Певец и сочинитель песен в первую очередь, конечно. Но для начала я хотел бы просто рассказать в таком чисто житейском, бытовом плане, откуда я знаю Высоцкого.

Я его давно очень знал. Просто в силу случайных обстоятельств я преподавал в Школе-студии МХАТ. Я уже не помню, в каком году это было, но так оказалось, что Володя Высоцкий был моим студентом. И как-то мы вместе с женой пригласили просто всех этих студентов к себе домой. Кажется, это было после того, как они закончили курс. Они пришли, мы веселились. Они пели разные песни. В том числе был и Володя. Тогда он пел песни не свои, он пел блатные песни, очень хорошо. А блатные песни я очень люблю. Помнится, он пел Окуджаву. Вот. И как-то совершенно незаметно со временем перешел к сочинению собственных песен.

Периодически он бывал у нас и пел песни, какие он сочинил новые, и так продолжалось довольно долго. Потом, когда меня арестовали, он встречался с Марией, моей женой. И после того, как я вернулся из лагеря, он был у нас и пел песни, какие сочинил за те годы, когда меня не было. Один раз, по-моему, или два раза мы встречались в Париже. Но здесь мало встречались. Может быть, он несколько опасался… Так что, в общем, его творчество как бы на глазах проходило у меня.

Я его очень люблю именно как сочинителя песен и как исполнителя этих песен. Актер… Актер, мне кажется, он был средний. Уже после лагеря он меня пригласил на «Гамлета», на Таганку. Мы были, смотрели – и не понравилась эта вещь. Мне приходилось видеть его в других каких-то ролях или в кино. Я думаю, он, как это бывает свойственно незаурядным натурам, он играл, мне кажется, чаще всего самого себя, и поэтому я не думаю, что это был большой актёр, но поэт-песенник, безусловно, – явление очень большое.

Если брать самых крупных наших поэтов-песенников, то есть Окуджаву, Галича и Высоцкого, я лично Высоцкого вижу на первом месте.

Видите ли, и у позднего Высоцкого есть такие песни, которые связаны с этой стихией. Условно говоря, с блатной стихией. Под словом «блатной» я не имею в виду непременно нечто, что ли, безнравственное или криминальное. Блатная стихия, на мой взгляд, во многом вообще свойственна России как таковой. Тем более, может быть, Советской России. Это какое-то ярчайшее выражение национального духа. И поэтому Высоцкий именно поэт народный. Я думаю, что, скажем, Есенин именно как народный поэт не прошел мимо этой блатной стихии. Тем более в поздний период, когда какие-то корни у народа вырваны. Скажем, крестьянские корни. Так блатная стихия как раз и является одним из сильнейших выражений национального характера, национального духа.

Я вижу в этом даже не жанр… Это не жанр, это – природа. Да, конечно, ранние песни Высоцкого с этим связаны, но я думаю, что и некоторые поздние… Ну, скажем, его такая песня пророческая, печально-пророческая по отношению к самому себе. Ну, скажем, вот эта – «Постою на краю…» – «Кони привередливые». Вот такой вечный риск и как бы переполнение души, и тоска, переходящая в восторг, и восторг, переходящий в тоску, – это вообще свойственно русской песне.

Я думаю, что, хотя это слово очень затрёпано, это то, что определяется понятием «народность». Так же, как вот Есенина любят и какие-нибудь эстеты, и пьянчуги, и партийцы, и бандиты – кто угодно любит. Народность, выраженная, конечно, через поэтическую эмоцию.

Кстати, с гэбэшниками… Может быть, сейчас они любят, но у меня был такой эпизод в жизни довольно забавный. Уже к концу следствия (дело происходило в Лефортово) вдруг меня к вечеру вытащили. Я думал, что на допрос, но повели куда-то в другой кабинет. Когда меня привели, я удивился – было очень много народу, все в форме, гэбэшники. Мне сказали: «Садитесь», – и вдруг, ничего не объясняя, включили магнитофон и часа два крутили вот эти пленки. Пленки, которые, как я догадался, изъяты при обыске у меня. Сплошь песни и рассказы Высоцкого.

