Глава 6
Освободись Нью-Йорк от всех своих цветных, какой бы мирный и чудесный город то был! Как бы сэкономили мы на содержании полиции! То же самое – и в Филадельфии! Нет, конечно, Нью-Йорку следует отдать должное – здесь полегче, чем в Чарльстоне или Нью-Орлеане. И все же – увы – в нашем городе полным-полно цветных, а потому он заслужил репутацию одного из самых криминальных городов нашей страны.
Джон Джакобс Флауэной, «Эссе о происхождении, традициях, и т. д. африканской расы: Почему правильно и важно не иметь ничего общего с неграми», 1835
Добравшись до Восьмого участка, я постучал, затем распахнул дверь в кабинет Вала и втолкнул туда Делию с Джонасом. Дрожащих и промокших, но свободных! Люси Адамс почти беззвучно вскрикнула. А когда семья бросилась к ней навстречу, лицо ее озарилось столь ослепительной улыбкой, что освещать ею можно было бы гостиницу «Астория» хоть на протяжении целого года.
В горле у меня встал ком при виде этого зрелища, но я поспешил проглотить его. Передал им аптечку из участка, чтобы заняться в кровь стертыми запястьями Делии, поспешил притворить за собой дверь и устало привалился к ней спиной.
Моя Мерси, подумал я, гордилась бы этой ночной работой. И я представил, как она выглядит, входя в ветхий дом в трущобах, скользя мимо подвальных помещений, где царит сущий ад. Бесстрашная до безумия, с полуулыбкой на лице, она раздавала там хлеб, соль и мыло, невзирая на цвет кожи нуждающегося. И бедняки, и богачи равно считали ее невменяемой и щедрой, а меня очень беспокоило состояние ее здоровья. И еще – я просто обожал ее за это.
Я глубоко вздохнул, двинулся по коридору и сказал Валентайну, который взгромоздился на высокий табурет у стойки:
– Угощаю. Я твой должник.
Положив шляпу на столешницу, я потер ноющий висок. Ну, разумеется, стоило только перестать напрягать правый глаз от волнения, как половина головы, словно в отместку, отдалась тупой пульсирующей болью.
К этому времени мы с братом остались вдвоем. По дороге к Гранд-стрит мистер Пист сошел и направился на ночной обход – как всегда преданный своему делу, хоть и немного сонный. Три человека из комитета быстрей меня сообразили, что в одну карету мы не поместимся и что уж совсем немного найдется охотников везти куда-то троицу чернокожих – так и сказали, к моему молчаливому смущению. А потому поступили по-джентльменски – предложили здесь и распрощаться, после того, как я вызвался доставить спасенное семейство во временное убежище ввиду отсутствия Чарльза Адамса. И вот двое обитателей Нью-Йорка по фамилии Уайлд – один весь размягченный от облегчения, второй размягченный от принятых чуть раньше снадобий – буквально умыкнули у них Делию с Джонасом, посадили в двухколесный экипаж и увезли с какой-то, как мне показалось, даже непристойной поспешностью. И платил, разумеется, мой более обеспеченный старший брат. И это раздражало. Как почти все, что делал Вал.
– Можно подумать, я для тебя все это провернул, – хмыкнул он и выложил локти на стойку. – Если существует на свете более соблазнительная цыпочка, чем эта миссис Адамс, то я готов сожрать свой ботинок, даже не посолив.
– Она замужем, – кисло заметил я.
– До сей поры это меня мало волновало… О, да ради бога, успокойся ты! Не собираюсь ловить рыбку в этом озере.
– Вот спасибо. Нет, погоди, – добавил я. – А ты что, обычно… не то, чтобы я возражаю…
– Возражаешь?
Я никогда не возражал, так уж был воспитан – если вообще меня кто-то воспитывал (плохая шутка!) – что это не моего ума дело. Кто там с кем и почему. Между черными и белыми всегда существовали интимные отношения. У нас с Валом никогда не было достаточно денег, чтобы воротить нос от любого живого существа – ну, разве что кроме вшей, – а когда я был еще мальчишкой, нас взял под свое крыло один патриарх из Андерхилла, радикальный приверженец протестантизма. И все эти сантименты по поводу расового кровосмесительства предназначены для людей с вышитыми подушечками и кружевными салфеточками, или уж для того сорта тупиц, которые причисляют африканцев к особой породе обезьян.
