Из посетителей Дивеевской обители кто не слыхал о Паше Саровской, кто не удивлялся ее странностям, кто не поражался ее речами, полными и детской наивности, и проникновенной мудрости, граничащей с прозорливостью.

Здесь мы решились представить краткий очерк жизни этой замечательной личности.

Паша, в міру Ирина, родилась в селе Никольском Спасского уезда Тамбовской губернии и была крепостною крестьянкою господ Булыгиных. Когда девице минуло семнадцать лет, ее против желания и воли выдали замуж за соседа, крестьянина Федора. Покорясь безропотно родительской и барской воле, Ирина вошла в семью своего мужа и сделалась примерной женою и хозяйкою. Родные мужа любили ее за кроткий нрав, услужливость, почтительность и трудолюбие. Большая домоседка, Ирина чуждалась деревенского общества и весь свой досуг посвящала молитве. Так прошло пятнадцать лет тихой семейной жизни. По прошествии этих годов помещики Булыгины, нуждаясь в деньгах, продали Ирину с мужем соседним господам Шмидт. С этого времени начинается печальный период в жизни Ирины. Несчастья за несчастьями, как громовые удары, обрушиваются на голову этой женщины, и только глубокая религиозность спасает ее от отчаяния. Быть может, тоска по родному селу, быть может, непосильная барщина свела в могилу мужа Ирины. Господа Шмидт решили было вторично выдать Ирину замуж, но она наотрез отказалась: «Хоть убейте меня, а замуж больше не пойду». Видя ее непреклонность, помещики оставили ее в покое и сделали ее дворовою. Практичные немцы, они скоро заметили ее трудолюбие и честность и поручили ей наблюдать за домом. Но тут–то и стряслась беда над Ириною: пропали два господских холста. Прислуга, недолюбливавшая Ирину за ее честность и прямоту, показала, что кража — дело рук Ирины. Гнусная клевета имела успех: не разобравшие как следует дело помещики Шмидт решили примерно наказать мнимую воровку. В то темное, бесправное время суд и расправа с крепостными были строги и жестоки. По просьбе господ приехавший становой отдал приказ своим солдатам побить Ирину, а эти последние в излишнем усердии порвали ей уши и пробили голову.

Несчастье действует на людей различно смотря по степени их ума, а главное — нравственных сил: одних оно убивает, повергает в апатию или ожесточает. Это люди со слабою волею, тратящейся на исполнение мелких прихотей, изменяющей им тогда, когда нужно бороться и терпеть, или это люди с узким и не вполне развитым умом, люди, не способные обсуждать своего положения, люди, выводящие общие правила из мелких случайностей и считающие себя какими–то несчастными избранниками, жертвами, гонимыми роком. Их бессильная злоба на то, что они называют судьбой, кажется им законным и великим чувством, и они всецело отдаются пороку. Других людей несчастье возвышает и очищает. В них спят несознанные ими самими душевные силы; чтобы пробудить эти силы, нужен иногда сильный толчок, который, разрывая связь человека с окружающим его внешним міром, принудил бы его оглянуться на себя и привести в известность свое внутреннее достояние. Таким толчком бывает несчастье. После него люди становятся любвеобильнее к другим: они полнее понимают чужие страдания и живее сочувствуют чужим радостям. Только таких людей и можно назвать людьми крепкими и нравственно здоровыми.

