними чаю, познакомиться поближе. Предлог для дальнейших встреч можно найти всегда. Может быть, так и поступить? Ведь Накамура был там и пил чай?
Кавадзи приказал купцу Ота явиться в храм. Будущий член парламента! Лидер либералов? Владелец столичного дока? Но, может быть, и он к тому времени окажется стар. Долговязый Ота похож на западного эбису. На длинных ногах вошел, как американец, но упал ниц, как японец. Ота теперь дворянин! Часто приезжает в Симода. Но еще чаще – в Осака. У него всюду склады и магазины. Перестраивает магазин в Симода по западному образцу. Дверь будет со стеклом, без китайского колокольчика. У него в Симода фабрика одежды, завод сакэ, открыта мастерская по выработке драгоценностей для продажи иностранцам. Совладелец банка в Осака. Ждет открытия торговли с Европой и Америкой.
На государственную субсидию создал первый в Японии публичный дом для иностранцев, который для практики, временно посылался в Хэда. Теперь все девицы возвращаются в Симода, и дом скоро будет во всем великолепии встречать первого американского консула, научную эскадру, американских адмиралов и всех торговцев и ученых западных стран. Но все это заботы «заднего двора». Фасад торгового дома Ота чист. Его семья, его дело, служба правительству, его товары вне сомнений. Свою дочь он выдает замуж за сына знатного даймио, который будет изучать западный флот и артиллерию, видимо станет первым адмиралом японской винтовой эскадры.
Кавадзи велел Ота-сан доставить из магазина лучшие зонтики от солнца.
Люди Ота немедленно принесли плетеные ящики с соломенными футлярами, в которых уложены шелковые, бумажные и соломенные зонтики.
– Еще нужны детские.
– Да, вот и детские.
Ота предвидел, что и детские потребуются разных размеров, от самых миниатюрных. И еще – игрушки-зонтики для кукол.
Кавадзи вызвал городского голову и показал на разложенные зонтики.
– Идет жара. Очень горячие дни, – Кавадзи бумажной салфеткой вытер лицо. – Надо позаботиться о семьях американцев, чтобы у детей не болела голова.
В храм Гекусенди хотели отправить целую вереницу чиновников, но Кавадзи велел Мариама Эйноске идти на лодке, а не пешком по берегу и передать четыре корзины, каждая с тремя комплектами зонтиков. Туда же уложены красивые пакеты с фуросики и еще игрушки.
– И еще ящики с фруктами им же...
Все стало известно к вечеру. Мариама Эйноске был, все узнал, все видел. Американская красавица восхищена. Девочки бегают под зонтиками, но мальчики не берут их в руки.
Сама красавица вышла на балкон и громко воскликнула, обращаясь в сторону города: «Симода!» Протянув руки, сказала: «О, Саэмон!» – и при этом поцеловала свои пальцы и как бы кинула ими свой поцелуи через холмы, леса, дома и торговые кварталы туда, где был его храм.
«Через заросли хамаю... дома... и через предрассудки», – подумал Кавадзи, слушая тайное донесение. Но его, как чиновника, настораживало что-то... Очень похоже, что американки догадываются, что каждый их шаг и каждое слово становятся известны. Не смешон ли я? Не нарочно ли она любезна... Нет, впрочем, нет... она очень просто махнула ему рукой, как у них принято, наверное, – ведь у них нет церемоний, у американцев нет императоров, нет дворян и князей.
Так я думаю о ней теперь, как Посьет о своей француженке. Где Путятин? Куда он ушел? Что он думает о своей Мэри? В каком море? Среди каких туманов? Идет ли на своей шхуне, куда мы послали столько подарков? Говорят, что в России очень страшная погода. Везет ли он подарки своему императору? В холоде вырастают храбрые солдаты и матросы. Они могут купаться в холодной воде.
Японцы уничтожали испанских монахов и всех католиков перебили, чужих и своих. А Посьет говорит, американская красавица – испанка!
– А где же ее муж? Видно ли его?
– Да, я к ним часто заходил! – сказал Эйноске. – Я всегда рассказываю им, что Перри любил меня. Мистер Доти и мистер Бэйдельсмэн, также Пибоди-сан, или Висящий Глаз, как зовут его японцы, целыми сутками перебирают на складе товары и спорят, в какой день и на сколько их цена может повыситься и на сколько понизиться. Они упрекают друг друга. Тут же записывают, считают и сверяют, высчитывают, кто из компаньонов и какой получит доход и в каком случае. Потом играют в карты. До двенадцати дня им, по закону американской службы, не разрешается пить. Два стакана разведенного рома разрешается с двенадцати до шести вечера, А позже – начинается личная жизнь и пить можно без ограничений.
– Они не выходят?
– Да, сидят, как в осажденном замке.
«Наверно, и они знают: «выходя из дома, жди, что встретишь семь врагов!» Я бы на их месте тоже пил на складе ром».
Мариама сам явился из Гекусенди навеселе.
– Ваше превосходительство, не надо опасаться... Там ждут вас... Красавица... очень...
Кавадзи решил пуститься во все тяжкие. Он поедет в Гекусенди. Встретится с Шиллингом, и тот удивится, что Саэмон здесь. Спросит о Посьете, как тот уехал.
Прекрасное утро. Слуги подают все свежее и надушенное. После купанья и завтрака Кавадзи, исполнив необходимые дела, послал письмо Накамура и собрался идти на берег.
В храм вбежал переводчик:
– В Гекусенди привезли куриц в клетке... Повар-китаец будет резать и жарить для американской красавицы... но... но... – дрожащим голосом, лежа на полу, бормочет Мариама, – в порт идет шхуна... это корабль...
– Какой корабль?
– «Кароляйн Фут»... Возвратился из России...
– О-о! – Кавадзи обмер.
В бухту Симода вошел парусный корабль и отдал якорь.
Тишина. Жаркий прекрасный день. Иногда налетает шквал, но быстро проходит, опять все успокаивается.
