Глава 12
Инга

Всю дорогу до медицинского факультета он молчит. Просто идет впереди меня, не оглядываясь и даже не сомневаясь, что я следую за ним. Он прав, куда ж я теперь денусь. В университете меня отныне будут терпеть ровно столько, сколько согласен будет терпеть дорогой куратор. А вытерпит ли он меня еще пять лет? И что за бред по поводу секретарши? А Инга его ненаглядная куда денется?

Но он молчит и не оборачивается. И я молчу, волочась за ним, что собачка на веревочке. До факультета. До этажа. До кабинета. До стула возле его стола, куда мне молча указали сесть.

– Ну? – холодно интересуется наконец, усевшись в свое начальственное кресло и складывая руки на столешнице, – и что мы будем с тобой делать?

– Не знаю, – не поднимая на него глаз, отвечаю я. Откуда ж мне знать, что вы собираетесь со мной делать? Вот только чует сердце, не брошюру совместно издавать.

– Вот и я не знаю, – огорошивает он меня признанием. – Что это за безумие с рисунками?

– Вашими? – язык мой – враг мой. Был, есть и будет.

– Вашими, – никаких эмоций. – Что за неуемная жажда творчества?

– Простите. Это было глупо.

– Я в курсе, что глупо. И что «простите»… Кто ж тебя простит-то, если не я? Я ж говорил тебе, предупреждал: люди никогда не прощают тех, кто идет против толпы, кто оскорбляет их кумиров. Помнишь, я рассказывал, был некогда человек, который, как и ты, не поддавался ментальному воздействию? И вампиры ему, как и тебе, совсем-совсем не нравились.

Я кивнула. Да, что-то такое он мне говорил. Мол, единственный случай.

– Рассказать, что с ним стало? Вампиры его не тронули. Нет, общались, понятно, проверяли реакции, возможности воздействия. Но кровь не пили, не убивали, за Бездну не увозили. Оставили в естественной среде. Тоже, во многом, эксперимента ради: посмотреть, на что способен подобный индивид. Оказалось – ни на что. Только вызвать раздражение и гнев. Его растерзали. Огромной толпой, посреди площади, под одобрительные крики тех, кто уже не имел возможности к нему протолкнуться и лично поучаствовать. Знаешь, что значит растерзали? Размозжили голову, переломали все кости, оторвали руки, ноги. И преподнесли все это нам. В подарок. Ожидая похвалы.

Я молчала. Мне очень бы хотелось сказать, что это неправда, что люди на такое не способны, что их наверняка вампиры заставили. Но не могла. После сегодняшнего Совета – не могла. После того, как мою голову несколько часов торжественно преподносили в подарок вампирам…

– Вы ради этого и сидели там так долго? – имея в виду сегодняшний Совет, а не стародавнюю историю, спросила я. Но он меня понял.

– То есть что-то все же начинает доходить? – усмехнулся он. – Значит, не зря сидели. Люди по природе своей шакалы, Лариса. Способные разве что раболепно стелиться под тех, кто сильнее. И в этом раболепии доходящие до абсурда. До затаптывания своего в угоду чужим.

– Не все.

– Нет? Приведи пример.

– Ева. Декан.

– Не смеши. Она просто лучше знает, откуда дует ветер. Я знаком с Евой сорок с лишним лет. И я за многое ее люблю и уважаю. Но она всегда была прагматична до мозга костей. В любой ситуации умела подстроиться и обернуть все к собственной выгоде. Заметь, она не сказала ни слова. Хотя знала, зачем я пришел и, смею тебя заверить, догадалась, чем кончится мероприятие. Могла бы вступиться за тебя, оказалась бы глубоко права. Только тогда бы она противопоставила себя коллективу, и на нее стали бы смотреть косо, а ей это зачем? Могла бы согласиться с коллективом, но тогда она противопоставила бы себя мне…

– Ты хочешь сказать, своего мнения у нее нет?

– Есть. Она считает, что ты ведешь себя глупо, но понимает, что в личные конфликты между вампиром и человеком встревать не надо. Она не раболепствует, она живет в тех обстоятельствах, какие ей предлагает жизнь. Отталкиваясь от них, а не пытаясь их поломать. Вот поэтому она декан, а тебя исключают из университета.

– Так меня же, вроде, не исключают.

– Нет. Потому что в ближайшие несколько лет у меня будет самая отвратительная секретарша, которую только можно себе представить.

– Почему это?..

– По кочану это. Сейчас, кстати, Гоэрэ за «спасибо» придет. Чем расплачиваться будешь?

– Что? В каком смысле?

– Он натурой берет.

– Анхен!!!

– Что? Когда к начальнику приходит посетитель, он зовет секретаршу, чтобы она угостила их чаем, верно?

Я киваю.

– Так вот вампиры чай не пьют. А угощать надо.

– Нет! – я невольно обхватываю себя руками за плечи. – Это неправда, ты специально меня пугаешь!.. Я не соглашусь, ты знаешь, я никогда на такое не соглашусь! Я лучше уйду из университета и всю жизнь буду двор мести, только не так!

