Чарли не знала, сколько просидела, обхватив голову руками. Каким бы невероятным это ни казалось, она вроде бы даже задремала. Придя в себя, она увидела, что солнце стало ярче и немного сместилось к западу. Легкий ветерок раздирал поднявшийся над кипевшим прудом пар и уносил клочья.

Чарли медленно встала и огляделась.

Пруд первым привлек ее внимание. Она увидела, что воды хватило… едва. Остались отдельные лужицы, сверкавшие на солнце, как драгоценные камни в грязной оправе илистого дна. Листья кувшинок и водоросли напоминали искореженные украшения. В некоторых местах ил подсох и потрескался. Чарли увидела несколько монет и что-то ржавое, вроде длинного ножа или лезвия газонокосилки. Траву вокруг пруда выжгло дочерна.

Территория Конторы погрузилась в мертвую тишину. Ее нарушали только треск и пощелкивание огня. Отец велел Чарли продемонстрировать, что это война, и остатки штаб-квартиры напоминали покинутое поле боя. Конюшня, сарай и особняк с одной стороны пруда пылали. От второго особняка остались дымящиеся руины – словно в него попала большая зажигательная бомба или ракета «Фау» времен Второй мировой войны.

Лужайку пересекали черные полосы, образовывавшие глупые спиральные узоры. Они все еще дымились. Бронированный «кадиллак» выгорел дотла в конце пропаханной им же канавы. Он уже ничем не напоминал автомобиль, превратившись в груду обгорелого металла.

Но самое худшее ждало Чарли у забора.

Пять или шесть тел лежали по внутреннему периметру. Еще два или три, а также несколько мертвых собак – между заборами.

Словно в полусне, Чарли побрела в том направлении.

Другие люди тоже бродили по лужайке, но их было немного. Двое увидели Чарли и отпрянули в сторону. Другие, похоже, понятия не имели, кто она, и не догадывались, что случившееся – ее работа. У них были сонные, изумленные лица выживших в катастрофе.

Чарли начала карабкаться на внутренний забор.

– Я бы этого не делал, – будничным тоном посоветовал ей мужчина в белой униформе уборщика. – Собаки набросятся на тебя, девочка.

Чарли пропустила его слова мимо ушей. Оставшиеся животные рычали на нее, но близко не подходили: очевидно, решили, что с них хватит. Она полезла на наружные ворота, медленно и осторожно, вставляя мыски кожаных туфель в ромбовидные ячейки. Добравшись до верха, перекинула одну ногу, потом другую, с прежней осторожностью спустилась и впервые за полгода оказалась на земле, не принадлежавшей Конторе. Несколько секунд могла только стоять, потрясенная до глубины души.

Я свободна, тупо подумала Чарли. Свободна.

Издалека донесся вой приближавшихся сирен.

Женщина со сломанной рукой все еще сидела на траве, в двадцати шагах от брошенной сторожевой будки, словно толстый ребенок, который слишком устал. Кожа под ее глазами побелела от шока. Губы посинели.

– Ваша рука, – хрипло сказала Чарли.

Женщина посмотрела на девочку и узнала ее. Начала отползать, подвывая от страха.

– Не подходи ко мне, – прошипела она. – Все эти эксперименты! Эти эксперименты! Не нужны мне никакие эксперименты! Ты ведьма! Ведьма!

Чарли остановилась.

– Ваша рука. Пожалуйста. Ваша рука. Простите. Пожалуйста. – Ее губы вновь задрожали. Теперь ей казалось, что самое худшее на свете – паника этой женщины, ее закатывающиеся глаза, непроизвольно скалящийся рот. – Пожалуйста! Мне так жаль! Они убили моего папу!

– Лучше бы они убили и тебя. – Женщина тяжело дышала. – Почему бы тебе не сжечь себя, если тебе так жаль?

Чарли шагнула к ней, женщина попыталась отползти, упала на сломанную руку и взвизгнула от боли.

– Не подходи ко мне!

И внезапно обида, горе и злость Чарли вырвались наружу.

– Я не виновата! – крикнула она женщине со сломанной рукой. – Не виновата! Они сами напросились, и я не собираюсь брать на себя вину, не собираюсь убивать себя! Вы меня слышите? Слышите?

Женщина отпрянула, что-то бормоча себе под нос.

Сирены приближались.

Чарли чувствовала огнечудище, жадно впитывавшее ее эмоции.

Она придавила его, заставила уйти.

(и этого я тоже не сделаю)

Она пересекла дорогу, оставив бормочущую, сжавшуюся в комок женщину. На другой стороне начинался луг, заросший высокой тимофеевкой, по-осеннему серебристо-белой, однако по-прежнему ароматной.

(куда я пойду?)

Она этого еще не знала.

Но больше им ее не поймать.