Глава 9
СПОРЫ И ОТНОШЕНИЯ
Утром похолодало, и опять прошел дождь. На берегу, у сарая, неподалеку от усадьбы Ябадоо, офицеры и чиновники собрались для приемки леса.
– Суги, – пояснил Ябадоо.
– Суги – кедр, – не дожидаясь, когда переведут Татноскэ и Шиллинг, сказал Колокольцов. – Показывай дальше... Мацу?
– Хи-хи... Мацу! Акамацу, – угодливо, но с оттенком настороженности отвечал Ябадоо. – Ий дес. Длина два дё, пять сяку. Ширина восемь сун. Толщина два сун. Как заказывал адмирал для водяных рамок.
Над доской Колокольцов задержался, взял топорик у матроса и слегка постучал.
– В доске трещина!
Ябадоо выслушал перевод, и лицо его мгновенно сменило выражение почтительности на оскорбленность и гнев и сразу же опять стало смеющимся и угодливым.
– Пожалуйста, посмотрите со всех сторон.
Японцы-рабочие перевернули доску.
– Цена?
– Четыре бу, семь рин и шесть мо...
– Дальше.
– Сосна. Цельное дерево. Длина два дё, пять сяку. Толщина пять сун. Крепкая. Цена восемь бу, три рин и три мо.
– По размерам красная цена ей четыре бу, а не восемь! – отвечал Колокольцов. – И это не мацу. Это хиноки – кипарисник. Вот мацу! – показал он на соседнее бревно. – Мацу – сосна! Вот черная мацу, вот красная мацу. Вы строите свои суда из хиноки. Мы испытаем дерево хиноки.
Колокольцов углем ставил знаки на бревнах и брусьях.
– Круглая сосна. Длина пять дё, четыре сяку и пять сун, – продолжал Ябадоо. – В начале окружность шесть сяку и девять сун. В конце – два сяку и девять сун. Цена два хон четыре бу пять рин и два мо.
– Мо – это медяшка с дыркой? Их в бу чуть ли не две тысячи?
Услыхав такой ответ, Ябадоо порадовался. Он любил точность. Да, у нас с точностью до мо все считается. Мы не такие широкодушные, чтобы пренебрегать хотя бы единым медным мо.
– Татноскэ-сан, – обратился Колокольцов к переводчику, – хон – это золотой слиток?
– Нет. Хон – серебряный слиток. Золотой слиток, из китайского яркого золота, называется чан-кин.
Ябадоо довернулся к сосновой доске и стал уверять, что нет трещины.
– Я знаю, что говорю. Скажите ему, барон, что он дурак.
Шиллинг никогда не стеснялся выказать неуважение кому бы то ни было, если надо для дела. Он в самом деле все точно перевел, и Татноскэ с видимым удовольствием перевел в свою очередь.
Глава хэдских рыбаков спокойно поклонился.
– Спасибо. Благодарю за такие слова.
– Дальше. Что за треугольный брус?
– Сосна. Ширина семь сун, но в средней части ширина один сяку и шесть сун. По заказу адмирала таких две штуки.
– Икура дес-ка?
– О-о! – Ябадоо вытянул дряблое лицо. Он как бы опасался теперь назвать цену.
На другой день, когда Колокольцов с переводчиком и Ябадоо явились в храм Хосенди, адмирал с всклокоченными волосами сидел за столом над вычерченными картами. Рядом с ним красный как рак штурманский поручик Елкин. Площадка, которую накануне показали японцы, негодна.
– Японцы лупят с нас бешеные деньги за каждую поделку и за любое бревно, – заговорил Колокольцов.
Вызвали Эгава – дайкана, усадили за большой стол и подали чай. Чин со свистом потянул горячую жидкость.
– Переведите ему, барон, – велел Путятин.
Эгава выслушал.
– Еще надо оплатить стоимость перевозки деревьев – пять хон четыре бу и шесть рин, – ответил дайкан.
– И сколько мо? – осведомился Колокольцов, зная, что мо – это примерно четверть гроша.
– Ни одного мо. – Эгава сделал вид, что не чувствует насмешки.