– Вот поэтому я и говорю: у меня будет самая паршивая секретарша за все время моей работы среди людей.

– Нет, стой, погоди. Ты что, действительно собираешься взять меня к себе секретаршей?

– Считай, уже взял. От меня пойдешь сразу к своей любимой Еве, писать заявления о переводе тебя на вечерний и о приеме на работу. Она знает, подскажет, что да как.

– А как же Инга?

– А что Инга? Она в любом случае дорабатывает у меня до конца года и уходит. На шестом курсе уже надо работать по специальности. Вопрос о ее трудоустройстве в городскую больницу уже решен.

– То есть, теперь она будет помогать тебе в больнице?

– Она педиатр, Ларис. И будет работать в детской больнице. Инга уходит навсегда, – он встал и отошел к окну. И продолжил, любуясь пейзажем. – Не просто с этого места. Из моей жизни, Ларис, совсем. Я же говорил тебе: людям нельзя слишком долго быть рядом с вампирами. Пять лет – это очень долго. Честнее было бы отпустить ее еще год назад. Но надеюсь, еще и сейчас не слишком поздно. Она справится. Она обещала.

Я могла видеть только его спину. Он молчал и не спешил оборачиваться. А ведь он любил ее, подумалось мне, действительно любил.

– Ингу ты, небось, не заставлял подписывать никаких контрактов, – вырвалось у меня.

– Не заставлял. Просто подсунул вместе с другими бумажками, когда на работу принимал, и она подписала, не глядя.

– Что?

– А ты думала? – он отвернулся, наконец, от окна и взглянул на меня. – Любая секретарша, вернее, любой человек, работающий лично на вампира, подписывает кабальный контракт. Это придумано не мной, это придумано давно, и поверь, для этого есть причины.

– Но… ты же сказал, ты ее отпускаешь. Совсем. То есть, контракт разрывается?

– Нет, он пожизненный.

– Но как же тогда?

– Имею право распоряжаться своей собственностью по своему усмотрению. Даже так. Если возникнут проблемы, требующие моего вмешательства – буду решать. До тех пор она вольна жить так, как ей заблагорассудится. Я тебе миллион раз все это объяснял. Что тебе, примеров из жизни не хватало, чтоб меня услышать? Хорошо, давай еще пример приведу: любезная тебе Ева.

– А она здесь причем?

– А она тоже была когда-то моей секретаршей. И, соответственно, подписывала кабальный контракт. Потом ушла работать в больницу. Лет через двадцать вернулась в университет читать лекции. К тому времени никто уж и не помнил, что она когда-то работала на меня. Затем стала зав. кафедрой, а потом и деканом. Нет, я ей не помогал. Ей это просто не требовалось. У нее для подобной карьеры и способности были, и личные качества соответственные. Она счастлива в браке, у нее двое детей, трое внуков. Неплохо для безвольной рабыни, ты не находишь? А для мертвой рабыни так и еще лучше.

– Я все равно не подпишу! И поить твоих гостей кровью я тоже не стану!

– Разберемся. Теперь то, что касается непосредственно работы, – он вновь вернулся за стол и продолжил, властно глядя мне в глаза, абсолютно безапелляционным тоном. – Я готов не давить на тебя с контрактом. Я готов прослыть самым невежливым вампиром по эту сторону Бездны, потому как не предложить гостю крови своей секретарши – это проявить верх неуважения. Но я требую, чтобы работа выполнялась идеально. Беспрекословно. Неукоснительно. Ты забываешь свои хамские замашки, тренируешь перед зеркалом любезную улыбку, и бываешь неизменно вежлива со всеми, что у меня в приемной, что в любом другом уголке университета. За несоблюдение моих распоряжений буду бить. Ты меня знаешь. Буду, – мрачно пообещал он, не отрывая от меня глаз. Причин не поверить у меня не было.

– Но Анхен, я же не умею, я не знаю ничего, – испуганно пискнула я.

– Вот поэтому ты идешь и записываешься на курсы секретарей-референтов. Адрес я тебе дам. И с июня приступаешь к занятиям. Кстати, чем быстрее и аккуратнее ты научишься печатать на машинке, тем больше времени у тебя будет оставаться на учебу. А чему не научат на курсах – научу я. Я не требую того, что человек не может или не умеет. Я требую только беспрекословного повиновения и четкости исполнения того, что я поручаю.

– Но в июне у меня экзамены.

– Экзамены у тебя с утра. А занятия там по вечерам. А готовиться к экзаменам надо было в течение семестра, как тебе, вероятно, рассказывали все до единого профессора. И это не мои проблемы, если ты их не слушала.

– Я слушала. И вообще, у меня нет проблем с учебой. И если мне объяснят, что надо делать, я способна работать и четко, и ответственно, меня не надо запугивать.

– У тебя с поведением проблемы есть. И лучше ты у меня сразу будешь запуганная до заикания, чем мне и вправду придется брать в руки ремень.

– Так может, ты просто не будешь брать меня секретаршей, если я несу тебе одни проблемы, и ты заранее считаешь меня полностью никчемной?