Доложено: как только американский корабль бросил якорь, к его борту подошла шлюпка из Гекусенди. Все американки оставили детей на китайца и на жену священника и вместе с мистером Доти и его компаньонами помчались па шхуну. И залезли на палубу. Там ужасно кричат, все как безумные.
Опять полная перемена... Камень, который крутится, не обрастает мхом!
В Гекусенди пришли из Хэда еще русские и сегодня же вернулся американский корабль. Шхуна Путятина взяла очень мало людей: только сорок матросов и восемь офицеров. Русские так и ходят между Симода и Хэда, то совсем уйдут, то опять появятся и все хотят уехать к себе, но их никто не берет. Как сказал вернувшийся на берег Мариама Эйноске, капитан «Кароляйн Фут» не пойдет больше в Россию, разрывает контракт с Путятиным, хотя обещал пойти на Камчатку еще два раза и всех туда доставить; ему не поправилось в России. Плавание опасно. Боится англичан. Посол Англии в Гонконге послал в русские воды эскадру. Англичане собрали много кораблей и ходят в море, стерегут русских.
Прибежали чиновники с новостями. Уверяют, что очень важно. Все с красными лицами. Русский офицер Михайлов поехал на «Кароляйн» на своей шлюпке с гребцами, все увидел и узнал.
Кавадзи растерян в душе и смущен. Слежка окончена, а стало хуже. Исчезает исцеляющее увлечение! Что же лучше? Может быть, пусть следят, только бы оставалась любовь? Только бы американка не уезжала! Тот, кто уже привык, что за ним следят, без слежки скучает?
Сразу же сообщили: Шиллинг собрался на парусной лодке в Хэда, попросил позволения у губернатора. Оставшимся отрядом в Хэда командует Мусин-Пушкин.
Кавадзи сидел в одиночестве. Рамы в окнах не стучали. В воздухе душистая, насыщенная запахами цветов, сырая прель. Погода прекрасная. Солнце и цветы. Но для него все кончалось. Путятин ушел навсегда. Никогда, наверное, больше Кавадзи не увидит своего друга, который из далекой страны пришел, чтобы видеться с ним.
Теперь оставались дела пустые, бессмысленные возражения против всего, что бы ни сделал, чиновничья жизнь, законы.
Саэмон пережил смерть родного отца и отца приемного, обеих матерей. Кончину старого шогуна. Но ничто не заглушало так в нем живой огонь, как весть о том, что Путятин ушел. Найдет ли он себя на своей родине? Кавадзи полагал, что нет, что Путятин там будет не нужен. В Японии он был как свой, он понятен со всеми слабостями, полезен и человечен. А там жизнь ушла далеко-далеко и никто ничего не прощает. Пламя внутренней борьбы забушует скоро и в Японии, с еще большей силой. В судьбе Путятина, как казалось Саэмону, есть схожесть с его собственной судьбой, и обе судьбы близки к окончанию. Вряд ли кто-то из них сможет что-то сделать после того, как подписан небывалый договор между двумя империями. Но Путятин, как и Кавадзи, опытный чиновник, он не даст себя в обиду.
Мы исполнили дело, выше которого для нас обоих ничего не может быть. При этом совершили ошибки. Представлялось, что Путятин в России не будет счастлив, даже если Россия одержит победу в войне с Англией. Саэмону кажется, что по лесу лениво бредет старый тигр, ступает мягко, но небрежно. Костлявые плечи и понурая голова.
«Это я? – в ужасе подумал Кавадзи. – Странное видение!» Это Кавадзи идет так задумчив. Неужели это моя лысина и мои вылезшие кости?
К старости все больше неприятностей, забот и трудных поручений. Исполняя их, Кавадзи крутится, как круглый камень, который точит новые и острые стальные ножи. «Камень, который крутится, не обрастает мхом!»
Он не подал вида и бровью не повел, когда выслушивал сегодня все разнообразные известия. Никто не мог догадаться, что у него на душе.
...– Домой! – пылко восклицала Анна Мария. – Перри – лгун! Его договоры – обман! Никаких его трактатов японцы не признают!
– На судне наш дом! – сказала госпожа Рид.
– Мы сыты здесь всем по горло! – сказала госпожа Вард. – Всем, что только может желать молодая женщина.
– Семейная! – добавила госпожа Доти.
– Вам было плохо? – спросил Вард. Вид у всех прекрасный! Неужели от неприятностей! – Вам было хорошо?
– Нам очень хорошо, – ответила его жена, – но это не для нас! Нам надоели соглядатаи. Они все время ходили за нами. Они присылают прекрасные продукты и тут же портят аппетит, как сказал русский офицер. У них есть такая система: показывать нежелательному гостю, что за ним следят. Ходить по пятам не скрываясь. Это у них называется открытием страны!
– К черту японцев! – воскликнула Пегги. – Единственный приятный человек – представитель высшего японского правительства. – Пегги на миг взглянула с гордостью на окружающих. – Он очень любезен... Присылал нам все самое лучшее, но сам глядит, как из клетки... Прочь всех японцев! На судне – наш дом!
– Цветы... – спрашивал Вард.
– Да! Но из цветов на тебя выглядывает шпион, – ответила его жена. – А за другой грядкой еще двое таких же. Временами мы приходили в бешенство.
– А как кормили детей?
– Очень хорошо.
– Была рыба?
– И мясо, фрукты, овощи, птица. И свежая рыба, лангусты. Они старались. Но такова их двойственность. За каждую любезность они сразу делают пакость. Это злые люди. И тут же за грубость и бесцеремонность нахально извинятся... Прочь отсюда! Какое счастье – наш корабль! Наш милый дом! Дети рвутся сюда, но их опасно было взять в ветер, и мы боялись, нет ли болезней. Я возьму все же из Японии семена цветов и рассаду. Жена священника обещала мне. Я высажу в горшочки, и у нас в каюте будет японский цветник.