– Они с ума сошли! – заговорил Мусин-Пушкин, сидевший за шканечным журналом на дальнем конце стола. Оп захлопнул черную тетрадь. – Прошу Эгава-чнн принять мое заявление. Вокруг лес на горах. Рубщики у нас есть.
Эгава сморщил лоб и поднял брови, словно его осенило, он как бы только сейчас все сообразил.
– Мои матросы будут рубить сами, – сказал Путятин, – но поставка бревен силами ваших рабочих и обработка должны продолжаться. Откуда вы доставляете лес, если он так дорого нам обходится?
Эгава не имел права отвечать. Лес растет в глубине страны. Все, что находится на расстоянии семи ри от места пребывания эбису, строго сохраняется в секрете. Накахама Мандзиро, приехавший из Америки, объяснял Эгава, как это глупо. Иностранцы видят плохое вооружение японских воинов, а мы скрываем от них сосны и овраги в лесу. Но как же им объяснить тогда высокую стоимость материалов? Получается, что мы нечестно берем лишнее с потерпевших крушение. Это не по-рыцарски. Государство не осакский рынок, где с каждого дерут.
Эгава объяснил, что по берегу моря растет хороший лес на горах. Адмирал прав. Гораздо лучший лес растет в долине, за горами, его приходится рубить, вытаскивать к реке, сплавлять до моря, по морю гнать бревна в Хэда и вытаскивать на плотбище, где вчера был адмирал. Там адмирал видел работающих плотников, выполняющих заказы России. Бревна и поделки из этого леса сегодня принимали Колокольцов-сан и Ширигу-сан.
– Ну? – спросил адмирал у Елкина. – Что вы придумали?
– Все то же! – отвечал Елкин.
– Где площадка?
– Аввакумов уверял вас, что удобного места нет, надо вырубать площадку в горе или уходить. Вот карта бухты Хэда. Я лично, осмотрев все берега, заявляю, что без больших земляных работ удобной площадки не расчистим.
– Что вы меня пугаете? Я ничего не боюсь. У меня полтысячи матросов, возьмут лопаты...
– Я говорю, Евфимий Васильевич! А вы сказали, что Аввакумов лодырь, хотя и хороший плотник, и что надо было послать заранее офицера. Вот вся бухта перед вами, я говорю, что место есть, не такое, как они вчера показали, а укрытое за скалами в глубине ущелья, но...
– Я не хочу тут им больше ничего строить! – воскликнул адмирал. – Им надо больше, чем нам, а что они? Эгава бровью не ведет! Все жилы выматывает. Они ничего не приготовили! Если бы не Ота-сан, мы бы голодом сидели.
– Они боятся не угодить вам, Евфимий Васильевич, – сказал Пушкин. – Из вежливости предложили такое место, чтобы от квартиры вам недалеко ходить.
– Глупости! Это место открытое, каждому с моря будет видно, что строится корабль!
– У них отменные плотники, – напомнил о своем Колокольцов. – Работают аккуратно, заказы выполнили раньше срока. У них заготовка для киля обработана. Я предлагаю принять все по назначенным ценам условно.
Ябадоо, стоявший у двери и не разумевший по-русски, догадался, о чем речь, и стал усиленно кланяться, как бы прося обратить на себя внимание.
– Где ваша площадка? – опять обратился адмирал к Елкину.
– Та же самая.
– Где?
– Вот тут.
– Как место называется?
– Усигахора.
– Господа! Я же вчера говорил им! А они показали место, где сами строят джонки. Я посмотрел через бухту и сказал, что надо строить на другой стороне. Мне показалось, что за бухтой должна быть удобная площадка.
Подозвали Ябадоо и усадили за горячий чай.
– Пошлите в чертежную, – велел Путятин адъютанту. – Вызовите ко мне Сибирцева.
Адмирал обратился к Ябадоо:
– Как ты думаешь? Ты, как здешний человек...
Ябадоо с важным видом наклонился к карте и сделал вид, что размышляет и еще не может ничего решить.
