ЧАСТЬ III
ШХУНА «ХЭДА»

На буксире японских лодок в бухту Хэда вошло пятимачтовое судно. Гигант, еще не виданный в здешних морях. «Чем только не удивляют нашу страну западные люди! – подумал Эгава. – Дальше так продолжаться не может. Америка здесь, в Хэда, или Япония?»

Эгава нездоров, много забот и дел с кораблем в Урага, надо было оставаться там, но срочные дела вызвали дайкана в Хэда.

Путятин рад, это видно по его лицу! Пришел корабль большой, русские уедут все. Шиллинг в Симода уже договорился с капитаном-американцем. Сумеем ли мы сами, без Путятина, достроить шхуну? А здоровье все хуже и хуже, боли в груди и плече повторяются чаще.

Деничиро отправился на клипер для досмотра и переговоров. Он в мундире, в фуражке с кокардой и в красных штанах, как у французского зуава на картинке. Объявляет, что команде клипера сход на берег запрещен. Капитану разрешается посещать посла России.

Огромное и величавое судно, какой стороной ни повернется, сразу видно, что оно большое. Почему такое большое и столько мачт? Путятин предупреждал, что придет клипер чайный, а чай – легкий, его ящики занимают много места. Этот корабль возит чай из Китая в Европу. В трубу видно: на корме и на бортах надписи: «Young America». Тяжелое, широкое, вместительное, с очень высокими бортами, с гордыми мачтами, одетыми парусами, издали, когда судно было в море, выглядело как белый замок из островерхих башен или как что-то воздушное и небесное, похожее на облака. Да, это настоящая молодая Америка!

Клипер стал посреди бухты. Его обнаженные мачты – как толстые деревья на горе Амаги, но с них счищена кора, поверхность отполирована и блестит на солнце, как зеркальная.

Путятин очень строг, зорок, устремленно смотрит вперед выпученными глазами, как будто к обоим его белым глазам приставлены дальние стекла. Старый морской генерал многого ожидает от «Молодой Америки» и старается проникнуть в суть будущих событий. При этом добродушен. Покровительственно рассказывает, что в Европе любят пить чай. Вся Англия в пять часов вечера пьет чай, привезенный из Китая.

Для доставки чая в Европу строятся особые суда – чайные клипера, на них от пяти до семи мачт. Команда нанимается из настоящих англичан – предпочитают молодых высоких пьяниц. В Китае и Гонконге берут индусов, китайцев и малайцев. Как только чай нового урожая доставлен в порты китайскими купцами, английские купцы – они по большей части шотландцы – берут его нарасхват, загружают клипера. Корабли наперегонки идут в метрополию. Так начинаются знаменитые гонки чайных клиперов. Кто придет первым – получает наибольший доход – продает чай по самой высокой цене.

Получает приз, как на рысистых бегах. Пьяниц всех в день прихода шкипер увольняет, и они идут «к загородке», напиваются и поют и орут особые песни: «Bottle songs» или «Drinking ballads», становятся как скоты.

Видно, очень видно, как Путятин любит свою Россию. А жена у него англичанка! Он, конечно, думает о детях, и ему, наверно, больно, что у него дети будут нерусские, это заметно, скорее сойдутся с американцами, от своих отвернутся. Прощаешь хитрому варвару покровительственный тон, трогает его боль за своих детей. Очень понятно. Полезно узнать.

Эгава простился с Путятиным и ушел из Хосенди. Ссутулившись, печально смотрел на бухту через открытое окно деревенской канцелярии бакуфу. Но мог сейчас победить самого себя, подавить свои недовольства и обиды. Здоровья нет. Можно поправиться, но для этого нужен отдых. А это невозможно. Японское правительство считает Эгава героем труда и науки. Ленивые герои труда – большая редкость в Урага. Все время болит сердце. Иногда перестает, а потом опять кто-то сжимает его невидимой рукой. Не простые заботы и неприятности. Кажется, уже нет выхода, нельзя поправить дела. Очень задета гордость. А теперь уйдет Путятин. Как же без него достроить шхуну «Хэда»?

И так все время ездишь верхом на быстрой лошади между Урага, Нирояма и Хэда. Исполняешь обязанности дайкана, то, и другое, и третье, и четвертое, и без конца.

