XVII
Когда доктор Велес Сантана и Бьенвенидо Гарсиа, зять генерала Хуана Томаса Диаса, отвезли на грузовичке Педро Ливио Седеньо в Интернациональную клинику, трое неразлучных друзей – Амадито, Антонио Имберт и Турок Эстрельа Садкала – решили: не имеет смысла ждать, пока генерал Диас, Луис Амиама и Антонио де-ла-Маса отыщут генерала Хосе Рене Романа. Лучше найти врача, который бы залечил им раны, переодеть запачканную одежду и поискать, где укрыться до тех пор, пока не прояснится ситуация. Но где в это время найти врача, которому можно довериться? Время шло к полуночи.
– Мой двоюродный, брат Мануэль, – сказал Имберт. – Мануэль Дуран Баррерас. Он живет неподалеку отсюда, и кабинет у него рядом с домом. Надежный человек.
Тони был мрачен, и это удивило Амадито. В машине, когда Сальвадор вез их к доктору Дурану Баррерасу – в городе стояла тишина, автомобилей на улицах не было, видно, новость еще не разнеслась, – он спросил его:
– Ты что как на похоронах?
– Затея наша накрылась к чертям собачьим, – глухо ответил Имберт.
Турок и лейтенант посмотрели на него.
– По-вашему, это нормально, что Пупо Роман не появляется? – процедил он сквозь зубы. – Есть только два объяснения. Его раскрыли и арестовали. Или он испугался. В любом случае нам крышка.
– Но мы же убили Трухильо, Тони! – попытался взбодрить его Амадито. – Трухильо-то никто уже не воскресит.
– Только не думай, что я раскаиваюсь, – сказал Имберт. – По правде говоря, я никогда не строил особых иллюзий по поводу государственного переворота, военно-гражданской хунты, это все мечтания Антонио де-ла-Масы. Я всегда считал, что мы – команда самоубийц.
– Надо было тебе сказать мне это раньше, братишка, – пошутил Амадито. – Я бы завещание написал.
Турок отвез их к доктору Дурану Баррерасу, а сам поехал домой: calies очень скоро обнаружат его брошенный на шоссе автомобиль, так что надо было предупредить жену и детей и взять кое-какую одежду и деньги.
Доктор Дуран Баррерас был уже в постели. Он вышел в халате, потягиваясь. Когда Имберт рассказал, почему они все в грязи и в крови и чего хотят от него, у доктора отвалилась челюсть. Несколько секунд он очумело смотрел на них. Огромное костистое лицо, заросшее бородой, выражало полную растерянность. Амадито видел, как вверх-вниз ходит кадык в докторском горле. То и дело доктор начинал тереть глаза, словно хотел избавиться от привидений. Наконец сказал:
– Перво-наперво займемся лечением. Пойдемте в кабинет.
Хуже всех дела обстояли у Амадито. Пуля пробила ему колено, из входного и выходного пулевых отверстий торчали осколки раздробленной кости. Стопа и колено распухли.
– Не понимаю, как ты стоишь с такой ногой, – удивился доктор, промывая рану.
– Я только сейчас почувствовал, что больно, – сказал лейтенант.
В эйфории от происшедшего он почти не обратил внимания на ногу. Но теперь почувствовал боль, жжение поднималось к колену. Врач перевязал его, сделал укол и дал баночку с таблетками, принимать каждые четыре часа.
– Тебе есть, куда пойти? – спросил у него Имберт, пока доктор занимался раной.
Амадито сразу же подумал о тетушке Меке. Она была одной из десяти сестер его бабки и больше других баловала его, когда он был маленьким. Старушка жила одна в деревянном домике, заставленном цветами в горшках, на проспекте Сан-Мартин неподалеку от площади Независимости.
– Первым делом нас станут искать у родственников, – предупредил его Тони. – Лучше спрятаться у какого-нибудь верного друга.
– Все мои друзья – военные, братишка. Закоренелые трухилисты.
Он не мог понять озабоченности Имберта, его мрачного настроя. Найдется же в конце концов Пупо Роман и приведет в исполнение план, нечего сомневаться. Во всяком случае, со смертью Трухильо режим рассыплется как карточный домик.
– Пожалуй, я могу тебе помочь, – вмешался доктор Дуран Баррерас. – У механика, который чинит мне машину, есть маленький домик, он хочет его сдать. Это в новом районе Осама. Поговорить с ним?
