Резкие порывы мягкого весеннего ветерка принесли тёплый воздух. От нежного прикосновения невидимой руки вздрогнули поникшие лапы высокоствольных лиственниц, закачались густые заросли прибрежного ольшаника, негромким свистом откликнулись голые ветви стройных берёз. В приветственном танце по снежной корке прочного наста закружились ржавые хвоинки, перегнившие листья, лепестки еловых шишек и лёгкие отслоения отмершей коры деревьев.

Радуясь ласковым лучам весеннего солнца, на вершине старой ели застрекотала кедровка. Ей откликнулись более мелкие пичуги. Резко порхнув тугими крыльями, весело засвистел пёстрый рябчик. Из далёкого займища долетело первое, негромкое тявканье лисицы. Высоко в небе звонким колоколом заговорил чёрный ворон. Как будто под тяжёлыми шагами весны, на реке глухо треснул лёд. Белоснежный панцирь, сковывавший быструю воду долгие месяцы, мягко просел, опустился придавленной ватой.

На край большой продолговатой промоины из волнующейся быстрины резвым мячиком выскочила огромная чёрная выдра. Не выпуская из острых зубов только что пойманного хариуса, она замерла обгоревшим пнём. Какое-то время «стремительная торпеда» смотрела вокруг, оценивая окружающий мир. Не обнаружив опасности, проворная жительница речной стихии бросила рыбу перед собой, тут же схватила её цепкими лапами, разорвала на несколько частей и принялась за еду. Быстро покончив с обедом, хищная представительница сибирских рек занялась необходимым туалетом.

Выдра запустила в свою шубу чувствительный нос и стала взбивать густой мех. Прихорашиваясь, она была так увлечена, что, казалось, не замечала ничего вокруг себя. Но, следуя своему врождённому инстинкту самосохранения, она продолжала следить за окружающим миром особым, седьмым чувством, и неожиданную перемену почуяла вовремя. Как будто по чьей-то команде, мгновенно отказавшись от туалета, она резко подняла голову и замерла бурым изваянием. И хотя вокруг всё было тихо и спокойно, по её встревоженному виду можно было догадаться, что в природе происходят какие-то перемены. Вдруг царица речной стихии нервно закрутила головой, суетливо запрыгала на месте и, не дождавшись надвигающейся опасности, растаяла в промоине.

На засыпанном снегом берегу, на границе леса взволнованно засвистел рябчик. Он видел, как в воду нырнула выдра, и, так же, как и она, почувствовал неопределённое волнение, происходившее где-то в глубине тайги, в далёком, тёмном займище под плоскогорьем. Это напряжение зарождалось от непонятных, настораживающих звуков, которые не походили на естественные голоса тайги. Они напоминали далёкий набат колокола. Затем рвущееся эхо принесло нечто, отдалённо напоминающее перезвон бубенцов бегущих оленей.

И только лишь по прошествии ещё какого-то времени до насторожившихся обитателей тайги уже отчётливо долетел напористый лай собак. За перебранкой четвероногих друзей человека послышался резкий хруст наста, ломаемого чьими-то тяжёлыми, быстрыми шагами, треск сучьев под напором грузного тела и шумное, учащённое дыхание. С каждой минутой звуки становились отчётливей, ближе. Теперь можно было догадаться, что собаки облаивают какого-то зверя.

Встревоженный рябчик ещё раз звонко, предупреждающе свистнул, нервно вздрогнул хвостом, пробежался по склонившейся ветке и, не дожидаясь приближающегося хаоса, порхнул в густую чащу.

Вот в глубине займища мелькнула чёрная тень. Стремительно передвигаясь между стволами деревьев, взбивая и разбрасывая по сторонам плотную, ледяную массу снега, бегущий изо всех сил старался оторваться от погони. В большом буром пятне можно было без особого труда узнать могучего обитателя тайги.

Выбежав из густой чащи, сохатый остановился. В глазах застыл панический ужас. Сознание могучего великана сковал страх. Из приоткрытого рта вырывалось частое, шумное дыхание. Нервная дрожь пронизывала уставшее тело. По изрезанным крепким настом ногам бежала кровь. Под правой лопаткой торчал короткий обломок стрелы.

