– Ключ…

Типун протянул руку, тем самым возвращая меня обратно в хату кошевого. Серко тоже выжидающе уставился. Так я и не собирался зажать. Держите.

Кормщик сидел ближе, поэтому я протянул ключ ему.

– Вот…

Семен без задержки вручил таинственную находку кошевому.

– Важная работа, – оценил Серко. – Поди, немцы делали. Или голландцы. Они по замкам мастера. Толково… И ты, Семен, говоришь, что не знаешь, какую дверь он отпирает?

– Не знаю, Иван, типун мне на язык. И о ключе том догадки не имел, покуда этот ворожбит не заставил проговориться о тайне, которую мне Ворон доверил.

– Ворожбит? – Серко с интересом посмотрел в мою сторону. – Ну, ну… Ладно, об этом после. Рассказывай дальше.

Похоже, я слишком углубился в процесс поедания печеных яиц и размышления, потому что пропустил весь рассказ Полупуда и большую часть приключений Типуна. Это я напрасно. Внимательнее надо слушать. А то на ус мотать нечего будет. И сами усы вырасти не успеют.

– С кем Ворон в городе встречался, я не видел, да и не лез. Кто крамолу замыслил – у того уши торчком. Лишний взгляд, ненужный вопрос – и нож под ребра, типун мне на язык. Я так рассудил, когда груз доставим – Ворон мне больше доверять станет. И на обратном пути таиться меньше будет. Тогда я и того, кто среди наших басурманам предался, найду, и с кем он в Кызы-Кермене встретится, тоже увижу.

– Разумно, – согласился кошевой.

– А о ключе… Вернее, о том, что в бочонке, помеченном крестом, спрятано нечто важное, я узнал позже. Когда мы уже отплыли. На порогах нас немного поскребло дном о камни… типун мне на язык. Слишком уж тяжелый груз. Не помогло даже то, что часть перенесли берегом. Вот тогда Ворон и отозвал меня в сторону. «Типун, – говорит, – если со мною что-нибудь случится, можешь потерять весь груз, утопить байдак, но вот этот бочонок… – показал который, – доставь в Кызы-Кермен. На рынке спросишь кожевника Ибрагима. Он товар примет и рассчитается. Если сделаешь, как говорю, не пожалеешь».

Серко достал трубку (обычную, из груши или бука!) и набил табаком. Прикурил от свечи. Затянулся.

– А почему разбойник тебе доверился, как думаешь?

– Наверно, больше некому было… – вместо кормчего ответил Полупуд. – Я всю ватагу видел. Такие морды… родную маму продадут. Узнав о ценности чего-то небольшого, вполне могли попытаться украсть и сбежать. А чтоб их не догнали – днище байдака прорубить.

– Да, – согласился Типун. – Василий верно подметил. У Ворона тот еще сброд под рукой был. Каждый своего атамана стоил. Чужую жизнь забрать, что свечу задуть. А уж если хороший куш зачуют – друг другу глотки перегрызут. Только Ворона и боялись. Знали, что вожак нелюдь пострашнее их самих. К слову, из тех четверых, что на веслах сидели, только один снисхождения заслуживает – Антип Куцый. На нем невинной крови нет. Остальных давно черти ждут.

– Понятно. А ты, Семен, значит, не такой… Аки агнец… – словно осуждающе произнес Серко. – Но все же Ворон тебя к себе принял и доверие оказал. Не странно? Может, не о доверии речь, а о проверке?

Ни Типун, ни Полупуд к такой трактовке событий готовы не были и лишь переглянулись растерянно.

– Гм… да… Умеешь ты, Иван, спросить… – пробормотал кормщик, усердно скребя затылок.

Я негромко кашлянул в кулак, привлекая внимание. Влезать без спросу в разговор старших не по чину, можно и чубуком по лбу схлопотать, но если сами спросят… Спросили.

– Говори, ворожбит… – ухмыльнулся кошевой. – Не мнись, как девка на выданье. Не на раде… За столом у каждого голос имеется.

