Глава 5

Том Лоури все еще оставался главной новостью. Даже через неделю после его смерти распад его личности, достойный отдельного эпоса, занимал первые страницы газет в Лос-Анджелесе, и Брайану отчаянно хотелось поучаствовать в расследовании на своем уровне. Хотя он никому этого не говорил, он мог посмотреть на всю историю под необычным углом зрения – каракули, найденные в журнале Лоури и на покрытых кровью стенах его спальни, были точь-в-точь такими же, как в письме его отца. Брайан не понимал, что можно выжать из этого совпадения, но здесь была какая-то связь, и его репортерский инстинкт подсказывал ему… нет, настаивал на том, чтобы Брайан занялся расследованием этой серии убийств.

Однако он занимал еще слишком незначительное место по редакционной табели о рангах. Несмотря на его награды и на то, что его пригласили на работу в редакцию «Таймс», были и другие репортеры, более именитые и с большим количеством наград, чем у него, и, что гораздо важнее, занимавшие более высокое положение в редакции. Брайану надо было доказать, на что он способен, прежде чем какой-либо редактор доверил бы ему такой лакомый кусок, как дело Лоури.

А сейчас он ждал, что скажет редактор по трем предложенным им самим эпизодам, и сидел в комнате отдыха в компании спортивного колумниста, парочки очеркистов и помощника редактора. Все они читали разные полосы сегодняшнего номера газеты. В помещение зашел Том Спраг, репортер, писавший об увеселительных мероприятиях, налил себе чашку кофе из кофе-машины и сел за столом рядом с Брайаном.

– Итак, – обратился он ко всем сидевшим в комнате, – какой, по-вашему, комикс с Чарли Брауном  самый лучший? Я провожу небольшое исследование.

– Для чего? – спросил колумнист Майк Даскин.

– Для статьи, которую собираюсь написать. И кончай свои штучки-дрючки. Отвечай на вопрос. А нет, так не больно-то и хотелось.

– Хорошо, хорошо, – рассмеялся Майк и на секунду задумался. – Мне кажется, «Тыква-рекордсмен».

– А почему?

– Не знаю. Наверное, потому, что он самый смешной, да и текст там хорош.

– А мне больше нравится «Рождество», – подал голос Стив Эрнандес.

– Не выношу «Рождество», – заметил Макс Бэнкс. – Чарли Браун – просто гребаный нытик.

Все рассмеялись, кроме Теда, который выглядел несколько задетым.

– И совсем не нытик, – попытался он оправдаться. – Он просто сильно расстроен, потому что Рождество перестало быть семейным праздником.

– Нет, он лузер и нытик. Ты посмотри на сам комикс, приятель. Сначала Чарли Браун ноет, потому что никто не прислал ему рождественскую открытку и он никому не нужен. Для того чтобы хоть немного развеселить Чарли, Люси назначает его режиссером рождественского представления, хотя он для этого совершенно не подходит. И у него начинается настоящая мания величия – он требует, чтобы все слушались только его, режиссера. Когда другие дети его игнорируют и начинают веселый танец, Чарли взрывается, бросает микрофон на пол и бьется головой о деревянный подлокотник кресла. Чтобы успокоить его, Люси посылает Чарли за елкой, причем точно описывает дерево, которое лучше всего подойдет к их пьесе. Чарли Браун совершенно плюет на ее инструкции, полагая, что он знает все лучше ее, и покупает не то дерево. Все над ним смеются, а он рыдает и жалуется, что не понимает истинного смысла Рождества. Линус объясняет ему значение Рождества, и вот когда все уже успокаиваются и общее примирение не за горами, Чарли Браун вдруг отказывается извиниться перед другими детьми и стать частью их компании, берет свою елку и уходит. По дороге домой он крадет один из орнаментов Снупи, чтобы украсить свою елку. Когда же выясняется, что украшение слишком тяжело для маленького деревца и елочка под ним изгибается, Чарли все бросает и с плачем убегает. Так что теперь другие дети должны украсить для него елку. И только когда он видит, как здорово у них получилось, он соглашается праздновать с ними. То есть как я и сказал: настоящий лузер и нытик.