Если бы мы захотели теперь глубже заглянуть в душу Ирины и воспроизвести духовный облик этой изможденной страдалицы и самую внутреннюю жизнь ее, то, как на самые выдающиеся черты, характеризующие ее духовное настроение, мы должны указать на ее полнейшую кротость и всецелую преданность воле Божией. Да, в сердце ее теперь жил один Бог, кроткий, любящий, справедливый. Мір с его злобою, ненавистью, несправедливостью потерял для нее всякую цену. Ирине хотелось бы уйти туда, где Бог ближе к человеку и человек к Богу. И вот, влекомая религиозным чувством, она убегает от господ «нехристей» и уходит в Киев. Здесь, в сумрачных пещерах, при гробах подвижников–страстотерпцев чистая душа несчастной женщины нашла и покой и отраду. Но недолго продолжалось это блаженство. Господа Шмидт не могли равнодушно отнестись к побегу Ирины: с ее уходом они потеряли трудолюбивую и умелую прислугу. Не мудрено поэтому, что начались розыски, и полиция обнаружила местопребывание Ирины. Ее схватили и, как беглянку, прежде посадили в острог. Что представляли из себя тогдашние тюремные помещения и что должна вынести в них несчастная женщина, об этом едва ли нужно и распространяться. Об этом можно судить по тому, что всего каких–нибудь двадцать лет тому назад на тюремные помещения обратили надлежащее внимание. А раньше на них или просто не обращали никакого внимания, или спешили поскорее как–нибудь отвязаться от случайно возникавших вопросов. Тюрьмы представляли собой по большей части подвальные темницы, где содержались вместе и арестованные мужчины, и женщины; везде невероятная грязь и полное отсутствие мало–мальски сносного воздуха; прибавьте к этому циничность мужчин–арестантов, невероятную грубость тюремного начальства и служителей, и вы поймете, что должна была вытерпеть несчастная заключенница. Неизвестно, сколько времени томилась здесь Ирина, по распоряжению полиции ее решено было отправить этапным порядком на родину. Путешествие предстояло не из легких. На этапных арестантов обыкновенно надевали железные нагрудники, которые летом обжигали, а зимою обмораживали руки и которые, по меткому выражению одного писателя, были «не в человеческую силу и не в лошадиную стать». Но вот страдание, по–видимому, окончилось. Ирину привезли к ее господам. Те, чувствуя свою вину и желая загладить свою жестокость, простили ее побег и сделали ее огородницей. Два года прослужила им Ирина верою и правдою, но она уже была не та, что раньше: киевские впечатления глубоко залегли в ее душу, ее снова потянуло к безмолвным пещерам, к старцам–отцам, которые сумели умиротворить ее смущенную душу. Сильно горело и билось в ней сердце любовью к духовной жизни, и вот она, несмотря на все пережитые ужасы тюрьмы и шествия по этапу, не выдержала и вторично убежала от своих помещиков. Снова начались полицейские розыски, и снова Ирину нашли в Киеве. Тем же порядком, с теми же злоключениями Ирину препроводили на родину. Господа встретили ее сурово и жестоко обошлись с ней. Разутую, полураздетую, без куска хлеба ее выгнали на улицу и запретили показываться на глаза.

Идти ей теперь в Киев, конечно, было непосильно и даже бесполезно в духовном смысле; участь ее решилась, и при помощи прозорливых подвижников Киевской Лавры она знала волю Божию… Несомненно, эти духовные отцы благословили ее на юродство ради Христа.

Пять лет она бродила по селу как помешанная, служа посмешищем не только детей, но всех крестьян. Тут она выработала привычку жить все четыре времени года на воздухе, голодать, терпеть и стужу и зной.

За неимением личных сведений от блаженной Паши, мы не можем сказать, где она жила до переселения в Саровский лес, или она прямо удалилась туда из господской деревни. Несомненно одно, что в Киеве она приняла тайный постриг с именем Параскевы и оттого называет себя Пашей.

В Саровском лесу она пребывала, по свидетельству монашествующих в пустыни, около 30 лет, жила в пещере, которую себе вырыла.

Говорят, что у нее было несколько пещер в разных местах обширного непроходимого леса, переполненного хищными зверями и медведями. Ходила она временами в Саров, в Дивеев, и ее часто видели на сародской мельнице, куда она являлась работать на живущих там монахов.

Безропотно переносила она здесь много различных лишений. Притерпелась и к одиночеству, и к ночным страхам, какие так естественно испытывать человеку в дремучем лесу среди непроглядной тьмы ночи. Пройдет, прокричит зверь, сломится ветка, зашумит буря в лесу, грянет гром, ливень забарабанит по листьям девственного Саровского леса — все пугало и наводило страх. Кроме этих естественных страхов, было немало и необычных, которые наводил на подвижницу враг рода человеческого. Но все терпеливо переносила подвижница.