– Если б она не была замужем, – пытался объяснить я. – Я не возражал бы. И если тебе…
– Убери морду подальше, а то как бы я не превратил ее в пудинг. – И Вал шлепнул меня по руке.
– Не смей так говорить о моем лице.
– Тогда не криви его, как извращенец, прилипший к чужому дверному глазку.
– Да отвяжись ты. Но… я просто хотел спросить, у тебя было?.. – Выразиться яснее я в тот момент просто не мог.
– Спал ли я с черной женщиной? – Теперь уже Вал смотрел озадаченно. – Последний раз два или три месяца назад, точно не помню. А что?
Ну, вот и приехали. Самое удивительное в этом разговоре было то, что я вообще осмелился задать этот вопрос. Валентайна вообще нельзя было доставать расспросами о половой принадлежности его постельных партнеров, в чем я успел убедиться в прошлом августе и был тогда изрядно шокирован. Так что раса его вряд ли остановила бы. Я подумал, стоит ли добавлять пункт о расовом кровосмешении к списку других непотребств Вала, и решил, что нет. Наркотики, алкоголь, взятки, насилие, хождение по шлюхам, азартные игры, воровство, мошенничество, вымогательство и содомия – все это еще служило предметом для беспокойства. А вот что касалось расового кровосмесительства – для меня это было равносильно посещению американской Академии художеств, где можно вдоволь полюбоваться мирными пейзажами.
Однако следовало бы обратить на это внимание. Очень даже следовало бы, особенно с учетом некоторых обстоятельств.
В 1834 году нам пришлось стать свидетелями последствий одного из самых удивительных мероприятий, которые когда-либо видел Манхэттен. Публика в беспорядках участвовала самая разношерстная. А началось все с того, что в воскресенье, чудесным весенним утром, когда над головой прихожан воздвигся нежнейший купол ясного голубого неба, один из лидеров белых аболиционистов пригласил в церковь чернокожего священника. И не для того, чтобы просто послушать службу, – он усадил его на скамью рядом с аболиционистами. И когда белые прихожане стали пытаться вытеснить чужака на специальную скамью для цветных, этот священник допустил большую ошибку – стал доказывать, что сам Христос был смугл лицом, как какой-нибудь там сириец.
Само предположение о том, что Господь наш Иисус был темнее лицом цветка кизила, вызвало такой взрыв ярости, хаоса и насилия, что в общественных местах пришлось затем раздавать нарисованные от руки листовки с планами отступления, чтобы люди могли благополучно выбраться из любой заварушки. Полиции в нынешнем ее виде тогда не существовало, на усмирение толпы бросили Первый нью-йоркский кавалерийский дивизион, который и разогнал бунтовщиков. И на губах у каждого бунтовщика было это слово – расовое кровосмесительство. Мне самому было тогда шестнадцать, Валентайну – двадцать два, но я до сих пор слышу их голоса – осипшие от дешевого табака, виски и злобы.
Пусть себе любители черномазых якшаются с ними, как хотят, но тогда в городе не будет безопасного места для наших женщин, нигде, даже в церкви…
Говорят, что блондины особенно восприимчивы, их возбуждает сама чернота и ощущение оппозиционности, любая белокурая девушка может соблазниться и тогда…
А вам известно, что это место устроено у черных женщин таким образом, что она запросто может оторвать член у белого мужчины? Но если хотите знать мое мнение, любой пострадавший любитель черного мясца получил по заслугам…
Это все ирландцы, это они пали столь низко, только подумайте, каких уродов они производят при этом на свет! Мозги цветных и ирландский характер, невыносима сама мысль о том…
– Как бы там ни было, прежде всего надобно удовлетворить твои аппетиты, – заметил Валентайн и ткнул меня заскорузлым пальцем в грудь. – Тебе, юный мой Тим, пора завести подружку.
С трудом переключившись на новую тему, я встревоженно возразил:
– О, господи, мы же не это сейчас обсуждаем.
– Ты каких предпочитаешь? Знаю много прехорошеньких цыпочек, которые, визжа от счастья, запрыгнут…
– Нет! Пожалуйста, не надо.
– Если и дальше будешь упрямиться, позвоночник не выдержит и лопнет, как дужка. Мы обязательно найдем тебе славную курочку. Да, кстати, а эта твоя квартирная хозяйка миссис Боэм? Она ведь вроде вдова?
– Оставь мою хозяйку в покое.