Все получилось легко и просто. Доктор позвонил по телефону, и механик по имени Антонио Санчес (Тоньо), несмотря на поздний час, пришел тотчас же. Ему рассказали всю правду. «Черт подери, ну сегодня я напьюсь!» – возликовал он. Он почел за честь предоставить им свой домик. Лейтенант будет в полной безопасности, соседей рядом нет. Он сам отвезет его на своем джипе и позаботится, чтобы еды у него было в достатке.
– Чем я расплачусь с тобой за все, дорогой костоправ? – спросил Амадито Дурана Баррераса.
– Тем, что побережешься, мой мальчик. – Доктор подал ему руку и добавил с сочувствием: – Не хотел бы я оказаться в твоей шкуре, если сцапают.
– Не сцапают, дорогой костоправ.
У него не осталось патронов, а у Имберта было много, и он дал ему целую пригоршню. Лейтенант зарядил свой пистолет 45-го калибра и на прощание заверил:
– Теперь я в порядке.
– Надеюсь, скоро увидимся, Амадито. – Тони обнял его. – Дружба с тобой, может быть, самое лучшее, что случилось у меня в жизни.
Когда они ехали на джипе Тоньо Санчеса к новому району Осама, город был уже другим. Навстречу попались две или три машины с calies, а проезжая по мосту Радоме-са, они увидели, как из грузовика выскакивали полицейские, собираясь ставить заслоны.
– Узнали, что Козел приказал долго жить, – сказал Амадито. – Хотел бы я видеть, какие у них рожи теперь, когда остались без Хозяина.
– Никто не поверит, пока своими глазами не увидит и собственным носом не понюхает трупа, – заметил механик. – Черт подери, совсем другой станет страна без Трухильо!
Домик оказался скромной крестьянской постройкой в самом центре необработанного участка в десять тареа . Внутри было почти пусто: кровать с матрасом, несколько поломанных стульев и большая бутыль дистиллированной воды. «Завтра привезу тебе какую-нибудь еду, – пообещал Тоньо Санчес. Не беспокойся, сюда никто не придет».
Электричества в домике не было. Амадито стащил с себя ботинки и, не раздеваясь, лег на кровать. Мотор джипа звучал все тише, пока не затих вдали. Амадито устал, болели пятка и щиколотка, но духом он был безмерно спокоен. Смерть Трухильо сняла с него страшную тяжесть. Совесть не переставала терзать его душу с того момента, как он оказался вынужденным убить того бедолагу – брата Луисы Хиль, Боже мой! – теперь же, он был уверен, ему станет легче. Он опять станет таким, как прежде, честным парнем, который, глядя в зеркало, не испытывал отвращения к лицу, которое в нем отражалось. Ах, коньо, если бы он еще прикончил и Аббеса Гарсию с майором Роберто Фигероа Каррионом, тогда больше ничего ему и не надо. Умер бы со спокойной душой. Он попробовал свернуться калачиком, снова распрямился, долго ворочался с боку на бок, но сон не шел. Слушал, как в темноте что-то шуршало, что-то бегало. К рассвету возбуждение и боль немного стихли, и удалось заснуть ненадолго. Проснулся в испуге. Привиделось что-то страшное, но что именно, не помнил.
Весь следующий день выглядывал в окно, не появится ли джип. В доме не было ни крошки съестного, но он не чувствовал голода. Дистиллированная вода, которую он время от времени пил маленькими глоточками, обманывала желудок. Но мучили одиночество, тревожная тоска и полная неизвестность. Было бы здесь хотя бы радио! Он подавил искушение выйти из домика, доковылять до обитаемого места, раздобыть газету. Сдержи нетерпение, братишка. Наверняка Тоньо скоро явится.
Он пришел только на третий день. В полдень 2 июня, в день, когда Амадито, до полного отчаяния измученному голодом и неизвестностью, исполнилось тридцать два года. Это был уже не порывистый и самоуверенный разбитной парень Тоньо, который привез его сюда. Бледный, небритый, испуганный, заикался. Он привез ему термос с горячим кофе, бутерброды с колбасой и сыром, которые Амадито жадно поедал, слушая дурные вести. Его фотографию напечатали все газеты и то и дело показывали по телевидению вместе с фотографиями генерала Хуана Томаса Диаса, Антонио де-ла-Масы, Эстрельи Садкалы, Фифи Пасторисы, Педро Ливио Седеньо, Антонио Имберта, Уаскара Тееды и Луиса Амиамы. Педро Ливио Седеньо был схвачен и всех выдал. Обещаны горы денег тому, кто сообщит о них что-либо. На всех, кто подозревался в антитрухилизме, обрушились жестокие репрессии. Вчера забрали доктора Дурана Баррераса; Тоньо считал, что если его станут пытать, то он в конце концов выдаст их. Оставаться здесь для Амадито крайне опасно.