– Ты, батька, усомнился, а я так смекаю… У Ворона и без Типуна душегубов полная пазуха. Хорошего кормчего найти, да еще такого, что от правосудия прячется и к ватаге разбойной пристать готов – задача посложнее. А если вспомнить стоимость груза, который тати в Кызы-Кермен везли, то даже без дополнительных тайн атаману надо было хорошенько подумать, кого за кормило садить.

Серко только крякнул одобрительно. Ну, а Полупуд с готовностью вцепился в ус.

– Разумно говоришь… Что еще прибавить хочешь?

– Если Ворон ключ этот ценил больше тысячи мушкетов, то я думаю… надо его по назначению доставить. Тем более, разбойник подсказал, как это сделать, не вызывая подозрений, оставив оружие и огневой припас себе.

– Сдурел?! – чуть не подпрыгнул Полупуд. – Прости его, батька! Петрусь дюже умный хлопец, но крепко в голову ушибленный. Иной раз мудрее библейского старца, а иной раз такое сморозит, что ни в тын, ни в ворота.

Но кошевой лишь бровью в его сторону повел, угомонись, мол, – а сам с меня глаз не спускает.

– И почему же столь ценную вещь мы сами должны врагу отдать? Ну-ка, объясни. А то я и впрямь в толк не возьму.

Был бы я дома, апеллировал бы к логике, но здесь, боюсь, это не прокатит. Не принято в этом мире желторотым соплякам, вроде меня, крови не видевшим и пороха не нюхавшим, на слово верить. Покуда делом не докажут, что доверия достойны. Значит, придется прибегнуть к методу более действенному. Суеверию…

– Видел я…

Полупуд, показывая кроки Сафар-бея, в общих чертах рассказал и о моих возможностях зреть будущее, выпадая в транс. Что, к слову, совершенно никого не удивило. Так что выдвинутое объяснение ложилось в легитимную канву.

– Когда о битве османов с ляхами у той крепости рассказывал…

– Под Хотином? – уточнил Серко.

– Того не ведаю, батька атаман. Я в тех краях никогда не бывал, поэтому узнать местность не могу. Описал лишь увиденное. А уже Василий решил, что это Хотинская твердыня.

– Ладно. После еще раз расскажешь. Мне… Поглядим, смогу ли и я с такой уверенностью опознать. А покуда продолжай.

– Перед картиной битвы… было мне еще одно видение. Коротенькое. Потому и забыл о нем, насмотревшись на то, как страшно гибли польские гусары. А когда ключ в руке подержал – вспомнил. А видение такое… Дверь в подземелье… Длинный-длинный коридор… Темный и сырой. И по нему словно многотысячная стая крыс идет. Тишина жуткая, только за спиной коготки скребут да лапки шуршат… Ш-ш-ш… Ш-ш-ш… А когда оглянулся – увидел, что это не крысы. Потому что над ними факелы горят. А из полутьмы глаза блестят. Много глаз… И доспехи. Я испугался и бросился бежать. Потом подземелье пропало, а я увидел бой…

Вроде складно получилось. Никто не перебивал. Дали даже напиться, ждали продолжения. Теперь можно и к логике переходить.

– Вот я и думаю… А что если Ворон вез ключ от двери тайного хода в замок?

– Понятно, что не от королевской казны, – хмыкнул кошевой. – Она уж который год пустует и задаром никому не нужна… Слова твои снова разумны, но не объясняют, зачем нам его врагу отдавать? Наоборот, радоваться надо, что сумели перехватить и страшное предательство предотвратить.

– Порошу простить, батька атаман, если скажу глупость. Я не столь давно покинул стены монастыря и не опытен в жизненных коллизиях. Но мне кажется иначе… – Короткая пауза, но никто не возмущается тем, что сопляк бывалых казаков учить вздумал. Заинтересовались.

– Не получив ключ, враг может попытаться достать его снова. Если решит, что ключ в пути потерялся. А то и того хуже, поймет, что измена раскрыта, и выберет другое место для нападения. Пойдет туда, где его не ждут. Или еще кукую каверзу удумает, нам неведомую.