– Вот именно, – вставил Майк. – А потом, сам подумай, что это за рождественская пьеса, в которой соединены истории Иисуса Христа и конкурс красоты на звание королевы Рождества? Что за ерунда?

– Да пошел ты… – Тед встал и взял свою чашку с кофе. – Опрос закончен.

Все рассмеялись.

– Настоящий Чарли Браун, – сказал Майк, кивая на спину удаляющегося Теда.

Брайан улыбнулся. Он закусывал молочной плюшкой, запивая ее совсем маленькой порцией негазированной «Кока-колы», которые купил в автомате. Своим соученикам в колледже в Бри  Брайан говорил, что это настоящий завтрак чемпионов – «Кока-кола» и плюшки были обязательной частью его дневного рациона. Правда, он, наверное, стареет – сейчас эта комбинация вызывает у него боль в желудке, поэтому Брайан жалел, что не купил что-то другое.

Вернувшись на рабочее место, он открыл на экране компьютера неопубликованные фото усадьбы Лоури и достал ксерокопию письма отца. Брайан не мог объяснить сам себе, почему держит все это в секрете и почему никому об этом не рассказывает, но объяснять это только желанием победить в журналистской гонке становилось все труднее и труднее.

Уже лучше, но не идеально.

В точку.

Брайан, наверное, в сотый раз уставился на ксерокс со смазанными отпечатками пальцев и нечитаемыми каракулями. Для него все выглядело так, как будто ребенок с повреждениями мозга пытался скопировать египетские иероглифы в ограниченное время. Брайан никак не мог связать своего отца, каким он его помнил, с этими хаотичными нечитаемыми каракулями. А уж мысль о том, что его отец хоть как-то связан с кровавой бойней, устроенной Томом Лоури, вообще не укладывалась у него в голове. Но, несмотря на изначальный скепсис, он был уверен, что мать права, и сам больше не сомневался, что письмо написал отец.

Брайан рассматривал фото на экране, уделяя особое внимание кривым символам, нацарапанным кровью на стенах дома Лоури. Все с самого начала решили, что эти надписи ничего не значат, что это просто результаты свободного самовыражения душевнобольного. Но Брайан знал, что это не так. Это был язык. Однако он не представлял себе, что это за язык, и начинать надо именно с этого. Перво-наперво ему надо найти лингвиста и показать ему письмо, журнал и знаки, начертанные кровью на стенах в доме Лоури.

– Брайан?

Он повернулся на вращающемся стуле и увидел, что к нему заглянул Уилсон Сент-Джон, один из ведущих репортеров «Таймс» по финансовым вопросам. Редактор назначил Уилсона куратором Брайана, чтобы тому в первые дни было легче освоиться в непростой атмосфере редакции. Единственным поводом для этого назначения было то, что их рабочие столы стояли недалеко друг от друга, но Брайан сразу почувствовал, что, хотя они представляли собой странную парочку, их взгляды на жизнь во многом совпадали, особенно в том, что касалось журналистики. Они понравились друг другу практически с первого взгляда, несмотря на разницу в возрасте.

– Привет, Уилсон! – воскликнул Брайан. – Как наше ничего?

– Хочу попросить тебя о небольшом одолжении. Можешь на секунду подойти к моему столу?

– Конечно, минуточку. – Брайан перевернул ксерокопию письма отца и уменьшил до минимума отвратительные изображения на экране компьютера – он не хотел, чтобы репортеры, которые занимались делом Лоури, подумали, что он хочет отобрать у них эту историю. Затем подошел к рабочему месту Уилсона, которое находилось через два стола от его собственного. Уилсон отодвинул стул, и они встали рядом у аккуратного стола Уилсона.

