Вечером понедельника в самом начале октября с дальнего Юга налетел ветер, и рваные черные облака то и дело закрывали полную луну, зависшую над горизонтом. Упали первые листья, зашуршав по идеально выкошенным лужайкам и безупречно чистым дорожкам, добавляя работы не знающим устали садовникам, закружились маленькими корабликами в пруду. В Виргинию вновь пришла осень.

Энди смотрел телевизор в гостиной, по-прежнему борясь с головной болью. Участки онемения на лице уменьшились, но полностью не исчезли. И он мог только надеяться, что будет в боевой форме ко второй половине среды. Если все пойдет по плану, активно вмешиваться практически не придется. Если Чарли получила его записку и сможет встретиться с ним в конюшне… она станет его импульсом, его рычагом, его оружием. Кто посмеет спорить с человеком, вооруженным эквивалентом атомной винтовки?

Кэп находился в своем доме в Лонгмонт-Хиллс. Как и в тот вечер, когда у него гостил Рейнберд, он налил себе бокал бренди, а из стереосистемы лилась тихая музыка. На этот раз – Шопен. Кэп сидел на диване. У противоположной стены, под двумя репродукциями Ван Гога, на полу стояла старая, потертая сумка с клюшками для гольфа. Сумку он вытащил из подвала, где хранилось спортивное снаряжение, скопившееся за более чем двенадцать лет, прожитых здесь с Джорджией. Кэп принес сумку с клюшками в гостиную, потому что в последнее время не мог выкинуть гольф из головы. Гольф и змей.

Он принес сумку для того, чтобы достать все клюшки, осмотреть, прикоснуться к ним, увидеть, позволит ли ему это расслабиться. Но потом одна из клюшек вроде бы – да, смешно (если точнее, нелепо), но одна из клюшек шевельнулась. Словно была совсем не клюшкой для гольфа, а змеей, ядовитой змеей, которая заползла туда…

Кэп выронил сумку и отскочил. Полбокала бренди изгнали дрожь из рук. Допив бокал, он сможет убедить себя, что руки вообще не дрожали.

Рука с бокалом начала подниматься ко рту, замерла. Опять! Движение… или его подводили глаза?

Подводили глаза, определенно. Не было никаких змей в его чертовой сумке для гольфа. Только клюшки, которыми он в последнее время почти не пользовался. Из-за занятости. А ведь он неплохо играл в гольф. Конечно, не Джек Никлаус, не Том Уотсон, но он мог показать класс на поле для гольфа. Всегда выполнял удар правильно в отличие от Пака. Неправильный удар приводил к тому, что мяч падал в бурьян, высокую траву, и иногда там водились…

Пальцы снова дрожали. Почему? Господи, почему? Иногда казалось, что объяснение есть, и вполне здравое… кто-то что-то сказал, а он просто… не мог… вспомнить. Но иногда

(как сейчас Господи Иисусе как сейчас)

возникало впечатление, что он на грани нервного срыва. Словно его мозг рвут на части, как теплую ириску, эти чужеродные мысли, от которых он никак не может избавиться.

(капитан ты или нет?)

Кэп внезапно бросил бокал в камин, где он разлетелся вдребезги, словно граната. Сдавленный звук – рыдание – вырвался из пережатого горла, будто какая-то гниль, которую следовало вытолкнуть любой ценой. Кэп заставил себя пересечь комнату (нетвердой походкой, как на ходулях), схватил ручку сумки для гольфа (внутри что-то двигалось и шуршало… шуршало и шипело) и накинул на плечо. Собрав всю волю в кулак, отнес сумку в темный подвал, напоминавший пещеру. Лицо Кэпа застыло маской страха и напряжения, лоб усеивали крупные капли прозрачного пота.

Ничего в ней нет, кроме клюшек для гольфа, ничего нет, кроме клюшек для гольфа, вновь и вновь твердил его разум, и на каждом шагу Кэп ожидал, что нечто длинное и коричневое, нечто с черными глазами-бусинками и маленькими острыми зубами, сочащимися ядом, выползет из сумки и вонзит двойные шприцы смерти ему в спину.

Вернувшись в гостиную, Кэп почувствовал себя гораздо лучше. Если не считать выматывающей головной боли, он чувствовал себя гораздо лучше.

Вновь мог связно мыслить.

Почти.

Он напился.

И утром вновь чувствовал себя хорошо.

Какое-то время.