Небо затянуто тучами, утро тусклое. Джо и Кейти выгуливают Джеса. Теперь это, скорее, устойчивое выражение, чем описание происходящего. Джес старый. В последнее время он потерял вкус к беготне и не осиливает подъем по крутым холмам Чарлстауна. Поэтому Кейти его несет, положив на согнутый локоть, как лохматый мячик, а Джо с Кейти гуляют.

Сегодня среда, у Джо выходной. У Кейти до полудня нет занятий. Холодный и сырой ноябрьский ветер неласково обжигает открытую кожу на лице и руках Джо. Они не встретили ни бегунов, ни матерей с колясками, ни даже других собачников. В городе сегодня угнетающая тишина, и тоскливое подавленное настроение района словно пропитывает отца и дочь. Они не обменялись ни единым словом с тех пор, как сошли с крыльца.

Они доходят до парка Догерти, и Кейти спускает Джеса на землю. Джес нюхает траву, изучает пустые скамейки, пускает струйку на ствол дерева. Мерфи сидит на своем месте, на дальней скамье, председательствуя над дюжиной голубей, толпящихся у его ног.

– Привет, Мэр, – кричит Джо. – Что нового?

– Новая Англия, Новый Орлеан.

Джо хихикает. Он годами болтает с Мерфи в парке, но ни черта о нем не знает. И все же Джо ждет этих веселых, пусть и ни к чему не ведущих разговоров, его утешает постоянное присутствие Мерфи: тот как солдат на посту. Однажды Джо будет идти по парку, а Мерфи на месте не окажется. Джо представляет, как соберутся под лавкой голуби, – в ожидании, в надежде, голодные, – а потом просто улетят, переберутся в другой парк, прибьются к какой-нибудь другой доброй душе, у которой есть время и хлеб. Джо вздыхает, глядя, как Джес семенит по куче золотых и бурых листьев. Сегодня здесь, а завтра нет, и все так: и Мерфи, и Джес, и Джо. И Кейти. И голубям на всех них наплевать.

– Эй, – говорит Джо, обращаясь к Кейти. – Прости, что вчера так сорвался при Феликсе.

– Да нормально.

– Это не я был.

– Я знаю, пап.

– Надеюсь, я его не отпугнул.

– Нет, он хороший. Он должен видеть, что это такое. Должен знать, во что ввязывается.

Джо на мгновение вспоминает перекрученное костлявое тело матери, пристегнутое к инвалидному креслу в больнице Тьюксбери, и гадает, понимает ли сама Кейти, во что ввязывается.

– Похоже, он славный парень.

– Да.

– Он мне нравится.

– Спасибо, пап. Мне тоже.

Молодая женщина быстро идет по дорожке в их сторону с собакой на поводке, у нее черный лабрадор. Женщина, кажется, смотрит на Джо, она движется точно в его сторону, но когда подходит достаточно близко, чтобы встретиться глазами, отводит взгляд. Ее пес тянет вбок, чтобы подойти к Джо и Кейти, стоящим на траве, и машет хвостом, обнюхивая их ботинки.

– Гиннес, идем! – говорит женщина, дергая поводок.

Она проходит мимо Джо и Кейти, глядя строго на горизонт. Не улыбается, не кивает, не здоровается. Кейти напрягается, то ли оборонительно, то ли смущенно, то ли все вместе. Джо не спрашивает.

Он не осознает, что у него хорея, когда один. Это вроде того, как стучишь ручкой, или болтаешь ногой, или хрустишь костяшками – или вроде любой другой раздражающей привычки у нормальных людей, о которой они не думают, пока кто-нибудь не попросит их остановиться. Но дело тут не только в простом неведении. Доктор Хэглер говорит, что у него анозогнозия, это, насколько понимает Джо, такое умное медицинское слово для непонимания. Похоже, что вдобавок ко всей уйме симптомов, что у него уже есть, БХ заползает и в его правое полушарие, вызывая анозогнозию, лишая его самосознания. Так, что он не понимает, что двигается, когда двигается. Он видит свои извивающиеся конечности и искажения лица в зеркале настороженных, обвиняющих взглядов посторонних. Тогда он понимает.

Сначала они смотрят с любопытством, пытаясь угадать, что с ним. Пьяный? Психически больной? Безобидный или буйный? Он не заразный? У него припадок? Прежде чем подойти слишком близко, они решают, что самое лучшее – отвернуться, притвориться, что не видишь отвратительного проявления человеческой болезни, и уходят как можно быстрее. Для человека непросвещенного или нелюбящего Джо ужасен, неприемлем – и невидим.

Джо думает о Джей Джее и Меган, о чужих людях и даже друзьях и соседях, которые будут смотреть на его детей с этой смесью презрения и отвращения, и от этого ему хочется сесть рядом с Мерфи и заплакать. Вот что случилось с его матерью. Она пила, да, но Джо теперь придерживается более вероятной последовательности событий. Скорее всего, она начала пить, чтобы справиться с тем, что с ней творилось – не по ее воле, непреодолимо, – чтобы спрятаться от чудовищных перемен в своем уме и теле, которые она не могла ни объяснить, ни назвать, чтобы не чувствовать боли от жестокого осуждения в глазах соседей и от страха, звучавшего в их удаляющихся шагах.

Он вздыхает. Облачко белого пара растворяется в сером утре. Кейти смотрит в землю, скрестив руки на груди.

– Так на какой стадии ты с этим генетическим анализом? – спрашивает Джо.

– Была на первых двух приемах, теперь в любой момент могу пойти и узнать, но не уверена, что хочу.