Тот нажал кнопку динамика на настольном телефоне и набрал какой-то номер.

– Послушай, что мне наговорили на автоответчик.

Он нажал еще одну кнопку, и до Брайана донесся глубокий мужской голос; речь была неторопливой, тщательно модулированной: «Я трахаю ее уже больше суток, а у меня все стоит. Эрекция не проходит».

– Я думаю, что это Билл Девайн, генеральный директор «Оклатекс ойл», – негромко произнес Уилсон, оглянувшись по сторонам.

– Что?

– Я сейчас работаю над статьей о слиянии его компании с «Бритиш петролеум», – кивнул репортер, – и общался с ним раз десять. Почти уверен, что это его голос.

– И когда вы это получили?

– Ночью, около полуночи. В одиннадцать пятьдесят семь, если быть точным. – Уилсон нажал на кнопку воспроизведения, и они прослушали сообщение еще раз.

– Это звучит слишком уж странно, – сказал Брайан, посмотрев на коллегу и качая головой.

– И это еще мягко сказано… – Уилсон помолчал. – А ты сейчас занят?

– Да нет. А в чем дело?

– У меня через час интервью с Девайном. У него в офисе в «Сенчури Сити» . Хочешь поехать со мной?

– С удовольствием.

– Честно говоря, я боюсь ехать один. Я бы взял с собой фотографа, но это статья про финансы, так что Джимми мне этого не позволит. А вот твое присутствие вполне можно оправдать. Ты можешь, например, сделать заметку о том… как… ну, в общем, придумаешь что-нибудь. Я поговорю с Джимми и выясню, как он к этому отнесется.

Уилсон отправился в кабинет редактора, а Брайан остался ждать. На столе старшего коллеги он увидел рядом с компьютером, сразу же за старомодной подставкой для карандашей, в которой карандаши были расставлены по цветам, фото семьи Уилсона: пожилая женщина приятной наружности и совершенно потрясающей красоты молодая девушка лет девятнадцати. Брайан перевел глаза на телефон и подумал о сообщении, которое только что прослушал.

«Я трахаю ее уже больше суток, а у меня все стоит. Эрекция не проходит».

Слова звучали механически, как будто их произносил робот, и от этого все казалось еще ужаснее. Уилсон прав, «странно» – слишком мягко сказано. Чем больше Брайан думал о тексте и о его невероятном источнике, тем больше понимал, насколько все это абсурдно.

Улыбающийся Уилсон вышел из кабинета редактора.

– Ты будешь писать о влиянии этого слияния на филантропическую деятельность Билла Девайна в Лос-Анджелесе. – Он поднял руку. – Я знаю, что это слишком общо, поэтому давай поторопимся и исчезнем, прежде чем Джимми передумает.

Они поехали на машине Уилсона – белый «Кадиллак», седан-двухлетка, – и по дороге куратор изложил Брайану детали слияния с «БП» и свои впечатления о Девайне. Репортер уже встречался с ним два раза и говорил по телефону раз пять за последние несколько лет, занимаясь подготовкой различных материалов. По его словам, гендиректор был очень умен, невероятно сконцентрирован на своей деятельности и блестяще разбирался в ее деталях. Как и большинство людей его положения, он настороженно относился к прессе, от представителей которой порядком устал.

Именно поэтому послание так взволновало Уилсона.

– Может быть, он просто сломался под давлением обстоятельств, – предположил тот. – Он вполне может встретить меня в офисе с клоунским носом или с кухонной лопаткой в одной руке и искусственным членом в другой.

– Или с пистолетом, – негромко добавил Брайан.

– Вот именно.

Так как в машине их было двое, они могли воспользоваться выделенной полосой  и прибыли на встречу на десять минут раньше. Вместо того чтобы дождаться назначенного времени, журналисты решили сразу же подняться в офис «Оклатекс ойл», который располагался на верхнем этаже.