Я не мог сначала понять, зачем это было сделано, я просто наслаждался два часа. Забегая вперед, скажу, что это было сделано для устрашения, чтобы я согласился их ликвидировать. А дело в том, что – естественно, это от меня скрывали – моя жена требовала возврата этих пленок. Ну и поскольку не было у них такого определения, что это криминальный до конца материал, они просто думали так чисто психологически повлиять, чтобы я сказал, что давайте ликвидируем или заберите эти пленки.

Слушая, я за ними следил. Там, где я улыбался, у них не было ни одной улыбки. Ну, они хорошие актеры. Они слушали с таким мрачным, зверским выражением на лицах, и самые смешные песни не возбуждали у них никакой улыбки. Они создавали такую атмосферу – какое, дескать, безобразие, какой ужас то, что поется! А я сказал как раз: «Какие замечательные песни». Они говорят: «Но это же почти антисоветчина». Я говорю: «Почему? По-моему, эти песни надо по радио передавать. Это патриотические песни».

Тут у нас возник легкий спор. В качестве примера патриотической я привел песню, которую, как мне казалось, можно было сразу передавать по радио: «Нынче все срока закончены, а у лагерных ворот, что крестнакрест заколочены, надпись: „Все ушли на фронт“». Я говорю: «Это же патриотическая песня», на что было сказано, я это запомнил: «Ну как же патриотическая песня, а кончается же эта песня: „И другие заключенные прочитают у ворот нашу память застеклённую, надпись: „Все ушли на фронт““. Что же получается? Другие заключенные? Лагеря?» Я говорю: «А куда вы меня отправляете? Что ж – лагеря исчезли, что ли? Лагеря остались, а песня патриотическая, военная». Или другая – «Идут штрафные батальоны», я очень люблю ее.

И они тогда изъяли только один рассказ. Высоцкий еще был мастер рассказа. Вот, к сожалению, это малоизвестно. Или он сам сочинял эти рассказы, или кто-то сочинял, но он удивительно их рассказывал. Такие алогичные, безумно алогичные рассказы. Среди тех записей, которые там проигрывали чекисты, была запись о двух крокодилах, которые плывут по Красному морю и друг с другом разговаривают. Дальше идет совершеннейший абсурд, потому что маленький крокодил спрашивает большого, что есть такая песенка: «Сидели три медведя на ветке золотой, один медведь был маленький, другой мотал ногой», – и пытается видеть, кто эти медведи. И один из этих медведей оказался Лениным, другой – Александром Вторым и так далее. Они сказали: «Вот это мы сотрем», поскольку там Ленин фигурировал.

Они, видимо, пытались стереть, но, как это часто бывает даже в КГБ, техника, видно, плохо работала, а они не проверили. Они все пленки вернули, и когда я из лагеря приехал и поставил эти пленки, рассказ этот слегка был притушен, но не стерт до конца.

Кстати, из таких тоже забавных, связанных с органами государственной безопасности эпизодов, касающихся Высоцкого… Как-то – это было еще до ареста – мы собирались ехать на день рождения к Даниэлю. Даниэль мой большой друг, впоследствии – подельник. И буквально вечером уже выходим, телефона у нас не было, – вдруг звонок в дверь. Пришел Высоцкий в гости. Что же делать? Мы решили просто взять его к Даниэлю. Одновременно это был бы как подарок Даниэлю, потому что когда приходит Высоцкий, невозможно, чтобы он не пел, не рассказывал.

Там было очень много народу. Даниэль человек очень радушный, компанейский, в отличие от меня. И даже были какие-то незнакомые мне люди, я немножко опасался за Высоцкого. Мы с ним перешептались, так сказать, или как-то перемигнулись. Он пел, конечно. Весь вечер он держал в руках всех, но через каждую песню он пел одну песню – песню о стукаче – «В наш тесный круг не каждый попадал, но вот однажды – проклятая дата…» Буквально через каждую песню, – давая понять, что если кто-нибудь здесь настучит, его убьют. (Смеётся.) Это было очень здорово.