Эгава подумал, что время идет, строится нелепый корабль, князь Мито уверен, что освоена европейская техника, которую он никогда не видел. Но там у Эгава кипит работа. А здесь еще не начинали. Нам все могут запретить, если затянем. Позор и крушение надежд! Если затянем, то и не позволят работать. Надо скорей начать, чтобы уже поздно было нам запрещать...
Застучали энергичные, звонкие шаги, и в храм вошел Сибирцев.
– Честь имею явиться, ваше превосходительство!
– Что с чертежной?
– Приступили к большому чертежу. Бумага нам, по распоряжению Эгава-чин, доставлена самая лучшая, нескольких сортов. Тушь, кисти, линейки. Часть инструментов делают наши матросы. Чертежные доски. Японцы помогают, и многие уже делают все сами. Господа офицеры и юнкера учатся владеть кистями... Нам прислан ученый японец, математик, для точного перевода футов в японские меры.
– Кто его прислал?
– Ота-сан.
– Годно ли помещение?
– Вполне пригодно. Отличное.
– Не мало?
«Он такой довольный и счастливый, – подумал Путятин. – А уверял, что помещение мало!»
– Что вы такой довольный, Алексей Николаевич? – с раздражением спросил адмирал.
– Я? Нет, почему же... Напротив, Евфимий Васильевич, я ужасно озабочен и изо всех сил стараюсь сделать все возможное и удержаться... А чертежи втиснем...
– Вам с японским математиком надо познакомиться. Как у вас с языком?
– Я сейчас все время занимаюсь.
– Как же вы занимаетесь без учебника и без преподавателя? Разве это возможно? С кем?
– С японцами!
– В семье Ота, – пояснил Колокольцов, желая подать Леше разумную мысль.
– А-а... – удовлетворенно произнес адмирал.
Ябадоо, слыша, что повторяется имя Ота, сидел как на горячих угольях. У Эгава тоска во взоре.
– Да и у самого Ота-сан. Я пользуюсь всяким случаем, чтобы изучать новые слова.
«Что он так сияет?» – снова подумал Путятин.
– И быстро идет?
– Да нет еще...
– Смотрите, господа, – рассердился Евфимий Васильевич, – теперь при работе и общении с японцами вы сближаетесь невольно, входите в их дома, знакомитесь с семьями. Не только за матросами, но и за офицерами смотрите, Алексей Николаевич, за юнкерами особенно!
На этот раз никто не засмеялся.
– Слушаюсь, Евфимий Васильевич, – покорно ответил Сибирцев.
– А теперь, господа, на осмотр места для площадки! Живо! Эгава-чин... Ябадоо-сан... пожалуйте с нами. Лодки чтобы были. Алексей Николаевич, оставьте за себя Карандашова, вы мне будете нужны...
– А как же обед, Евфимий Васильевич? – спросил осмелевший Витул, давно дожидавшийся в дверях.
– Да, пожалуй, надо пообедать... В три часа сбор на пристани, господа.
Евфимий Васильевич просил Эгава остаться, но японец поблагодарил, сказал, что срочные дела постарается исполнить к трем часам, надо все приготовить. Японские подрядчики, старосты, десятники ждут. Ждут полицейские и чиновники. Масса дел. Можно задохнуться. Эгава-чин ушел с хвостом своих подручных, в том числе и шпионивших за ним.
Он чувствовал, что невероятные доносы уже пишутся. Чего только не наплетут! Самые страшные обвинения без подписей подкинуты будут и в замок князя Мито! Говорят, что секта Ничирен из храма Сиба в столице хочет послать своих монахов на дороги, ведущие в Хэда. Странное намерение! Очень опасно. Храм Сиба – пристанище шарлатанов, вымогателей. Туда богатые люди сбывают опостылевших жен под видом сошедших с ума, как бы для излечения. Монахи, считающиеся врачами, содержат женщин в клетках, избивают их и губят. Такие сведения о происках секты Ничирен доставил Танака, назначенный одним из старших мецке при постройке корабля, которая еще не начиналась и площадки для которой еще пет, но штаты полиции уже полные.
