Перевод К. Старосельской

Грязный человек, черный от дыма и копоти, которая вместе со струйками пота стекала по его лоснящемуся, налитому кровью лицу, деловито сновал по развороченному снарядом чердаку бывшей немецкой казармы и, непристойно бранясь, пытался разжечь вялый огонь, что есть силы в него дуя. Железная печурка, украденная у бауэра, была без трубы, и стоило чумазому человеку дунуть, как из нее вырывался молочно-белый клуб дыма, наподобие густой жидкости разливавшийся по чердаку. На ржавой конфорке, уложенные рядком, пеклись круглые лепешки из картофельных хлопьев.

На пороге разбитой двери возник высокий элегантный господин с бело-красной повязкой на рукаве. Окунувшись в дым, он поперхнулся и закашлялся.

— Катитесь-ка отсюда, приятель! — шутливо воскликнул господин. — Виданое ли дело — такой огонь! Хотите всю казарму спалить? Наверняка ведь слыхали, что тайком готовить запрещено. Ну? Настоящие поляки так не поступают! Go out! — с легким раздражением крикнул он.

Чумазый поднялся от огня, утер рукавом лицо, глянул исподлобья на элегантного и ответил, спокойно соскребая пригарок:

— Корми досыта, сволочь, тогда не буду готовить. Думаешь, мне нравится? На, попробуй! — и сунул ему в нос подванивающую гнилью лепешку. — Убедился? Кабы ты не крал, я б не готовил, не бойся. Сам наше масло ложками жрешь, а мне лепешки жалко?

— Послушайте, приятель, не надо меня оскорблять, — сказал пришедший. — Здесь же дым глаза ест! Пошли б, подышали свежим воздухом.

— Кто жрет наши пайки да таскает мясо еврейкам, тот пусть и дышит. А мне и здесь хорошо. Кому ест глаза — скатертью дорога.

Человек с нарукавной повязкой бесцеремонно схватил чумазого за отвороты пиджака, оторвал от печки и проговорил сквозь стиснутые зубы:

— Поглядим, не будет ли тебе лучше в другом месте!

В этот момент в дверях появился еще один человек с повязкой, приземистый, с низким лбом и квадратной челюстью, и решительно шагнул в дым.

— Ну и сукин сын, — нараспев произнес он, ни к кому не обращаясь.

Минуту спустя все трое вышли из дыма и скрылись за поворотом коридора, оставив непогашенный огонь и недопеченные лепешки. Дружно спустились по лестнице, но на первом этаже их пути разошлись. Высокий с повязкой зашагал по коридору налево, сказав перед тем товарищу:

— Будьте любезны, отведите его на вахту и сообщите master сержанту, что он оказывал сопротивление полиции, а я сбегаю получу колбасу и хлеб. Говорят, есть почтовые бланки на заграницу, надо на всякий случай прихватить пару.

Приземистый, сильно наморщив лоб, который совсем исчез под коротко остриженными волосами, ответил:

— Будьте спокойны. Я свое дело знаю. А ты, курицын сын, не пытайся удрать — руки-ноги переломаю.

И рванул чумазого за вывернутую руку. Чумазый грязно выругался. Они пересекли бетонированный плац и подошли к воротам. Там в пристройке помещался карцер. На площадке перед карцером вытянувшийся в струнку солдат подымал на мачту американский флаг. Еще несколько солдат, отбросив в сторону мяч и кожаные перчатки для игры в бейсбол, торжественно отдавали честь. Не успели двое скрыться за дверью, как солдаты возобновили прерванную игру.

По случаю Independence Day старший сержант выпустил из карцера всех преступников; чумазый оказался первым после амнистии. Его отвели в одиночную камеру, где и оставили на неделю. Сидя на корточках на каменном полу, он поглядывал в узкую щель приоткрытого окна, выходящего во двор. Близился вечер. Деревья синели, густел сдавливаемый темнотою воздух. Под деревьями прогуливались парочки. Это были повара, покупавшие девушек за продукты, которые они подворовывали в кухне. Грязный человек встал, вытащил из кармана огрызок карандаша, обтер его о штанину и, подпирая языком щеку, старательно вывел печатными буквами на шероховатой стене:

После чего размашисто расписался и, упершись локтями в подоконник, стал с завистью смотреть на двор, по которому прогуливались девушки с поварами.