– Нет, дорогая моя, самостоятельно ты уже пожила, хватит. При отличной учебе умудриться меньше, чем за год, вылететь из университета – это надо особый талант иметь. Отныне будешь сидеть вот здесь, у меня под носом, и я буду контролировать каждый твой шаг. И каждый вдох и выдох. Потому как у меня уже даже фантазии не хватает, что еще ты выкинешь! Худ-дожница. Не справишься с работой секретарши – отволоку к себе домой, посажу на цепь. Еще вопросы есть?

– Нет… Анхен, я извиниться хотела. Ну, за то, что я наговорила тебе тогда, у тебя дома. Я…

– С перепугу или из благодарности? – насмешливо перебил меня вампир.

– Что?

– Извиняться передо мной вздумала. Раньше за тобой такого не водилось.

Ответить я не успела. Открылась дверь, и вошел Гоэрэ. Кажется, я побледнела, потому как генеральный удовлетворенно усмехнулся.

– Я смотрю, воспитательный процесс в разгаре, – лениво заметил он, присаживаясь на край переговорника. Здорово. Анхен слева, этот справа, до двери по любому не добежать. Одна надежда, что пошутил мой любимый куратор, позабавился.

– Да нет, мы уже закончили, – невозмутимо отзывается Анхенаридит. – Лариса, выйди, подожди в приемной.

Я поспешно вскакиваю, но не успеваю сделать и шага, как Гоэрэдитэс хватает меня за плечи и разворачивает к Анхену лицом, – не так быстро. По-моему, за девушкой должок.

– Не за ней, – все так же спокойно отвечает мой будущий работодатель, – за мной.

– Так отдай, – генеральный неторопливо проводит ногтем по моему горлу, от уха к ключице и обратно.

– Смеешься? Я и сам ее еще не пробовал, – Анхен по-прежнему сидит в своем кресле, спокойный, как удав. А мне хочется выть от ужаса и отвращения. Как вещь. Они обсуждают меня, как бутылку сливовицы.

– Ну так давай уже попробуем. Сколько можно тянуть?

– Попробую я ее сам, когда у меня будет для этого настроение. Отпусти ее. Давай не будем создавать мне старых проблем с новой секретаршей. Она мне живая интересней.

– Ты слишком к ним привязываешься, это не идет тебе на пользу.

– А ты сбегай, сообщи об этом, – Анхен вдруг резко подается вперед, опираясь широко расставленными руками о столешницу и упираясь взглядом в Гоэрэ. Но голос не повышает, наоборот, говорит еще тише, – для моей пользы.

Гоэрэ вздрагивает, руки у него опускаются:

– Ты не можешь меня в этом обвинять!

– Могу я многое, – голос Анхена по-прежнему тих, а улыбка нехорошая, змеиная. – Но такой старый и мудрый вампир, как ты, не станет ссориться со мной по столь ничтожному поводу, верно? Лариса, выйди и попроси Ингу к нам заглянуть. Или ее кровь тебе уже не сладка? – вновь оборачивается он к генеральному.

Я вылетаю за дверь, не дожидаясь окончания беседы. Сидящая за своей конторкой Инга поднимает на меня спокойный ясный взгляд.

– Они просили тебя зайти.

Инга молча встает и заходит в кабинет, не забывая плотно прикрыть за собой дверь. Я обессиленно сажусь в ближайшее кресло. Это не может быть правдой. Только не это. Не так. Светоч, мне каждый раз кажется, что я знаю о них уже все плохое, что только можно. И каждый раз я ошибаюсь.

За дверью тихо. В какой-то момент мне слышится болезненный женский вскрик, но, может быть, показалось. Инга выходит минут через десять, может, пятнадцать. С тем же спокойным, непроницаемым лицом, с каким и входила.

– Вампиры пьют кровь, а девочки чай, – дружелюбно произносит она в ответ на мой слишком пристальный взгляд. – Ты выпьешь со мной чаю, Лариса?

Отказаться было бы невежливо. Я смотрела, как она ставит на плитку чайник, такая спокойная, светлая. Интересуется, что я предпочту: конфеты или печенье. Ставит чашки на маленький столик. И все пыталась понять – было там что-то в кабинете, или не было? А если было, то как же она вот так – спокойно, светло, без эмоций? Чаем меня угощает.

Инга чуть наклонилась, наливая мне чай, и волосы скользнули с ее плеча, открывая шею.

Был там укус. Два укуса.

– Тебя это пугает? – спокойно спросила она, заметив мой взгляд.

– Да, – сглотнула я. И, не выдержав, уточнила: – Они же берут… не только кровь?

– Только кровь они не берут никогда, – спокойно подтвердила Инга. – Как и одну только плоть. Не верь тому, кто скажет обратное. Для них это физиологически невозможно. Теряют контроль, не могут сдерживаться. Вампиров надо принимать такими, какие они есть, это главное, чему научила меня эта работа.

– Но как ты можешь так спокойно… принимать их? Это же… отвратительно!

– Да, с человеческой моралью не совпадает, – Инга чуть пожала плечами и улыбнулась. – Но им на двоих две тысячи лет, их уже не переделать. Надо просто любить.

– Что?