Кошевой и казаки замолчали надолго. Только хмурились да дымили в три трубки, что пароход. В комнате аж сизо от дыма стало. О еде и вовсе забыли. А вот мне последнее время постоянно жрать хочется. Я и дома на отсутствие аппетита не жаловался, но такого жора, как здесь, никогда не ощущал. Вот что значит здоровый образ жизни, свежий воздух и прочий фитнес. Мышцы, кстати, по крайней мере, те, что видно без зеркала, тоже заметно в объеме прибавили, а на животе даже какое-то подобие «кубиков» просматривается.

– Складно говорит… ворожбит… – спустя какое-то время произнес Серко. – Худо будет, если враг узнает, что мы о его намерениях не просто догадываемся, а имеем самые точные сведения. Сдвинувшуюся с места Орду, конечно же, это не остановит, но изменить конечную цель султан может. Все будут думать, что он под Хотин идет, а войска с полпути, к примеру, на Яссы свернут. Или на север – к какому иному городу. Туда, где его совсем не ждут. Или – разделит армию. Часть отправит наши силы сдерживать, а другая, как паводок растечется – беззащитные города да села жечь. Нет! – грохнул кулаком по столу. – Этого ни в коем случае допустить нельзя… Но и отдавать своими руками ключ от крепости врагу… тоже крамолой пахнет.

– А и не надо отдавать… Зачем отдавать?

Все трое снова повернулись в мою сторону. М-да… И Макиавелли уже трактат свой написать успел, и отцы иезуиты вовсю орудуют, а народ по-прежнему прост и наивен.

– Кузнецов на Сечи нет, что ли? Сделайте похожий. Чтобы на первый взгляд не отличить, мало ли – вдруг тот, кому его передать надо, оригинал видел? Но замок чтобы дубликат открыть не мог. Вот и не будет никакого предательства, а лишь военная хитрость. Во-первых, есть шанс, что этот кожевник, получив посылку, тоже захочет что-то отправителю передать. И тогда мы предателя найдем. А во-вторых, когда враги решат своей подлой уловкой воспользоваться, их будет ждать неприятный сюрприз.

Тишина в комнате гробовая повисла. Даже стало слышно, как на окне в паутине муха бьется. И я вдруг почувствовал себя такой же мухой. Да не перед пауком, а перед собачьей пастью. Оно каждому известно, что муха псу не корм, а забава, но три пары глаз, глядевших на меня сейчас, принадлежали хищникам пострашнее одичавших псов. Даже мороз по спине прошелся. Ё-мое, что вам опять не слава богу? Я же для вас стараюсь!..

– В монастыре, говоришь, жил? – Иван Серко смотрел прищурясь, словно на мушку взял. – Не в иезуитском, часом?

Ах, вот где свинья порылась… В общем-то, верно. Когда человек ведет себя не так, как от него ожидают, согласно биографии – это всегда настораживает. В знаменитом фильме Говорухина «Место встречи изменить нельзя» Шарапова ловили на том, что руки у него не шоферские. Авторская натяжка, конечно. Не знаю, как у артиста Конкина, а в жизни у старлея – командира разведроты, «сорок раз за линию фронта ползавшего» и лишь недавно демобилизованного, ручонки еще тот вид имели. Не у каждого водилы встретишь, скорее уж у слесаря. А вот на пианино Моцарта сбацать… после четырех лет войны… тут меня гложут смутные сомнения.

Но я не об этом сейчас… Сам горел синим пламенем, как шведы под Полтавой. К счастью, методика выхода из кризиса имелась отработанная и неоднократно проверенная.

– Не знаю, батька атаман… – Во взгляде только честность, искренность и немножко грусти. – Твердо я себя помню лишь с того момента, когда Василий меня в реку окунул да расспрашивать начал. А все что прежде было… – Руки в стороны пошире, голову склонить. – Ничего не помню. Хоть убей.

– А если прикажу на дыбу поднять? – буравит меня Серко глазами. Тяжелый взгляд, острый. Страшный… Ну да не на того напал. Я уже не первогодок, сопромат сдал. – Поможет вспомнить?