Неожиданная перемена местности испугала зверя не меньше, чем бегущие за ним собаки. Перед ним лежало открытое пространство, скрытая подо льдом и снегом река. Посередине реки темнела узкая промоина.

Сохатый понял, что перебраться на противоположный берег ему не удастся. Слишком тонкий, подточенный весенними водами лёд не выдержит веса его тела. Провалившись, он уже не сможет выбраться назад. Быстрое течение воды затянет под ледяной панцирь. Он боялся собак, человека. Но промоина ещё страшнее. Это – явная, видимая смерть. От собак он мог отбиваться своими крепкими, сильными ногами. На человека мог броситься, сбить с ног и затоптать копытами. Но преодолеть ледяную реку он бы не смог.

А между тем его настигла настойчивая погоня. Три пёстрые, чёрно-белые лайки догнали его одновременно. С громким, яростным лаем они бросились к нему, окружили и принялись рвать обречённого зверя за густую, пустотелую шерсть. Критическое положение таёжного великана осложнялось тем, что крепкий, прочный наст держал собак на поверхности. А он, в отличие от своих врагов, утопал в глубоком снегу по грудь и находился в невыгодном для защиты положении. Собаки бросались на его беззащитные бока, рвали израненные ноги и даже вскакивали на спину. Защищая себя, сохатый круто разворачивался, бросался на своих врагов. Отпугивая от себя одного врага, он открывал другой бок, на который тут же бросалась вторая лайка. Стоило обратить внимание на очередного противника, как две других собаки бросались на него с другой стороны.

Так продолжалось недолго. Очень быстро сохатый понял, что ему необходимо обеспечить себе защиту сзади. Прикрытием послужила большая, разлапистая лиственница, стоявшая неподалёку от места схватки. Сделав резкий бросок вперёд, разогнав собак, зверь достиг желанного места в несколько прыжков. Взбешенные лайки бросились за ним, попытались вцепиться острыми клыками, но, к своему негодованию, увидели склонённую голову и взметнувшиеся копыта. Добежав под прикрытие лиственницы, сохатый успел развернуться и встретить их во всеоружии.

Лайкам стоило огромных усилий, чтобы увернуться от стальных ног, от мгновенной смерти. Теперь зверь был надёжно защищён сзади и не боялся внезапного нападения со спины. Он стал отаптывать под собой снег, выбивая для себя небольшую площадку. Это удалось сделать очень быстро. За небольшой промежуток времени, одновременно отбиваясь от наседавших собак, он разбил и притоптал копытами крепкий снег на значительном расстоянии от себя. Теперь те боялись прыгать в яму: понимали, что прыжок может привести к неминуемой гибели под ногами раненого зверя. Им ничего не оставалось, как облаивать недосягаемую добычу с расстояния. И они усилили свою яростную осаду. Их злобные выпады с каждой минутой становились всё настойчивей, уверенней. Лайки знали, что на их голос очень скоро придёт человек.

Охотник был близко. Умело скрываясь за толстыми стволами деревьев, заранее предопределяя своё продвижение за густым кустарником, он осторожно, стараясь не спугнуть зверя, подкрадывался к желанной добыче. Надетые на широкие лыжи мягкие чехлы из собачьих шкур отлично глушили шум и шорох наста под шагами крадущегося человека. Встречное течение воздуха относило запахи далеко назад. Неторопливые, уверенные движения сильного тела с лёгкостью пружинистого аскыра несли охотника вперёд. Он уже видел беснующихся собак и осаждённого сохатого. Для того, чтобы произвести один-единственный, точный, смертельный выстрел, ему оставалось преодолеть ещё несколько десятков метров.

Зверь не видел человека. Всё его внимание было переключено на собак. Теперь он был более спокоен и уверен в своих действиях. Утоптанная площадка и лиственница защищали его. Сохатый мог легко передвигаться в нужном направлении, не опасаясь нападения сбоку и сзади. Единственное, что его раздражало и мучило в эти минуты – застрявшая в теле стрела. Она вызывала острую боль в правом боку и постепенно забирала силы зверя. Это было видно по поведению сохатого. Его движения становились неуверенными и какими-то неуклюжими. Выпады на собак заметно сократились.