Эгава увидел, что русский вельбот с офицерами и с гребцами в нарядных белых рубахах с голубыми каемками на воротниках пошел к судну. Теперь уж никто не препятствует варварам из двух стран встречаться в Японии и обделывать свои дела. Клипер заходил в Симода. Шиллинг был там и привел корабль в Хэда. Там сговорились русские с американцами. Теперь все русские говорят на американском языке, как на своем. Мы не можем запретить им уговариваться.

Ясно, зачем пришел корабль! А на постройке шхуны еще не все закончено. И не все готово. И дела идут не как следует.

По расчетам Путятина, «Кароляйн Фут» должна вернуться с Камчатки. Но ее нет. Льды? Блокада? Может быть, захвачено судно? Адмирал поэтому, наверно, решил фрахтовать клипер и сразу всем уходить, если корабль надежный. Что же с «Кароляйн Фут»? Что с капитаном Лесовским?

Сегодня на постройке шхуны старик плотник Ичиро нес доску, он одним глазом не видит и не заметил, что мелкий полицейский на дороге, чуть не задел его. Ичиро бросил доску с плеча и рассердился.

– Я тебе выстрогаю нос и уши! Будет гладко!

– Хи-хи-хи, – вежливо согласился чиновник. Ему больше ничего не оставалось, как отойти...

Один раз Эгава видел, как матросы поймали большую акулу и быстро ее разрубили. На море нужен глаз, рука, быстрота и находчивость...

Видно в окно: Путятин в старом длинном мундире без эполет, в котором был сегодня на стапеле, пошел в лагерь, наверное чтобы помолиться за своего царя.

Хитрые варвары начинают одно дело, а думают про другое. Увидя американцев, сразу меняются.

Эгава вдруг почувствовал, что боль стихла. Он свободно поднял руку и легко вздохнул.

Лейтенант Крэйг одет в штатское. Он осунулся, лицо изрядно помято и поблекло. Что с ним? Болен? Неужели холеру привезли?

– Очень, очень рад снова видеть! – жал он руки Посьету и офицерам. – Коммодор Адамс и капитан Мак-Клуни, вернувшись после встречи с вами из Японии и Китая, искали шкипера, который взялся бы вывезти посольство его превосходительства Путятина и русскую команду, – объяснил он Посьету. – Искали судно повместительней! Я послан от коммодора Адамса с письмом к адмиралу Путятину.

– Мистер Крэйг был нездоров, – сказал Шиллинг, – но у меня с собой оказались лекарства, и он поправился.

Лицо Крейга безжизненно бледно, нижние веки красны, припухли. Он смотрит как-то странно, словно не совсем понимает, что делается вокруг.

– Как, братцы, дошли? – спросил Сибирцев матросов, стоявших у трапа с вещами.

– Алексей Николаевич, ветер помог! – ответил унтер-офицер Сысоев.

– Только грязно! – сказал Маточкин. – Чай пить не захочешь. Особенно после того, как поживешь в Гекусенди. Вышпарить надо клипер, выскрести, прежде чем грузиться. А самих их всех сводить в баню, выпарить вениками по-русски, одежду их выварить. Их бы на три дня дать всех боцману Иван Терентьевичу...

– Они не пойдут мыться! – ответил Сысоев. – А вам, Алексей Николаевич, американка кланялась и посылает гостинец, я на берегу предоставлю вам посылочку.

Разговаривая с Алексеем, Крэйг вынул из кармана револьвер и стал крутить пальцами барабан. Гнезда его были пусты. Американец приложил дуло револьвера к своему виску и щелкнул несколько раз, словно прислушиваясь, как бьет боек. Весело кивнул Алексею и исчез в люкс.

Что с ним? – подумал Сибирцев. Такой был блестящий офицер при палаше и кортике! Помятый джентльмен в пестром, как с американской Хитровки! Истощен болезнью? В уме ли он? Николай о чем-то умалчивает?

В каюте заговорили о фрахте. Шкипер Бобкок запросил пятьдесят тысяч долларов.

– Пошел он к черту с такими деньгами! – возмутился Можайский. – Зачем вы его привели, барон? Это же пират...

Бобкок быстро и хмуро глянул на поднявшегося в рост Можайского, как бы хотел сказать: потише, потише!

