Пока в Лонгмонте Кэп обсуждал с Элом Штайновицем будущее Чарли Макги, та сидела на краю кровати в номере 16 мотеля «Страна снов», зевая и потягиваясь. Яркий солнечный свет лился в окно с густо-синего осеннего неба. И в добром дневном свете все выглядело гораздо лучше.

Чарли посмотрела на своего папулю, который неподвижно лежал под одеялами. Торчал только клок темных волос. Она улыбнулась. Он всегда очень старался. Если им обоим хотелось есть, а у них было только одно яблоко, он откусывал кусочек, а остальное отдавал ей. Он всегда очень старался, если бодрствовал.

А когда спал, стягивал на себя все одеяла.

Она пошла в ванную, сняла трусики, включила душ. Пока вода нагревалась, сходила по-маленькому, потом вошла в душевую кабину. Горячая струя обрушилась на нее, и она с улыбкой закрыла глаза. На свете нет ничего лучше, чем первые минуты под горячим душем.

(прошлой ночью ты вела себя плохо)

Чарли нахмурилась.

(Нет. Папуля сказал «нет».)

(подожгла ботинки того дяди, плохая девочка, очень плохая, тебе нравится, что медвежонок весь черный?)

Чарли нахмурилась еще сильнее. К тревоге добавились страх и стыд. Мысль о плюшевом медвежонке даже не оформилась, осталась в подсознании, и, как обычно, чувство вины словно выразилось в запахе чего-то горелого, паленого: обуглившейся материи и набивки. Этот запах вызвал из памяти смутные видения отца и матери, склонившихся над ней: они были такими большими, просто гигантами, и они испугались, они злились, а их голоса гремели и грохотали, словно катящиеся по склону горы камни в каком-то фильме.

(плохая девочка! очень плохая! ты не должна так делать, Чарли! никогда! никогда! никогда!)

Сколько ей тогда было? Три года? Два? С какого возраста человек себя помнит? Однажды она спросила папулю, и папуля ответил, что не знает. По его словам, он помнил укус пчелы, и мать сказала, что это случилось, когда ему было пятнадцать месяцев.

У нее первым воспоминанием были гигантские лица, склонившиеся над ней, громкие голоса, грохочущие, как валуны на горном склоне, и запах горелой вафли. Тот запах шел от ее волос. Она подожгла свои волосы, и они сгорели почти полностью. Именно после этого папуля упомянул «помощь», и мамочка повела себя странно: сначала смеялась, потом плакала, снова смеялась, так пронзительно и необычно, что папуля ударил ее по лицу. Чарли запомнила, потому что, насколько она знала, это был единственный раз, когда папуля так поступил по отношению к мамочке. Может, мы должны подумать о том, чтобы пригласить кого-то, кто окажет ей «помощь», сказал папуля. Они находились в ванной, и у нее была мокрая голова, потому что папуля поставил ее под душ. Да, ответила мамочка, давай подъедем к доктору Уэнлессу, он окажет нам «помощь» в полном объеме, как и прежде… а потом смех, слезы, снова смех и оплеуха.

(ты была такой ПЛОХОЙ прошлым вечером)

– Нет, – пробормотала она под барабанную дробь душа. – Папуля сказал, что нет. Папуля сказал, это… могло… быть… его… лицо.

(ТЫ БЫЛА ОЧЕНЬ ПЛОХОЙ ПРОШЛЫМ ВЕЧЕРОМ)

Но им требовалась мелочь из телефонов-автоматов. Папуля так сказал.

(ОЧЕНЬ ПЛОХОЙ!)

Тут она снова начала думать о мамочке, о том времени, когда ей шел шестой год. Чарли не нравилось об этом думать, но воспоминание явилось, и она ничего не могла поделать. Это случилось как раз перед тем, как пришли плохие люди и причинили мамочке боль.

(убили ее, ты хочешь сказать, они убили ее)

Да, правильно, прежде чем они убили ее и забрали Чарли с собой. Когда подошло время сказки, папуля посадил ее на колени, только на этот раз у него не было книги о Пухе и Тигре, о мистере Жабе и большом стеклянном лифте Вилли Вонки. Вместо этого он принес толстые книги без картинок. Она сморщила носик и попросила рассказать про Пуха.

«Нет, Чарли, – ответил он. – Я хочу почитать тебе другие истории, и ты должна послушать. Я думаю, ты уже достаточно взрослая, и твоя мама того же мнения. Эти истории, возможно, немного испугают тебя, но они важные. И это реальные истории».

Она запомнила названия книг, из которых папуля читал ей истории, потому что они напугали ее. «Внемли!» Чарлза Форта. «Непонятнее самой науки» Фрэнка Эдвардса. «Правда ночи». Еще одна называлась «Пирокинез: свидетельства», но из последней мамочка читать папуле не позволила. «Позже, – сказала она. – Когда девочка станет старше, Энди». Книгу убрали, чему Чарли только порадовалась.

Истории пугали, это точно. В одной рассказывалось о человеке, который заживо сгорел в парке. В другой – о женщине, которая сгорела в своем трейлере, но внутри не сгорело ничего, кроме самой женщины, да немного обуглился стул, на котором она сидела и смотрела телевизор. Чарли поняла отнюдь не все, но запомнила слова полицейского: «У нас нет объяснения этой смерти. От жертвы остались лишь зубы и несколько обугленных костей. Так человек может сгореть только в реактивном двигателе, но вокруг ничего даже не обуглилось. Мы не можем объяснить, почему не вспыхнул весь трейлер».