– Я сильно сомневаюсь, что Девайн вообще на месте, – сказал Уилсон, входя в лифт. – Думаю, что он звонил из дома.

– Так, может быть, стоило сначала позвонить и узнать, на месте ли он?

– Ни в коем случае, – уверенно произнес старший коллега, нажимая на кнопку пятнадцатого этажа. – Если он на месте, то мог бы отказать мне во встрече – такое уже случалось. А я не хочу давать ему такую возможность. – Тут Уилсон улыбнулся: – И, кроме того, вдруг мы увидим что-то, достойное… публикации?

Двери лифта распахнулись. Они увидели композицию из металлических букв: «ОКЛАТЕКС ОЙЛ». Брайан ожидал увидеть коридор, но вместо него перед ним раскинулось большое открытое пространство, современно и дорого обставленное, которое, казалось, занимало весь этаж. Зеленые растения и лампы верхнего освещения придавали помещению объем и воздушность. Случайным образом выступающие сегменты изогнутой стены делили его на секции, а вот кабинок и модульных рабочих станций, так же как и отдельных кабинетов, нигде не было.

Уилсон уже бывал здесь и знал, куда идти. Брайан шел за ним мимо скульптурной композиции «Оклатекс ойл» к женщине, сидевшей за столом в центре помещения и печатавшей на компьютере. Стол был огромный, без ящиков и, как оказалось, сделан из плексигласа.

– Добрый день, – поздоровался Уилсон. – Уилсон Сент-Джонс. У меня назначена встреча с мистером Девайном.

На лице женщины появилось извиняющееся, но отнюдь не испуганное выражение.

– Ах, это вы, мистер Сент-Джонс, – произнесла она. – Мне очень жаль. Я должна была вам позвонить. Мистер Девайн не сможет встретиться с вами сегодня. Это целиком моя ошибка. Если хотите, я могу назначить встречу на другое время. Посмотреть его расписание?

Говорила она слишком быстро, и мужчины это заметили.

– А мистер Девайн объяснил, почему встреча не состоится? – поинтересовался Уилсон, взглянув на Брайана.

– Боюсь, что я не вправе говорить об этом, – осторожно сказала женщина.

– Ну хорошо, а можете вы сказать, был ли мистер Девайн сегодня в офисе?

– Прошу прощения, мистер Сент-Джонс, но мистер Девайн – очень серьезный и занятой человек, поэтому он не желает, чтобы информация о его передвижениях становилась достоянием общественности. Думаю, вы меня понимаете. Давайте я посмотрю его ежедневник и запишу вас…

Пока женщина говорила, Брайан осматривался. Он изучил лампы на потолке, пальму в кадке рядом со столом секретарши… И тут его взгляд наткнулся на грязный листок бумаги, который лежал на пачке писем рядом с компьютером. Сердце Брайана учащенно забилось. Письмо лежало вверх ногами, но Брайан узнал каракули. Неожиданно у него пересохло во рту.

Секретарша поняла, куда он смотрит, и тут же перевернула бумагу. Она покраснела от смущения и отвернулась, избегая встретиться с ним глазами, и сосредоточилась на Уилсоне. Сердце Брайана стучало так громко, что он испугался, что его услышит кто-нибудь еще.

– Откуда… – Он нервно откашлялся. – Откуда у вас это письмо?

Секретарша, притворившись, что не слышит, предложила Уилсону назначить встречу на следующий понедельник.

– Очень жаль, – ответил он, – но материал я должен сдать сегодня…

Брайан сделал шажок вперед.

Секретарша практически выпрыгнула из своего кресла. Она вытянула руку, пытаясь закрыть лист бумаги, лежавший на стопке других бумаг, и случайно столкнула все бумаги на пол. Прежде чем верхний листок оказался погребен под кучей бумаг, Брайан увидел на нем темно-коричневые пятна…

…и то, что показалось ему чем-то средним между иероглифами и детскими каракулями, написанными простым карандашом.