– Да что такое «бобкок»? – насмешливо спросил Можайский.

– Кажется, «обрубленный хвост», господа, – ответил юнкер Урусов, – или «бесхвостый петух», что-то в этом роде.

У шкипера лоб приплюснут, маленькие глаза бегают. Челюсти выдвинуты, словно он схватил зубами кусок мяса, от этого на лице застыла гримаса злой и лукавой улыбки.

– Его привел не я, а мистер Крэйг. Шкипер Бобкок уверял в Симода, что цена будет умеренная.

– Он для начала запрашивает, – сказал Посьет, – надо сбивать цену.

– Какой-то страшный корабль, – сказал Сибирцев, выходя от шкипера после разговора. – Как ты, Николай, не боялся идти с ними?

– Да, что-то вроде «Летучего голландца» по-здешнему... – молвил Николай.

– Что за морды! – сказал Елкин, оглядывая разномастных матросов с бородами.

– Физии зверские! – подтвердил Можайский.

– Но делать нечего, надо идти! – сказал Посьет. – Только цену сбить. Сейчас Бобкок соберется и пойдет в Хосенди. Евфимий Васильевич их знает.

– Спеси ему сбавит, – сказал Елкин. – С пиратами мы еще не плавали.

– Это вы не плавали, – сказал Зеленой, – а нам пришлось на Янцзы на пиратской джонке, вместе с Гончаровым.

– У нас четыреста человек и мы не овцы! – сказал Сибирцев. – Будем приглядывать, а если понадобится – перевяжем.

– Да, если понадобится, доведем корабль! – согласился Посьет.

– Пора, господа... Эх... Пора в Расею! – воскликнул Зеленой. – Ну их к черту, всех этих японцев с их шпионами! Пусть сами достраивают, если жить по-человечески не умеют, – и всех этих выродков, приклеившихся к Америке!

– Крэйг после сильного поноса? После холеры? – спросил Сибирцев. – Желтая лихорадка?

Шиллинг молчал.

– Запой? – тихо спросил Алеша.

– Да, – так же тихо ответил барон, – но бог миловал, пронесло... Легок на помине...

Из люка появилась всклокоченная голова Крэйга.

– Еще слаб и бледен, есть странности...

– Едемте с нами на берег, мистер Крэйг, – пригласил Сибирцев, когда лейтенант с «Поухаттана» опять поднялся на палубу. – Берем его на берег и приведем в порядок? – обратился Алексей к товарищам.

«А заодно все узнаем!» – подумал Посьет.

– Сами вычистим клипер, – молвил Елкин. – Не оставаться же в Хэда дальше!

– А если у нас с ним что-нибудь случится? – спросил Зеленой.

– После болезни? Ничего не случится. Сейчас попросим доктора Ковалевского, – ответил Алексей. – Мои люди его выпарят, выстирают ему все, накрахмалят. Пусть выспится, и человек придет в себя. Мистер Бобкок, – обратился он к вышедшему шкиперу, – мистер Крэйг наш друг. Мы берем его к себе.

– Берите, – ответил шкипер.

– К адмиралу, мистер Бобкок! – сказал Посьет.

– Мне кажется, что на этом клипере все вшивые, – сказал Сибирцев, сойдя на берег. – Я вошь на себе уже поймал, сейчас снял с виска. И вот еще одна на плече... Кто-то из них, видно, бросил на меня... Настоящие платяные вши... Впрочем, за дело, господа. Пусть этот пират одумается. Крэйга беру к себе. Идемте, мистер Крэйг.

«А какой был красавец, элегантный офицер, – подумал Сибирцев, держа за локоть ослабевшую руку Крэйга. – Вот что значит военному моряку покинуть своих и попасть к купцу... Впрочем, тут хоть кого возьмет оторопь. Ради нас пошел на этом «Летучем голландце»! Вообще все это в самом деле похоже на пиратские истории».

– Я почти все время провел с Крэйгом, – сказал Шиллинг, – и постарался спасти его от болезни. Запой начался раньше, как только он снял форму... Да, простите... Вам письмо, Алексей Николаевич.

– Откуда? Ах... «Сиомара-Сэйди Джонс», – прочитал он. – Спасибо, Николай. Это Сиомара... Как они там остались?