Наконец сохатый остановился. Он уже не бегал и не отпугивал своих врагов, а, понуро опустив свою большую безрогую голову, раскачивался из стороны в сторону. Казалось, что судьба зверя решена. Собаки захлёбывались собственным лаем, предчувствуя скорую развязку. Неподалёку, за огромным стволом лиственницы, хладнокровный охотник тихо, без щелчка взвёл курок ружья.

В это мгновение, как будто насмехаясь над человеком, лёгкий шалунишка-ветер «заячьей смёткой» круто изменил своё направление. В какой-то миг холодный воздушный фронт развернул тёплое атмосферное течение на сто восемьдесят градусов. Острые запахи охотника коснулись чутких ноздрей сохатого.

«Человек! Смертельная опасность! Самый страшный враг!» Мысли, как молнии промелькнули в голове за долю секунды. Во все времена, из глубокой древности охотник вызывает у животных страх. Сохатого неожиданный «сигнал» поверг в панический ужас. Он уже встречался с человеком, который доставил ему адскую боль сегодня утром. Памятью об этой встрече из печени торчал обломок от стрелы.

Не выбирая дороги, огромными, двухметровыми прыжками сохатый бросился вперёд. Не ожидавшие такого стремительного передвижения своей добычи собаки едва успели увернуться от его острых копыт. Ещё не понимая, что произошло, они на какое-то мгновение задержались на месте, но увидев убегавшего зверя, бросились в погоню. А тот, воспользовавшись замешательством врагов, успел оторваться от преследователей и уже пробежал некоторое расстояние. Только вот направление передвижения зверем было выбрано неправильно. Он бежал по реке, по засыпанному снегом льду. Впереди рваной раной зияла промоина.

Но зверь не остановился перед препятствием. Ширина полыньи составляла всего каких-то пару метров. В своей жизни он преодолевал гораздо большее расстояние. А эту промоину зверь решил перемахнуть одним прыжком. Не останавливаясь, он резко оттолкнулся задними ногами и с лёгкостью метнувшейся белки перелетел через промоину. Но тонкий, подточенный вешней водой лёд не выдержал веса сгруппировавшегося тела.

Раздался звонкий треск лопнувшего стеклом льда. Взметнувшиеся фонтаны ледяных брызг. Глухой, бухающий звук воды, сомкнувшейся над провалившимся сохатым. Через мгновение он вынырнул, но уже значительно ниже места своего падения. Течение реки быстро понесло его вниз по промоине.

К этому времени негодующие собаки достигли края полыньи. Две из них в нерешительности остановились перед препятствием. Но третья, самая азартная и наиболее злобная, не задумываясь, прыгнула на голову проплывавшего мимо сохатого. Острые клыки сомкнулись на шее зверя.

Обезумевшее от страха и боли животное попыталось сбросить с себя ненавистного врага. Сохатый встряхнул головой и глубоко, натуженно застонал. Однако попытки избавиться от собаки оказались бесполезными. Пронзив мёртвой хваткой на затылке таёжного исполина жизненно важные нити, лайка не разжимала свои челюсти. А быстрое течение реки несло их к окончанию промоины.

За несколько метров до границы между жизнью и смертью сохатый сделал последнюю отчаянную попытку вырваться из плена. Резко рванувшись, он выкинул передние ноги на лёд. Не имея какой-то опоры, острые копыта лишь скользнули по гладкой поверхности и, не задержавшись, вновь утонули в воде. Потеряв последнюю точку опоры, не удержав равновесия, зверь медленно погрузился в чёрную пучину. В воздухе в последний раз мелькнули судорожно бьющиеся лапы собаки и согнутые в судороге ноги сохатого. Ещё одно мгновение, и они исчезли подо льдом. Как будто насмехаясь над своими жертвами, коварная река свернула бурное течение в маленькую воронку. Откуда-то из глубины на поверхность вырвались воздушные пузыри.

