Двадцать седьмого марта Энди Макги вдруг решил, что они не могут оставаться в Тэшморе. С отправки писем прошло больше двух недель, и если бы кто-то собирался к ним приехать, уже приехал бы. Сам факт полнейшей тишины вокруг коттеджа Грантера наполнял Энди тревогой. Конечно, все они могли принять его за чокнутого, но… он в это не верил.

Верил он в другое, о чем нашептывала ему интуиция: письма перехватили.

А это означало, что в Конторе знали об их с Чарли местонахождении.

– Мы уезжаем, – сказал он Чарли. – Давай собираться.

Она пристально, немного испуганно посмотрела на него и ничего не сказала. Не спросила, куда они едут и что собираются делать, и от этого он тоже занервничал. В одном из чуланов Энди нашел два старых чемодана с наклейками, оставшимися после давних поездок: Гранд-Рапидс, Ниагарский водопад, Майами-Бич, – и они с Чарли принялись сортировать вещи, что взять, а что оставить.

Ослепительно яркий солнечный свет вливался в окна на восточной стороне коттеджа. Вода журчала и булькала в желобах. Прошлой ночью Энди почти не спал: лед вскрылся, и он лежал, прислушиваясь к высокому, неземному, сверхъестественному звуку, который издавал старый желтый лед, трескаясь и медленно продвигаясь к краю озера, где великая река Хэнкок вытекала из него на восток, чтобы пересечь Нью-Хэмпшир и весь Мэн, становясь все более грязной и зловонной, и уже мертвым потоком выплеснуться в Атлантический океан. Звук этот напоминал о долгом-долгом звоне хрусталя и о дрожащей скрипичной струне, по которой водят и водят смычком: постоянный свистящий з-з-з-з-и-и-и-и-н-н-н. От него вибрировали нервные окончания. Никогда раньше он не бывал здесь во время ледохода и сомневался, что захочет оказаться вновь. Что-то ужасное, инопланетное слышалось в этом звуке, трепетавшем в поросшей хвойными деревьями чаше низких, изъеденных эрозией холмов.

Он чувствовал, что они где-то близко, словно едва различаемое чудовище в возвращающемся кошмаре. На следующее утро после дня рождения Чарли Энди надел лыжи с неудобными креплениями, отправился на прогулку и наткнулся на цепочку следов снегоступов, которая вела к высокой ели. Там он нашел две дыры в ледяной корке: снегоступы сняли и воткнули в снег. Рядом небольшой участок ледяной корки был разбит: там человек стоял, надевая снегоступы. («Гряземесы» – так пренебрежительно называл их Грантер по какой-то личной причине.) У самого дерева Энди нашел шесть окурков сигарет «Винтаж» и смятую желтую картонную коробочку от фотопленки «Kodak Tri-X». Встревоженный сильнее обычного, Энди снял лыжи и полез на дерево. Поднявшись до середины, увидел в миле от себя коттедж Грантера. Маленький и очевидно пустой. Но телеобъектив позволял…

Чарли он о своей находке не сказал.

Сборы закончились. Молчаливость дочери подтолкнула Энди к сбивчивой тираде, будто своим молчанием она его в чем-то обвиняла.

– На попутках мы доедем до Берлина. Потом на «Грейхаунде» вернемся в Нью-Йорк. Пойдем в редакцию «Нью-Йорк таймс»…

– Но, папуля, ты послал им письмо.

– Лапочка, они могли его не получить.

Она какое-то время смотрела на него, прежде чем спросить:

– Ты думаешь, они забрали его?

– Разумеется, н… – Он покачал головой и начал снова: – Чарли, я не знаю.

Она не ответила. Опустилась на колени, закрыла крышку чемодана, безуспешно попыталась защелкнуть замки.

– Дай я тебе помогу, детка.

– Я сама! – крикнула она и расплакалась.

– Чарли, не надо, – попросил он. – Пожалуйста, милая. Все почти закончилось.

– Нет, не закончилось. – Она заплакала еще сильнее. – И никогда не закончится.