– Кавадзи – настоящий рыцарь. Он дал слово, что волоса не упадет с их головы. Он написал об этом Евфимию Васильевичу. Очень жалел Кавадзи, что расстается со мной, – добавил Шиллинг.

– У них команда – сброд, – докладывал Посьет адмиралу. – Потогонка у шкипера.

– Огромные трюмы. Брали ящики с чаем, но чая не хватило, – добавил Шиллинг. – Адамс послал их сюда. И предупредил, чтобы шкипер об этом ничего не сказал команде. – Шиллинг перешел на английский. – Места в трюмах достаточно. Мистер Бобкок согласен взять всех сразу.

– Да, – подтвердил американец.

– В Кантоне нет чая из-за политических событий, – продолжал Шиллинг. – О том, что идут в Японию, они людям не говорили, – сказал Шиллинг по-русски. – Садитесь, мистер Бобкок...

– Никакой речи не может быть о пятидесяти тысячах долларов! – заговорил Путятин.

Бобкок пожал плечами и сказал, что уступить можно, но знает ли адмирал, какие расходы, какие убытки, какие опасности, какие последствия, какие страшные сомнения у команды... И начал все перечислять.

«Tell it to tsar! – подумал Бобкок, выслушав доводы Путятина. – Я не поп, а вы в ловушке, вас тут при первом удобном случае вырежут, как христиан! Крэйг с вами любезен? Не пройдет трех дней, я сыграю с ним шутку! Ваши матросы голодные, в унынье, работают, рубят, пилят, таскают тяжести; попались, господа!»

Адмирал сказал, что утром придет на клипер, хочет все видеть сам; прежде чем говорить о цене, надо осмотреть судно, трюмы, жилые палубы, каюты, камбуз, решить, возьмет ли столько людей и грузов и как все разместится, где и как будет готовиться пища. Путятин добавил, что на такую цену, которую назвал Бобкок, не согласится.

Бобкока угостили ромом, как принято, и он отправился на адмиральском вельботе.

...Мои молодые офицеры понемногу мужают и становятся настоящими моряками, подумал Путятин. «Клипер и его команду вычистим и выскребем»... «Если попытаются предать – перевяжем»... «Сами доведем судно». Мысли верные. Так принято! Особенно в этих морях! Но до этого не дойдет. Никогда подобные намерения своих отважных спутников Путятин не дозволит осуществить. Есть иные средства. Иные, более твердые взгляды на все. Договорившись, неукоснительно адмирал будет сам все исполнять, и людей обяжет, и со шкипера потребует по договору и закону.

– Во всяком случае, пока не надо отказываться! – сказал он.

Бобкок и ему не понравился. Плутовская физиономия. Адмирал перевидал на своем веку немало разных личностей. С кем не приходилось дело иметь! Нужда заставит калачи печь. Если и наступает конец нашей жизни в Японии, то все равно прежде времени менять распоряжения, прекращать постройку шхуны и объясняться с японцами нельзя. Сначала надо самому побывать на клипере и закрепить договор подписями. Тогда уж и объявим японцам, что уходим. А пока не надо их зря тревожить. Пусть работа идет, как шла. Если же решим уходить, то надо объяснить им все добросовестно, как закончить постройку шхуны, и, если понадобится, задержаться для этого на несколько дней. Может быть, часть мастеров оставить тут с офицером?

«Ах он драная курица! – засмаливая штурвальный трос, думал матрос Томсон, слыхавший в рубке, о чем шкипер говорил с русскими. – Вот это обман! Вот почему не пошли в Амой и в Фучжоу! В Гонконге не было чая, оказался большой недогруз судна, надо было добрать в Амос, где, по сведениям из газет, скопились огромные запасы чая, не вывезенные вовремя из-за небывалых тайфунов в Китайском море. Из-за этой взбесившейся бой-бабы чайные клипера подолгу простаивали в портах или уходили в океан. В Гонконге весь чай забран, из Кантона не успевали подвозить по реке, к тому же на Жемчужной опять английские пароходы с пушками, – значит, будут стрелять. Потеха! Китайские власти стараются сопротивляться англичанам и французам, а китайские компрадоры, действующие во главе английских и французских интересов и как бы вводящие европейцев в свою страну, обманывают и подкупают своих чиновников и делают что хотят!»