– Наше спасение было в русских, – говорила раскрасневшаяся Сиомара. – Они очень славные и простые, как американцы, никакого чванства. Такой смешной их повар, он брал куски каната и всегда гонял вокруг бани японских шпионов. Выгонял их со двора.
– Больше мы не пустим вас в Россию, довольно! – сказала Анна Мария.
– Мы не пойдем! – ответил Вард.
После этого плавания капитан стал заметно поживей и поразговорчивей. Прежде пустил бы подобное замечание мимо ушей, а тут ответил охотно:
– Больше не идем в Россию! – Так примирительно сказал он.
– Ты решил твердо? – спросила жена.
– Да.
– А деньги? – негромко спросила она.
– Деньги в этом случае не имеют никакого значения.
– Да? – удивилась госпожа Вард.
На миг Сиомара смутилась. Как же Эйли поедет на родину? Ему же суждено уехать? Неужели он останется здесь... с японкой?
Она еще не слыхала всех новостей, но решение, кажется, вполне определенное. Ведь дали слово доставить всех их за три раза. Что случилось? Почему такая перемена?
– Они заплатили?
– Заплатили хорошо! – ответил Джон. – Никогда туда больше не пойдем. Пусть они сами там живут.
...Кавадзи сидит, как сама старая Япония, как тенно в парках Киото среди цветов, миниатюрных дворцов и храмов. Ничего сам не видит, не выходит, только слышит, что шепчет ему тайная полиция, подданные и переводчики.
Так все прекрасно началось. И так все отвратительно закончилось. Американки целовали при всех своих мужей и сразу разошлись с ними по каютам. Американская красавица приехала на «Кароляйн» со своим мужем.
Кавадзи ранен в самое сердце. Таковы их нравы! Добрые, благородные чувства Саэмона уязвлены.
Во время зимних бесед с Путятиным и Посьетом бывало холодно, стучали рамы при ветре со снежных гор. А сейчас кажется, что прекрасное тогда было время. Кавадзи исполнял требования правительства.
Путятин ушел в далекое плавание. Все заканчивается. В воздухе жаркая прель, как в парниках, невозможно дышать, трудно. Кавадзи исполнил все требования правительства. И сам сидит сгорбатившись. Тепло не радует, как странно. Так прекрасно вокруг. А я? Всесильный Саэмон но джо! А я бессилен!
Доложили: Вард без спроса приехал на берег вместо с женой. У храма встретился с детьми. Выстроил жену и детей в ряд, а потом всех целовал по очереди и кричал от восторга, как ребенок.
Потом Вард всюду ходил с женой и держал ее за шею. Японцы все это видели и удивились.
Доложили: американцы рады, дети показывают отцам игрушки и зонтики, также другие подарки, присланные Кавадзи, и упоминают его имя.
Американки, возвратившись со шхуны, гуляют по берегу с мужьями. Вард запросил у переводчиков продовольствия. Накамура приказал немедленно доставить всего свежего, что возможно.
Утром Вард, Рид, Доти и Дотери приходили к Накамура и благодарили. От губернатора, не предупредив, пошли все вместе по улице, как будто гуляя, повернули в ворота Фукусенди, посмотрели цветник и вошли к Кавадзи, как к товарищу. Сказали, что уходят из Японии. Очень благодарили за внимание к семьям. Ответили на вопросы про Россию. Сказали про Лесовского и сто пятьдесят его моряков. Все здоровы. Ушли еще дальше на корабле. У Лесовского очень тяжелый характер, проявлялся одинаково – к своим и к американцам.
Кавадзи спросил:
– Заходили в Хакодате?
Эйноске об этом долго и подробно поговорил с гостями. Перевел так:
– В Хакодате заходили. Японские власти приняли Рида очень любезно. Но не как консула, а только как американца и добавили, что если бы он претерпел крушение, то оказали бы больше внимания.
Пришли проститься! Полагают, что так запросто можно со мной беседовать! Но Кавадзи сам уступает, сам задает вопросы! Так подумал Саэмон.
Письмо от Накамура. Дел в Управлении очень много. У Накамура сейчас сидит Михайлов. Пришел с просьбой, послать на японской быстрой лошади русское письмо в Хэда. Шиллинг одно увез, но необходимо послать еще одно, дополнительное. В Гекусенди переговоры русских с Бардом пока безрезультатны. Михайлов письмом просит прислать обратно Шиллинга или другого офицера.
В море двадцать два французских и тридцать четыре английских военных корабля, пояснял Вард. При этом Лесовский был доволен.
«И Путятин, уходя, тоже был доволен. Хотя не знает, что его в океане ждут пятьдесят шесть судов! – подумал Кавадзи. – Он герой не только тем, что проплыл десять тысяч и семьдесят три ри».
– Поэтому мы не возьмем русских и не пойдем с ними во второй рейс, – продолжал Вард. – Наше судно захватят англичане. О русских у нас хорошее мнение. Об этом мы напишем в американской газете, в Сан-Франциско, в которой я являюсь писателем. Мистер Рид уже написал американскому правительству.
Рид побывал в Хакодате, но, кроме конфуза, кажется, ничего не получилось, хотя держался стойко. Сказал хвастливо, что, уехав, предъявил строгое требование, чтобы ему построили дома, один для торговли, а другой для консульства, к началу действия трактата с Америкой.
Прибыл запыхавшийся Накамура, с ним чиновники. С Ридом опять спорили о консулах и торговле. Как Перри и Адамс и все американцы, Рид тоже пригрозил тысячей военных кораблей и войной, хотя не может уйти из порта без японских продуктов.
Кавадзи слушал спор молча, по потом сказал, что теперь, после того как Рид сходил в Россию, он ему больше верит.
Рид сильно обиделся, но стерпел. Кавадзи добавил, что поскольку Рид еще не является официально утвержденным представителем, то разговор с ним на некоторое время отложат.