– Но ведь ты сам говорил, что она очень даже ничего. Только малость костлявая. Господи, и ведь тебе даже не интересно, как выглядит входное отверстие у этой…
– Заткнись!
– Эта Мерси Андерхилл из Лондона, она вовсе и не ждет тебя. – Вал говорил тихо, но уверенно, точно читал строки из альманаха. – Она просто живет. Сама по себе. Как всегда.
– А все эфир, мать его! – с искренним возмущением воскликнул я. – С морфином я еще как-нибудь бы смирился, но…
– Или вот тебе еще одно предложение. Почему бы не дождаться, пока у тебя не отсохнут яйца, и не отправить их Мерси посылкой по международной почте, на память? Потому как ты только и делаешь, что живешь воспоминаниями.
– Это не так.
– А я говорю, что ты не прав, Тим, и тебе лучше поменять образ жизни. А то потом пожалеешь, да поздно будет.
Как ни странно, но мне вовсе не хотелось придушить его прямо на месте просто потому, что он был несносен и продолжал купаться в волнах морфина, и даже потому, что он был моим братом. Мне хотелось придушить его потому, что он, судя по всему, был прав.
Отчасти проблема заключалась в том, что я просто не представлял себе девушку, которая клюнула бы на парня в таких рубцах и шрамах. Ни одна не пожелала бы проснуться рядом с таким парнем, кроме Мерси Андерхилл. И в животе у меня всякий раз холодело, стоило только представить, как я попробую попытать счастья с какой-то обычной девушкой, и выяснится, что я прав. Но с другой стороны…
Отсутствие Мерси словно пробило во мне огромную дыру. Не какой-то там легкий соскоб, но черное отверстие с обугленными краями. Казалось, что стоит заглянуть в грудь, и я увижу там голубоватые язычки пламени, танцующие по краям бездонного черного колодца. Весьма специфическое, доложу вам, ощущение. И дело тут было вовсе не в моем либидо или образе жизни – просто она была моим лучшим другом. Я тосковал по Мерси, как тоскуют по отрубленной конечности, меня мучили фантомные боли. И вместо того, чтобы шарить ивовым прутом в этом темном инферно в поисках влаги, я предпочитал подбрасывать в эту топку горючее. Просто боялся пустоты, которая образовалась бы, стоило потерять воспоминания о ней. И подпитывали этот огонь милые пустяки – воспоминании о том, как Мерси однажды переходила со мной улицу, как радовалась первым снежинкам, как сравнивала уродливые тусклые фонари с кеглями для игры в боулинг, как с гримаской отвращения перекладывала со своей тарелки на мою веточки петрушки.
Так что, возможно, не стоило искать излечения от этой болезни. Хотя довольно странный то был недуг – к примеру, я не мог стоять на берегу, не подсчитывая волн, которые разделяют нас с ней. Смешно и уж совсем не практично. Ведь Нью-Йорк – это остров. И потом болезнь настолько запущенная, что у современной медицины нет средств для ее излечения.
– Джентльмены, как чудесно, что я наконец могу выразить вам свою благодарность, – произнес чей-то бархатистый голос.
Перед нами стояла миссис Адамс со своим семейством. Увидев Люси и Делию рядом, я вдруг представил, как выглядела их мать – высокая грациозная женщина с пухлыми губами и высокими скулами с нежным таким изгибом – ну в точности как у ветки в саду, сгибающейся от тяжести яблок. Они были очень похожи, только у Люси глаза светлые, а у Делии густая россыпь веснушек вокруг темных глаз. Миссис Адамс была примерно дюйма на два выше сестры, которая крепко вцепилась ей в локоть, точно та могла снова куда-то ускользнуть.
Ребенок был еле виден среди пышных маминых юбок. Но по тому, что все же можно разглядеть, казался очень славным мальчуганом. Тонкие пальчики, гибкая фигурка. Быстрые любопытные глаза под шапкой темных кудрей. Джонас был очень похож на свою маму, хотя рот чуть пошире, а глаза круглые и синие-синие.
– Да ну что вы, не за что, не стоит благодарности, – заметил я. – Хотел отвезти вас домой, но вы слышали, что сказал Джулиус и другие члены комитета. Там небезопасно – по крайней мере, до тех пор, пока не вернется ваш муж. Так что надо подыскать вам временное убежище. И еще мне нужны ваши показания, пусть даже они и не имеют пока официальной силы. Это на тот случай, если удастся доказать, что Варкер и Коулз занимаются похищением бывших рабов на регулярной основе. И мне необходимо доложить об этом в управление. Вы уж извините, что придется еще немного задержать вас, ночь выдалась такая долгая и трудная.