– Идет война, ребята, – сказал Томсон товарищам в «белом» кубрике, – а мы повезем врагов Англии? Вообще нечего связываться! Мы с ними никогда не имели дела и не знаем, что за люди. Или пусть речь идет о долларах. Верно? Волк знает, кого съесть. Но тогда надо знать, за сколько идти на риск. Мы соглашаемся. Но извольте поделиться. Вот мы вчетвером возьмем на себя всю команду.

– Так вот они что задумали! – переваливаясь с ноги на ногу, как в шторм, сказал Дик с библейской бородкой. – Только бы не уперся. Швабра!

Утром на клипер прибыли адмирал и офицеры, лейтенант Крэйг, как чудом выздоровевший, одетый во все новое и чистое, в белом крахмальном белье, выглаженный, посвежевший и напомаженный, надушенный японскими травяными духами.

Вчера вся семья Ота приняла участие в судьбе расхворавшегося американца – друга Ареса-сан.

На складе нашелся новый костюм американского офицера из взятых на «Поухаттане».

Адмирал спускался по трапам, осматривая помещения и вглядываясь в лица янки. С ним приветливо здоровались. Но некоторые бычились, потуплялись, что у них не в обычае, не принято. Конечно, это не пиратский корабль. Настоящий чайный клипер и настоящий спекулянт капитан.

Бобкок, набрав воздуха, приподнял голову, словно хотел сказать: «Послушайте пастора, овечки...»

Склоняя голову набок, – улыбка у него вечная, как у волка с добычей, – процедил сквозь зубы:

– Сорок восемь тысяч долларов за доставку вас в Де-Кастри.

Условия продиктовал, как инспектор в тюремном дворе с решетками. Он в самом деле поплевывал на кораблекрушение и на международные права, на их судьбу и на адмиральский чин, на страдающие семьи. Мало ли кто где гибнет! Деньги есть – платите, господа, и мы вас живо доставим. Без особого комфорта, но доставим. Денег нет? Как хотите...

– Я уступил две тысячи. Сколько даете?

– Десять тысяч долларов.

Бобкок приоткрыл клык.

Крэйг молчал. Возвратившись на судно, он как бы вспомнил что-то неприятное и понурился. Присутствие офицера военно-морского флота не могло не иметь значения для шкипера.

– Что же вы со мной хотите сделать! – вскидывая склоненную голову и руки, воскликнул Бобкок. Его большой, рыхлый живот выставился под красной шерстяной рубашкой. – Вы хотите меня отдать в руки англичан? Во время войны я рискую больше, чем вы. Вы же мне должны риск оплатить. Я рискую судном! Я вам могу одну тысячу долларов еще уступить.

– Десять тысяч долларов. Красная цена. Порт Де-Кастри близок, отсюда рукой подать. Это не через океан, не во Фриско и не в Гавану. Мы – соседи и друзья с японцами, – сказал Шиллинг.

– Прекрасно можем дойти в Россию по их островам, без всякого риска военного столкновения, – сказал Посьет. – Но все мы предпочитаем идти на корабле дружественной нам державы, как потерпевшие кораблекрушение. Никто не посмеет задержать клипер, спасающий претерпевшую команду, так по международному праву. Вы не рискуете и за риск не получите ни цента.

– Возвращайтесь в Китай, – сказал Путятин.

Бобкок сморщил нос, словно заслышал запах паленого или гари на корабле. Бизнес его горел? Он принюхивался! Знакомый тип!

– Вы обязаны плыть. Иначе... иначе... вы, вы...

– Что «вы»?

– Иначе вы – дезертир, адмирал, – с улыбкой сказал шкипер, – если остаетесь здесь на время войны.

Всякие доводы слыхал Путятин на дипломатических и коммерческих переговорах. Шкипер торгового судна, за то, что ему не дают цены, которую он ломит, осмеливается называть дезертиром адмирала императорской службы! Воротит морду и морщится, словно ему дают не деньги, а тычут в нос чем-то смрадным.

Крэйг молчал. Офицер не должен вмешиваться в дела бизнеса.

Алексей положил руку на плечо Бобкока.

– Sorry. Что за слово «дезертир»? А если у петуха оторвать последние перья из хвоста?

– Благодарю вас, – отозвался шкипер. – Sorry! – Его глаза быстро метнулись вправо и влево.