– Я бы, Тоньо, не остался здесь все равно, даже будь безопасно, – сказал лейтенант. – Пусть меня лучше убьют, чем просидеть здесь еще три дня в полном одиночестве.
– Куда же ты пойдешь?
Он подумал о своем двоюродном брате Максиме Мьесесе, у которого был небольшой земельный участок по шоссе Дуарте. Но Тоньо сбил его порыв: все шоссе перекрыты полицейскими патрулями, обыскивают машины. Ему не удастся доехать до брата неузнанным.
– Ты не представляешь, что творится, – ярился Тоньо Санчес. – Сотни арестованных. Ищут повсюду, как сумасшедшие.
– Черт с ними, – сказал Амадито. – Пусть убивают. Главное – Козел сдох, и никто его не оживит. Ты, брат, не беспокойся. Ты для меня так много сделал. Можешь довезти меня до шоссе? Я вернусь в город пешком.
– Я, конечно, боюсь, но не настолько, чтобы бросить тебя тут, я не мерзавец какой-нибудь, – сказал Тоньо, немного успокаиваясь. И хлопнул его по плечу, – Поехали, отвезу. Но если нас сцапают, ты меня заставил, грозил револьвером, о'кей?
Он спрятал Амадито в джипе сзади, накрыл брезентом, а сверху завалил мотками веревки и жестяными банками из-под бензина. От неудобной позы ногу свело, и она заболела еще сильнее; на каждом ухабе он ударялся плечами, спиной, головой; жестяные банки подпрыгивали и дребезжали над ним. Но ни на миг он не забывал о своем пистолете 45-го калибра, сжимал его в правой руке, сняв с предохранителя. Что бы ни произошло, живым его не возьмут. Он не чувствовал страха. И, по правде сказать, не особенно надеялся, что ему удастся выкрутиться. Впрочем, теперь это было не важно. Такого душевного спокойствия он не чувствовал ни разу после ужасной ночи с Джонни Аббесом.
– Подъезжаем к мосту Радомеса, – услышал он голос насмерть перепуганного Тоньо Санчеса. – Тихо, не шевелись, патруль.
Джип остановился. Он услышал голоса, шаги, потом короткая пауза и дружеские восклицания: «Да это ты, Тоньо!», «Как жизнь, приятель». Их пропустили, не досматривая машину. Они доехали до середины моста, когда он снова услышал Тоньо Санчеса:
– Этот капитан – мой приятель, тощий Распутин, вот уж повезло, так повезло! У меня до сих пор душа в пятках, Амадито. Где тебя высадить?
– У проспекта Сан-Мартин. Вскоре джип затормозил.
– Все спокойно, calies не видно, давай, – сказал Тоньо. – Бог в помощь, парень.
– Бог воздаст тебе, Тоньо.
– Бог в помощь, – повторил Тоньо Санчес и нажал на газ.
До домика тетушки Меки – деревянного, в один этаж, без садика, но огороженного решеткой и с цветущими геранями в окнах – было метров двадцать, которые Амадито, хромая, преодолел в несколько прыжков, не пряча револьвера. Едва он постучал, дверь открылась. Тетушка Мека не успела удивиться: лейтенант, отодвинув ее в сторону, вскочил в дом и запер дверь.
– Я не знаю, что мне делать, где спрятаться, тетя Мека. Дня на два, пока не найду надежного места.
Тетушка обняла его и целовала с той же любовью, что и всегда. И не выглядела очень испуганной, чего Амадито боялся.
– Наверное, тебя видели, сынок. Как же тебя угораздило прийти среди бела дня? У меня соседи – отпетые трухилисты. Да ты весь в крови. А почему забинтован? Тебя ранили?
Амадито из-за занавески посмотрел на улицу. Людей на тротуарах не было. Окна и двери в домах напротив были наглухо закрыты.
– Я, как узнала, все время молюсь за тебя святому Педро Клаверу, он, Амадито, великий чудотворец. – Тетушка Мека сжимала в ладонях его лицо. – Как тебя показали по телевизору да в «Карибе» пропечатали, сразу соседи стали приходить, спрашивать. Дай Бог, что бы тебя никто не заметил. Боже мой, в каком же ты виде, сынок. чего-нибудь хочешь?