Джонас – вернее, пара глаз удивительного бархатистого кобальтово-синего оттенка – продолжал изучать меня. Как поступил бы на его месте любой практичный человек, столкнувшийся с коренными обитателями враждебной чужой территории.
– Так мы должны искать гостиницу в такую погоду? – В голосе Делии звучало беспокойство.
– Я могу вас проводить, – вызвался я.
– Идея зрелая, как спелый персик, – насмешливо фыркнул Валентайн. – Почему бы тебе не прогуляться в пургу по улицам с тремя людьми без багажа и двумя без зимних пальто? Да ты за секунду найдешь подходящую гостиницу.
– Но они не могут пойти домой до возвращения мистера Адамса, пока парочка этих ублюдков на свободе.
Брат пожал плечами, но, видно, согласился. Я не стал озвучивать вывод из своего недавнего разговора с людьми из комитета, который только что начал улавливать. Да и потом, слово двух цветных женщин не стоит ровным счетом ничего в сравнении со словом двух белых мужчин. Если только белый наделен правом устанавливать личность черного в суде, то эта семья должна держаться как можно дальше от здания суда. А Варкером и Коулзом можно заняться и позже – всему свое время. Лично ими займусь.
– Пойдем в церковь, Люси, – предложила Делия и погладила руку сестры. – Уверена, они пустят нас погреться, хотя бы в одну из комнат для хора.
– Да наша церковь в это время уже наверняка закрыта, – заметила миссис Адамс.
– Но она всего в десяти кварталах, и потом, мы и вправду без пальто, и…
– Решено, – провозгласил Валентайн твердо и решительно, словно выступал на политическом митинге. Именно этот тембр и тон он использовал, убеждая ирландцев выйти на улицы в день выборов, иначе их партия потерпит сокрушительное поражение. И даже стукнул кулаком по столешнице для пущей убедительности. – Лично я умираю с голоду. Всем нам не мешало бы подкрепиться.
Голова у меня немного кружилась. Даже если и ближайшие рестораны до сих пор открыты, я сомневался, что на сотрудников Восьмого участка там не распространяется сегрегация, если они явятся поесть в такой компании. Мы, конечно, можем сблефовать, но риск всегда есть, когда цветных выдают за белых, и искать таких приключений на свою голову сейчас не стоит.
– Есть закусочная на Чарльстон-стрит, неподалеку от Гудзона, туда вроде бы всех пускают, – не слишком уверенно заметил я. – Но…
– Нет, только не эта крысиная нора Радолинского, – насмешливо фыркнул Валентайн. – Клецки у них вечно недоваренные – почему, понятия не имею, – а от соуса к телятине разит медвежьим жиром и еще какой-то дрянью. Да у меня дома, на кухне, шамовки полно.
– Что ж, тогда доброй ночи, – кивнул я. – Дам вам знать, если…
– Ты что, не с нами? Или собираешься тащить эту достойную компанию через метель неведомо куда, тайком, как кот тащит пойманную птичку?
Только тут до меня дошло, что Вал приглашает нас к себе, а живет он всего в полутора кварталах, на Спринг-стрит. И я вдруг поймал себя на том, что обрадовался. Сразу по двум причинам. Во-первых, аболиционистами там и не пахнет, во-вторых, Мерси меня сейчас не ждет.
– Что ж, неплохая идея.
– Тогда хватит трепотни, идем, – приказал он.
И я повиновался. Что же касается вконец измученных жертв преступления, они к этому времени уже прониклись ко мне доверием и без лишних слов последовали за мной.
И ни к чему хорошему это не привело. Ни для меня, ни для них.
Позже я часто размышлял об этом. Очень часто. Если б я знал, какими неприятностями обернется этот широкий и благородный жест Вала, то предпочел бы, чтобы мой брат остался всем тем же бессердечным грубияном, каким всегда хотел казаться. Но вместо этого я взял миссис Адамс под руку и проследовал к двери, за которой леденяще холодный и такой знакомый мир.
– Теперь ты уже дважды мой должник, – заметил Вал и подмигнул.
– Буду помнить, – ответил я.
И я запомнил.
