8
– Гребаный сукин сын, – поставил диагноз Герм Пиншо, дочитав служебную записку. Перечитал третий абзац: в нем Хокстеттер, тот самый, которому принадлежал полностью восстановленный «тандерберд» 1958 года выпуска, попрекал его деньгами. Он смял служебную записку, бросил в корзину для мусора и откинулся на спинку вращающегося кресла. Максимум два месяца! Ему это не нравилось. Он полагал, что требуются три. Чувствовал это…
Непрошеный и загадочный, перед его мысленным взором возник измельчитель отходов, который он установил дома. И это ему тоже не понравилось. Почему-то в последнее время измельчитель все чаще приходил на ум, и он никак не мог отделаться от этого образа. Приходил, если он думал об Энди Макги. Черная дыра в середине раковины, прикрытая резиновой диафрагмой… что-то вагинальное.
Пиншо еще дальше откинулся на спинку кресла и задремал. Неожиданно проснувшись, с тревогой отметил, что прошло почти двадцать минут. Пододвинул к себе чистый бланк служебной записки и написал ответ этому драному ворону Хокстеттеру, проглотив его карканье про экономное расходование средств. И воздержался от повторного требования продлить серию тестов на три месяца (а в его голове вновь возник образ гладкой черной дыры измельчителя отходов). Раз Хокстеттер сказал два месяца, значит, так и будет. Но если он получит результаты, Хокстеттер уже через пятнадцать минут увидит на своем столе пару «Хаш папис» девятого размера, вместе с ножом, вилкой и бутылкой размягчителя мяса.
Он дописал служебную записку, поставил подпись Герм и опять откинулся на спинку кресла, потирая виски. Разболелась голова.
В школе и колледже Герм Пиншо был скрытым трансвеститом. Ему нравилось надевать женскую одежду, потому что он выглядел в ней… ну очень красивым. На первом курсе колледжа он входил в «Дельта Тау Дельту», и два члена студенческого братства разоблачили его. Ценой их молчания стало ритуальное унижение, от которого Пиншо получил огромное удовольствие.
В два часа ночи «братья» раскидали мусор по общественной кухне и заставили Пиншо, одетого только в женские трусики, пояс с чулками и бюстгальтер, набитый туалетной бумагой, все собрать и вымыть пол. При этом в любой момент туда мог забрести еще кто-то из студентов, чтобы перекусить.
Инцидент закончился совместной мастурбацией, за что Пиншо, очевидно, должен был быть благодарен: вероятно, именно это и заставило парней сдержать слово. Но он все равно вышел из братства, испытывая ужас и отвращение к себе: главным образом потому, что случившееся его возбудило. С тех пор он ни разу не надевал женскую одежду. И не был геем. У него была очаровательная жена и двое детей, что и доказывало: он – не гей. О том унизительном, мерзком случае он не вспоминал долгие годы. И однако…
Образ измельчителя отходов, этой гладкой черной дыры, прикрытой резиной, остался. И головная боль усилилась.
Эхо, вызванное импульсом, который послал Энди, дало о себе знать. Пока ленивое и неспешное. Образ измельчителя с наложившейся на него идеей, что в женской одежде он, Герман, очень красив, то появлялся, то исчезал.
Но эхо наберет силу. Разовьется рикошет.
Который со временем станет невыносимым.