– Погоди, батька! – кинулся на защиту Полупуд. – Воля твоя и право. Но поверь… Клянусь, что Петро не в себе был, когда мы встретились. Наг, как Иов. Даже имени своего не знал. Но крестное знамение наложил не мешкая, как положено, справа налево. Что за беда с ним приключилась, того не ведаю, но что не католик он, не иезуит – в том присягну и крест целовать стану. Велишь на дыбу взять – тогда и вторую рядом ставь. Для меня!

– Ого! – кошевой склонил голову набок. Словно размышляя над предложением Василия. – Ты действительно так в нем уверен?

– Да, батька… – Полупуд не на шутку разошелся. – Мы все больше о деле говорили, о басурманах, и я на подробности не отвлекался. Но с того дня, как повстречались мы, и покуда на Сечь добирались, Петро мне трижды жизнь спасал. И не только мне. Все, кто после набега в Свиридовом углу уцелели… а это почитай полсотни баб да детворы… век Богу за него молиться будут. Небось, не зря они Ангелом его прозвали.

– Не слишком ли? – насмешливо тряхнул седым чубом Серко.

– Кто знает… Если б он не предупредил нас о втором чамбуле, да гать вовремя не нашел… – казак махнул рукой. – Карай или милуй, батька. Но Петру я больше, чем себе, верю. Скорбный он головой бывает – это правда, но душою чист и веру православную чтит.

– Ну-ну… И как же он догадался о том чамбуле? – кошевой словно не замечал горячности Полупуда. – Тоже благодаря видению? Или заранее все знал? Я ведь тоже характерник. Не забыл? Вижу, когда люди лгут, а когда правду говорят. В твоих словах, Василий, я не сомневаюсь, а вот хлопец этот непрост. Совсем непрост… Почти как наш Типун. В моей горнице – казак. А за порог выйдет – снова лазутчиком турецким и разбойником речным станет. Что скажешь… Петро? Так кто же ты на самом деле? Ангел? Или, может, все-таки бес лукавый, агнцем невинным прикидывающийся?

На такие речи атамана больше никто и пискнуть не посмел. Кроме меня… Терять-то нечего. Либо пан, либо пропал.

– Василий, дай, пожалуйста, трубку…

Казак понял, не переспрашивая, полез за пазуху и вытащил оттуда мой раритет.

– Ого! – оценил Серко. – Знатная работа. Сразу видно, знающий мастер делал. Не меньше пяти золотых дукатов в Кракове за нее дадут. А в Царьграде и десяти не пожалеют.

– Натоптать? – Полупуд и кисет вытащил.

– Нет… – мотнул я головой. – Далеко заглядывать боюсь. Еще в падучей свалюсь. Только подержу… авось, поможет.

Трубка уютно легла в ладонь и будто привет из дому передала. Так легко и радостно сделалось на душе. Я закрыл глаза и попытался вызвать в памяти то, что читал о легендарном кошевом Иване Серко. И кое-что всплыло.

– О чем говорить дозволишь, атаман? – спросил я, не открывая глаз. – О прошлом или о том, что будет?

– А все подряд и говори, – разрешил тот, посмеиваясь. – А мы с товарищами оценим. Если что, свидетели будут. Не отбрешешься потом.

– И о младенце, что родился с зубами, тоже говорить?.. – поинтересовался я как бы в некоторой растерянности.

– Чего? – Судя по голосу, это Типун влез. Но кошевой оборвал кормщика раньше, чем тот завершил фразу присказкой.

– Об этом не надо… – и в голосе его слышалось напряжение. – Говори о важном. Сплетни и бабские наговоры казакам без надобности. Мало ли что повитухи брешут.

– Хорошо. Вижу сынов у тебя двое. Уже есть или родятся только – того не ведаю. Один тезка мой, второй – Роман. Славные парубки. И дочерей тоже две. Красавицы. Все в мать – Софию. Вот только имен девочек не вижу… а вот плач слышу многоголосый. Говорят не по-нашему. Минарет… Турецкие города горят, значит. Люди мечутся в пламени, Урус-шайтана проклинают! Пернач кошевого в твоих руках вижу. Десять… нет – двенадцать раз кряду. Битвы… битвы… битвы… Много. Очень много… Сотни… На суше и на море… Ничего не разобрать. Тысячи мертвых тел… А над всеми малиновый стяг реет, твоя рука… по локоть отрубленная… и пернач в ней.