– Расскажите мне, как все было, с самого начала и не спеша, – попросил я Делию, которая, очевидно, была не замужем и носила фамилию Райт.
– Вы чем-то обеспокоены, – заметила она и отпила большой глоток горячего «Лапсан Сушонг».
– Ненавижу писать полицейские отчеты, – признался я, играя пером. Я так устал, что почти не слышал самого себя, высказывая самые потаенные свои мысли незнакомке. – Особенно когда описываешь какие-то совершенно бессмысленные вещи. Все равно что… нет, этого не объяснить. Словно если официально все запротоколирую, это останется при мне. Возможно, навсегда. И тогда… не знаю, имеет ли это вообще какой смысл.
Мы сидели в гостиной за дубовым письменным столом Вала, пили чай, а с кухни доносилось шипение, сопровождавшееся аппетитным запахом жареного лука. Я начал потихоньку согреваться и уже не чувствовал себя ледяной скульптурой Тимоти Уайлда. И еще почему-то стал не в меру болтлив. Миссис Адамс, которая то и дело поглаживала Джонаса по кудрявой головке, осталась с сыном на кухне и помогала Валентайну готовить. Я был уверен, Вал вполне доволен таким раскладом. Делия Райт сидела прямо передо мной в мягком кресле, на плечи по-прежнему накинуто пальто Хиггинса. В комнате было очень тепло, но никто из нас пока что не хотел видеть оторванные пуговицы на платье. Равно как и замечать белые бинты на запястьях.
– Словно вы нарочно стараетесь запомнить то, что следовало бы забыть, – тихо заметила Делия.
– Вы очень точно выразили мою мысль, самому бы не удалось.
И вот мы оба снова умолкли, и Делия продолжала разглядывать гостиную. У Валентайна была просторная квартира на втором этаже кирпичного дома на Спринг-стрит – большая кухня, гостиная и примыкающая к ней столовая, и две спальни, во всех помещениях безупречная чистота. Вторую спальню он превратил в кабинет, битком набитый атрибутикой демократической партии, имеющей тревожную тенденцию расползаться по всему дому. К примеру, над камином с ярко пылающими дровами висел в рамочке плакат следующего содержания: «ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ – ВОТ ИСТИННЫЙ ГЛАС НАРОДА». Еще один, над полосатым креслом, где сидела Делия, возвещал: «В ЭТОМ ДОМЕ ГОЛОСУЮТ ЗА МЕСТНОГО ДЕМОКРАТА». Словно кто в том сомневался. Я высмеивал его за это, но что толку было спорить с человеком, у которого в спальне висел портрет Томаса Джефферсона размером не меньше четырех футов, а напротив – картина маслом, где изображался американский орел со стрелами в острых когтях?
– Пожалуйста, расскажите мне обо всем, как сами считаете нужным, – я окунул перо в чернильницу. – Не спешите, всё по порядку.
Делия вдруг заинтересовалась рисунком на крае блюдца.
– Я забрала Джонаса из школы, и мы пошли домой… сама я преподаю в Абиссинскойцерковной школе вместе с преподобным Брауном. И вот мы сидели в гостиной и жарили каштаны. Мне нравилось оставаться у сестры, когда Чарльз уезжал. В дверь постучали какие-то люди, Мег им открыла. И они ворвались в дом.
– Их было двое или больше?
– Нет. Только Варкер и Коулз. Я крикнула Джонасу – беги, но Коулз перехватил его и скрутил мальчику руки за спиной. – Она помрачнела, лицо ее заострилось, стало хрупким, как яичная скорлупа. – Я пыталась вырвать мальчика у него из рук, но не получилось, и в это время в гостиную вернулся Варкер, после того, как затолкал Мег в кладовку. Он прицелился в меня из револьвера. А потом сказал, что, если и дальше буду брыкаться, проделает в мальчике дыру.
Я едва не сломал пополам перо Вала – просто уж слишком трудно было сохранять спокойствие.
– Вы, наверное, видели, что запястье у Варкера сломано. Впрочем, не знаю, может, и не помните уже. Как бы там ни было, но рад сообщить вам об этом.
Карие глаза ее сверкнули. Очень темные глаза, но они словно светились изнутри приглушенными осенними красками.
– Кто это сделал?
– Мой брат.
– Я бы его убила, – произнесла она плоским ровным тоном. – Если б он тронул моего племянника, я бы его убила. А теперь мне все равно. Я нашла свой путь.