Ябадоо сидел у дайкана, который квартировал в храме за рекой. Сжавшись от душевного и физического напряжения, самурай излагал свой взгляд на происходящее. Посол Путятин недоволен, он не согласен строить корабль на предложенном вчера месте и грозится жаловаться японскому правительству. При таких обстоятельствах неизвестно, что произойдет. Подрядчик Ота желал бы производить постройку корабля на своей земле, но это, как полагал Ябадоо, очень неудобно. Возможно, что ужасная смута сеется подрядчиком Ота. Вполне достаточно, если чертежная находится в его доме, гнездо для корабля должно находиться на другом месте и на земле совершенно другого хозяина. Такое основание – принцип справедливости.
Как всегда, Ябадоо нрав, но бессилен. Где этот другой участок?
– Около моего дома, где принимали лес. Я согласен снести амбар и сад. И даже дом! Уйти жить с семьей в лес для славы и процветания Японии.
Это ярко и пышно сказано!
Участок из-под дома совершенно не подойдет. Нужен участок у воды, а не у горы.
Дайкан послал на пристань Ябадоо проверить, приготовлены ли лодки, чтобы везти посла на Усигахора, и все ли там прилично. Самурай вышел быстрым ходом в сопровождении полицейских. Ноги плохо слушались, что-то ступать больно...
...Дайкан сегодня утром писал под дождь. Он сообщал в город Симода, уполномоченным бакуфу, о переговорах с Россией. Послам поручено сверху наблюдать за постройкой корабля. Поручено это лично Кавадзи Тасиокира, награжденному еще и почетным именем Саэмон. Он является бугё финансов Японии. Это равно министру в Европе. Одно время оп был министром береговой охраны. Кавадзи – душа делегации. Старик Тсутсуй старше. Оп настоящий князь. А Кавадзи-чин из мелких самураев, но теперь высочайший чин, любому ками призанять у него ума! Тсутсуй назначен в должность высшего цензора Японии для придания веса главе делегации. Но Тсутсуй понимает, что в свои восемьдесят лет он не может тягаться с Саэмоном. По сути, Кавадзи глава. А Тсутсуй старший по положению и по возрасту, самый опытный из всех наблюдающих за стройкой корабля.
В письме сообщались сведения о здоровье посла, о доставке к его столу яиц и мяса, чашек, одеял и разных вещей. Сообщалось также о подготовке к делу. Так Эгава писал ежедневно.
Уполномоченные в Симода живут не зря. В этом разрушенном землетрясением и цунами городе они терпеливо ждут посла России, чтобы он оправился после гибели корабля. Пора начинать окончательные и решительные переговоры об установлении торговых и дипломатических отношений. Но зачем посол Путятин медлит! Простой народ видел теперь русских, шедших по нашей стране. Никто не испугался. Но с каждым днем правительство сильнее колеблется.
Кавадзи и Тсутсую все труднее дать русским те права, которые обещаны Путятину в Нагасаки. Япония накануне гражданской войны. Так тайно говорит Накахама Мандзиро. Он, конечно, преувеличивает. Зачем, зачем посол медлит! А тут еще эта секта Ничирен! И шпионы, доносы, укрепляющие силу ничтожеств. Эгава теперь должен ждать указаний от высших чиновников государства, временно проживающих в Симода.
Сегодня прибыл рис для адмирала – жалованье от японского правительства. Это будет включено в общий государственный долг России, который посол обещает выплатить золотом. Японцы носят на плечах доски. Как в Эдо, в деревне суета и суматоха. Торговцы появились из других мест, несмотря на запрет въезда сюда. Купцы процветают, стараются получить позволение торговать во всех концах деревни.
В лагере с утра полно японцев. Русские и японские плотники делают топорами лекала. Носильщики идут с мешками угля. Везут рис, тащат вязанки дров. В порт без спроса идут все мимо караульных. Рабочие несут на плечах шесты с кадушками вареного риса.
В обед жены понесли рабочим ящички с едой прямо в лагерь. Морские солдаты пекут лепешки и варят суп. Рядом стоят матросы в очередях за рисовой кашей. Варить рис не умеют совершенно.