Не ушла она со своего поста, что ни случалось с нею.

Терпеливо несла она и труды, которые были необходимы для пропитания себя.

Необычайные лишения и молитвенные труды Паши походили на покаянный подвиг Марии Египетской, да и самый вид ее напоминал египетскую отшельницу. Окрестные крестьяне и странники, приходившие в Саров, глубоко чтили подвижницу; прося ее молитв, они приносили ей пищу и деньги, а она тотчас же раздавала это неимущим. Недобрые люди напали на подвижницу, надеясь найти у нее много денег. «Нет у меня денег», — отвечала разбойникам Паша.

«Нет у меня денег», — какие это чудные, золотые слова! Как они опять приближают Пашу к древним подвижникам и подвижницам! Многие из древних иноков не только не имели денег, но даже умирали, не видав их ни разу. Один сенатор, став монахом, не желая добывать хлеб насущный своими собственными руками, оставил у себя нечто из имущества. Святой Василий Великий сказал об этом сенаторе–монахе: «И сенатора ты потерял, и монахом не сделался».

У одного монаха после его смерти нашли сто златниц, которые он добыл, прядя лен. По суду старцев–монахов он лишен был погребения. Монах, взявший от мирянина три номисмы, отлучен был святым Григорием от Причастия. В обители преподобного Феодора Студита умер монах Василий, оставив после себя два сребреника. Это считалось таким грехом, что в обители назначена была особая молитва за умершего. И русские иноки держались этих древних правил. У одного инока в обители Дионисия Глушицкого после смерти нашли десять небольших монет. Преподобный игумен, по примеру древних подвижников, приказал бросить эти деньги в гроб умершего в обличение ему. Иноки, испуганные страшным зрелищем, пали к ногам своего учителя и едва умолили изменить наказание. Деньги вынули из гроба и выбросили их вон из монастыря в грязное место, чтобы никто не смел к ним прикоснуться. Были и другие подобные примеры. И как понятно все это… Если всякому желающему быть совершенным заповедано Христом Спасителем идти продать свое имение и раздать нищим все до последней копейки, то иноку ли, отрекшемуся от міра и произнесшему пред Богом и людьми обет добровольной нищеты, собирать и копить деньги? Не будет ли это возвращением на «прежнюю блевотину»? «Закон уст Твоих для меня лучше тысяч злата и сребра», — вот что должны всегда помнить инок и инокиня.

Но возвратимся к Паше. Разбойники сильно избили ее, так что она лежала вся в крови. Целый год она была между жизнью и смертью, но потом оправилась, хотя последствия побоев не прошли совершенно. Боли проломленной головы и опухоль под ложечкой мучают ее постоянно, хотя она, по–видимому, не обращает на это никакого внимания и только изредка говорит себе же: «Ах, маменька, как у меня тут болит! Что ни делай, маменька, а под ложечкой не пройдет!»

Несмотря на тяжесть одинокой жизни и сопряженные с нею опасности, Паша долгое время не хотела оставить своего лесного уединения. Очевидно, пустынная жизнь как нельзя более отвечала ее духовным потребностям, ее любви к Богу, ее стремлению к самоусовершенствованию. Да, пустыня — великая школа для подвижника!

В пустыне все располагает отшельника или отшельницу к Богомыслию. Ясный день, который в міре так часто манит людей на гулянье и развлечения, отшельнику говорит о любви Отца Небесного, Который солнце Свое посылает светить и злым и благим. Леса, воды, птицы, звери — все это располагает отшельника к служению Богу. Он смотрит на деревья и думает: «Эти деревья растут все выше и выше от земли; мне ли, созданному Господом для неба, пресмыкаться сердцем по земле?» Смотрит на ручей и думает: «О, если бы и моя жизнь текла так мирно, так светло, как течет этот ручеек! О, если бы камни преткновения и соблазна не возмущали души моей, как не возмущают ручейка камни, лежащие на дне его!» Смотрит на птиц небесных, слышит, как они с раннего утра до позднего вечера поют песнь своему Создателю, и думает: «Я ли, ради которого Слово Божие стало плотью, я ли перестану возносить слово хвалы и благодарения своему Творцу, Промыслителю и Искупителю». Так, пустыня и лес — лучшее место для молитвы и Богомыслия, и вот поэтому–то долгое время не расставалась с ними Паша.