Я замолчал. Как-то коряво получалось. Такой бред любая цыганка за десятку в метро расскажет. Надо чем-то особенным впечатлить. А чем, если ни одна битва не вспоминается ни датой, ни названием?

Чувствую по успокоившемуся дыханию, казаки тоже фальшь почувствовали, в себя приходить стали, и либо я упущу момент, либо надо чем-то публику дожимать. И в этот момент перед глазами всплыла картина Васнецова. А следом за ней и сама сцена написания ответа султану, которую режиссер нашей постановки непременно хотел озвучить в виде бонуса к тексту Гоголя.

– Вижу письмо, которое ты, атаман, султану турецкому пишешь. Как перед собой вижу. Читать?

– Я?! Султану?! Да как ты смеешь?! – кошевой от злости аж вскочил. Ведь получалось, что я его при свидетелях в тайных сношения с Портой обвинил.

Вполне мог и пришибить сгоряча. Хорошо, успел сообразить, что так еще подозрительнее будет. Совладал с гневом, успокоился и сел обратно.

– Читай. Мне тоже интересно послушать.

– «Запорожские казаки турецкому султану Магомету Четвертому!

Ты, султан, чёрт турецкий, и проклятого чёрта брат и товарищ, самого Люцифера секретарь. Какой ты к чёрту рыцарь, когда голым задом ежа не убьёшь. Чёрт гадит, а твое войско пожирает. Не будешь ты, сучий сын, сынов христианских под собой иметь, твоего войска мы не боимся, землёй и водой будем с тобой биться.

Вавилонский ты повар, Македонский колесник, Иерусалимский пивовар, Александрийский козолуп, Большого и Малого Египта свинопас, Армянский ворюга, Татарский сагайдак, Каменецкий палач, всего света и подсвета дурак и самого аспида внук. Свиное ты рыло, кобылий зад, мясницкая собака, некрещеный лоб…

Вот так тебе запорожцы ответили, плюгавому. Не будешь ты даже свиней у христиан пасти. На этом заканчиваем, поскольку числа не знаем, а календаря не имеем, месяц в небе, год в книге, а день у нас такой же, как и у вас, за это поцелуй ты в задницу нас!

Кошевой атаман Иван Серко со всем Кошем Запорожским».

На пару секунд в комнату снова вернулась тишина, в которой можно было расслышать урчание в желудке паука, доедающего муху. А, может, это и мой собственный от переживаний скрутило? Потом стены хаты застонали, а потолок подпрыгнул от хохота. Столь громкого и безудержного, что даже есаул в дверь заглянул. Растерянно хлопая глазами и не понимая, что случилось.

– Козолуп, значит… Га-га-га!.. Свиное рыло… О-го-го!.. – хватался за боки кошевой. – И это я с братчиками султану пишу? Га-га-га… Знатно, знатно…

Серко утер выступившие на глаза слезы.

– Порадовал ты меня, хлопец. Спасибо… За такое пророчество ничего не жаль. Зайдешь к войсковому писарю и перескажешь ему слова. Чтоб не забыть, когда время случится.

Потом протянул руку.

– Не против, если я тоже посмотрю?

Вежливость выказал, значит. Понятно же, что если трубка у Полупуда хранилась, то и другим к ней прикасаться не возбраняется.

Повертел перед глазами, погладил, понюхал. Пожал плечами и вернул.

«А что ты хотел? Потайную кнопочку найти, нажатие которой связь с будущим устанавливает? Ну, извини. Не предусмотрено. Устройство работает только в комплекте со мной».

– Хочешь еще что-то прибавить? Или это все, что увидеть удалось?

– Многое видел, да рассказывать толку нет. Все равно объяснить не смогу. Места неизвестные, лица незнакомые. В этом году или через десяток лет случится – тоже непонятно. Скажу, к примеру, что шторм ужасный чайки разбросает и много казаков погибнет. А когда – неведомо. Так что, запорожцам после этого больше никогда в море не выходить. Или вот, к примеру, видел я, батька, как ты приказал тысячи пленников в чистом поле казнить…

Серко зыркнул, как ножом полоснул.