– Хочу, тетя, – засмеялся он, гладя ее совсем белые волосы. – Принять душ и что-нибудь съесть. Умираю от голода.
– Да ведь сегодня же твой день рождения! – вспомнила тетушка Мека и снова обняла его.
Старушка была небольшого росточка, но энергичная, добрые глаза смотрели решительно. Она заставила его снять брюки и рубашку, чтобы привести их в порядок, и, пока Амадито мылся – это было божественное наслаждение, – разогрела ему всю еду, что нашлась у нее на кухне. Когда лейтенант вышел из ванной в трусах и майке, стол ломился от еды: жареные овощи, жареные колбаски, рис, жареный цыпленок. Он поел с аппетитом под рассказы тетушки Меки. Какой переполох произвело в семействе известие о том, что он – один из убийц Трухильо. К трем его сестрам на рассвете заявились calies, спрашивали, где он. Сюда пока еще не приходили.
– Если не возражаешь, тетя, я немного посплю. Несколько суток почти не смыкал глаз. От тоски. Теперь я счастлив, что я здесь, с тобой.
Она отвела его к себе в спальню, уложила в постель, под образом святого Педро Клавера, своего любимого святого. Закрыла ставни, чтобы в комнате была полутьма, и сказала, что, пока он будет спать сиесту, она вычистит и выгладит его форму. «Глядишь, и придумаем, куда тебя спрятать, Амадито». Она поцеловала его в лоб, в волосы. – А я-то считала тебя заядлым трухилистом, сынок». Он сразу провалился в сон. Ему приснилось, что Турок Садкала и Антонио Имберт зовут его: «Амадито, Амадито!» Они хотели сказать ему что-то важное, а он не понимал ни их жестов, ни слов. Ему казалось, что он только-только закрыл глаза, а его уже тормошили. Рядом стояла тетушка Мека, такая бледная и испуганная, что сразу стало совестно и он пожалел, что втравил ее в эту историю.
– Они тут, они тут… – Она задыхалась и беспрестанно крестилась. – Десять или двенадцать машин и тьма-тьмущая calies, сынок.
Голова была совершенно ясной, он четко знал, что надо делать. Он заставил старушку лечь на пол за кроватью, к самой стене, у ног святого Педро Клавера.
– Не шевелись и не вставай, что бы ни случилось, – велел он ей. – Я тебя очень люблю, тетя Мека.
Револьвер 45-го калибра был у него в руке. Босой, в одной майке и трусах цвета хаки, как и форма, он, прижимаясь к стене, скользнул к входной двери. Оставаясь невидимым, выглянул из-за занавески на улицу. Вечерело, небо было затянуто тучами, где-то вдалеке играли болеро. Черные «Фольксвагены» СВОРы забили улицу. По меньшей мере, два десятка calies с автоматами и револьверами окружили дом. Трое стояли у самой двери. Один ударил в дощатую дверь кулаком так, что она едва не рассыпалась. Крикнул во все горло:
– Мы знаем, что ты здесь, Гарсиа Герреро! Выходи с поднятыми руками, если не хочешь сдохнуть, как собака!
– Только не как собака, – пробормотал он. Он толкнул дверь левой рукой, а правой выстрелил. Разрядил весь барабан и видел, как, хрипя, упал с пробитой грудью тот, что приказывал ему сдаться. Но, прошитый бессчетными пулям, выпущенными из автоматов и револьверов, уже не видел, что кроме одного calie, которого убил, успел ранить еще двоих. Не видел он, и как его мертвое тело привязали на крышу «Фольксвагена», – так в горах привязывают охотники убитых оленей, – и как люди Джонни Аббеса привезли его в парк Независимости на показ; и пока его палачи, вцепившись ему в щиколотки и запястья, совершали с ним победный круг перед собравшимися зеваками, другие calies вошли в домик, нашли полумертвую от страха тетушку Меку там, где он ее оставил, и, плюя в нее, тычками отволокли в отделение СВОРы, меж тем как алчная толпа под невозмутимыми и насмешливыми взглядами полицейских принялась грабить дом, растащила все, что не успели украсть calies, и от дома, сперва разграбленного, а потом разоренного, разрушенного и под конец подожженного, к ночи остались лишь пепел да головешки.