В Дивеевский монастырь она пришла осенью 1884 года, и здесь–то обнаружился воочию всех присущий ей дар прозорливости, хотя и прикрытый иносказательным образом. Подойдя к воротам монастыря, Паша со всего размаха ударила по столбу и проговорила: «Вот как сокрушу этот столб, так и начнут умирать, успевай только могилы копать». И что же? все увидели, что слова ее были вещими.

Вскоре умерла инокиня Пелагия Ивановна, несшая, как и Паша, тяжелый подвиг юродства Христа ради и имевшая огромное нравственное влияние как на инокинь Дивеевских, так и на мирян. За ней умер монастырский священник, а потом одна за другой несколько монахинь, так что сорокоусты не прекращались в течение целого года, а выпадали и такие дни, что хоронили и по две монахини за раз.

В настоящее время Паша поселилась в отдельном домике, расположенном близ монастырских ворот. В ее келлии стоит большая деревянная кровать с огромными подушками, но подвижница пользуется ею не для себя. Здесь покоятся ее куклы. Куклы свои блаженная любит, как малое дитя. Она с нежностью ухаживает за ними, кормит, моет, обшивает и наряжает их. Есть кукла, у которой от частого мытья отлетела вся голова. Прикрывая свои мысли иносказательными образами, Паша всякий раз, когда приходит время кому–нибудь умереть в монастыре, вынимает свою любимую куклу и начинает снаряжать ее как покойницу.

Келейная жизнь Паши представляет непрерывный молитвенный подвиг. Всю ночь напролет она стоит на молитве и только под утро дает покой своему изможденному телу, но чуть забрезжит свет, как она уже встала и начала свою молитву. Молясь сама, она того же требует настойчиво и от окружающих ее. Боже избави, если кто из сестер проспит полунощный час! Паша нашумит, накричит, а иногда и поучит провинившуюся своей палочкой. Паша знает наизусть несколько молитв, но предпочитает молиться своими словами. Каждое свое дело она начинает не прежде, как испросивши Божие благословение. В важных случаях своей жизни она подходит к киоту с иконами и спрашивает: «Маменька, Царица Небесная! Можно ли сделать то–то, сходить туда–то?» И потом, сама дав утвердительный или отрицательный ответ, сообразно с этим начинает действовать. К иконам у нее особенная любовь: она засвечивает перед ними лампады, украшает их цветами, кладет пред ними любимые вещи свои, целует их…

Усердная молитвенница, она особенно любит молитву умную. Ее она соединяет со всеми трудами своими, особенно со жнитвом травы, так что пожать травы за кого–нибудь на ее иносказательном языке значит пойти помолиться за кого–нибудь. Жнитво ее часто имеет символическое значение. Замечено Дивеевскими сестрами, что если Паша сожнет и подаст посетителю лопух или какую–нибудь сорную траву, это предвещает близкое несчастье для гостя.

С посетителями, приходящими за духовным советом и просьбою помолиться, Паша обращается не одинаково: иных ласково примет, усадит, угостит чаем, поклонится даже в ноги, на других накричит, выпроводив из своей келлии, пригрозит даже палкой. Ее духовный взор светел и отлично видит и различает истинное благочестие от напускного, фарисейского…

Пришел раз в Дивеев один странник, с виду очень смиренный, и просил Пашу принять его для духовной беседы. Юродивая долго отмалчивалась, а потом, когда странник настойчиво стал просить ее через одну из сестер, живших с нею, она стремительно выбежала на крыльцо, где поджидал ее странник, и со словами «Ханжа, злодей, душегубец» прогнала посетителя от своей келлии.