Риду пришлось сразу уйти. Он понял, что надоел и его вежливо выгнали.
Все американцы повторяют, что хотят скорей уехать, но пока живут на берегу в Гекусенди и много гуляют и заходят в лавочки, в храмы и распивочные. Покупают симодские изделия. Осматривают природные красоты бухт.
Доложили: вошла американская военная описная эскадра из двух кораблей. Парусное судно и пароход стоят в бухте на якорях. Это было слышно, пароход гудел, то длинно, то отрывисто, видно разгоняя лодки рыбаков и любопытных. В море еще видны черные корабли.
Кавадзи не вышел и даже в трубу не посмотрел. Когда-то при гудке первого входившего в бухту американского парохода тысячи жителей Симода в ужасе кинулись от невиданного чудовища в горы и в леса, словно от цунами. Это было совсем недавно, в прошлом году. И с тех пор столько приходило кораблей, что все привыкли, все знают, как и какие государственные запреты обходятся, каждый ждет выгод, одинаково – от парусного или парового судна, и думает, как и что сбыть, как и куда заманить, как надуть зазнающихся моряков, падких на все запретное, а никто не думает, что может быть опасность. Никому в голову не приходит бежать прочь.
Даже Кавадзи, поэт и писатель, не хочет видеть этих кораблей. Они ведь чем-то отличаются от других, у каждого какое-то особенное устройство, у всех такие красивые резные богини на носу. Но это не интересует. Только счет ведется: прибыло столько-то еще. И сразу сообщается в Эдо. Рассматривать некогда, и так голова кругом идет.
Прибыл из Америки коммодор Роджерс. Цель – описать все берега Японии. Нанести на карту. Описать все бухты. Сделать промеры всех больших и малых заливов. Исследовать устья рек. Сделать промеры морей вокруг японских островов. Все острова сосчитать. Описать и нанести на карту прибрежные города. А их в Японии больше тысячи.
От Сато прекрасное письмо. Она, оказывается, тоже слыхала про американскую красавицу. Просила мужа сделать все возможное, чтобы американским дамам было спокойно, хорошо, чтобы они были сыты и удовлетворены всем, чего только могут желать благородные молодые дамы, пока их мужья выполняют такое великое и опасное предприятие. Очень мила, умна моя Сато! Она бы даже на корабль не пошла к мужу, а не то что обхватить его за шею, при всех завести в каюту и закрыться железным ключом! Но сколько изящества и тонкой прелести в ее уме! Она все знает! Неужели у светских дам есть свое особое чутье, еще более совершенное, чем то, которым обладает японская тайная полиция? В ее письме все прекрасно и много ума и нежности. Они обжигают... Обжигают, как поднятая вуаль американской красавицы. Хотя Кавадзи дал понять Риду, что его выгоняет, но отношения с американцами хороши. «Кароляйн Фут» грузится рисом и мукой. Берут апельсины, свежие овощи. Еще один ящик с курами, чтобы несли яйца для детей.
А Кавадзи в год женитьбы был назначен начальником береговой охраны и обязан был следить, чтобы ни единое иностранное судно даже близко к берегам не подходило. Это была пора, когда он сам был Оо-метеке и у него в подчинении были метеке. Но все они все же зависят от министра финансов. Значит, от выгод. Старый шогун потом повысил Саэмона и сделал его министром финансов. Теперь в подчинении у него оказались все метеке, всех ведомств всей Японии. Не прямо, но через финансы подчинялись. Любят деньги!
...– Какая же Камчатка? – спрашивала у мужа госпожа Вард.
– Очень интересная. Но только мы ничего не видели.
– Почему?
– Я ждал, что в Петропавловске на главной улице стоят большие православные соборы, а купцы с бородами и все население продают теплые шапки, иконы, меха, самовары.
– Это было бы красиво!
– Но этого нет.
– Что же там? Черкесы на горах?
– Нет гор! – вскричал Вард. – Вулканы закрывают небо и чертовская копоть, как в Филадельфии! Деревянные домишки пусты, но не закрыты, а заколочены, словно крещеные индейцы ушли к родственникам. Лесовский нам сказал, что город пуст, надо идти в Де-Кастри, а тут даже нечем угостить.
– Почему дома заколочены?
– Не понимаю русские законы. Видимо, из-за войны.
– Наверно, так велел царь?
– Может быть. В Петербурге скандал, молодой царь вызвал казаков, чтобы пороть Академию наук и католических священников.
– Это сказал Лесовский?
Вард не помнил, кто сказал. Кажется, кто-то. Останавливали китобоя и получили свежие газеты из Канады, об этом англичане пишут в канадских газетах.
– А что же в Де-Кастри? Там растут апельсины? Это так близко по карте отсюда, когда ты показывал.
– Мы там не были. Оказалось, что в Петропавловске торгует мой знакомый Генри Нокс. Я его мальчишкой знал... Теперь компаньон фирмы, ведущий дела в портах на Севере. Ему доставило товары американское судно «Вильям Пенн». Лесовский договорился со шкипером. Подписал договор. «Вильям Пенн» обязался доставить русских в Де-Кастри и ушел при нас. Мы больше не могли... – Вард всхлипнул, оп не мог больше говорить. Потом он подумал, что вот так же, но не в тишине ночи, при открытых окнах в сад, а у себя на «Кароляйн», в каюте, еще что-нибудь расскажет жене про Петропавловск. Надо будет только вспомнить.
Маргарэт Вард тиха и счастлива. Плавание произвело на мужа сильное впечатление. Он пополнил свое образование, теперь хорошо знает еще одну страну.
– На Камчатке совсем ничего нет, – признался Вард. – Камни, песок, вода, и все.
– А рыба?
– Да, рыбы много. Лососи. Но там даже пристани нет. Пусто. Я в первый раз вижу такое государство. Они берут в Сибири золото, везут в Европу и покупают все нужное.