– Прости великодушно… Говорю, как есть. Без утайки… Но ведь не вижу причины. Может, именно так и надо было сделать? Но разве от этого легче кому станет? Если позволишь, я отныне и впредь буду говорить лишь о том, что к времени и месту привязать можно. Чтобы зря умы не будоражить да слухи не плодить… как та повитуха. Еще лучше, если о моем умении больше никто, кроме вас троих, не узнает. И только вам я о увиденном рассказывать стану. А уж вы – умные да опытные, сами решайте, что поведать остальным, а о чем и утаить не грех.

– Хорошо, – хлопнул по столу Серко. – Так и решим. Всё у тебя?

– Нет… – Гулять так гулять. – Хочу, батька атаман, просить у тебя разрешения отправиться в Кызы-Кермен вместе с Типуном.

Кошевой с кормчим переглянулись.

– Снова видел что-то… типун мне на язык? – повернулся ко мне лазутчик.

– Нет… Просто не хочу снова взаперти оказаться. Сечь, конечно, не монастырь. Но разница небольшая. А я мир хочу повидать.

– Хорошо, – Иван Серко кивнул с пониманием. Сам смолоду не сидел сиднем. – Если Семен не против твоего товарищества, то и я возражать не буду.

– Тогда и я с вами! – Полупуд произнес это так решительно, что стало ясно: без него никто никуда не пойдет. – Одних не оставлю. Раз уж сплела судьба наши дороги в один моток, пусть так и будет. Авось, выведет кривая.

– Ладно… – согласился кормщик. – В такой знатной компании хоть в пекло… типун мне на язык.

– Батька атаман… – по принципу «куй железо не отходя от кассы» я решил воспользоваться моментом. – Дозволено ли будет и мне вопрос задать?

Лишнее любопытство на Сечи не поощрялось, я это уже усвоил, но время поджимало, а одним «мотанием на ус» до истины в этом деле можно и не успеть добраться.

– Спрашивай, – Серко подмигнул Полупуду. – Не каждый день случается, когда ворожбит, зрящий будущее, чего-то не знает. Только быстро. И помимо тебя есть чем занять мысли и язык.

– О той девице, что к пушке прикована, спросить хотел.

Не понравился вопрос кошевому. Вмиг добродушие слетело, словно маску прочь отшвырнул. Злое лицо сделалось у седого атамана, неприветливое. А вот в глазах при этом у Серка ярость не появилась, наоборот – неуверенным взгляд стал. Даже моего не выдержал, вильнул чуток.

– Тебе зачем?

– Я поясню… – влез Полупуд. Видимо, опасаясь, что брякну лишнее и все испорчу. – Эту девицу мы с Петром в степи нашли и к Никитинской заставе привезли. Только она тогда парнем прикидывалась. А мы не приглядывались, вот и не распознали. Сказывала, что из полону сбежала и что на Сечь ей срочно надо. Так срочно, что этой же ночью Олесь… Гм… Олеся украла наших коней. Я-то подумал, обычный конокрад… А ему… ей… оказывается, действительно сюда надо было. Причем так, что девка смерти не устрашилась. Я говорил Петру, что бабы из-за любви и не на такое сумасбродство готовы, но хлопец не верит. Ты уж не гневайся, Иван. Молодой еще…

Я был уверен, что Серко ничего объяснять не станет, а попросту выставит за двери, но кошевой снова удивил.

– Прав ворожбит… – произнес негромко. – И ты, Василий, тоже прав. Неспроста девка торопилась. Важную весть везла. Еще одно подтверждение того, что басурмане в Большой поход собираются.

– Девица? – недоверчиво переспросил Типун. – Ей-то об этом откуда знать?

– Сказала, что родом она из Рогатина. Что в Кафе ее и трех младших сестер купил какой-то купец. Имени его она не знает. Все, кто при ней обращался к нему, называли купца либо господин, либо эфенди. Это он отвез ее за Перекоп и велел отправляться на Сечь, передать Урус-шайтану, то бишь мне, чтобы казаки готовились к нападению и короля предупредили, – что на этот раз малой кровью не обойдется. Султан собирает такое огромное войско, которого со времен Чингисхана и Батыя мир не видел.