– Просто любить кого-то больше, чем саму себя, – очень серьезно сказала мне Инга, глядя на меня своими ясными серыми глазами, – больше всех норм и запретов, и всего, чему учили тебя в детстве. И тогда ты все сможешь. И сделаешь так, как надо любимому. И это будет для тебя столь же просто и легко, как и для него. И с ним тебе всегда будет просто и легко.

– Но это… это не правильно! Раствориться в другом и потерять саму себя? Я так не хочу! – возмутилась я. – Я тоже личность! Я человек, и у меня свои представления о нормах и морали! У меня свои желания, в конце концов! И я хочу, чтоб и со мной тоже считались!

– Тогда он тебя сломает, – пожала плечами Инга. – Ты человек, да. Но он вампир. И он не станет считаться. Не умеет считаться, – поправилась она. – Он может быть благодарным. И он всегда будет очень щедр в своей благодарности. Но считаться с мнением, которое не совпадает с его, он физически не способен. Просто нет в мозгу такой извилины. И ты ее там не прочертишь.

– Зачем ты говоришь мне все это?

– Затем, что я ухожу. А ты остаешься. И он уже решил, в каком качестве. Не хочу, чтоб ты повторяла мои ошибки. Возможно, если б мне когда-то сказали то, что я говорю тебе, мне было бы легче. Хотя – не знаю, сумела бы я услышать. Я была так наивна тогда. И так влюблена. Я бы не поверила, что белое может быть черным. Тебе проще, ты знаешь, что оно черное.

– Не уверена, что от этого мне проще.

Я пила чай, заедала печеньем, и не чувствовала вкуса. Я смотрела на Ингу, такую спокойную и улыбчивую, и вспоминала, как позавидовала ей в Майский День. Как захотела стать ей, заменить ее. Похоже, случилось самое ужасное, что только могло случиться: мое желание исполнилось.

Вот только я оказалась к этому чудовищно не готова…

Дома названивал телефон. Трубку брать не хотелось. И так понятно: это мама. Или папа. Скрыть тот факт, что меня вызывают на Совет, я не смогла. Да и как тут скроешь. Сказать, что я проходила все дни до Совета в депрессии, это все равно, что смолчать. Меня просто выворачивало в ожидании неминуемого. Родители поддерживали, как могли, но и сами, понятно, переживали. И от переживаний наговорили мне немало весьма нелестного. И даже правы были, кто ж спорит. Да вот только правота мне их была в тот момент…

И теперь кому-то из них так не терпелось узнать новости. Ну вот выгнали меня. Или пожалели. Что изменится? Почему я должна сообщать об этом прямо сейчас? Они за меня переживают! Здорово! Я польщена! Супер! Но когда мне и самой так плохо, почему я должна немедленно кого-то информировать, утешать… ой, нет, блин, радовать! Если это мамочка (а это ведь она), то радовать и выслушивать восторженные рассуждения на тему «как мне (и ей) повезло!»

Какое-то время смотрела на трезвонящий телефон, потом наклонилась, и выдернула провод из розетки. Я вас вечером всех порадую, ладно?

Улеглась в кровать, накрылась с головой одеялом. Я так устала за этот безумный день, что ноги не держали. Но и сон ведь не шел. Все лежала в душной темноте, и картины произошедшего крутились перед глазами. Он взял меня себе. Все-таки взял. Нет, я не подписывала его дурацкий контракт, но я написала заявление о приеме на работу. И теперь я (сбылась мечта идиотки) – его девочка. И что теперь? Меня бросят на стол и… Мне ж не вырваться. Не сбежать, не закричать. И в суд на него не подать, хоть с контрактом, хоть без. Бросить универ? Сбежать, уехать? Ну, не будет у меня высшего образования, так что? Что, те, кто без высшего образования, хуже живут? Счастья в жизни не видят? Ну и что, что все знакомые, родители, родственники институты заканчивали. Найдутся другие знакомые, не хуже.

Вот только… Я вытянула из волос его дурацкую заколку. Так ведь и ношу. Вот и сегодня надела. Ни на что не надеясь, как талисман, на удачу. Ну а что? Я ж хотела, чтоб из универа не выгнали. Не выгнали. Стиснула в руках холодный цилиндр, со вздохом прижала к груди. Холодный. Красивый. И блестят золотистыми лучиками замысловатые узоры. А черная нить все тянется, тянется…

Ведь он мог бы меня уговорить. Найти правильные слова, кучу правильных слов и жестов, и я отдала бы. И кровь, и плоть. Так, как он целовал, никто и никогда меня не целовал и не поцелует. Так, как я в его руках горела, мне, я уверена, ни в чьих уже не гореть. Он мог бы не убивать при мне, не… питаться, не рассказывать всякие гадости. Мог бы просто поведать мне о своей безумной любви и неутолимой страсти. Я б поверила. Не с первого раза, так с пятого. Не устояла бы. Отдалась. А он… словно нарочно! Только я с одним хоть как-то сумею смириться, так он все дальше, дальше…