В третьей истории речь шла о большом мальчике – одиннадцати или двенадцати лет, – который сгорел на пляже. Отец кинул его в воду, получив при этом сильные ожоги, но мальчик продолжал пылать, пока не сгорел дотла. Еще в одной истории девочка-подросток сгорела, находясь в исповедальне, когда каялась в грехах священнику. Чарли все знала о католических исповедальнях, потому что ей рассказывала о них ее подруга Дини. Она утверждала, что священнику надо говорить обо всем плохом, что ты сделала за неделю. Сама Дини еще не ходила на исповедь, потому что не получила первого причастия, но ее брат Карл ходил. Карл учился в четвертом классе и был вынужден рассказывать все, даже то, как тайком пробрался в спальню матери и украл несколько шоколадных конфет, подаренных ей на день рождения. А если ты не расскажешь священнику все, то не сможешь умыться КРОВЬЮ ХРИСТА и попадешь в ПЕКЛО.

Смысл всех этих историй не ускользнул от Чарли. Ее так напугала история о девочке, загоревшейся в исповедальне, что она расплакалась.

– Я тоже сожгу себя? – сквозь слезы спрашивала она. – Как в тот раз, когда я подожгла свои волосы? Я сгорю дотла?

Папуля и мамочка выглядели огорченными. Мамочка побледнела и кусала губы, но папуля обнял Чарли за плечи.

– Нет, милая. Нет, если ты всегда будешь помнить об осторожности и не думать… о том, что ты иногда делаешь, когда расстроена или испугана.

– Что это? – выкрикнула Чарли. – Что это, скажите мне, что это такое? Я даже не понимаю. Я никогда не буду этого делать, обещаю!

– Насколько я знаю, дорогая, – сказала мамочка, – это называется пирокинезом. Это слово означает способность зажигать огонь, просто подумав об этом. Обычно такое случается, когда люди расстроены. Некоторые люди, вероятно… обладают этой способностью всю жизнь, но не знают об этом. А другие… выпускают эту свою способность из-под контроля и тогда они… – Она не закончила.

– Они поджигают себя, – уточнил папуля. – Как случилось с тобой. Когда ты была маленькой и подожгла себе волосы. Но ты можешь это контролировать, Чарли. Должна. И Бог свидетель, твоей вины тут нет. – Произнося эти слова, он встретился взглядом с мамочкой, и между ними что-то промелькнуло. – Иногда ты ничего не можешь с собой поделать, я знаю. – Он продолжал обнимать ее за плечи. – Это инцидент, такой же, как «аварии», что случались с тобой в раннем детстве, когда ты, заигравшись, забывала пойти в туалет и писала в штанишки. Мы это так и называли: «авария». Помнишь?

– Я больше этого не делаю.

– Разумеется, не делаешь. И через какое-то время ты точно так же начнешь контролировать и то, другое. Но сейчас, Чарли, ты должна пообещать, что никогда, никогда, никогда не будешь расстраиваться подобным образом, если можно этого избежать. Расстраиваться до такой степени, что в результате вспыхивает огонь. А если избежать этого невозможно, если ты ничего не можешь поделать, отталкивай это от себя. Направляй на мусорную корзину или на пепельницу. Постарайся выбраться на улицу. Постарайся направить это на воду, если она есть поблизости.

– Но никогда – на человека, – вставила мамочка с бледным, застывшим, серьезным лицом. – Это может быть опасно, Чарли. Это будет очень плохой поступок, потому что ты можешь… – Она запнулась, но заставила себя продолжить: – …ты можешь убить человека.

И тут Чарли истерически разрыдалась, от ужаса и угрызений совести, потому что на руках мамочки белели повязки, и она знала, почему папуля читал ей все эти страшные истории. Днем раньше, когда мамочка сказала, что не отпустит ее к Дини, поскольку она не прибралась в своей комнате, Чарли очень разозлилась, и разом появилось огнечудище, выпрыгнуло неизвестно откуда, как случалось всегда, будто чертик из табакерки, покачиваясь и ухмыляясь, и от злости она вытолкнула его из себя и к мамочке, и тут же руки мамочки вспыхнули. Но ни к чему совсем ужасному это не привело,

(могло быть гораздо хуже это могло быть ее лицо)

потому что раковину наполняла мыльная вода для посуды, ни к чему ужасному это не привело, однако она все равно поступила ОЧЕНЬ ПЛОХО, и она пообещала им обоим, что никогда, никогда, никогда…

Горячая вода лилась на лицо, плечи, грудь, обволакивая теплой пеленой, коконом, унося воспоминания и заботы. Папуля сказал ей, что все хорошо. А если папуля это сказал, значит, так оно и есть. Он самый умный человек на свете.

Мыслями она вернулась из прошлого в настоящее, подумала о людях, которые их преследовали. Они работали на правительство, говорил ей папуля, но не на хорошую его часть. Они работали на правительственное учреждение, которое называлось Конторой. Эти люди преследовали и преследовали их. Куда бы они ни шли, через какое-то время там появлялись люди из Конторы.

Интересно, понравилось бы им, если бы я напустила на них огонь? – холодно спросил ее разум, и она зажмурилась от ужаса и чувства вины. Так думать нельзя. Так думать плохо.

Чарли протянула руку, схватила кран горячей воды, резко повернула. Потом две минуты стояла, дрожа, обхватив худенькое тельце руками, под ледяными, колючими иглами, желая выбраться, но не позволяя себе.

За плохие мысли надо платить.

Так говорила Дини.