Неожиданное исчезновение добычи и собрата озадачило собак. Всё ещё не понимая, что произошло, они в растерянности и замешательстве смотрели в воду. Яростный лай сменился жалобным повизгиванием. Они все ещё верили и ждали, что вот-вот и из-под края промоины покажется вытянутая голова зверя и их друга.

С берега, ловко переставляя лыжи, на помощь бежал человек. В ожидании поддержки собаки бросились ему навстречу, призывно, как будто что-то хотели сказать, залаяли взволнованными голосами и, увлекая хозяина за собой, вернулись к месту трагедии. Но и теперь их встретила гнетущая пустота и черные волны узкой промоины. Понимая, что произошло непоправимое, лайки жалобно заскулили, подавленно опустили головы и, не глядя на человека, присели неподалёку от полыньи.

Охотник остановился рядом с собаками. Его глаза были полны печали. Медленно осмотрев место трагедии, он воткнул приклад ружья в снег, снял с головы лохматую шапку, рукавицы, бросил их себе под ноги и закрыл лицо ладонями. Потом, как будто очнувшись от глубокого забытья, оторвал руки и напряжённо прислушался.

Узкий разрез глаз взором сокола бесполезно блуждал по белоснежному панцирю льда и снега. В сознании вспыхнула надежда: «А вдруг?!» Губы охотника шептали какие-то непонятные, бессвязные слова. По загрубевшим на ветру и холоде щекам к редкой бороде скатились две прозрачные слезинки.

Прошло немало времени. Удостоверившись в бесполезном ожидании, охотник вздрогнул, глубоко вздохнул, медленно надел шапку, рукавицы, закинул за плечи ружьё и, круто развернувшись, пошёл к берегу. Собаки, понуро опустив головы, побрели следом.

На месте недавней осады, там, где собаки держали сохатого, охотник остановился, стал внимательно изучать следы. Опытным взглядом осмотрел приходной след зверя, утоптанную площадку, кровь на снегу, резкий рывок и бегство таёжного исполина от опасности. Особое внимание уделил цвету крови, её обилию и месту. Потом снял лыжи, стал ходить по площадке, представляя себя на месте раненого зверя. В заключение непродолжительного расследования следопыт разочарованно развёл руками и о чём-то со скорбью сказал сидевшим рядом собакам. Как будто понимая его речь, лайки виновато опустили головы, отвернулись в сторону. Но в словах хозяина не было укора в адрес своих верных помощников. Они отлично исполнили свои обязанности. В случившемся не было их вины.

Человек это прекрасно понимал и видел по следам на снегу. Наоборот, это он не смог предвидеть события. Ему надо было просчитать, в каком состоянии находится раненый зверь и что предпримет в дальнейшем для своего спасения. Стрела, выпущенная из лука сына, пронзила жизненно важный орган сохатого – печень. Если бы он не поспешил… Следы и кровь на снегу рассказали охотнику, что раненый зверь был обречён. Стоило подождать какой-то час, и ноги сохатого не выдержали бы слабое тело.

Охотник вытащил из-за пояса топор, срубил небольшую сушинку, наколол дров. Затем разбил обухом старый пень, набрал горсть ржавой трухи, осторожно пересыпал её с тоненькими щепочками и приготовился к священнодействию. Запустив загрубевшую руку во внутренний карман парки, он вытащил драгоценный трут и начал быстро добывать огонь. Через несколько минут от быстрого вращения смолистой палочки задымилась нагревшаяся труха. Маленькие, тлеющие искорки поползли по тонким, сухим лучинкам. От настойчивого дыхания вспыхнул огонь.

Где-то далеко в займище едва слышно щёлкнул сучок. За ним послышался лёгкий шорох. Собаки настороженно приподняли остроухие морды, прислушались к тайге, но голоса не подали. Они узнали шаги знакомого человека. Одна из лаек, самая молодая и проворная, вскочила на ноги, приветливо закрутила калачом хвоста и побежала по лыжне навстречу идущему. После этого неподалёку послышался недовольный голос, пронзительный визг собаки, получившей несильный удар палкой. Через мгновение из густого курослепа выскочила обиженная лайка. Поджав хвост, она молча подошла к лиственнице, легла на снег и недовольно посмотрела назад.