Совсем как в письме его отца.

– Прошу вас, уходите, – потребовала женщина, уставившись на него. – Я очень занята. – У нее был злой взгляд, но голос звучал испуганно, и Брайан понял, что она ничего не знает, так же как и они с Уилсоном.

Ему очень хотелось расспросить женщину о том, что ей действительно известно, а потом обойти вокруг стола, схватить письмо и забрать его с собой. Но вместо этого он двинулся вслед за Уилсоном, и они, попрощавшись, покинули офис, выйдя тем же путем, что и вошли, спустились на лифте и вышли из здания. На парковке журналисты направились к своей машине.

– Если б мы были настоящими репортерами, – сказал Уилсон, – то немедленно рванули бы домой к Девайну и посмотрели бы, что там происходит.

– А ты знаешь, где он живет? – уточнил Брайан.

– Нет, – признался Уилсон, – но это не так уж трудно выяснить.

Брайан посмотрел на него:

– Так что, настоящие мы репортеры или нет?

– Джимми нам не разрешит, – улыбнулся Сент-Джонс. – Мы здесь все работаем на него, так что я не знаю, как тебе, а мне сегодня надо сдать статью о слиянии.

У Брайана срок сдачи материала еще не подошел, но он был на испытательном сроке, поэтому сразу же представил себе, как это будет выглядеть, если остаток дня он проведет, бегая по городу безо всяких видимых результатов. А все получится именно так, и не иначе. У него еще не было прочного положения, чтобы можно было позволить себе заняться поисками неизвестно чего в надежде, что из этого что-то да получится.

– Надо возвращаться, – предложил Уилсон. – Кто знает, может быть, что-то произойдет и мы сможем взглянуть на все на это под другим углом.

О письме Брайан ничего не сказал. И теперь не знал почему. Отчасти это было частнособственническое отношение к информации, отчасти – смущение из-за того, что его отец может иметь какое-то отношение ко всему происходящему. А отчасти… что-то третье.

По пути в «Таймс» они в основном молчали. Уилсон наверняка обдумывал свою статью и то, как можно обойти в ней отсутствие последнего интервью с Биллом Девайном. А Брайан думал о письме. Язык, на котором оно было написано, вызывал аналогию с неожиданно появившимся вирусом, поражавшим всех, кто вступал с ним в контакт. Интересно, что это все значит? И была ли здесь замешана секретарша? Могла ли она прочесть это письмо, знала ли эти буквы, могла ли общаться на этом языке? Или, как и его мать, была лишь сбитым с толку получателем письма и пыталась понять, что, черт возьми, происходит? И ждет ли Билла Девайна тот же конец, что и Тома Лоури, забившего насмерть своих близких в припадке какого-то кровавого умопомрачения?

А его отец?

Обдумать надо было слишком многое, а этого совсем не хотелось. Брайан посмотрел было через боковое стекло машины, но опять уперся взглядом прямо перед собой в бардачок.

Потому что стена, идущая вдоль шоссе, была покрыта граффити, а ему вовсе не улыбалось еще раз увидеть эти непонятные нацарапанные символы.

Вернувшись в офис, Брайан и Уилсон разделились. Брайан отправился в туалет, а Уилсон – в кабинет редактора, чтобы объяснить Джимми ситуацию. Но так продолжалось всего несколько минут. Брайан только уселся за стол и хотел проверить электронную почту, как из-за угла показалась голова Уилсона.

– Зайди, – только и сказал он. Серьезность и краткость, с которыми он это произнес, говорили о том, что случилось что-то из ряда вон выходящее, и он прошел за репортером к его столу.

– Мне пришло новое послание, – сказал Уилсон. – От Билла Девайна. – Ничего больше не сказав, он протянул трубку Брайану и нажал кнопку на консоли.

У Брайана внутри все похолодело, когда он услышал знакомый глубокий голос с модуляциями робота: