олбани

аэропорт олбани мистер

эй мистер, мы на месте

Его трясет чья-то рука. От этого голова раскачивается из стороны в сторону. Ужасная головная боль, Господи, долбящая, простреливающая.

– Эй, мистер, это аэропорт.

Энди открыл глаза, потом закрыл их, защищаясь от ярко-белого света натриевого фонаря над головой. Ужасный, пронзительный вой нарастал, нарастал, нарастал, и Энди передернуло. Будто швейные иглы вонзались в уши. Самолет. Взлетающий. Эта мысль добралась до него сквозь красный туман боли. Ах да, док, теперь я припоминаю.

– Мистер? – В голосе таксиста звучала тревога. – Мистер, вы в порядке?

– Болит голова. – Собственный голос доносился издалека, погребенный под ревом взлетающего самолета, который, к счастью, начал затихать. – Который час?

– Почти полночь. Добирались долго: пробки. Можете мне не говорить – это я говорю вам. Автобусы уже не ходят, если вы рассчитывали на них. Вы точно не хотите, чтобы я отвез вас домой?

Энди порылся в памяти в поисках истории, которую рассказал таксисту. Ее требовалось вспомнить, вне зависимости от чудовищной боли. Из-за эха. Любое несоответствие исходной истории могло вызвать в разуме таксиста эффект рикошета. Безобидный – обычно, но не всегда. Таксист мог ухватиться за это несоответствие, зациклиться на нем; вскоре ситуация станет неуправляемой, таксист уже не сможет думать ни о чем другом. А еще через некоторое время его сознание взорвется. Такое уже случалось.

– Мой автомобиль на стоянке, – ответил Энди. – Все под контролем.

– Хорошо. – Таксист с облегчением улыбнулся. – Глин в это не поверит, знаете ли. Эй! Можете мне не говорить – это я…

– Разумеется, она поверит. Вы же верите, правда?

Улыбка таксиста стала шире.

– У меня есть крутая банкнота, чтобы доказать ей, мистер. Спасибо.

– Спасибо вам, – ответил Энди. Пытаясь быть вежливым. Пытаясь выжить. Ради Чарли. Будь он один, давно бы покончил с собой. Человеку не дано терпеть такую боль.

– Вы уверены, что обойдетесь без помощи, мистер? Вы совсем белый.

– Все хорошо, спасибо. – Он начал трясти Чарли. – Эй, малышка. – Энди сознательно не называл ее по имени. Наверное, значения это не имело, но осторожность стала его второй натурой. – Просыпайся, мы на месте.

Чарли что-то пробормотала и попыталась откатиться от него.

– Давай, куколка, просыпайся, пора.

Глаза Чарли раскрылись – ясные синие глаза, унаследованные от матери, – и она села, потирая лицо.

– Папуля? Где мы?

– В Олбани, куколка. В аэропорту. – Он наклонился к ней, шепнул: – Пока больше ничего не говори.

– Хорошо. – Она улыбнулась таксисту, и тот улыбнулся в ответ. Девочка выскользнула из салона, и Энди последовал за ней, пытаясь не шататься.

– Еще раз спасибо, друг, – сказал таксист. – Роскошная плата за проезд, да. Можете мне не говорить – это я говорю вам.

Энди пожал протянутую руку.

– Будьте осторожны.

– Буду. Глин мне просто не поверит.

Таксист сел за руль и отъехал от желтого бордюрного камня. Еще один реактивный самолет шел на взлет. Двигатели ревели и ревели, пока у Энди не создалось ощущение, что его голова сейчас развалится надвое и упадет на землю половинками разрубленной тыквы. Он покачнулся, и Чарли схватилась руками за его предплечье.

– Папуля. – Ее голос доносился издалека.

– Пойдем в здание. Мне надо сесть.

Они вошли в здание аэропорта, девочка в красных брючках и зеленой блузке и сутулящийся крупный мужчина с нечесаными темными волосами. Носильщик проводил их взглядом и подумал: да это смертный грех, когда после полуночи маленькая девочка, которой давно полагается спать, ведет, как собака-поводырь, мужика, судя по виду, пьяного в стельку. Таких родителей надо стерилизовать.

Потом за ними закрылись створки автоматических дверей, и носильщик забыл о них, но вспомнил сорока минутами позже, когда к тротуару подъехала зеленая машина, из которой вылезли двое мужчин, чтобы поговорить с ним.