– Как же ты не пошел в Де-Кастри? Так интересно. Там не живут французы?
Ей так интересно было бы и дальше послушать.
– На Север пошли целые эскадры союзников. У англичан есть винтовые корветы, сильные пароходо-фрегаты и стопушечные линейные корабли.
– Жаль, что русская шхуна ушла.
– Я не мог предупредить адмирала Путятина. Это я хотел сделать. Но я все объяснил его офицерам. Я сказал Михайлову, что не пойду во второй рейс и контракт разрываю, а что все расчеты с Лесовским закончены еще в Петропавловске. Бесполезно идти! На верную встречу с полосатым джеком! Мы не успели выйти из Камчатки, как увидели эскадру, идущую прямо на нас. Что было дальше – не хочу вспоминать... Я думал, что никогда больше не увижу тебя! – Вард опять всхлипнул. – И детей! Но все обошлось.
Маргарэт с немым удивлением слушала мужа. Она восхищена. Никогда за их жизнь он не говорил ничего подобного. Он всегда был уверен в себе и никогда не беспокоился за нее. Они в браке до сих пор никогда не говорили так откровенно. Он просто никогда не обнаруживал своих чувств, и Маргарэт была уверена, что так должно быть; он моряк и закален, вечно среди опасностей. А он почувствовал! Впервые в жизни! Даже она не предполагала, какой же крепкий характер у ее мужа! Но когда увидел английские пароходы с пушками и вулканы, то заскучал! Как хорошо, что он вернулся и счастлив. Стал разговорчив, откровенен и признателен, как никогда еще в жизни. Вот что значит возвратиться с Камчатки! Ей стало жаль мужа.
– И ты здесь! И дети! – окончательно расчувствовался он. – Бог знает, что я передумал! Как я благодарен Посьету за вашу безопасность...
– Встречали полосатого джека? – спросила Пегги за столом на террасе, среди цветов.
Сегодня последний завтрак в этом райском уголке.
– В обратном плаванье нас останавливали, – ответил Джон. – Один раз лейтенант приезжал на борт «Кароляйн».
– Они узнавали о русских?
– Им в голову и не приходило, что мы доставили русских на Камчатку, – ответил Джон Джонс.
– Но они скоро узнают об этом, – заметил Вард, уплетая яичницу.
– Лейтенант спросил, не видали ли мы русский корабль «Аврору», – продолжал Джон. – Они ищут «Аврору» по всему океану.
– Где же «Аврора»? И что это за корабль? – спросила Сэйди.
– На Камчатке торгующий американец рассказывал про «Аврору». Корабль пришел из Петербурга и участвовал в прошлогоднем сражении в Петропавловске. Флот союзников потерпел неудачу. Англичане впервые за двести лет потерпели поражение в морском бою. У них – запросы в парламент и статьи; упрекают своих адмиралов. В Петропавловске мы не застали «Аврору», она ушла.
– Но куда она девалась – никто не знает, – заметил Вард. – У русских, как слыхали от китобоя, доступен с моря Амур, скорей всего увели ее в реку, а распространяют слухи, что Амур теряется в песках. Какой ужас! Правда? А нам сказали, если узнают англичане, что помогаем русским, – пустят ко дну вместе со звездным флагом... Джон Буль с ума сошел из-за этой «Авроры». Ищут ее всюду. Будут штурмовать Камчатку снова. Заявили мне: «Не попадайтесь второй раз, если ничего не узнаете про «Аврору». Такая чушь! Какое они имеют право!
– Было и похуже, – тихо молвил жене рулевой.
...Ночью подошел винтовой корвет и начал опрос. А ветер налетел, и только слышно было:
– «Аврора»...
А Вард спросонья обозлился.
«Yes, «Аврора»!» Ну и началась суматоха! Как они забегали и закричали. Хотят сразу взять и при этом боятся, что «Аврора» сама их разнесет в щепы! Еще не верят, что «Аврора», и не верят, что не «Аврора». Переспрашивают: «Аврора?» – «Down with her», – рычит Вард. Потом сослались на ветер и сказали, что в хриплую трубу нельзя делать опрос нейтрального судна. Переполох ужасный. Они перепугались с этой «Авророй» сильней нас! Военный флот, а такие небрежные и самоуверенные.
Госпожа Вард и госпожа Рид, Пегги и Сиомара готовились к переходу на Гавайские острова. Все товары проданы! Шхуна пойдет за новыми. Мужья решили больше не брать гниль и заваль, не льститься на дешевку.
Засучив рукава халатов, дамы с воодушевлением очищали и отмывали от грязи и пыли свои родные плавучие гнезда на «Кароляйн».
Дети радостно бегают по палубе под надзором китайца, пытаются залезать на ванты. Они рады, им уже больше не нужен ни берег, ни цветы, они тут, среди мачт и массы смоленых веревок, их матери утром убрали каюты, с берега привезли вещи, уже вычищены рубка и помещения команды, вымыта и выскоблена матросами палуба и выстираны паруса. Детские крики на родном корабле!
– Я так благодарна тебе, что ты оставил меня здесь! – говорила Сэйди своему мужу Джону в тиши теплой японской ночи. За иллюминатором вода не плещет, только где-то далеко на берег изредка что-то накатит в темноте и обрушится. – Если там было холодно, я бы замерзла ужасно!
– Да, да...
– Я познакомилась с хорошими людьми. Знаешь, я никогда в жизни не видела таких благородных и таких образованных! Это чудо, а не люди. Я не могу их забыть! Даже японцы любят их. Они все знают, судят очень искренне, дружественны и много хорошего сделали нам. Я удивляюсь, почему в американском флоте у офицеров нет такого широкого образования? Как ты думаешь?
– Посмотри, какие у меня новые японские драгоценности, – сказала она утром, показывая Джону жемчуг, гранаты и алмаз в золотой оправе. – Тут так все просто продается. Мы доставали с помощью русских. Знаешь, среди русских офицеров есть большие бизнесмены и дельцы.