– Я с ним объяснюсь! – сказал по-французски Крэйг. Не удержался, чувствуя нелепость положения.

– Мы все едем с адмиралом на берег, – ответил Шиллинг.

– Какой же негодяй этот американец! – сказал Шиллинг в вельботе.

А матросы загребли веселей. Наконец-то адмирал и офицеры раскусили прощелыгу. Да его сразу видно!

Путятин всю ночь думал, и во сне и просыпаясь. Как же быть? Утром объявил Посьету, что согласен дать Бобкоку пятнадцать тысяч, отказываться нельзя, и не надо придавать значение нахальству и грубости американцев.

– Нам с ними не детей крестить. Дойти до порта, расплатиться – и дай им бог! Японцы никому из них сходить на берег не позволяют, поезжайте к шкиперу сами и скажите про мои условия. Если согласен, то сегодня же начинать подготовку. Японцев же нельзя подводить: об этом особь статья.

– Сколько вы еще можете прибавить к пятнадцати? – спросил Бобкок у Посьета.

– Ни цента, – ответил Посьет.

– Идти сюда из Шанхая, а потом в Де-Кастри! Нет! Где вы еще найдете такой пятимачтовый гигант? Ну, тридцать пять тысяч? – с отчаянием в голосе, как будто его обирают, вскричал Бобкок.

– Адмирал не меняет слова.

– Какая у вас вера? – раскидывая обе руки, спросил шкипер.

– А какая у вас?

Бобкок выставил целую батарею бутылок.

– Крэйг сказал мне, что у шкипера с командой неблагополучно, – доложил Посьет, явившись в Хосенди. – Четверо коноводов требуют с него за плавание в Россию во время войны по тысяче каждому, в противном случае грозят забастовкой всей команды и объявят себя защитниками прав человека. Если же Бобкок поделится с ними, то зажмут всю команду, никому пикнуть не позволят и пойдут куда угодно.

– Каков шкипер, такова и команда, – сказал Путятин.

– Клипер чайный – народ отчаянный, Евфимий Васильевич, – сказал Глухарев, когда Путятин вернулся на стапель. – Японцы рады, что мы не ушли, работают весело. Они американцам пресной воды не дали; не позволили налиться.

– Не берут нас, Евфимий Васильевич? – спросил Мартыньш, догадываясь о неудаче Путятина по его невеселому лицу.

– Не берут.

– Много запросили? – осведомился Аввакумов.

– Сначала пятьдесят тысяч долларов. Я царскую казну берегу. Тут от силы десять тысяч. Я им давал пятнадцать.

– На них нет управы! – заметил Сизов.

Матросы, знакомые с адмиралом, столпились, никто не желал упустить случая и потолковать. «Сам» сегодня покладистый.

Адмирал поговорил и ушел в кузницу.

«Неприятно, что Крэйг оказывается бессильным. Неужели и наши военные моряки когда-нибудь попадут в зависимость к буржуазным дельцам?»

– Что, ребята, не берут нас? – спросил Синичкин, подымаясь на палубу шхуны.

– Просили пятьдесят тысяч, – сказал Глухарев.

– Ах, сволочи! Вот же сволочи!

– Смотри, братцы, пошел! – закричал Строд.

– Пошел, сволочь... С глаз долой! – отозвался Аввакумов.

При небольшом ветре, без всякой помощи буксирных лодок, клипер вышел на одних лиселях.

– Идет красиво, сволочь! – заметил марсовый Сойкин.

Выйдя в море, клипер оделся массой парусов, лег крутой бейдевинд, его реи клонились к волнам. Стало видно, что в море штормит. Клипер шел почти лежа бортом на волне, как яхта. Там помощник шкипера, он же рулевой – здоровенный дядя. В спорах, как известно нашим матросам от китайцев из их команды, рулевой держался в сторонке, а в море – опытная рука, но и он в числе четырех, затребовавших долю со шкипера. Все узнают наши матросы!

Вдруг вся масса парусов стала менять положение, клипер перешел на левый галс и лег на волну левым бортом. Кажется, американцы спешили ценой любых усилия скорей убраться от этой земли, чтобы не глядеть в глаза брошенным ими морякам, потерпевшим кораблекрушение.