– Странного гонца купец выбрал… Неужто не знал, что бабам на Сечь дороги нет? – продолжал сомневаться кормщик.

– Знал. И даже Олесю об этом предупредил. Чтобы стереглась и себя не выдала. Сказал, что раз об этом все знают, то никто и не догадается, что она к нам идет.

– Кто ж ее уличил? – это уже Полупуд. – Мы с Петром, да и вся Никитинская застава ничего не заподозрили. Хлопец как хлопец. Таких джур в Сечи не один десяток бегает. И пригожее найти можно.

Кошевой потемнел еще больше и принялся набивать трубку. Неприятным был этот разговор седому казаку, но и отмолчаться не получалось.

– В том и беда, хлопцы, что сама она мне открылась. Когда я в словах ее, как Семен сейчас, засомневался.

– Сама?

– Да. Купец тот, спасибо ему, конечно, за вести важные, сволочь последняя. Знаете, чем девку принудил? Пообещал с ее младших сестер кожу живьем снять и чучела сделать, если Олеся откажется от поручения или не выполнит его. То есть не передаст его слова лично мне.

– Говорить можно что угодно… – пробормотал Полупуд.

– Верно рассуждаешь, Василий, – согласился Серко. – Но скажи по правде, ты бы рискнул проверить? Если б это твои родные заложниками у турка были?

Полупуд промолчал.

– Вот и она не захотела. А когда я сказал, что не верю, что все это какая-то басурманская хитрость, спросила, мол, если жизнью своей поручусь, поверите?

Кошевой снова замолчал, только мундштук посасывал, не замечая, что так и не раскурил трубку.

– Глупо вышло… Я ведь и не думал, что это девка… А она сорочку нараспашку… Потом уж поздно было. Сделанного не вернуть. Если б только я один увидел… Господом Богом и Девой Марией клянусь, взял бы грех на душу… наверно. Но в хате в то время несколько куренных было, обозный… Есаулы мои… Не утаить.

Серко вздохнул.

– Вот так и вышло. Девица нам весть о врагах, а мы ее в мешок да в омут. Аж кровью сердце обливается. А ничего сделать не могу. Законы Низовые не мною придуманы. И товарищество скорее нового кошевого изберет, чем согласится их нарушить.

– Даже один-единственный раз? – не поверил я своим ушам. – Это же особенный случай!

– Запомни, Петро… – тяжело, словно жернова ворочал, ответил Серко. – Нет и не может быть никакого первого или единственного и тем более – особенного случая. Потому что закон, как невинность. Либо есть, либо нет. Сперва найдется веская причина, чтобы нарушить его. Потом, чуть поменьше, но тоже важная. А дальше – как ком снежный с горы покатится, подминая под себя всех, кто отскочить не успел. Я не то что чужую девицу – дочь… да и самого себя не пожалел бы. Не будет закона – все пропадем. Как перекати-поле по миру ветер развеет. Крепко эти слова запомни и никогда нарушить не помышляй. А теперь ступай, ворожбит. С тебя довольно, а нам с казаками еще кое-что обсудить надо. Если голоден – прихвати со стола, что хочешь, и во дворе товарищей жди. Понадобишься – позовем. И еще… Обо всем, что говорили здесь, забудь.

– Как скажешь, батька атаман… – я поднялся, поклонился по казацкому обычаю, а потом, пользуясь разрешением, сунул за пояс пару луковиц, потом стянул со стола большущий кусок сыра, пару лепешек и завернул все в капустный лист… Подумал и водрузил поверх получившегося бутерброда толстый ломоть крепко просоленного и высушенного в камень вяленого мяса. Вроде бастурмы. Так не укусишь – натуральная доска, зубы сломаешь – только к пиву посасывать, вместо воблы. Потому, видимо, и попало на постный стол, что уже и мясом не считалось.

– А не лопнешь? – весело поинтересовался Типун.