– Хорошие вещи! – согласился Джон. – А они дорогие?
– Очень дорогие! Но мы меняли на товары... Маргарэт и Пегги надели свои драгоценности к первому завтраку в кают-компании на «Кароляйн».
...Вард на военной шлюпке прибыл на пароход «Хэнкок» и был приглашен в салон коммодора.
У Роджерса выпуклый лоб в сплошных веснушках, длинный узкий нос с горбинкой, редкие и маленькие черные брови как выщипаны. Битый и выщипанный петушок на вид, на деле – железный янки, стойкий как дьявол. Образец нового американского военного ученого. Человек будущего! Волосы черны как смоль, стрижены коротко и тщательно причесаны. Взор пристален, словно не глаза, а маленькие черные пуговицы.
Экспедиция Роджерса – одна из самых грандиозных, которые когда-либо предпринимались. С японцами коммодор говорил лишь о том, что им полагалось узнать. С Бардом начал прямо о том, что мог знать торговый шкипер, в чем мог быть полезен.
– Вы решили не идти больше в Россию?
– Да, сэр.
– Не были в Де-Кастри?
– Туда ушел «Вильям Пенн».
Рядом с коммодором, по другую сторону стола, – высокий молодой человек в узких золотых очках, в пышной белокурой бороде. У него белые костлявые руки, одет в штатское, как и коммодор, но, кажется, не военный. Год тому назад морякам североамериканского флота запрещено носить бороды.
– Вам, коммодор, будет интересно, что у реки Амур гигантский лиман, – говорил Вард. – Возможен вход для глубокосидящих судов с юга, там, где ученые находили перешеек. Именно это открытие побудило, кажется, русское правительство занять Амур, так как до того край считался в Европе бесполезным, река, как уверяли русские, англичане и французы, теряется в песках. Весь мир верит.
– В Америке никто бы не поверил, если б ученые вздумали доказать, что Миссисипи бесполезна, устье ее недоступно и теряется в песках! У всех рек во всем мире на устьях есть бар...
В Америке знали, зачем посылали экспедицию. У русских сделан ряд открытий, о которых неясные и спорные представления в Европе. То говорят про них, что заняли Сахалин, то утверждают, что остров давно принадлежит им, то – лиман с юга доступен, перешейка нет, но мели и нет прохода, то – перешеек есть. На Камчатке огромная крепость, второй Севастополь, мир потрясен неожиданным неуспехом довольно сильной соединенной эскадры. И наконец, последнее известие – Амур занят русскими. На три тысячи миль река судоходна.
Роджерс примерно знал все, о чем рассказывал шкипер, он желал услыхать подробности. Об Амуре и загадках его лимана, как о важнейших факторах международной политики и коммерции. Об ожидающемся будущего был разговор в Вашингтоне перед уходом описной эскадры. Опись Сахалина и лимана Амура должна быть исполнена. Амур действительно занят русскими. Этому событию в Вашингтоне придается значение. Исследования необходимы.
Черные глаза смотрят холодно из-под выпуклого лба в веснушках.
Штаты вышли на Pacific и не могут довольствоваться представлениями европейцев обо всем, что их интересует. Нужны собственные добросовестные исследования. Надо проверить и описать все самим: берега Аляски, Берингов пролив, все берега Сибири. Вторая цель – коммерческая и политическая. Движение к ней начнется с описи всех берегов Японии. Перри получил на это права для Америки. Момент удобный; по всем признакам и сведениям, Япония бессильна воспрепятствовать, но попытается противиться изо всех сил. Но у них внутри нет согласия, правительство ослаблено, шогун – ничтожество. Пока смута очевидна, надо успевать и этим дать еще один толчок появлению новой Японии, укреплению позиции сторонников европеизации страны. Способности японцев к этому – вне всякого сомнения!
За этим шли! Но русские не позволяют у себя исследований под предлогом, что война. Теперь предстоит прекрасный случай. Вард не идет на «Кароляйн» в Россию. Он разорвал контракт с Путятиным. Русские остаются в Японии. Их желание как можно скорей отсюда уйти – вне сомнений. Иного и быть не может. В Хэда – триста человек, потерпевших кораблекрушение. Их дух с каждым днем будет падать.
Милосердие с нашей стороны! И дело в шляпе!
Коммодор Роджерс понимает, что это новое открытие русских очень важно. Для Америки тоже. В Европе, конечно, нет интереса.
Путятин был очень горд и много говорил Адамсу и дипломатам об Амуре, какая это река. Но если он так говорил, а газеты не публикуют нигде, кроме Америки, то это тем важней. Описная эскадра Роджерса впервые может сообщить в докладах об истинном положении вещей. Нам нечего скрывать европейские колониальные секреты.
...Американские корабли описывают берега всего Тихого океана. В первую очередь Японии и Сахалина. Мариама и Татноскэ узнали: коммодор описательной эскадры и его ученые рвутся на Сахалин и на Амур, им надо знать, что там. Поэтому намерены выказать милосердие и снабдить Россию морскими бисквитами прямо на месте, на устье Амура.
Кавадзи сказал, что не будет встречаться с американцами описной эскадры. Теперь назначен новый губернатор порта, открытого для иностранцев, новый бугё: Накамура-сама! Накамура-бугё! Слава и честь ему! Наконец построен, отделан и убран новый прекрасный дом Западных Приемов. Не стыдно принимать иностранцев. А то говорили с ними в старом храме. Накамура ведет дела очень умело, как всегда.
Доложили: матросы американской описной эскадры ходят по городу. Офицеры зашли в женскую баню, их попросили уйти, они долго смотрели в щелку...
Американцы просили позволения идти в Хэда, чтобы дать русским солонины, уксуса, виски и одежды. Им не разрешили. Но пароход развел пары и ушел.
