12
Как Энди Макги не мог вспомнить детали своего сна, так и Чарли не могла вспомнить весь долгий разговор с Джоном Рейнбердом – в памяти остались лишь обрывки. Она не могла точно сказать, почему поведала всю историю долгого пути, который привел ее в это подземелье, или заговорила об остром чувстве одиночества, вызванного разлукой с отцом, и об ужасе, который испытывала, опасаясь, что Контора все-таки найдет способ заставить ее продемонстрировать пирокинетические способности.
Отчасти дело было в отключении электричества, в уверенности, что их не подслушивают. Отчасти – в личности Джона, которому пришлось столько пережить, в его такой трогательной боязни темноты и вызванных этой темнотой воспоминаниях об ужасной земляной яме, куда его посадили эти конги. Он спросил Чарли, почти безразлично, почему ее заперли, и она начала рассказывать, чтобы отвлечь его от переживаний. Но очень быстро все изменилось, потребность выговориться нарастала, слишком долго она держала это в себе, и теперь слова хлынули бурным потоком. Раз или два она всплакнула, и он неуклюже обнял ее. Такой милый… он многим напоминал ей отца.
– Теперь, если они выяснят, что ты все знаешь, то, наверное, и тебя посадят под замок. Не следовало мне рассказывать.
– Точно, посадят, – весело откликнулся он. – У меня форма допуска «D», детка. Мне разрешено открывать бутылки с полиролем, пылесосить и мыть пол. – Он рассмеялся. – Думаю, будет лучше, если никто не узнает, о чем мы говорили.
– Я никому не скажу, – с жаром ответила Чарли. Она испытывала неловкость: если Джон проболтается, его смогут использовать как еще один рычаг давления на нее. – Мне ужасно хочется пить. В холодильнике есть вода со льдом. Хочешь?
– Не оставляй меня здесь, – тут же сказал он.
– Ладно, пойдем вместе, взявшись за руки.
Он вроде бы задумался над ее предложением.
– Хорошо.
И медленно, шаркая ногами, крепко держась за руки, они двинулись к кухне.
– Ты уж никому ничего не рассказывай, детка. Особенно насчет этого. Большой индеец боится темноты. Меня просто засмеют.
– Они не стали бы смеяться, если бы знали…
– Может, и не стали бы. Может, ты права. – Он усмехнулся. – Но я бы предпочел, чтобы они не узнали. Я благодарю Бога, что ты оказалась здесь, детка.
Его слова так ее тронули, что глаза вновь наполнились слезами, и ей пришлось приложить немало усилий, чтобы не разрыдаться. Они добрались до холодильника, и она нащупала кувшин с водой, в котором раньше плавали кубики льда. Теперь вода уже не была ледяной, но прекрасно смочила горло. Снова встревожившись, Чарли задалась вопросом, а сколько она говорила, но ответа не было. И она рассказала ему… все. Даже то, что поначалу рассказывать не собиралась, к примеру, о случившемся на ферме Мандерсов. Разумеется, люди вроде Хокстеттера знали об этом, но их мнение ее совершенно не волновало. В отличие от мнения Джона… и его отношения к ней.
Но она рассказала. Он задал несколько вопросов, всегда по существу, и… она продолжала рассказывать, иногда в слезах. И вместо того чтобы продолжать спрашивать, пытаться на чем-то подловить, проявлять недоверие… он выказал только благожелательность и спокойное сочувствие. Рейнберд словно понимал, через какой ад ей пришлось пройти, возможно, потому, что и сам побывал в аду.
– Вода, – предложила она.
– Спасибо. – Она услышала, как он пьет, потом кувшин вернулся к ней в руки. – Огромное спасибо.
Чарли поставила кувшин в холодильник.
– Давай вернемся в другую комнату, – предложил Рейнберд. – Интересно, включат ли они когда-нибудь свет? – Ему уже не терпелось. По его подсчетам они просидели без электричества больше семи часов. Он хотел выбраться и хорошенько все обдумать. Не то, о чем она ему рассказала – он и так все знал, – но то, как это использовать.
– Уверена, что ждать осталось недолго, – ответила Чарли.
Они прошаркали обратно в гостиную и сели на диван.
– Они ничего не говорили тебе о твоем отце?
– Только то, что он в порядке, – ответила Чарли.
– Готов спорить, мне удастся его повидать, – сказал Рейнберд, словно эта идея только что пришла ему в голову.
– Правда? Ты действительно так думаешь?
– Я могу как-нибудь поменяться с Герби. Повидаюсь с твоим отцом. Скажу, что у тебя все хорошо. Точнее, не скажу, а передам ему записку.
– Разве это не опасно?