Я приложил перо к губам. Делия Райт, пришел я к выводу, разительно отличалась от своей сестры Люси Адамс. Страх последней за своих любимых был подобен бездонному колодцу. Она опускалась в него целиком и полностью, находясь в свободном падении, невообразимом по своему отчаянию – я даже удивился, помня, как мужественно она себя вела в той ситуации. Не просто удивился – если честно, был просто восхищен. Я видел такой страх в этих огромных серых ее глазах, страх обжигающий и бездонный, как сам ад. Он совершенно вымотал ее в конце. Почти лишил дара речи. Делия же – когда прошел первый шок – так и кипела от ярости.
– Зря я, конечно, это сказала, – добавила она с полуулыбкой. – Просто почему-то с вами очень легко говорить.
– Я как секретер из палисандрового дерева, – неожиданно для себя вдруг признался я. – Все эти аккуратные маленькие ящички и темные ниши, где люди прячут окровавленные ножи… Нет, я ни на что такое не намекаю, упаси боже. Извините. С вами тоже очень легко и приятно разговаривать. И не думайте, что я симпатизирую этому подонку. Что было дальше?
– Они увезли нас в карете. Все произошло так быстро. А потом они заперли нас в той комнате, приковали цепями к стенам, и несколько часов мы просидели в темноте. Я все время говорила с Джонасом, велела ему двигаться, иначе можно замерзнуть. Читала ему стихи, рассказывала разные истории. А потом вернулся Варкер, он был уже изрядно пьян. И сказал, что ему надо оценить качество товара…
Я записывал все. Недрогнувшей рукой и до ужаса аккуратным почерком. Но сжимал перо слишком крепко, до судорожной боли в пальцах.
– Ну, а потом пришли ваши люди. И эту часть… вы правы, я не слишком хорошо помню. Извините…
– Не извиняйтесь, мисс Райт… – Я колебался. – Не так давно ваша сестра сказала мне кое-что, в самом начале, времени объяснять тогда просто не было. Скажите, ее и раньше захватывали похитители рабов?
Лицо ее исказилось просто до неузнаваемости, выражение это как-то совсем не сочеталось с полными губами и веселыми веснушками вокруг глаз.
– Да, похищали, всех нас троих. Когда мы жили в Олбани. И хотели выставить на аукцион у здания законодательного собрания штата. Нет, не Варкер и Коулз. Другие, подобные им. Чарльз Адамс случайно увидел нас там и договорился, чтобы нас выпустили. Ну, когда узнал, что мы свободные рабы… О, так вы ничего не знали? – спросила она, видя, как я недоуменно хмурюсь. – Чарльз Адамс – белый. Видно одна из нас просто забыла сказать вам об этом. – Делия Райт увидела, как я удивленно приподнял бровь, выражение ее лица смягчилось, на губах возникло подобие улыбки. – Ну, а потом… они полюбили друг друга. Он сделал Люси предложение и увез ее в Массачусетс, где они и оформили законный брак. Совсем не то, что эти гражданские браки или сожительство, без венчания и регистрации, которые не считаются действительными здесь, в штате Нью-Йорк. Слава богу, он скоро должен вернуться. Дня через два.
Да, конечно, она была права. Смешанные браки в нашем штате законными не считаются, но вступившие в них люди не преследуются. Что и понятно, ведь полиция в нынешнем ее виде существует всего полгода, и почти любой обыватель, возражающий против таких союзов, скорее умрет, чем признает, что они существуют. А потому большинство черных и белых бедняков или едут в штат Массачусетс, чтобы узаконить свои отношения, или просто продолжают делить постель безо всякой регистрации. Но для людей достаточно обеспеченных, таких, как Чарльз и Люси Адамс, явление то было необычное. Редкостное, я бы сказал, явление. И неважно, насколько светла была ее кожа или насколько радикальным аболиционистом являлся Чарльз.
Я уже собрался отметить этот факт, но тут послышались шаги. Легкие и плавные, а за ними, словно эхом – более частые. Миссис Адамс подошла к обеденному столу, неся в руках большое блюдо – на нем пирог с золотистой корочкой, от ее ноши разливался в воздухе аромат сливочного масла. Позади, в трех шагах трусил Джонас. И эти три шага показывали, что ему стало гораздо лучше. Мальчуган начал приходить в себя. Губы у него были полные, верхняя почти такая же широкая, как нижняя, и еще, похоже, он забыл мое пальто на кухне. Мальчик бегло улыбнулся своей тете и мне.