На женщин, как и сказал сегодня Путятин, никто даже внимания не обращает... Адмирал был в лагере утром и опять молился. Странно, когда шестьсот человек пели молитву. Путятин объяснял Эгава, что он всегда замечал в простом русском народе чистоту в отношениях к женщинам.
– Смотрят чисто и на японок, никогда не обидят. Матрос на женщину смотрит без тайной мысли, как на человека прежде всего. Нечистым взором не обежит ее с головы до ног.
– Очень похвально! – соглашался Эгава.
В лагерь пришел мальчишка из семьи Пьющих Воду вместе с матерью. Он ел из матросской мутовки рисовую кашу-размазню. Путятин не разрешил его прогнать.
Это чудесно, что посол честный. Но понимает ли посол, что при современном положении Японии он должен помочь нашей стране, а не требовать с нее? Иногда кажется, что посол это понимает. Взор его повернут внутрь себя, а не как у всех людей. Поэтому он пленяет собеседников. И он, наверное, думает не так, как все остальные люди.
Сибирцев пришел из Хосенди в дом Ота. Хозяин уселся за обед с ним вдвоем. Подавала мисс Ота.
Отец сегодня все время на нее поглядывал.
После креветок Ота спросил у Сибирцева, правда ли, что молодой, самый младший офицер Сюрюкети-сан, который сегодня чертил со всеми, приходится... Ота-сан заволновался, но потом докончил твердо: приходится родственником великому императору России и поэтому служит у посла?
Кто-то пустил такой слух. Кажется, это Константин Николаевич Посьет, еще когда стояли в Симода. Но здесь помянул об этом Шиллинг: желая набить цену себе и посольству, он рассказал переводчикам, что юнкер князь Урусов, красивый юноша, еще почти мальчик, с черными глазами, жгучий брюнет, с бровями как смоль, стройный, чуть выше среднего роста, похожий на японца, приходится родственником царствующей фамилии. Японцы не могут выговорить «Урусов» и называют «Сюрюкети-сан».
– Да, это правда, – сказал Сибирцев, – Урусовы родственники царствующего дома. – Он не стал объяснять подробностей. Но это правда. Урусовы – родня князей Юсуповых, а Юсуповы родня Романовым. Дальняя родня, но по-японски, кажется, ближняя, и вообще японцам дела пет и не будет, дальняя он или ближняя родня. Они в восторге и с трепетом смотрят на Урусова. Его желание для них – как повеление ками. В деревне Хэда родные русского императора! Самодержца империи громадных размеров, от вечных льдов до жарких стран юга! Это чудесно!
Ота знал, что деревня Хэда не раз была одарена вниманием императоров. Однажды, еще давно, император Японии подарил деревне Хэда рыболовецкое судно. И при судне императором подарена патриотическая песня. Она начинается словами: «Счастливо при императоре, счастливо!»
Ябадоо разучивает эту песню с рыбаками, и все вместе они при этом танцуют. А дареное судно попало теперь во временное управление не к Ябадоо, а торговому дому Ота. Об этом речь впереди. Споры идут ужасные.
– О-о! – вытянув губы, сделал испуганное лицо Ота. Казалось, нос его стал вдвое длиннее. – Но как же разрешается работать родственнику императора? Сегодня Сюрюкети-сама лежал целый день на брюхе и чертил, прихлебывая чай.
– У нас разрешается. У нас император встает в шесть утра и начинает сам работать.
– О-о-о! – Ота показывал, что потрясен. – И есть у вас еще родственники государя России?
– Среди наших офицеров нет. Вообще у государя не много родственников. Только среди императорских и королевских семей Европы.
– О-о!
Ота практический человек, его проекты и расчеты точны, он всегда и во всем видел ясную и близкую возможность или далекую, но обязательную выгоду. В ясном уме его явились такие сложные, но ясные замыслы, о которых Алексей никогда бы не смог догадаться. Даже подумать не посмел бы!
Ота-сан самодовольно взглянул на вошедшую с чашками дочь. Она, конечно, расцветала!