Вместо ответа я сунул в рот очередное печеное яйцо и потопал к дверям. Имелось большое желание прихватить заодно и кувшин с квасом, но, во-первых, рук не хватало, и так едва удерживал эту кучу снеди. Во-вторых, вряд ли демократия распространялась так далеко. Смех смехом, но надавать по шее чересчур распоясавшемуся новику святое дело. Не зря ведь приговаривают, что за одного битого двух небитых дают.

За дверями меня перехватили есаулы. Казакам аж в одном месте свербело, так хотелось узнать, с чего столь зычно хохотал кошевой.

Пришлось быстро прожевать яйцо и в сокращенном виде пересказать сказку о том, как солдат, в моем изложении – казак, из топора кулеш варил. После чего был благополучно отпущен. Вместе с добычей. Впрочем, есаулы на голодающих похожи не были. Те еще мордовороты. Здоровье аж пышет. И отнимать «бутерброд» не собирались.

Травя байку, я же думал о своем.

Врешь, батька атаман. И древние мудрецы тоже ошибаются. Да он совсем не дура. И применять его надо не ко всем без разбору одинаково, а рассматривая каждый случай отдельно. Да и то… Взять, к примеру, товарища моего, Василия Полупуда. Ничего, что он побратима убить хотел? Причем не один раз. А я сильно сомневаюсь, что в законе о побратимстве где-то сказано, что если один оступился, то второй имеет право его казнить. Или Типуна вспомнить… Не мог Семен агнцем белым в стае волчьей жить. Не поверили б такому. Значит, есть и на его руках кровь невинная. Да и то… В Полупуда он намедни без дураков целился. Не толкни я под руку, неизвестно, чем все кончилось бы. И ему, ради высокой цели службы Отчизне, простили бы убийство запорожца? И сравнение с невинностью для уроженца третьего тысячелетия не катит. В мое время зуб сложнее запломбировать, чем девичество восстановить. Вот только душевную чистоту не отбелить и не заштопать.

Но тогда что? Опять двойные стандарты? Для своих, верных и преданных соратников по партии – один подход. Щадящий. И совсем иной к какой-то девке. Которая, по здешним меркам, как бы и не вполне человек. Так, недоразумение. Чья-то невостребованная половинка. Можно и списать в расходный материал.

Очуметь. Хуже нет, когда все правы. А вот шиш вам! Терпеть ненавижу трагедии и несправедливость во всех ее проявлениях. Так что, набирая со стола снедь, я уже обдумывал план, как ловчее вставить палки в колеса тутошнему правосудию. Нефиг правых судить.

Поэтому дорогу к тому месту, где мы оставили лодку, намеренно выбрал круговую, чтобы лишний раз рядом с Олесей не засветиться. Казаки, конечно же, потом обо всем догадаются. Сопоставив факты. Но одно дело догадываться, и совсем иное – знать наверняка. Догадку, как говорится в тех же законах, к делу не подошьешь. В отличие от свидетельских показаний.

Лодку никто не тронул. Весла только кто-то из казаков заботливо вынес на берег и в песок воткнул. Торба, в которую я, прежде чем байдак покинуть, положил парочку пистолей с полусотней зарядов к ним и одну из запеченных рыбин (прямо в глиняном «кляре»), тоже лежала под задней скамейкой, где я ее и «забыл», когда на Сечь прибыли.

После попадания в этот мир с голым пузом и таким же задом, привычка делать нычки всюду, где только можно, уверенно становилась моей второй натурой. Еще не рабовладельцем, но уже уверенным хозяином. Чему я сейчас был очень рад.

Снедь с атаманского стола перекочевала туда же, и торба снова заняла укромное место под скамейкой.

Итак, первые две вещи, необходимые любому буцю, а именно еда и оружие у меня имелись. А с учетом того, что вода здесь вокруг – о жажде можно было не беспокоиться. Оставалось раздобыть огниво, и можно приступать к выполнению задуманного.

Тем более что, как говорил еще не родившийся Наполеон Бонапарт, каждое дело можно считать хорошо подготовленным, если оно продумано хотя бы на одну треть. Я же сделал гораздо большую часть работы и мог рассчитывать на успех.