– Я делал на пироге верхнюю корочку, так здорово получилось, и еще выложил на ней букву «Х», – похвастался он.
– Прекрасная работа, адмирал Адамс, – сказала Делия. А потом обернулась ко мне. – У нашего Джонаса целая флотилия. Из девяти кораблей.
– Игрушечных кораблей, – с сожалением в голосе поправил ее мальчик.
– А я, когда был мальчишкой, работал на пароме, мне страшно нравилось, – сказал я пацану.
– Знаете, мистер Уайлд, никогда еще не встречала человека, способного сварганить песочное тесто за десять минут, да к тому же еще сдобрить пирог голубями и сухим вином. Но уверяю, результат получился потрясающий, – сказала Люси Адамс с усталой улыбкой.
Тут появился и Вал, выложив на стол тарелки и огромный нож.
– Голуби в нашем городе каждый день становятся жертвами незаслуженной жестокости.
Затем он подошел к письменному столу, наклонился, заглянул мне через плечо и увидел отчет. И у него мешочек под правым глазом нервно задергался от отвращения.
– Голуби заслуживают всяческого нашего уважения, – заметила Делия, взяла Джонаса за руку и повела его к столу. – Мне много раз, уж и не припомню сколько, попадались совершенно ужасные голуби. Нет, лучше не вспоминать.
– А я как-то раз ел в пожарном депо голубя… полоски мяса на вид и вкус в точности как сваренный кожаный ремень. Вареный и сухой, соображаешь? Просто невозможно, с чисто научной точки зрения.
– Чудо кулинарного искусства. Нет ничего противнее плохо приготовленного голубя.
– Вся скверная еда сродни плохой шутке. Она не только оскорбительна, но является напрасной тратой времени.
Обмен этими фразами не мог не вызвать улыбки. Мне даже не удалось иронично приподнять бровь. Валентайн полез во внутренний карман пиджака с длинным разрезом сзади и извлек серебряную фляжку. Отвинтил крышечку, отпил глоток, потом поболтал фляжкой у меня перед носом. И я, приняв угощение и глотнув чистейшего и обжигающего горло рома, был рад отпраздновать пока что еще немного смутное ощущение, что вообще-то я люблю своего старшего брата.
– Сто лет не ел твоего пирога с голубями, – заметил я.
– Тогда советую поторопиться, – сказал Вал. – Иначе я сам слопаю все до крошки.
Мне так хотелось, чтобы этот поздний обед длился до бесконечности, чтобы я смаковал каждую его минуту. И воображал: как было бы здорово, чтобы это повторилось – мой брат смеется, две красивые умные женщины тихо переговариваются между собой низкими бархатными голосами… И еще мальчик, удививший нас способностью засунуть ложку в нос и успешно вытащить ее оттуда, и еще рассказывающий занимательные истории о кораблях из своей флотилии. Если б я знал, как быстро все это закончится, как мимолетно, словно весна в Нью-Йорке, то впитывал бы эту атмосферу с еще большим тщанием.
Мне следовало бы обратить больше внимания на все эти мелочи.
И вот мы навели порядок на кухне, и я уже начал сожалеть, что так и не удалось найти приличной гостиницы в заснеженном городе, и тут в гостиную вошел Валентайн в пальто, шарфе и цилиндре.
– Куда это ты собрался посреди ночи? – спросил я, не слишком уверенный, что хочу услышать ответ.
– У меня обязанности, ты же знаешь. И, несмотря на то, что ты врываешься ко мне, как товарняк, и отрываешь у меня кучу времени, никто их не отменял. Иду в ночную смену; надобно проследить, нет ли где пожара.
Борьба с пожарами Вала нравилась мне не больше, чем его привычка смешивать морфин с эфиром, но я промолчал, понимая, что спорить бесполезно.
– Что ж, раз так, иди, и постарайся…
– У моего брата, – отчетливо и громко, так, чтобы слышали наши гости, произнес Валентайн, – умственные способности и манеры не лучше, чем у белки. Сегодня и завтра перекантуюсь в паровозном депо. Постельное белье для всей честной компании найдете в сундуке, у меня в спальне. Думаю, не стоит напоминать, что никто не должен узнать о вашем здесь пребывании. Вот запасной ключ. – Кусочек металла описал в воздухе дугу и приземлился на столе. Никто к нему не прикоснулся. – Если вдруг понадобится уйти, выходи через заднюю дверь и быстро оглядись по сторонам. И не смей трогать пузырек с настойкой опия на книжной полке, это… особая смесь.