Ота не желал пока еще посвящать в свои планы Аресей-чина. Но он очень благодарен Сибирцеву. Очень умный молодой человек. Оп так и сказал дочери, что Аресей очень хороший, очень умный человек, она должна с ним быть очень любезна. Ота сказал, что очень интересно говорит Аресей. Очень хорошо, что он работает в нашем доме, ценный, интересный собеседник и советчик.
Оюки-сан почему-то разъярилась за эти слова на отца и покраснела до корней волос. Обед был поспешно закончен. Ота-сан и Сибирцев поднялись и пошли на берег, где уже собиралась многочисленная партия отправляющихся на осмотр.
– Так идем на Усигахора? – обратился адмирал с воодушевленным видом, подходя с толпой офицеров к поклонившемуся Эгава-чин. – В Усигахора удобное ли место?
– Да... да... – ответил уклончиво дайкан.
Путятин смотрел вдаль, и лицо его, обычно суровое и насупленное, стало мрачным. Невольно все, как по телеграфной проволоке, заскользили взглядами по направлению его взора и поднялись к вершине Фудзи. Там творилось что-то ужасное. Фудзи закрывалась. Вершина отсюда, с берега у края деревни, видна из-за скал. Только далекая белая голова Фудзи подымается из-за близкой и тучной сопки у входа в бухту Хэда. Это не малая горка, а Фудзи! Она закрывается... «Опять!» – подумал Путятин. Он сказал:
– Быть шквалу, господа!
Эгава понял. Посол все знает! Все предсказывает, как японец. Очень страшно. Кавадзи невозможно будет с ним бороться, это опасный противник. Путятин будет непобедим на переговорах... Нас ждет что-то неизвестное.
Эгава приказывал избивать лодочников за то, что бросили гибнущую «Диану» в море. Вся сотня их лодок разбежалась тогда по бухтам. Рыбаки уверяли, что это Путятин им велел, он понял, что идет шквал, предсказывая все по вершине Фудзи. Эгава полагал, что рыбаки хитрят. Как самые нищие люди в государстве, они являются и самыми лживыми. Это их уловка... Но вот опять... Ударил ветер в бухту. На заливе поднялись волны в пене.
Путятин долго смотрел в трубу и сказал, что волны величиной в полторы русских сажени.
– А в бухте волны только в один сун величиной! – с упреком добавил он. – И вы, Эгава-чин, оставляете такую бухту без внимания!
Он прав. Эгава и это знал. Но Эгава даже не смел ответить сегодня на прямой вопрос, удобное ли место для постройки корабля на Усигахора.
Налетел ветер, шквалы шли порывами. Лодочники заявили, что не поедут, не хотят утопить посла. Понесся снег. Деревья, как прутья, секли воздух и гнулись.
Путятин еще смотрел в трубу, кутаясь в клеенчатый плащ. Его собственные суда – баркас и шестерка – были вытащены на берег, их конопатили. Просили японцев привезти из леса мелких сосновых кореньев. В Хэда плотники не понимали, зачем это надо. Никто не знал, но плотники Аввакумов и Глухарев им толковали через переводчиков как бы про какое-то черное масло.
Путятин велел расходиться по домам и пить чай, а офицерам отправляться в чертежную.
Эгава очень дисциплинированный чиновник. Посол и адмирал просил совета, но Эгава не подает такого совета, чтобы Путятин потом не обижался и не досадовал. Нельзя повредить будущим отношениям. Посол и адмирал только сам принимает решения и распоряжается. Эгава не смеет подавать совета, который походит на решение. Несмотря на любовь к живописи, па стремление изучать науки и искусства Запада и на свои гениальные способности, Эгава знал, что должен оставаться чиновником до мозга костей. Только при этом условии может изучать науки. Как на Западе этого не понимают! Он был не только гениальным инженером-самоучкой и гениальным мастером живописи, он мог быть гениальным притворщиком и чиновником. Он умел вдохновенно лгать и проникнуться лучшими чувствами, с соблюдением всех особенности служебного такта и аристократической деликатности.
