Видимое для Гришки Мальцева было сродни удару паралича. Вечером, после бани, вытряхивая на пол добычу перед семьей, он вдруг увидел его. Да, это был тот самый нож Гришки Соболева. Сын Андрей схватил его, стал крутить в руках:

– Вот это нож! Тятя, у тебя такого раньше не было. Где взял?

Отцу и сказать сыну нечего, забрал холодное оружие в свои руки, потускнел глазами. Да, это действительно был нож Гришки Соболева, хранившийся в Софьиной комнате на полочке. Он знал всю предысторию этого ножа. Григорий Мальцев был напрямую виновен в смерти его хозяина, в общении с Погорельцевыми чувствовал себя пакостным зайцем. Его сердце замирало в страхе от мысли, если жители заимки хоть как-то узнают о причастии к смертоубийству Григория. Он понимал, что рано или поздно все всплывет, и он будет держать ответ прежде всего перед людьми, а потом перед Богом. Эта мысль приводила его в ужас: как он будет смотреть Погорельцевым в глаза? Как объяснит сыну свой грех? Андрею уже двенадцать лет, все понимает, тоже стремится в тайгу, быть таким же, как отец, топтать тропу предков. Сегодня ему не объяснишь, что нож подарил зайчик. Завтра не расскажешь, как он стрелял через окошко в Матвея Дегтярева.

– Это чужой нож… надо будет отдать… – как-то нашелся ответить сыну Гришка, подавленно соображая, что происходит.

Кто мог подбросить нож ему в котомку? Иван Добрынин? Погорельцевы? Когда это произошло? С какой целью ему подбросили его?..

Десятки вопросов без ответа взорвали мозг Григория Мальцева. Неведение – как неожиданный выстрел в спину: ты еще жив, но знаешь, что произошло. Возможно, так же стреляли в Гришку Соболева, Егора Подольского, Матвея Дегтярева. Некоординированное чувство безвестности привело Гришку Мальцева к краю непроглядной пропасти. Ты знаешь, что тебя хотят столкнуть, но не знаешь кто. Это было так ужасно, что он не мог совладать с собой. Сославшись на усталость, к всеобщему удивлению семейства, Гришка вышел из-за накрытого стола и пошел спать.

Однако сон не в голову. Какой тут может быть сон? И не ко времени ласковая, нежная жена. Главные вопросы так и не покидали сознание. Кто подбросил нож, с какой целью? Это мог сделать Иван Добрынин, так сказать, подставить его в глазах единоверцев, указать, что он вор. Нет! Ванька не мог! Иван сам вор и убийца, они вместе тащат тяжелые розвальни дьявольских грехов. Ивану невыгодно выдавать его. Это все одно, что признаться в убийстве. Тогда кто же смог подложить нож? Погорельцевы!.. Больше некому. Если это так, то значит… они знают, кто убил Гришку Соболева! Знают, но не говорят. Дают понять, что им все известно. Играют на нервах, хотят загнать в могилу живьем! Но кто из них знает? Софья? Маркел? Фома? Или все вместе?..

Нет хуже, чем ждать да догонять. А не знать, еще тошнее. У Гришки – нервы на взводе, сна нет. Какой тут может быть сон? Старуха с литовкой у кровати присела, ждет, когда Гришка с ума сойдет. Быстрее бы утра дождаться, да к Ваньке, все рассказать и расспросить.

Кое-как Гришка дождался синей мути за окном. Всю ночь до утра бегал из дома во двор, хлопая дверь. Жена ворчать стала: «Что, простудил хозяйство?» Гришка нервно отмахивался: «Спи!» А сам не мог закрыть глаза. Как отбелило в комнатах, Гришка запрыгнул в валенки, запахнул на груди телогрейку, да скорее на улицу.

Иван Добрынин рядом живет, через два дома. Гришка поспешил к высоким воротам, обдумывая, что говорить. Забор у свояка высокий, плотный, тесовый: курица не перескочит, пчела в щель не пролетит. С улицы ничего не видно дома, что там делается внутри. Сразу понятно, старовер живет.

Подскочил Гришка к воротам, ударил несколько раз кулаком. Собаки залаяли, петух в стайке откликнулся. А в доме тишина. Откроет или нет Иван? После того как Гришка бросил Ваську на смерть, отношения у них изменились. Домой неделю выходили, слова доброго друг другу не сказали, из разных котелков ели. А как к дому подходить стали, разошлись молча, даже слов удачи не желая.