Специально ведь Гоэрэ позвал, чтоб оказаться ему должным. И Ингу они при мне – специально, я уверена. Чтоб знала, чего ждать. Готовилась. А я вот теперь лежу, и не могу избавиться от навязчивых мыслей. Вот зовут меня в кабинет. Я вхожу и… что? Как? Молча на стол опрокидывают? Или на колени ставят? Или… всевозможные варианты, один отвратительней другого, все крутятся перед глазами, и никак от них не избавиться. А они как, если вдвоем? По очереди? Или сразу? А если сразу двое, то это как? И ведь не отбиться, вон Гоэрэ сегодня за плечи держал – шелохнуться невозможно. Если бы Анхен… Но Анхен же меня ему не отдал. И даже вроде как обещал, что со мной этого делать не будут. Сказал, что готов прослыть самым невежливым вампиром. Сказал, что просто хочет дать мне возможность закончить универ. И вообще, если бы он хотел взять меня силой – давно бы уже взял, что б ему помешало? Для этого меня не надо делать секретаршей. Так может, действительно, он меня просто защитить хочет? Приглядеть, чтоб не обижали? Может, он меня и в самом деле все еще из той Бездны спасает? Ну, где ему пророчество померещилось. Кто его знает, с его богами и героями. И знакомыми в должности жрицы.

Что мне делать? Поверить и остаться? Это проще. Для этого вообще делать ничего не надо. Просто плыть.

Меня разбудили к ужину. Да, действительно, не ворвались с криком прямо из прихожей: «ну как ты?!!!» Дали выспаться. Даже Варька, придя из своей секции, сидела где-то как мышка и меня не тревожила. Может, гулять ходила. Она, вроде, друзьями во дворе уже обзавелась.

Ну а за ужином, понятно, надо было отвечать.

– Тебя выгнали? – очень тихо спрашивает мама, и по голосу понятно, что она уже смирилась с неизбежным.

– Нет, – хочу ее порадовать, но добавить в голос радости не могу. – Перевели на вечернее.

– Но… Но это же здорово! Лариса, чего ж ты такая мрачная? Я ж думала, уже все… – мама заметно повеселела, и начала бодро обдумывать открывшиеся перспективы. – Да улыбнись, что ты? Ну подумаешь, дневное. И на вечернем люди учатся! Зато ты сможешь работать, с деньгами нам поможешь, сколько ж можно тебя содержать. Надо только подумать, куда тебя пристроить. Сереж, как думаешь, у кого лучше спросить по поводу…

– Меня уже пристроили, – прервала я ее творческий поиск. – Сегодня написала заявление. Первого сентября в девять ноль-ноль обязана быть.

– Где ты обязана быть? – неодобрительно посмотрела на меня мама. – Куда тебя там пристроили?

– Се… – смотрю на Варьку и исправляюсь, – лаборанткой на кафедру.

– Лаборанткой? Лариса, да ты в своем уме? И сколько ты будешь получать в качестве лаборантки?

– Не знаю, – вот уж действительно. О деньгах речь не шла. Речь шла о том, что у меня есть все шансы регулярно получать ремнем по попе. И зубами в вену. И еще кое-чем кое-куда. Нет, он же обещал. Мучительно пытаюсь отогнать от себя навязчивые мысли. Видимо краснею, потому как мама принимает мою мимику за роспись в собственной глупости и некомпетентности.

– Ну вот сама же видишь! Как вообще ты можешь принимать такие решения не посоветовавшись с нами? Не подумав?

Мысленно представляю, как чинно говорю куратору: «спасибо, я подумаю». И слышу в ответ очень популярное объяснение того, когда именно мне следовало думать.

– Ты не поняла, мама, – надо, видимо, уже заканчивать этот балаган и объяснять. Как ни противно. – Я не принимала решения. Его приняли за меня, на Совете. И звучит оно так: я учусь в университете ровно до тех пор, пока работаю на этой работе. В тот день, когда я увольняюсь (или меня увольняют) – я вылетаю.

– Что? Лариса, ты прости, но это бред. Это незаконно, они не имеют права заставлять тебя работать где бы то ни было!

– Нет. Они и не заставляют. Они меня выгнали. У меня три дисциплинарных нарушения, вполне законно. Но если я занимаю эту должность, то они обязаны принять меня обратно. Без экзаменов. И учить. Так что у меня действительно нет выбора.

– Что-то я никогда не слышала, чтоб лаборантку принимали в университет без экзаменов. Скорее наоборот, на эту должность всегда шли те, кто вступительные экзамены завалил, – не унималась мама.

Я не выдержала.

– Папа, да объясни ж ты ей уже!

Отец, как у него это водится, весь ужин молчал и не вмешивался. Но я не сомневалась, что он знает, кого берут в университет без экзаменов. Чей выбор настолько непогрешим, что и тестировать-то избранных недостойно.

– Это он за тебя вступился, верно? – тихо спросил меня папа. Я кивнула с глубоким вздохом. – И что он хочет взамен?

– Я не знаю. Я не знаю, папа. Я так боюсь, – уткнувшись ему в грудь, я, наконец, расплакалась.

– Что «объясни»? – недоумевает мама. – Сережа, что происходит?