Путятин взят на службу правительством Эдо. Ему назначен оклад, рис с мукой, сахар. Всем его офицерам назначены деньги. Если все это будет израсходовано в Хэда, деревня разбогатеет. Всем морским солдатам мука, рис и, если удастся, свинина или кабанина. И всем без исключения рыба. Все эти люди теперь как бы наши, они работают, обучая Японию. И Путятин гораздо выше Эгава но должности. Его офицеры выше, чем чиновники, приехавшие в Хэда. Японское правительство всем платит не зря. Но потом эти деньги русский царь возвратит Японии. Когда произойдет расчет долгов, тогда увидим по обстоятельствам, сохранятся ли государственное уважение и любезность или тоже будут взяты обратно.
Русские офицеры уже заявили Эгава, что им совсем не надо риса, только надо денег, так как они привыкли сами покупать, что им надо. Одним рисом обойтись не могут, но могут одним вином.
Эгава пытался доказывать, что рис те же деньги. Матросы это понимали, но им рис не дают. А офицеры не понимают. Русским ведь не скажешь, что за мешок риса моряки во время шторма, задержавшись в порту, могут снять гостиницу или комнату в частном доме, взять жену на месяц или на два, и все будет оплачено, все будут довольны. За все без исключения можно платить рисом, и любые услуги будут предоставлены. Русские матросы это понимают. Напрасно офицеры не слушают, что им говоришь. Отвечают, что не согласны, никогда нельзя им сказать, что хотелось бы!
Путятин, как западный человек, светский, умный и образованный, великий путешественник, одним своим появлением создает новую историю Японии, хотя это нами не признается. Он характером твердый, человек могущества и принципа.
Мокрый, иззябший Ябадоо пришел домой и сам раздевался в сенях, когда подбежала жена помогать.
– Сегодня никуда не пойду, – заявил муж в комнате, заталкивая босые ноги под низкий стол, под одеяло, где была горячая жаровня.
– Ну как твои дела с Ко-ко-ро-сан?
– Ко-ко-ро-сан очень хороший, умный! Очень верно служит своему императору! За каждое бревно, за каждую доску беспокоится. Это меня покоряет. Старается, чтобы не заплатить Японии лишнего. Очень хорошо понимает в сортах дерева. Деревья называет по-японски. У него есть глаз и умение.
– Он с тобой вежливо говорил?
– Он офицер императора и умеет строить европейские суда. Если бы он грубо говорил, тогда не надо было бы это вспоминать. Как мог увидеть трещину внутри? Под корой все видит. Но трещины нет. Ответственность за постройку судна на мне, а они работать не начинают, только разговаривают. Погода им мешает. Но знают дело. Я успокоился, когда понял Ко-ко-ро-сан. Построит хороший корабль! Возраст дерева знает... Сухое или сырое. Сколько сушили.
– Он не японец?
– Нет.
Ябадоо имел слабость чваниться на людях. Дома он смешлив. Согрев ноги, он вскочил и стал поспешно изображать, как ходит капитан, как ест посол, как матросы едят рис, а ложки прячут в сапог. Собрались все девчонки и все хохотали. Отец только умолчал, что Ко-ко-ро-сан назвал его «старый хрыч».
– Да, у Ота бардаки и магазины, – сказал самурай, утешая жену и детей, – а у меня честный труд. Конечно, бардаки выгоднее содержать, чем работать.
Утром небо прояснилось.
Ябадоо темнее тучи шел по берегу, когда увидел Колокольцова – просиял. Сложил губы бантиком, словно пробовал конфетку. Он обрадовался, как будто встретил родного племянника.
Александр Александрович насторожился: «Почему Ябадоо стал так хорош? Я его обругал вчера, а он рад, словно сам оставил меня в дураках».
Ябадоо показал на бухту и на гору, куда вчера не попали. Он сказал по-русски:
– Поедем... седне...
– Поедем, – отвечал Колокольцов.
Ябадоо, подойдя к Татноскэ, просил перевести, что сегодня после осмотра места скажет для Ко-ко-ро-сан что-то очень важное. Ябадоо нахмурил брови, грозно вытянул лицо и тут же ласково улыбнулся Колокольцову.