Ударил Гришка еще раз сильнее, за ним другой, третий. В доме наконец хлопнула дверь, заскрипели по снегу шаги.

– Хто? – спросил с другой стороны Иван.

– Открой, разговор есть, – позвал Гришка.

– Не о чем нам с тобой разговаривать. Все разговоры там, в тайге, остались, вместе с Васькой, – недвусмысленно ответил Иван, удаляясь шагами назад в дом.

– Постой! Дело большое!.. Важное!..

– Пшшел прочь! Нет у меня с тобой больше никаких делов! – был последний ответ, дверь хлопнула, и все стихло.

У Гришки в глазах свет померк, сердце охолонулось: один остался… Повернулся, пошел назад, а чувство такое, будто принародно пинка дали, или в душу плюнули.

Вдруг голос сбоку сочувствующий:

– Что, однако, в тайге соболей не поделили?

Глянул Гришка – из соседских ворот дедушка Трапезников смотрит, головой качает. Видел и слышал, как Ванька Гришку прогнал.

– Здорово, сосед… – понуро ответил Григорий, пряча глаза. – Да нет, все нормально…

– Куда уж нормальней. Коли мужики после тайги в распрях, знать, худо между ними дело, – ответил дедушка вслед уходившему Григорию, и для себя, неслышно, дополнил: – Кабы беды не было…

Остался Гришка наедине сам с собою и мыслями. Нет хуже слепоты, паралича и одиночества. Все эти три недуга теперь преследовали Григория всюду: никуда не денешься от прошлого! Как не убежать от настоящего.

Что ни делает Гришка днем, кажется ему, будто кто смотрит на него со стороны. Предчувствия худые терзают душу, ждет страдалец, что вот-вот в ворота кто-то войдет. Кто? Понятно, кто. Тот, кто ночью снится.

Боится Гришка спать, каждую минуту видит Ваську, Гришку, Егора да Матвея. Бывает, приходят вместе, а то и порознь. Каждый смотрит с укором, ничего не говорит. А что говорить? И так все понятно.

Денно и нощно бьет Гришка Мальцев у икон поклоны, просит у Бога прощения, но не слышит ответа. Высох весь, понимает, что вот так и сходят с ума. Потом вдруг бросил молиться, запил вино-брагу. Неделю пил, вторую, третью. А как напьется, по деревне босиком бегает, с топором беса гоняет. В ворота Ивану Добрынину нож всадил по самую рукоятку, – у дьявола сила зверская! – едва вытащили. По таежному поселку слух покатился: в Гришку в тайге сам дьявол вселился! Собрались родные в своей вотчине: что делать? Как Гришку от беса спасти? Решили обратиться к бабке Маланье, что за речкой одна живет. Она знаткая, может, поможет чем.

Сбегали за бабкой в одночасье, недалеко живет, привезли по льду в санях. Та приехала, в дом вошла, всех выгнала, с Гришкой наедине осталась. Долго ли коротко колдовские чары по избе вились, как расплавленный воск в воду лился, и сколько связанный на лавке Гришка пролежал, просверливая шальными глазами потолок. Лишь к вечеру бабка из дома вышла, прочитала приговор:

– Так и есть, милые! Насурочено Гришке зверем диким, духом лесным, силами неземными, во веки веков маяться за грехи тяжкие!

Какие такие грехи могли быть у Гришки, бабка не сказала, про то воск не пишет. А вот полечить его, она сможет:

– Пусть приходит ко мне кажон ден на заутре за реку. Боится Гришка чего-то шибко. От испуга лечить буду.

Сказала – уехала. Родственники Гришку на следующий же день к бабке повезли. Сначала на санях, связанным. Потом, сидя, придерживая за руку. На третий день жена без чьей-то помощи повезла. Ну а потом Гришка сам поехал, один. Помогли заговоры знахарки – благодать-то какая! Пошел Гришка на поправку, на глазах человеком стал, вернулся в ум, успокоился, стал жить обычной жизнью. Днем – как обычно, мужик мужиком. Ночью спит, от храпа, секла на окнах звенят. Жена не нарадуется любви и спокойствию. Дети к отцу тянутся. А только нет, иной раз бывает, поздно вечером, сидит Гришка у темного окна и вдруг упадет на пол, закричит: «Туши лампаду!» Жена подскочит к нему: «Что ты? Кого за окном увидел»? А он страшными, стеклянными глазами вперится в ночь из-за печки, белый, как смерть: «Не стреляйте!..» Однако через минуту все проходит, опять Гришка бодрый да веселый.