С этими словами он резко развернулся и вышел. Если бы Валентайн обращался не к нам, а объявлял о поражении партии вигов на выборах, думаю, он сделал бы это с тем же выражением лица.
– Боже мой, – тихо выдохнула Люси Адамс.
Я бросился вслед за братом, промчался по коридору и уперся взглядом в его широкую спину. Он уже спускался по лестнице.
– Страшно благородно с твоей стороны.
– Я довольно часто ночую в паровозном депо. – Валентайн обернулся, на губах его играла злобная улыбка. – Вот подумал и решил, что сегодня ты можешь побыть в тепле, Тим. На улице такой холод, а добираться до Шестого участка так долго… Да и сестрица, похоже, не против получить свою толику утешения.
Я прикусил губу, только сейчас до меня дошло.
– Ты ужасный человек, просто чудовище, – бросил я.
– Я филантроп. Не посрами братьев Уайлд, дай ей вкусить волшебного фирменного тоника; вот увидишь, сразу воспрянет духом, как миленькая. И постарайся растянуть удовольствие – если получится, конечно – после столь долгого простоя. Есть такой чертовски действенный трюк с мизинцем, стоит лишь…
– Ты все воспринимаешь превратно.
– Ничего подобного. Разглядел ее достаточно хорошо и считаю, что она очень славненькая, мягонькая и аппетитная куколка; на мой вкус – как раз то, что надо.
– Но я не…
– У меня, как и у каждого, хватает смекалки сообразить, что ты правша, и чтобы доказать это, вовсе не обязательно демонстрировать руку в действии.
Правая рука, о которой шла речь, непроизвольно сжалась у меня в кулак.
– Не будем больше об этом, никогда! – сердито рявкнул я и развернулся на каблуках.
– Приятных снов, – насмешливо бросил мой братец.
Я вернулся в квартиру Вала мрачнее грозовой тучи, прошедшей через восемь ураганов кряду, но не утратившей силы.
– Квартира твоя на две ночи. Вернусь, чтобы проводить тебя домой, – крикнул он вслед.
Сестры переглядывались, совершенно потрясенные этим обменом любезностями. Джонас весело бросился к камину и стал тыкать кочергой в поленья, отчего рассыпались и улетели в трубу золотистые искры. Миссис Адамс изумленно и радостно покачала головой и устремилась за сыном, бормоча что-то об опасности возгорания.
Делия скинула пальто Хиггинса, не слишком озабоченная тем, что стали видны оторванные пуговицы на корсаже, и повесила его на спинку стула. Еще один признак выздоровления, и я был искренне этому рад.
– Когда Чарльз вернется, вы оба должны прийти к нам на Уэст Бродвей и основательно подкрепиться, – с улыбкой заметила она. – Между Мег, Люси и мной, – вы понятия не имеете, что такое вкусная еда. И ваш брат – тоже. Впрочем, не стану дразнить вас и дальше, лучше постараюсь приготовить нежнейшего жареного поросенка. И первый и самый большой кусок – ваш.
– Я не против, – ответил я. – Буду ждать с нетерпением.
Ну, а затем я поплелся домой по заснеженным продуваемым ветром улицам, и вокруг все сверкало и искрилось, как полномасштабная модель Нью-Йорка, вырезанная изо льда. Кругом только снег, лед да ветер, и ни души на улицах. Весь город принадлежал мне одному. И через несколько секунд я весь закоченел и стал прихрамывать. Но мне было плевать – и на ноющую от боли ногу, и на то, что глаза слезились, и на тот факт, что мой брат – просто невозможный, невыносимый и одновременно потрясающий человек. Мне даже было плевать на то, что снега у двери на Элизабет-стрит намело целую гору и жильцы были обязаны сами расчищать себе дорожку. А потому я зашел на задний двор к миссис Боэм и нашел там лопату для снега. И бодро принялся за работу. Сегодня ночью весь мир вращался в нужном мне направлении, и я намеревался придать ему ускорение. Сегодня во второй раз за много дней я чувствовал себя совершенно счастливым.
Что должно было послужить мне первым предупреждением: счастье всегда кратковременно и мимолетно.