Вот неподалёку качнулись ветви молодой поросли. По проложенной лыжне к костру из тайги вышел охотник. На его раскрасневшемся лице отпечатались дорожки горячего пота. Меховая парка распахнута, что говорило о его торопливом передвижении. Не доходя нескольких метров до стоянки, он снял из-за спины тугой лук, колчан со стрелами, повесил их на толстый сук лиственницы и, посмотрев по сторонам, удивлённо спросил:

– Отец, где сохатый?

Тот, к кому были обращены слова, с укоризной посмотрел на своего сына, подправил костёр под закипавшим котелком, глубоко выдохнул и грозно заговорил:

– В твоём теле, Хактын, слишком много жира! Почему так долго топчешь мой след? Я думал, что ты лёг спать.

– Юкса на лыжах порвалась. Пришлось шить новую, – краснея до кончиков ушей, ответил Хактын.

– Не абманывай своего отца. Загбой карашо знает крепление на твоих лыжах. Сам телал. Юксы крепки, как медвежьи жилы. Просто у тебя кароткие ноги!

Ещё больше смутившись, молодой охотник отвернулся от отца и обиженно надул губы. Загбой, не обращая никакого внимания на него, продолжал выговаривать:

– Твои глаза слепы, как у крота! Ты не мог остановить сохатого с первого раза! Зачем ты стрелял в печень, если на твоих стрелах железные наконечники? Нато бить в лопатку. Сейчас бы ты уже тавно ел жареные губы зверя.

– Я стрелял далеко. Там были кусты, – попытался оправдаться Хактын, но Загбой резко перебил его:

– Твои руки слабы, как лапки у лягушки! Они не могут натянуть тетиву лука! Твоё место в чуме, рядом с женщинами за вытелкой шкур! – проговорил он и быстрым взмахом руки дал понять, что разговор окончен.

Сказанные в сердцах слова отца подействовали на сына удручающе. Ничего не отвечая, он стал бесполезно крутить в руках мохнатые рукавицы.

Однако суровые высказывания Загбоя в адрес Хактына были недолгими. Через минуту, подчёркивая свой покладистый, уравновешенный характер, он заговорил более спокойно. Опытный охотник рассказал о том, что совсем недавно произошло здесь, на реке. Хактын слушал речи отца с широко открытыми глазами. Ещё ни разу в своей жизни он не знал такого случая, чтобы вместе с утонувшим зверем погибла собака.

Но это обстоятельство не было главным в случившемся. Утонула собака – ну и что? У них есть две! Если захотеть, у старого Гухэ можно взять много щенков и вырастить из них новых собак. Главное для Хактына – жалость о погибшем звере. Большой сохатый – много мяса! Это сытый желудок, тепло тела, лень разума, отличный, долгий сон! Что ещё может сравниться с хорошей жизнью?

Так думал Хактын. Но Загбой – иначе. В разговоре с сыном он больше всего опирался на свой опыт и в данный момент как бы разговаривал сам с собой. Он знал, что Хактын ленив, глуп, так же как и его мать Пэкта, и постоянно думает только о еде и сне. Так как же можно было сказать ему о том, что в настоящий момент мучило и терзало опытного охотника?

Загбой искренне скорбел о смерти своего четвероногого друга, утонувшего сегодня в водах Катоя. Его звали Чингар. Это был настоящий, преданный и незаменимый помощник в тайге, на охоте и в суровой кочевой жизни.

Чингар прекрасно брал любой след зверя, какой только водился в бесконечных просторах северной тайги. Злобная хватка, сила и смелость кобеля помогали Загбою в поединках с медведем. Настойчивость и ловкость служили несоизмеримыми качествами при добыче таких таёжных исполинов, как сохатый. От него в очень редких случаях уходил соболь. Чингар легко держал белку, не боялся острых когтей рыси и даже давил росомаху. Тёмными холодными зимними ночами кобель предсказывал появление своего серого дикого собрата – волка, и много раз защищал стадо оленей от его острых клыков.