На сестер Дивеевских Паша оказывает глубокое нравственное влияние как своим непрерывным молитвенным подвигом, так и своими советами, строго соображенными с духовными потребностями той или другой инокини. Прекрасно сознавая, какое глубокое воспитательное значение для иноков имеет физический труд и как разрушительно действует на их внутренний мір праздность, Паша требует, особенно от молодых сестер, непрерывной работы. Горе тому, кого увидит она за праздною беседою. Не переносит Паша и нечистоплотности. «Это что такое, лентяйки, живо возьмите тряпку да сотрите пыль!» — кричит она монашенкам.

Привычка жить с природой, в лесу заставляет блаженную Пашу не только летом, но и раннею весною и позднею осенью уходить из обители в поле, в рощи и там проводить по нескольку дней в посте, молитве и телесных трудах. Как попечительная мать не забывает она и тех Дивеевских сестер, которые по долгу послушания живут вне монастырской ограды, «в міру». Познавая по дару прозорливости духовные потребности этих «мирских черничек», она часто навещает их и руководит на пути спасения. Сестры глубоко почитают ее духовную опытность, с радостью принимают ее и упрашивают погостить подольше. К особенностям ее пути относится стремление постоянно переходить с места на место. Еще прежде, когда настоятельница Дивеева, глубоко почитая Пашу, предлагала ей поселиться в обители, подвижница всегда отказывалась: «Нет, никак нельзя мне, уж путь такой, я должна всегда переходить с места на место!» Вот и под старость Паша не сидит на одном месте, но путешествует из одной келллии в другую, из обители в монастырские хутора, «на дальние послушания», в Саров, на прежние свои излюбленные места!

Да! воистину странница на земле, гражданка Небесного Отечества, не имея здесь ни пристанища, ни источника земных благ и радостей, она своими словами (часто загадочными) и поступками (нередко странными) служит для инокинь Дивеева и его посетителей живым напоминанием о высшей цели жизни, обличая одних, утешая других, исправляя погибших, поддерживая слабых и малодушных, охраняя беззащитных! Испытывая всевозможные лишения, неизбежные в скитальческой жизни, она примером своей жизни призывает христиан заботиться более о едином на потребу, чем о тленных земных благах. Это добровольная мученица, постоянно умирающая для міра, плоти и диавола ради жизни во Христе.

Как мы уже сказали, дар прозорливости украшает эту подвижницу благочестия.

Рассказывают, например, что однажды зашла Паша к священнику села Алмасова, у которого в это время по делам службы был дьячок той же церкви; обращаясь к последнему, она сказала: «Господин хороший, приищи ты себе кормилицу». И что же? Дотоле совершенно здоровая жена псаломщика неожиданно захворала и умерла.

Один из окрестных крестьян при покупке известки в Сарове обманом взял несколько лишних пудов. Возвращаясь домой, он встретился с Пашей, и блаженная не преминула обличить его: «Аль богаче думаешь быть, что беса потешил! А ты живи правдой, лучше будет…»

Пришла раз к Паше девушка–крестьянка из села Рузина, Аксинья. Ей давно хотелось поступить в число инокинь, но она не решалась сделать этого важного шага без совета Паши, к которой привыкла относиться с глубоким почтением. Но Паша, не выслушав ее как следует, прогнала домой со словами: «Нет тебе, девка, дороги в монастырь».

Та послушалась, но через несколько времени, побуждаемая семейными обстоятельствами, вторично пришла к Паше проситься в монастырь. «Братья и келлию поставят мне», — говорила она, думая склонить юродивую. Но та осталась непреклонною. «Глупая девка! Ты не знаешь, сколько младенцев выше нас», — сказала она просительнице и с этими словами легла на лавке и вытянулась. Ничего не поняв из ее слов, девушка огорченная ушла из келлии Паши, думая все–таки поступить в обитель. Но вот в скором времени умерла ее сноха–вдова, оставив после себя маленькую дочку. Аксинье волей–неволей пришлось остаться в міру, чтобы заняться воспитанием сиротки–племянницы. Так сбылось вещее слово Паши.

Печатается по: Паша, Саровская юродивая. М., 1904.