– Потом, Лида. Давай все потом.

Дни шли, а мне по-прежнему было тревожно. Иногда я ему верила, ну, в смысле, верила, что все будет хорошо. Ну и – разве ж мне всегда не хотелось видеть его чаще? Теперь буду видеть каждый день. И не надо гадать, когда она, следующая встреча, состоится ли вообще, или он давно забыл о моем существовании. А иногда я вспоминала парковый пруд в Майский День, Новый Год в больнице, отцовский ремень в его руке и Ингу с двумя укусами на шее. И понимала, что не стоило мне соглашаться на его щедрое предложение. Ой, не стоило. Но куратора я больше не встречала, и так и металась – от страха к надежде.

Однокурсники, меж тем, прознали о моей… стремительной карьере. Меня поздравляли, мне завидовали. Со мной хотели дружить. Я вмиг стала такая популярная-популярная. Аж противно. В прошлую сессию мне забыли сообщить об изменении времени зачета. А вот так. Новость пустили по цепочке, а мне не нашлось желающих позвонить. Пришлось потом индивидуально сдавать. Зато теперь не было отбою от желающих занять мне очередь в столовке, сообщить последние новости и пригласить совместно пойти… ну хоть куда-нибудь. А уж дать мне переписать лекцию какую пропущенную… да я могла конкурс устраивать: у кого самый читаемый почерк, у того и возьму.

Порой это злило, порой это нравилось, порой это было удобно, но от терзаний и страхов меня не избавляло. И уже в июне, сдав пару экзаменов (ах, нет, автоматом мне не поставили, спрашивали, и еще как спрашивали. Ну, хоть не обидно, не зря учила), я все же не выдержала и пошла к нему. Ну пусть он мне скажет. Ну хоть что-нибудь пусть мне скажет. Ответит пусть по-человечески… по-вампирски пусть ответит…

– А его нет, – сообщила мне Инга, поднимая голову от какой-то книжки. – Он вообще летом в Светлогорске редко бывает, разве что серьезное случится. А так он в отпуске до сентября. Где-то за Бездной.

– Неплохой у куратора отпуск. А ты?

– Я? Да тоже в отпуске – в учебном. Он, знаешь ли, всем работающим на время экзаменов положен. Просто мне здесь к экзаменам удобней готовиться. Привычней. Да ты заходи. Будешь чаю?

– Ну… если я тебя не отвлекаю. Тебе ж, наверно, не слишком-то приятно со мной общаться.

– Почему? – в серых глазах удивление, похоже – искреннее.

– Мне казалось, ты его любишь. Вернее, ты сама об этом говорила. А я теперь занимаю твое место.

– То есть, ревновать, что ль, должна? Ну прости, разучилась как-то. Поживешь лет пять с вампиром, так и ты разучишься. Это – не про них. Не для них. Там вообще – другие немножко принципы.

– Это как?

– Так налить чаю-то?

– Налей, – не стоять же, в самом деле, у нее над душой. А если Инга не против пообщаться, так кто мне и ответит, если не она.

Я уселась в мягкое кресло, а Инга поставила на плитку чайник. Стала сервировать для нас столик, а я смотрела на ее действия с несколько новым интересом: насчет крови – дело темное, а вот чай посетителям подавать точно придется.

– А ничего серьезнее в этом кабинете не водится, – прокомментировала Инга, выставляя на стол вазочки с конфетами и печеньем. – Знаешь, нелепо так: чайник есть, а я даже бутерброды сюда принести не могу. Запах! Анхен абсолютно не выносит запах человеческой еды. Хуже, чем на запах еды он реагирует только на запах алкоголя. Приходится ходить в столовую.

– Что, и за алкоголем тоже?

– Об алкоголе вообще забудь, – отмахнулась Инга. – Сейчас, вспомню, как это дословно, – она назидательно подняла вверх палец, – «Алкоголь можно употреблять только в пятницу вечером, и то, если тебе прямым текстом сказали, что ни в субботу, ни в воскресенье ты не понадобишься». Вампиры чуют его след в твоей крови. Даже через пару дней, даже на расстоянии.

Ну, хоть не сопьюсь. А то чувствую, что потянет с таким начальником. Водку я, конечно, пить не могу, но вот сидр… или те дивные слабенькие коктейльчики, что мы пили с Петькой на турбазе… Эх, Петька, Петька. Он не сможет стать для меня возлюбленным. Но вот как друга мне его не хватало. В детстве было проще…

– А что с субботой и воскресеньем? За сверхурочные-то хоть платят?

– Нет. Тебе просто платят. За все. Знаешь, как он объяснял? Секретарша куратора не может брать в долг или жить от зарплаты до зарплаты. Это тень на лицо куратора. Она должна давать в долг и забывать спросить об отдаче. И не в чем себе не отказывать. Так что деньги у тебя будут, за это даже не переживай.

– Да у меня больше мама переживает. Говорит: как ты могла, да не посоветовавшись, да на такую низкооплачиваемую должность…

– Ты ей не сказала, что ли?

– Сначала нет. Настроение было жуткое. Не хотелось ее восторгов.

