«Подвигом добрым подвизахся, течение скончах, веру соблюдох: прочее соблюдается мне венец правды» (2 Тим. 4: 7–8), – так говорил святой апостол Павел, приближаясь к концу своей земной жизни. Говорил в смиренном и покойном сознании, что он, хотя и «изверг» (1 Кор. 15: 8) в среде земнородных, как сам себя называл, все же трудился во славу Божию и для неба. Говорил в глубоком убеждении, что за такой труд у правды Божией, милосердием своим призывающей и вспомоществующей немощам человеческим, есть достойное мздовоздаяние в вечности. Не то же ли самое говорит о себе и зде предлежащий, почивший о Господе раб Божий Даниил, говорит устами живых еще здесь, говорит едва ли не общим голосом всех, кто его хоть сколько-нибудь знает?

«Подвигом добрым подвизахся…» Разнообразны бывают подвиги людей на спасительном пути добра. Один безропотно несет бремя пожизненной нищеты; другой терпеливо переносит упорные и тяжкие болезни; третий благосердно приемлет злоречие, презрение и всякое гонение; иной благочестно и неослабно проходит поприще общественной и семейной жизни со всеми треволнениями и соблазнами; кто-то самоотверженно держит добровольно подъятое знамя монашеского и отшельнического обета целомудрия, послушания и нестяжания – и все это соделывают ради Христа и своего спасения.

Что же сделал для этого сей почивший?

О, он, не чуждый многих общехристианских добродетелей, избрал такой подвиг, который несли лишь очень немногие, – высокий подвиг юродства во Христе! Рожденный в среде раскола (в приходе села Лыкова Коломенского уезда), он с юных лет уклонился от него, покинув отчий дом. Сиротою потом рос в прилежании и труде при сельском православном храме (в селе Шкинь Коломенского уезда), так что, подобно пророку Самуилу, часто засыпал при нем на паперти, чтобы благовременно и в числе первых быть в этом училище благочестия. В нем он научился божественной премудрости, навык церковному пению, чем любил питать свою душу до самой своей смерти. И благодать Божия, раз коснувшись его нежного сердца и озарив его светом православной веры, возрастала в нем со дня на день и достигла «в полную меру возраста, в мужа совершенна» (ср.: Еф. 4: 13). Что для других было неудобоносимым, то в нем оказалось легко исполнимым. Так, он и лето, и зиму, и в зной, и в холодное время стал ходить по городам и селениям в одной срачице, босым, глубоко сосредоточенным сам в себе своеобразным редким и отрывистым, но веским и иногда прозорливым словом.

Кто из нас не видал его таким? Кто не знает, что только предсмертная лютая болезнь поневоле заставила его оставить этот подвиг? И был он у Промысла великим и славным орудием!

Без малейшего искательства и лести, без усиленных просьб и вымогательства со стороны почившего, по одному благосклонному чувству доверия и уважения к нему, христолюбивые души снабжали его даянием, которое он собирал без счета, без корыстной страсти, без усвоения себе на то права собственности, с единственным назначением – на дело Божие, святое. Устройство и благополепие храмов Божиих, особенно его родного шкинского храма, – вот дело, столь излюбленное им, дело, которому он жертвовал и покоем и трудами, всем, что собирал, до последнего гроша доброхотного подаяния. И насколько величественны эти видимые памятники его неустанных забот и попечений, настолько они говорят о той христианской любви к нему, которая всегда пламенела в обществе, в сердцах попечителей. Именно она собрала и окружила гроб его таким множеством сочувствующих и молящихся за него, именно она выразилась соревнованием обществ коломенского и шкинского из-за места его погребения.

Что же, в самом деле, так привязывало к нему, или, по крайней мере, заставляло почитать его при жизни? Чем объяснить такое редкое сочувствие к нему по смерти? Ужели двигателем того был один вид юродства его, столь необычный в порядке вещей? Нет, при неизменной ровности, неподдельности и долговременности подвига его (по сказанию, Даниил Иванович скончался 62-х лет), как-то сказывалась в нем благодатная сила, всегда способная являть в людях чудесную крепость и невероятное терпение. Кроме этой силы христианин не знает другой силы в делах богоугодных. И поистине он был муж святой веры, враг плотоугодия своего. Воздержание его во всем и довольство малым, кажется, всем нам известны. Если же так, если по неложному обетованию Спасителя, сказавшего: «Веруяй в Мя, имать живот вечный» (Ин. 6: 47) и «на суд не придет, но прейдет от смерти в живот» (Ин. 5: 24), если, наконец, прибавим, что сей раб Божий свой многоболезненный конец жития переносил с примерным терпением и спокойствием духа и в преддверие смерти вступил напутственный святыми таинствами Церкви, то дерзнем ли не приложить и его к числу тех, о которых говорит Тайновидец: «Блажени мертви, умирающие о Господи отныне», дерзнем ли не отнести к нему и клятвенное уверение Духа Божия: «Ей, глаголет Дух, да почиют от трудов своих» (Апок. 14: 13)?! Пусть час его пробил, и окончилось течение его земное, пусть нещадная смерть изъяла из среды нашей дорогую жизнь многоплодного подвижника, пусть мрачный гроб и хладная земля сокрывают бренные останки его, – не умрет вера его, так как он соблюл ее до конца. Она отверзает и ему лоно царствия Божия. Ибо, если и по правосудию человеческому награды следуют за трудами, то тем более, по правосудию Божию, верные и ревностные исполнители дел богоугодных, «подвигом добрым подвизавшиеся», услышат в свое время радостный глас: «Благие и верные рабы, внидите в радость Господа Бога» (Мф. 25: 23). Так это будет по милосердию Божию!

Теперь же, зная, что все же он был человек и, следовательно, не чужд греха, остановимся в своем слове похвалы. Он не любил многоречия и тем более похвал. Вместо того помолимся, братие, чтобы уготованный венец правды для праведника увенчал и главу раба Божия Даниила, чтобы Господь водворил его «в место светло, в место покойно, идеже еси праведнии пребывают». Аминь.