...Уже из Хэда пришел доклад, что американский пароход там. Население деревни увидело то, что от него, конечно, скрывалось: что существуют паровые суда. Американцы и русские опять там вместе.
И все эти доклады невозможно слушать спокойно, сидя с поджатыми ногами. Хочется взлететь на крыльях, как орлу! Наносить врагам удары! Только ради Путятина делал до сих пор Кавадзи исключение для Рида и Барда, Никогда он не подпустил бы к себе таких мелких людей. А Путятин принимал их как равных. Но исключения опасны.
Камень, который вертится, не обрастает мхом! А шхуна «Кароляйн» ушла!
Американская красавица уехала! И ходить некуда, а ничего не интересно. Оставшиеся на парусном корабле американцы-военные – малы чинами, с ними хотелось бы поговорить, но нельзя.
Доложили: пришел немецкий корабль из Гонконга под американским флагом. Послал банкир, который был здесь на «Паухоттане» зимой с Адамсом. Он коммерсант, родом из Гамбурга, но теперь американец, хочет спасти всех русских, которые еще живут в Хэда. Капитан большого роста, рыжий как огонь, с огромным носом, лысый, говорит на всех языках, кроме японского. Корабль «Грета» огромный и старый. Из Гонконга? От англичан? У англичан война с русскими?
Можно с ума сойти ото всех них! Чего только не приходится слышать! Если бы моя воля, не отпустил русских с этим немцем из Америки и Англии, хотя русские требуют больших средств, много продовольствия и с ними со всеми много забот, но они лучше бы жили до конца войны у нас, их могут утопить вместе с немцем или он их предаст! 34 английских и 22 французских судна ловят русских в море. Как они наивны и доверчивы, если пойдут на «Грете». Среди русских остались тоже приятные люди, как Сибирцев. Его любит Оюки. Она и Сайо не сохранили себя. Их можно понять и простить. Но бакуфу уже готовит указ, приказывающий убить всех детей, которые родятся от русских в Хэда. Из деревни сообщают, что Ябадоо слушал об этом и посмеялся, но потом задумался. Он умный. И Ота умный, он уже нашел для Оюки знатного жениха. А указ – как все указы. Указ будет строгий, но, наверно, лицемерный. Убьют детей у бедняков. Жаль Оюки и Сибирцева. Это неприлично – жалеть. Буси должен помнить бусидо, владеть собой. Крепкое сердце важней всего. Но невольно, пока жил с Путятиным, то научился и жалеть и обманывать по-европейски, и проще на все смотреть!
С Лесовским ушло сто пятьдесят матросов и десять офицеров. Триста матросов пойдут с Пушкиным.
Ужасная новость: русские под конец отличились. Они ходили купаться в океанской воде. На косе у бухты Хэда храм Джинджя. Там русские нагадили в помещении, где молятся. От храма следы матросских сапог идут к берегу моря по песку прямо к воде. Очень ясные! Уэкава написал, что удивлен и не ждал от гостей!
Матросы? Не верю! Дело тех, кто хотел поймать Точибана? Но еще нет сведений, что Точибан Коосай в России или что плывет в холодных туманах у скал Сибири.
Говорят, что сын Эгава, новый, молодой, восьмой дайкан в роду, бессовестная личность! Накамура пришел и все доложил. Сжимал кулаки, иногда вытирал лоб бумагой.
– Путаница неизбежна, – закончил он. – Уйдут моряки, тогда наведем порядок.
«Нет, тогда-то и начнется кутерьма. Кажется, дело пахнет переворотами».
– Русские уходят и очень злы на нас.
– Почему?
– Злы, что не могут еще приехать. Но... конечно... они не могли так выразить свое недовольство... Это не они.
Кавадзи сам уверен, что не они. А головой он кивал в знак согласия, слушая доклад, чтобы отрицательного мнения не подчеркивать. Особенно когда произведена провокация. Надо знать, чьих это рук дело и чье указание...
...Легкий бриз. Раннее утро. Солнце еще не всходило. Первую ночь в Хэда команда парохода «Хэнкок» спала мертвым сном. Чистое, но мглистое японское небо как бы томится в предчувствии грядущей жары. Скоро минет раннее лето и начнется дождливый июль.
Роджерс доволен. В Японии климат здоровый, тут не было на эскадре поносов и желтой лихорадки. Он сохраняет в своей плавучей обители континентальное спокойствие и достоинство. Погруженный в дела и заботы, не видит неба, цветущих гор и не чувствует утреннего бриза. Им владеет одно желание: проникнуть, узнать, описать, сделать все, чтобы знали, что сделано хорошо, он открыватель.
Бриз прекрасен, но на картах ветров. Цветы и листья хороши в гербариях, температура морской воды – в колонках цифр солености. Вояжи – в отчетах. Это особая порода людей. Людей без неба, без цветов и без воды, но с отчетами и учеными докладами. Людей организованного будущего. Их радости основаны на знаниях, образовании и служебных успехах, а эмоции извлекаются из бульварных романов и повторяются на собственном опыте, как бы при этом размножаются в копиях.
Тонкое лицо, тонкий ум Роджерса и его черные глаза зорко и с нетерпением глядят на север, где холодно, где жестокий шторм на мелях, но где в морских песках на баре великой реки, у двери в новый мир, лежит золотой ключик. Прибыл лейтенант, командующий русскими моряками, для переговоров.
...Кости леденеют у Мусина-Пушкина от того, что может произойти с «Хэдой»! Вард отказался идти, расторг контракт. Прислал письмо. Дал объяснения Михайлову и Шиллингу. Шиллинг срочно возвратился с его письмом. Теперь вся ответственность на Пушкине. Кто же знал? 34 английских и 22 французских корабля ушли на Камчатку!
На столе ром, виски, бренди.
«Russians are in distress», – подумал коммодор. Явно. Это уже далеко не те молодцы, о которых рассказывал Адамс.