– Если делать это постоянно, то, конечно, опасно, детка. Но я у тебя в долгу. Я узнаю, как он.
В темноте она обняла его и поцеловала. Рейнберд обнял ее в ответ. По-своему он любил ее, теперь даже сильнее, чем раньше. Она принадлежала ему, а он, очевидно, ей. На какое-то время.
Они сидели рядом, практически не разговаривая, и Чарли задремала. Потом он произнес слова, моментально разбудившие ее, словно ведро холодной воды:
– Ты должна зажечь эти чертовы огни, если можешь.
Чарли с шумом всосала воздух, потрясенная, словно Рейнберд внезапно ударил ее.
– Я же говорила тебе, – ответила она. – Это все равно что… выпустить дикого зверя из клетки. Я дала себе слово никогда больше этого не делать. Этот солдат в аэропорту… и эти люди на ферме… Я их убила… сожгла! – Ее лицо пылало, она вновь едва не плакала.
– Судя по тому, что ты мне рассказала, это была самозащита.
– Да, но это не извиняет…
– Если исходить из твоих слов, ты скорее всего спасла жизнь своему отцу. – Чарли молчала. Но Рейнберд чувствовал охватившую ее тревогу, замешательство, печаль. И поспешил добавить, чтобы она не вспомнила, как едва не убила Энди Макги: – Что до этого Хокстеттера, я его встречал. Я встречал таких на войне. Выскочка, царь Говнюк со Сраной горы. Если он не сможет получить желаемое одним способом, будет искать другой.
– Это и пугает меня больше всего, – тихим голосом призналась Чарли.
– Вот уж кто заслуживает, чтобы ему подпалили жопу.
Чарли оторопела, но захихикала: такие шутки часто смешили ее, потому что были неприличными. Справившись со смехом, ответила:
– Нет, огонь я зажигать не буду. Я дала себе слово. Это плохо, и я не стану этого делать.
Все, пришло время остановиться. Рейнберд думал, что может двигаться дальше на чистой интуиции, но признавал, что и она способна подвести. Опять же, он устал. Работа с девочкой оказалась не менее утомительной, чем вскрытие одного из сейфов Раммадена.
Слишком легко пойти дальше и допустить непоправимую ошибку.
– Да, конечно. Наверное, ты права.
– Ты действительно сможешь увидеть моего отца?
– Я попытаюсь, детка.
– Мне очень жаль, что тебя заперли здесь со мной, Джон. Но я этому очень рада.
– Да.
Они еще поговорили о всякой ерунде, и она положила голову ему на руку. Он чувствовал, что Чарли засыпает – было уже очень поздно, – и когда сорок минут спустя дали электричество, она крепко спала. Ударивший в глаза свет заставил ее шевельнуться, и она повернула голову, уткнувшись в руку Джона лицом. Он задумчиво смотрел на тоненькую шею, ее нежный изгиб. Такая мощь в столь хрупкой костяной колыбели. Неужели это правда? Разум все еще сомневался, но сердце уже поверило. Это раздвоение казалось Рейнберду странным и удивительным. Сердце чувствовало, что это правда, совершенно невероятная правда, и даже слова безумного Уэнлесса – совсем не фантазия.
Он поднял девочку и отнес в кровать. Когда накрывал одеялом, она пошевелилась. Он импульсивно наклонился к ней и поцеловал.
– Спокойной ночи, детка.
– Спокойной ночи, папуля, – ответила она сиплым, сонным голосом. Повернулась на бок и затихла.
Рейнберд смотрел на нее еще несколько минут, потом вышел в гостиную. Десять минут спустя примчался Хокстеттер.
– Отключилось электричество, – сообщил он. – Из-за грозы. Чертовы электронные замки, блокируются намертво. Она…
– Она будет в порядке, если ты захлопнешь пасть, – прошипел Рейнберд. Огромные руки схватили Хокстеттера за лацканы белого халата и подтянули так близко, что перепуганное лицо врача оказалось в дюйме от лица индейца. – И если ты еще раз поведешь себя так, будто знаешь меня, будто я совсем не уборщик с формой допуска «D», я тебя убью, разрежу на куски, пропущу через мясорубку и скормлю кошкам. – Хокстеттер бессильно хрипел, в уголках его рта пузырилась слюна. – Ты меня понимаешь? Я тебя убью. – И он дважды тряхнул Хокстеттера.
– Я п-п-понимаю.
– Тогда пошли отсюда. – Рейнберд вышвырнул Хокстеттера, бледного, с округлившимися глазами, в коридор.
Огляделся в последний раз, потом выкатил тележку и закрыл за собой дверь с автоматическим замком. В другой комнате спала Чарли, так крепко, как не спала многие месяцы. А может, и годы.