Джо кивает. Он тоже не уверен, что хочет знать. Он сует руку в карман и нащупывает четвертак, тот самый, который таскает со Дня святого Патрика. Он нарочно его не тратил и старался не потерять. Ему нравится читать слова под подбородком Джорджа Вашингтона, словно они – личное послание, адресованное ему. «На Бога уповаем». Год на монете – 1982-й, год, когда умерла его мать. Он каждый день держит четвертак в руках, трет его большим и указательным пальцами, молясь о том, чтобы больше Хантингтона не было. Патрик, Кейти, его нерожденный внук. Хватит. Четвертак – суеверный символ его надежды, но потребность Джо прикасаться к монете и желать, чтобы ЦАГ было меньше тридцати шести, стала почти навязчивой. Он и сейчас поглаживает четвертак, гладкий и потертый, у себя в кармане.

Господи, пожалуйста, не надо больше Хантингтона.

– Феликс переезжает в Портленд, – говорит Кейти.

– Это в Мэне?

– В Орегоне.

– Ох ты. Когда?

– Пока не знает. Где-то в ближайшие полгода.

Полгода. Джо смотрит на Мерфи. Сегодня здесь, а завтра нет.

– Думаешь поехать с ним?

– Не знаю. Может быть.

Джо кивает, обдумывая, что это будет значить.

– Хочешь жить с ним там?

Кейти медлит с ответом.

– Да.

Нет, так нельзя. Роузи и так на грани. Если Кейти переедет в Портленд с Феликсом, у Роузи будет нервный срыв, ясное дело. Она уже убедила себя, что всех потеряет. У мужа Хантингтон, а двое детей – носители. Патрика почти не бывает дома. Не важно, что Феликс не ирландский католик, не важно, что подумают соседи; если Кейти уедет, Джо не уверен, что Роузи справится с пустотой. Она возражала против того, чтобы Кейти переезжала в Соммервилл, что говорить про другой конец страны. Портленд – это все равно что на Луне. Дочь, считай, потеряна, это как смерть. Роузи столько всего предстоит потерять, что отъезд Кейти и ее жизнь с мужчиной без брака причинит Роузи лишнюю боль, ненужное страдание, которого можно избежать.

Джо должен убедить Кейти остаться, но он не знает, как с ней заговорить. Странная перемена для отца: был отцом маленькой девочки, а она теперь – молодая женщина. Кейти только что была просто милой малышкой, веселой подружкой Меган, он и глазом моргнуть не успел. Тогда говорить ей, что делать, было его правом и ответственностью. Почисти зубы. Иди спать. Сделай уроки. Не говори так с матерью.

Не переезжай в Портленд со своим парнем.

Он не уверен, что по-прежнему имеет право делать такие суровые замечания, не встречая бурного сопротивления. Нужно будет подойти к делу потоньше.

– Знаешь, мне нравится Феликс, и я всегда за то, чтобы примерить башмаки, прежде чем покупать, но жизнь во грехе твою бедную мать с ума сведет.

– Да, понимаю.

– И то, что жить вы будете на другом конце страны, учитывая, что у нас тут творится, и то, что тебя не будет рядом. Ты его не так давно знаешь. Может, вам не так торопиться, сперва попробовать на расстоянии, по скайпу, по «Фейсбуку», как у вас это водится.

– Я бы могла, но он не хочет отношений на расстоянии.

– Ты не позволяй ему на тебя давить и заставлять делать то, чего ты не хочешь.

– Я не позволяю. Я не знаю, чего я хочу.

В ее голосе столько чувства, словно она не уверена в куда более важных вещах, чем то, где она будет жить.

– Результаты генетического анализа как-то скажутся на твоем решении?

– Не знаю. Думаю, именно поэтому и боюсь узнавать.

– Лапа, ты прости, что я это говорю, но ради твоей бедной матери и ради всей семьи – не думаю, что тебе надо ехать с Феликсом в Портленд. Это слишком серьезно и слишком поспешно, как бы то ни было. Сейчас просто не время, понимаешь?

Кейти опускает голову и перебирает браслеты на запястье, глядя в землю. Джо уже готов подумать, что она или не слышала его, или забыла вопрос, когда она поднимает взгляд.

– Понимаю.

– Спасибо, малышка. Я думаю, так будет лучше для всех. Если вы с Феликсом предназначены друг для друга, вы справитесь.

Она кивает, с отстраненным лицом. Джо выдыхает, словно только что уклонился от пули. Это было не так и трудно. Кейти с ним согласна, она не расстроилась, и он уберег Роузи от лишних слез. И Кейти он тоже уберег. Жить с парнем в незнакомом городе, где у Кейти нет родных, – это плохой план, так ему кажется, даже если не брать в расчет БХ. Ей всего двадцать один. Она слишком молода. Нет, конечно, им с Роузи было по восемнадцать, когда они поженились, но сейчас время другое. Они еще толком друг друга не знают. Джо и Роузи даже с родителями его не знакомы. Слишком рискованно. У Кейти и так хватает в жизни рисков.

– Слушай, и если ты решишь узнать, я понимаю, консультант по генетике тебе, наверное, сказал, чтобы ты меня не приводила… Но если ты решишь, что для Феликса это слишком, а одна идти не захочешь, я с тобой схожу с радостью, если ты меня возьмешь.

– Спасибо, пап. Я, правда, не думаю, что готова узнать.

– Хорошо. Если и когда будешь готова, я с тобой, – говорит Джо, потирая четвертак. – И я за тебя молюсь, каждый день.

– Спасибо, пап.

У Джо есть шестое чувство, он правду печенкой чует, на много световых лет раньше, чем головой. Он не хочет ничего испортить, поэтому не произносит предсказание вслух, но он бы поставил свой счастливый четвертак и все, что у него есть, на то, что с его девочкой все хорошо.

Господи, пожалуйста, не надо больше.