– Я возьму вас на свои суда. Моя эскадра идет для описей в ваши воды. Я доставлю вас в Де-Кастри.
На устьях Амура адмирал Путятин перед уходом в Японию был предупрежден местным начальством, что из Петербурга получено сообщение еще в позапрошлом году. Гидрографическая экспедиция идет к нам из Штатов. Великий князь Константин предупредил секретным письмом Невельского: необходимо оказать содействие в пределах разумных возможностей, сообразуясь с нашими собственными интересами. Об этом также писано из Петербурга Путятину. Адмирал обо всем предупрежден Муравьевым.
Экспедиция пришла. Вот где мы ее встречаем. Два корабля в бухте Хэда. Один остался в Симода. Два – в море, на описи.
Пушкин насупился. Он и Роджерс совершенно не походят друг на друга. Александр Сергеевич на вид рыхлый, мягкий, с большими усами. В нем есть что-то от «маниловизма».
Роджерс узок лицом и фигурой, с редкими бровями и усиками, сгусток энергии, в любой миг готов выпрыгнуть из-за стола, как джампинг джек.
Роджерс по-дружески предложил, без обиняков. Ведь они сами так долго этого добивались. Неужели теперь проявят упрямство? Они сами просили Адамса взять их в Россию, высказывали недовольство, мол, у американцев преувеличенное понятие о нейтралитете настолько, что не хотят спасти потерпевших кораблекрушение. И вот я, с восьмью кораблями, сам предлагаю то, что они хотели. Меня не задержит никакой английский флот. Я не Вард, и у меня паровые суда, а не парусные шхуны.
– Я вас всех возьму сразу и доставлю в Де-Кастри. Если не случится чего-то непредвиденного. Крейсера ваших противников никогда не посмеют задержать мою эскадру. С нами вы пройдете. Мы высадим вас там же, куда «Вильям Пени» доставил вашего капитана.
Мусин-Пушкин ответил, что благодарит коммодора, но не желает подвергать его опасности и втягивать дружественный флот во время войны в конфликт. Не может принять предложения. В храме Хосенди Пушкин собрал свой маленький военный совет.
– Господа, если Роджерс доставит пас в Де-Кастри, мы не можем ему, как торговому капитану, заплатить за это. Что же он потребует с нас?
Все поняли. Да, верно!
– Роджерс в Де-Кастри попросит разрешения описать лиман Амура и фарватеры. Наш отказ будет равносилен оскорблению флага. Мы не смеем открыть ему, не смеем обмануть или уклониться. Я ответил: мы отказываемся, чтобы вы не понесли ответственность! Если же мы дадим ему право совершить опись, то все наши секреты при первой же встрече американской эскадры с англичанами не могут не стать известными нашим противникам. Ради сохранения военного секрета России я рискнул отказаться от предложения и, может быть, поставил под смертельную угрозу вверенный мне экипаж и вас, господа офицеры. Прошу помнить и быть наготове, чтобы с честью и бесстрашно встретить любую угрозу. Берегите дух людей; упражнения и молитвы – это еще не все. Не отходите от людей, не замыкайтесь в своем кругу.
...Сами пока не описываем Амура как следует, но стараемся все же, как можем. Наша вечная надежда на будущее! Тяжко, но что поделаешь! Сами не идем. Долг наш хранить тайну в военное время.
Жара. Алексей вышел на улицу.
Какая же судьба ушедших? А все эти секреты потом запросто кто-нибудь выдаст в Петербурге. С японцами у адмирала полная договоренность – они обещали снабжать и кормить триста человек. Теперь говорят, что матросы осквернили храм. Мы уже надоели, и они поторапливают. Прежней пользы от нас мало, хотя люди работают на их шхунах.
Жаль Оюки, она одна безоблачно счастлива... Японские рабочие, кажется, не верят и смеются, когда при них поминают, что матрос нагадил в храме Джинджя.
...Мичман Михайлов приходил к губернатору Симода прощаться. «Грета» прислана американским банкиром из Гонконга. Сайлес написал письмо Путятину. Михайлов, матросы и повар из Гекусенди перешли на борт немецкого парусника. Американские суда, по донесениям из Хэда, вышли из Кинтяку, как в народе зовут Хэдскую бухту. Означает – кошелек. Роджерс не договорился с Пушкиным. Пароход американцев ходит в заливе Суруга и посылает шлюпки для описи берегов. Один американский корабль опять стоит у Симода.
– А капитан «Греты» даже не попросил позволения, не узнал, разрешается ли ему идти в Хэда.
Американцы каждый вечер ходят в западное заведение. На домах опять, как при кораблях Адамса, появились вывески: «Welcome», «Beach Hotel America», «Doctor», «Drugs».
Чего только не происходит... Можно с ума сойти!
Дела много, скучного и ненужного! Начнем совершать «вежливые убийства»! Как тут не подумать, что американский бизнес безобидней? Но никто из нас не поддается, твердо стоим на своем! Место Эгава-старшего занял его сын, восьмой дайкан в роде. Человек молодой, но совершенно бессовестный! Все встает на свое место. Кавадзи опять идет в Эдо. Там, выходи из дома, помни, что «встретишь семь врагов». Но нет еще известия о фазанах. Значит, и рано еще мечтать о расплате.
Саэмон но джо подымается пешком по аллее лавровишневых деревьев. Дальше, среди сосен, дорога поворачивает. Рабочие несут каго. Тянутся сопровождающие подданные с вещами и оружьем, охрана и носильщики.
Опять предстоят ночевки на знакомых станциях.
С перевала видно море. Оно пустынно. Грусть на сердце! Какая скука!
Ушел Путятин. Ушла «Кароляйн» с американской красавицей. Ушел Роджерс. И ушла «Грета». Все, как мы желали! На берегу больше нет американских семей. Как мы требовали! Все по-нашему! Вернемся и мы к привычной жизни!
А день разгорелся. Самая жаркая пора лета. И душно и влажно.