Вся добытая в этом году пушнина – заслуга Чингара. Шкурки соболей, колонков, белок, горностаев послужат хорошим подспорьем для семьи Загбоя. На покруте русские купцы дадут много продуктов, материала для одежды, топоры, ножи, скребки для выделки шкур, ружьё и провиант уже в этом году, весной. Но что же будет потом, без Чингара? Оставшиеся лайки не обладают и половиной тех качеств, какими обладал кобель. Сколько пушнины добудет Загбой без своего верного друга? Будет ли его семья жить в достатке и благополучии?

Ближе к вечеру по лыжне на берег реки вышел аргиш. Как всегда, в отсутствие главы семьи караван возглавляла Пэкта. За ней на своём учаге ехала Ченка. На остальных оленях продуманно распределено небогатое имущество семьи Загбоя: переносные чумы, потки с продуктами, посуда, одежда, орудия труда, добытая пушнина и много других мелких вещей, необходимых охотникам для кочевой жизни в тайге. Шествие замыкал добрый и отзывчивый Калин.

Вырубая шесты для чумов, дружно застучали топоры. Звериными шкурами покрылись треугольные остовы временных жилищ. Загремела посуда, зашуршала одежда. Едкий дым окутал излучину реки. Запах приготавливаемой пищи головокружительным ароматом поплыл вверх по реке. Обширное прибрежное займище наполнилось шорохом шагов кормящихся оленей. К размеренному ритму, определяющему присутствие человека, добавлялся нудный голос недовольной Пэкты.

Пэкта – жена Загбоя. Для себя охотник уже давно проклял тот день, когда старый Гухэ променял на неё сорок оленей. Молодая женщина оказалась на редкость глупой, ленивой. Свои обязанности по ведению хозяйства выполняла из рук вон плохо. Загбой прекрасно помнит те времена, когда ему, уставшему за день на охоте, приходилось самому готовить еду, чинить одежду, поддерживать огонь в чуме и обрабатывать добытую пушнину.

По вине Пэкты во время длительного отсутствия мужа в тайге были потеряны тринадцать оленей. Это она поленилась вовремя вытащить из реки сети и привязать лодку, что привело к потере драгоценного имущества в весенний паводок. И, наконец-то, самое главное. Опять же, во время его отсутствия, в морозную зимнюю ночь она не пожелала встать на плач маленькой дочери. Так и не дождавшись материнской ласки, девочка выползла на улицу и замёрзла.

Теперь голос Пэкты, напоминая последние скрипы старой гнилой лиственницы, витал над стойбищем. Сварливая жена была недовольна неудачной охотой мужа. В том, что сохатый утонул в реке, а семья осталась без мяса, винила только Загбоя и не допускала мысли о попустительстве своего любимого старшего сына Хактына. Нагнетая обстановку, она не переставала ворчать до тех пор, пока глава семьи не покинул пределы стоянки.

Чтобы не слышать голоса жены, Загбой надел на ноги лыжи и вышел на реку, к полынье. Младшая дочь, Ченка, сочувствуя отцу, последовала за ним. Они вместе подошли к промоине и долго стояли у воды. Отец рассказал дочери, как всё произошло. Ченка выслушала очень внимательно и искренне пожалела о смерти собаки.

Чингар был любимой собакой девочки. Не один раз она ходила с ним на охоту за белкой, добывала рысь и росомаху. Умный кобель помогал собирать оленей в стадо, не единожды предсказывал появление волков, предупреждал о появлении медведя и однажды защитил её от острых копыт сохатого во время гона. Ченка всегда находила для собаки лакомый кусочек, втайне от родителей делилась с Чингаром печёной лепёшкой, мясом или питательным медвежьим жиром. Нередкими были случаи совместной ночёвки девочки и собаки, когда они где-то на привале делили друг с другом тепло своих тел. И вот Чингара не стало. Для девочки смерть любимого друга стала трагедией, свежей раной на горячем сердце. В глазах Ченки застыла горечь. Пушистые реснички намокли от слезинок.

Сдерживая себя из последних сил, чтобы не заплакать, девочка взяла заледеневшую корочку наста и, не снимая тёплых лосиновых рукавичек, медленными движениями слепила снежок. Какое-то время она без всякой цели перекидывала его с руки на руку, после чего бросила его в воду. От резкого взмаха вместе со снежком с её руки сорвалась и улетела в промоину правая рукавичка.