– Знаешь, а я ведь тоже своим не сказала. До сих пор.

– Но ты-то почему?

– Ну, как бы это объяснить? Я ведь родом из очень маленького городка. Отсюда, из Светлогорска, его и городом-то смешно называть. Но официально – он город. Сосновая Гать. Едва ли ты слышала. И вампиры там – это даже не сказка, это что-то вообще запредельное. Ну, как инопланетяне или реликтовые динозавры. И тут я заявляю: а я у одного такого работаю! Да я ж сразу сама попаду в раздел реликтовых. И схлопочу памятник при жизни. Ну, из серии «наш знаменитый земляк». И все каникулы буду стоять на табуреточке и рассказывать о том, «какой он, настоящий вампир». А все, что я могла бы сказать об Анхене, это либо очень личное, либо не для людей, либо ложь. Вот и молчу, а они за меня просто радуются. За меня, а не за свою знаменитую землячку.

Какое-то время мы молчали. Пили чай. Я ее понимала. Или личное, или не для людей, или ложь. Точнее не скажешь. Ради этого они придумали контракт? При тесном общении правда вылезает. И человек должен знать, что он во власти. В полной власти. И молчать. И работать.

– Тебе когда-нибудь было с ним страшно, Инга? По-настоящему страшно?

– Да. Знаешь, за эти пять лет столько всякого было. И плохого, и хорошего, и такого, о чем маме и под пыткой не рассказывают. Но я ни от чего бы не отказалась. И ничего бы не стала менять. И если б можно было вернуться назад, я б хоть сейчас… сначала, – голос у нее дрогнул, а в глазах блеснули слезы. Но она сдержалась. – Но вот один день… если б я только могла… я бы вычеркнула его совсем. Второй раз мне его точно не пережить.

– И… что случилось в тот день? – осторожно поинтересовалась я. Я видела, что ей тяжело вспоминать, но она сама начала, а мне надо было знать. Надо было как-то… готовиться.

– В тот день он меня убил.

Я взглянула, не понимая.

– Выпил? Слишком много, почти до смерти?

– Нет, – улыбнулась Инга, – это-то как раз не страшно. Ты же не осознаешь, не контролируешь, просто в какой-то момент отключаешься. А потом просыпаешься, и в жизни он тебе не скажет: с реанимацией тебя возвращали, или просто дали выспаться. Улыбается так нежно и спрашивает, что на завтрак заказывать. Знаешь, когда я первый раз у него проснулась, он меня спросил, с чем мне пиццу заказать. А я эту пиццу тогда в жизни не ела и не знала вообще, с чем она бывает-то в природе…

– Погоди, – про то, как она проснулась у него в постели, слушать я была решительно не готова. – Ты говорила, он убил. В каком смысле?

– В прямом. Взял нож такой длинный, охотничий, размахнулся и всадил. По рукоять. Столешницу насквозь пробил, не то, что меня. Но самое страшное – даже не это. Самое страшное в тот момент было – его глаза. Холодные, равнодушные. И в них – смерть. Ни ненависти, ни любви – просто смерть. Как удар молнии: ни за что, ни зачем, просто. И ты понимаешь, что убивает, что это смерть, а ему – все равно. Он тебя убивает, но ему это – все равно. Безразлично.

Она закрыла лицо руками, вновь погружаясь в свой кошмар и не стремясь делить его со мной. А я поверить не могла. Ингу? Его ненаглядную, на все согласную Ингу? Про которую слова не скажи? Да он что, совсем безумный отморозок?

– И… что он сказал, когда ты очнулась?

– Ну, – Инга отняла руки от лица и даже немного улыбнулась, – если коротко, то что он хирург, а они придурки, особенно если думали переиграть его на его же поле. На самом деле он спас меня тогда, – пояснила она, видя мое глубокое недоумение. – И от смерти, и от кое-чего пострашнее. Ножик ведь не его был, он его из ручек одних шаловливых вытащил. И ударил, так, чтоб жизненно важных органов не задеть. Сам же потом и зашивал. Он же на самом деле – специалист очень высокого класса. Он в больнице только за самые сложные случаи берется, от которых уже все отказались. И спасает. Ну а здесь – говорит, было не сложно. Только вот в тот момент – я верила, что это смерть. Ему тогда вообще все поверили. Даже Владыка.

– Кто? А причем здесь?.. Ты полагаешь, смерть секретарши какого-то куратора настолько значительна, что аж Владыке донесли?

– Владыке донесли другое. И он приехал лично убедиться, что это не так.

– Куда приехал? Владыка же никогда не бывает на этой стороне Бездны.