Кстати, я уже сидел, мне рассказывала Мария, моя жена. Он как-то пришел к ней в таком немножко истерическом состоянии – что, в общем, его возьмут, что его посадят. Он как раз тогда сочинил эту песню, которая, я думаю, песня о диссидентах. Замечательная песня – «Идет охота на волков». Жена мне эту песню рассказывала, когда на свидании была.

Я не свожу совершенно, конечно, значение песни Высоцкого к диссидентству, но поскольку диссидентство – явление органическое для современной России, каким-то боком он с этим явлением тоже связан. Хотя о работягах, я думаю, тоже никто так хорошо не написал, как Высоцкий.

Ну, я думаю, что со временем всякий крупный талант осмысляется глубже. Просто история тому учит. Но думаю, что оценку получил он большую. Вот недавно рассказали нам… Один советский человек (иногда ведь приходится и с советскими общаться – они приходят в гости тайком) рассказал такую деталь, недавнюю деталь. Где-то на вокзале – на Казанском или каком-то другом – он шел и видел, что какой-то старичок-еврей продавал портреты. Два портрета – один портрет Сталина, другой – Высоцкого. Так сказать, как бы на все вкусы. Я, когда про это услышал, то подумал, что эта деталь специально для Высоцкого, и ему бы это понравилось, конечно, с его-то чувством юмора. Ироничность ситуации, и, конечно, это говорит о такой всенародной славе.

Нет не на пустом, только другое дело, что после большого перерыва. Он традиционен прежде всего. В основе традиции – блатная песня. Я думаю, что блатная песня – это удивительное явление советского фольклора. При Советской власти много что было уничтожено, но вместе с тем, как это бывает иногда, некоторые жанры даже в таких вот ситуациях, антикультурных как бы, могут существовать и даже набирают силу и расцветают.

Я думаю, что если говорить всерьез о советском фольклоре, о русском советском фольклоре, то два жанра получили необыкновенное развитие – это вот блатная песня и анекдот. Если бы Советской власти не было, анекдотов бы тоже не было.

Блатная песня, к сожалению, сейчас уходит. Это все-таки больше относится к предшествующему какому-то периоду. Уходит, по-видимому, вместе с концом воровского закона. Этот воровской закон был сломан в результате так называемой «сучьей войны». Про это Шаламов очень хорошо писал в своих рассказах. Поэтому как профессия воры остаются, но исчезла эта громадная сила. А расцвет блатной песни – это двадцатые и тридцатые годы. И я как раз думаю, что Высоцкий, хотя он не покрывается совершенно этой традицией, но происходит это отсюда.

Я думаю, что для него, конечно, это было совершенно необходимо. И его аудитория, конечно, там. Если бы он эмигрировал, конечно бы, он здесь захирел и зачах.

Ну, всё можно представить. И Галич эмигрировал, как известно, и разные ситуации бывают, но, во всяком случае, ему бы пришлось очень трудно, поскольку он связан, что называется, с почвой и с языком, с улицей, с российской улицей.

Да, я думаю, что это примерно то же самое, как, скажем, у Цветаевой сказано, что все поэты – жиды. В том смысле, что они – изгои, люди презираемые, унижаемые и так далее. Так и здесь, конечно. Речь идет об искусстве как таковом.

Я бы затруднился назвать одну песню, у меня несколько любимых песен. Это «Штрафные батальоны», это «Охота на волков». Из ранних песен его я очень люблю «У меня гитара есть – расступитесь, стены». Это вот первые песни, которые я услышал. Мне жена принесла в подарок на день рождения. У нас был магнитофон, и она вдруг включила. Оказались песни Высоцкого, она записала по секрету от меня – и вот такой был подарок. Первая песня, которую я услышал, – это «Где мои семнадцать лет». Для меня как будто он с этой песни начал сочинять собственные песни.