От неожиданности Ченка вскрикнула, бросилась к воде. Но строгий окрик Загбоя остановил её от неразумного поступка. Она замерла на месте и глазами, полными досады, стала смотреть, как быстрое течение реки уносит её меховую варежку.

Загбой молчал. Так же, как и всегда, он не проронил ни единого слова в укор дочери. Охотник понимал, что все произошло случайно и ругать девочку нельзя. Его вдруг взволновало другое. Лицо наполнилось радостью, а широко открывшиеся глаза засветились искорками восторга. Он видел, что более лёгкая рукавичка плывёт медленнее тяжёлого снежка, на поверхности воды.

– Ча! Пустая калава хуже гнилого пня! Как же я раньше не понял простой истины? – воскликнул Загбой и улыбнулся дочери.

Удивившись его поведению, девочка молча посмотрела на отца. Она ещё не поняла, что он хотел сказать.

А Загбой уже спешил к чумам. Не доходя до берега, он что-то сказал сыновьям. Хактын и Калин засуетились, вооружились таяками, топорами, пальмами и поспешили за отцом.

Вернувшись к полынье, Загбой остановился, ещё раз внимательно осмотрелся вокруг, что-то буркнул себе под нос и, взмахнув рукой, позвал всех за собой вниз по реке. Через определённое расстояние опытный охотник останавливался, ложился на снег, прикладывал ухо к заледеневшей поверхности, прислушиваясь, что происходит подо льдом. После очередного, пятого по счёту, падения он взволнованно улыбнулся, отошёл ещё на несколько метров ниже и показал рукой под свои лыжи:

– Здесь!

Разбивая корку наста, одновременно ударили топоры. Откидывая прочный, надутый снег, замелькали таяки. Хактын и Калин копали снежную яму. Загбой и Ченка убирали комья снега. Прошло немало времени, прежде чем они, углубившись на полутораметровую глубину, достигли поверхности льда.

– Отец, здесь лежит сохатый? – спросила дочь.

Загбой какое-то время молчал, задумчиво посмотрел куда-то на холмистую тайгу и, по всей вероятности, обдумав свои мысли, заговорил:

– Да. В этом мире всё взаимосвязано и постоянно. После ночи всегда наступает день, за зимой идёт весна, солнце меняет луну, плохое растворяется в хорошем. Так же и на реке. За глубокой ямой течёт быстрый перекат. За перекатом опять начинаются ямы. Сохатый утонул в головке ямы. Шерсть у зверя пустотелая, он никогда не тонет в воде. Твоя рукавичка подсказала мне, что сохатый проплывёт яму на поверхности воды, подо льдом и застрянет на перекате. Вот и всё.

Братья и сестра выслушали разумную речь отца молча, с нескрываемым восхищением и уважением. А Загбой, как всегда, приятно улыбнулся, приложил свою руку к голове дочери и подбадривающее проговорил:

– А теперь – за работу. Осталось немного. Пробьём лёд, а там увидим, прав я или нет.

Подмытый вешними водами лёд оказался нетолстым. После упорной десятиминутной работы братья добрались до воды. Ледяное окно проруби показало каменистое дно реки. Несмотря на быстрое течение, глубина была сравнительно небольшой. Любой из братьев мог свободно дотянуться обухом топора до круглых, окатанных водой камней. Когда прорубь достигла нескольких метров в диаметре, Загбой приказал сыновьям отбивать лёд сверху, против течения.

Ещё несколько минут усердной, торопливой работы – и в воде намокшим мешком показалась мертвая туша сохатого. Освободившись из тисков ила и льда, подхваченная течением, она вывернулась в прорубь. Вместе с ней, сжав в мёртвой хватке на затылке зверя острые клыки, висел мёртвый Чингар. Преданный кобель, подчиняясь велению охотничьего инстинкта, до последних мгновений жизни выполнял свою обычную работу. В скрюченных, закостеневших лапах застряла мохнатая рукавичка Ченки.