Вот уже Крещение прошло, январь на исходе. Погода установилась, день на прибыль пошел. Мужики опять в тайгу, с обметом на соболя собираться стали. У Гришки Мальцева тоже пятки чешутся – охотник с малых лет, тайга манит. Хочет Гришка под гольцы Искерки-таг за черноспинными соболями сходить, а не с кем. С Иваном Добрыниным так и не сошелся, теперь уж, видно, не сойтись, хуже бы не было. Все стоящие мужики по парам разбиты. Стал Гришка собираться на промысел один: «Может, хоть одного-двух соболишек вытроплю».

Напросился Гришка при заходе к братьям Карабаевым до Поперечной речки дойти. Втроем все легче лыжню бить да нарты с продуктами тащить. А там, как получится. Договорились, пошли. Семен и Михаил Карабаевы – родные братья Натальи Подольской, жены Егора.

Вот один день идут, втроем двое нарт тянут, другой, третий. Ход тяжелый. Хоть и гадали под погоду попасть, да к обеду заморщился запад, пошел снег, а за ним и метель началась. Чтобы время не просиживать, наши мужики все-таки вдоль Казыра, вверх по течению, от избы до избы поднимались, расстояние сокращали. Однако к вечеру так выматывались, что спали без задних ног до утра, не протапливая ночью печку. На третью ночь все и случилось.

Спят братья Карабаевы, устали за день. Семен стал с боку на бок переворачиваться, приоткрыл глаза, в зимовье свет горит. С другой стороны нар Гришка Мальцев в угол забился, сжался в комочек, глаза бешеные, трясется от страха.

– Ты чего это? – спросонья спросил Семен.

– Тихо! – шепчет Гришка, и за стену пальцем показывает. – Ходит кто-то!

Семен насторожил слух – никого. А самому спать охота, сил нет, глаза слипаются:

– Спи, керосин не трать попусту… – и уснул.

Только вот чувствует, тот его за плечо тянет, толкает, будит. Приподнял Семен голову:

– Ты чего?!

– А ведь, зря тогда Егорка ваш пострадал! – чужим, страшным голосом проговорил Гришка, отпрянул назад и дунул на огонь.

Стало в избушке темно. Семену лень что-то спрашивать. Знает, дело говорит Гришка, но усталость дала знать.

– Утром расскажешь… – только и промолвил и опять уснул.

Вот уже серый рассвет в зимовье постучался. Братья Карабаевы разом зашевелились, как по команде глаза открыли. Надо печь растопить, завтрак приготовить да опять в дорогу.

– Гришка! Что печь не топишь? – вместо утреннего приветствия подал голос Семен.

Молчит Гришка. В сумерках разобрались братья, глядь на соседние нары – нет Гришки. Нет, да и ладно. Думали, на двор пошел после ночи. Вон и одежка его висит, ичиги на вешалках сушатся.

Собираются братья. Семен из избы вышел. Михаил стал огонь в печке разводить. Не успел спичку чиркнуть, а в двери Семен:

– А Гришка-то утек!

– Как утек?!

– Вон, смотри, по лыжне следы босых ног!..

Подскочили братья на след – точно! Стали разбираться, так и есть. Выскочил Гришка ночью босиком и побежал по лыжне вниз, откуда пришли.

Засуетились Михаил и Семен, ноги в ичиги, куртки нараспашь, шапки на головы, на лыжи вскочили – и бегом за Гришкой. Не шутка, зима, замерзнет в одночасье! Михаил ичиги Гришкины прихватил. Семен куртку да шапку. Сбоку каждый еще по Гришкиной лыже взял, чтобы обратно идти ему самому, или как…

Побежали по следам. Да недолго искать Гришку пришлось. Пробежал Гришка по лыжне не больше полета пули и резко свернул на середину реки. Утопая в снегу по пояс и больше, добрался Гришка до отпарины посреди реки, там следы и кончились.

Подскочили братья Карабаевы к полынье, что да как, а холодную струю воды уже ледком подернуло. Казыр подо льдом живо трепещет, ледяной водой смеется: «Кто следующий?» Видно, давно все произошло, ночью.

А может, по-другому все было?!