– А что еще вампиры никогда не делают? – усмехнулась Инга. – Знаешь, я тебе все это рассказываю, потому что много чего о тебе знаю. Анхен поведал. Ты ему весь год покоя не даешь, только о тебе и думает. Бесится страшно. Не слушаешься ты его и голову себе заморочить не даешь. А он к такому не привык, ему чтоб только по его было надо. Так вот ты-то должна понимать, что не всему, что общеизвестно, стоит верить. Ну а Владыка. Официально – нет, конечно, не бывает. А реально – приезжал. Анхен тогда с утра весь белый был. В этом крыле все лекции отменил, с этажа вообще всех до единого выгнал, не выбирая выражений и не считаясь с должностями и званиями. Я тогда понять не могла, чего он. Вампиров к тому времени много видела, и все они были вполне… корректны. Потом поняла. Все, кого я встречала раньше, не могли сказать Анхену «нет». Что бы он не пожелал. А те, кто приехали в тот день – там большая была свита – им уже Анхен не мог сказать «нет». И это было страшно, Ларис. Очень страшно. Даже не то, что меня унижали и мучили так, что если б не Анхен – сама бы о смерти молила. Страшно, когда он стоит, и говорит «да». На все, с чем, как ты знаешь, он не согласен, говорит «да». Говорит так, что ему верит даже Владыка. А они все эмпаты, а Владыка так и вовсе прожигает тебя насквозь, словно душу выворачивает, так, что в тебе тебя вообще не остается… И только уже потом понимаешь, что все его «да» – это все равно «нет», потому что он продолжает делать по своему, а в тот момент…

Инга наливает себе еще чаю, и долго молча пьет его, глядя куда-то за мое плечо. Я тоже молчу, пытаясь хоть как-то переварить услышанное. Работать на престижной должности мне хочется все меньше.

– Инга, а зачем, – наконец решаюсь на следующий вопрос, – зачем он вообще приезжал? Ну, Владыка?

– А, Анхена женить, – очнувшись от невеселых дум, как-то совсем уж буднично сообщила Инга. – Давай еще чаю подолью.

– Владыка? Лично? Поперся через Бездну его женить? – я аж чашку от такого чуть не потеряла.

– Ну, зачем он вообще через Бездну поперся, мне не докладывали. А с Анхеном беседа была об этом. Там смысл, что Анхен из очень древнего рода, весьма уважаемого, но почти вымершего. А наследника нет. И, учитывая что у вампиров вообще с рождаемостью проблемы, Владыку крайне встревожили слухи о том, что авэнэ Анхенаридит не только не делает попыток завести наследника, но и излишне внимателен к людям, особенно к девам, особенно ко мне… Гоэрэ, сволочь, донес. Жаль, за руку его не поймали, а то бы его род точно без наследника загнулся! – неожиданно злобно и хищно закончила она. Впервые при мне кто-то назвал вампира сволочью. А уж услышать такое от милой покорной Инги было и вовсе удивительно.

– Не думала, что услышу такое от тебя, – честно призналась я ей.

– При свидетелях не повторю, – усмехнулась Инга. – Вот только… ты секретаршу его видела? Присмотрись, когда встретишь. Она же не человек. Совсем. Полностью в его власти. Под жесточайшим контролем. У нее ни мыслей своих не осталось, ни желаний. Только его воля. Исполняет, что велят. Всё. Анхен сказал, они работают у него до смерти. Ну, в смысле, пока может функционировать – функционирует, а потом он ее убивает и новую берет. И тоже – под полный контроль и до полного вычерпывания ресурса. С точки зрения вампирской этики – вполне себе нормально. Это Анхен у них извращенец: позволяет жить, да еще и заботится, чтоб смысл жизни не потерялся. Он говорит, он такой не один, а таких, как Гоэрэ не так и много. Может быть, не знаю.

– А Анхен всегда говорит правду? – скептически подняла я бровь.

– Да нет конечно. А всю правду, подозреваю, он и вовсе никогда не говорит. Вот только, он же очень одинок на самом деле. Надо же ему с кем-то разговаривать, о ком-то заботится. Вот и привязывается… излишне. Ты его не обижай, Ларис. Ты ему нужна.

– Я его обижаю? – у меня от такого чуть слезы на глаза не полезли. – А что он со мной творит, это нормально, да?

– Что он с тобой творит? Как нянька за тобой целый год по университету бегает. И не только по нему, насколько я знаю. И до сих пор даже не укусил. Словно не вампир, а мальчик-колокольчик.

– А за тобой он долго бегал?

– Вообще не бегал. Я ж не ты. Я с первого взгляда в него влюбилась. И готова была – на все и сразу, лишь бы любил. Я вообще не понимаю, как ты можешь смотреть на него – и не любить.

– Он убивал при тебе?

– Да.

– И как ты можешь – с убийцей?

– Не сложно. Сложней с убитым.

– ??

– Это когда тебя на лодочке с вашей новой знакомой выкатывают, она щебечет о чем-то миленько, а ты ей улыбаешься, и не знаешь, она утром из вашей постели сама встанет, или он еще ночью ее мертвое тело на пол скинет, чтоб место не занимало.

– Вот даже так…

– А если ему любви хочется, а меня пить нельзя, я еще после прошлого раза не восстановилась? – пожимает плечами Инга. – Привыкаешь. Так ко многому привыкаешь.

– Я не смогу…

– Вот и мне так когда-то казалось. А теперь вот сижу и думаю: как мне дальше-то жить? Без него. Я уже и не помню, как они живут, просто люди. Хорошо вот ты заглянула, я хоть поговорить о нем могу. Об Анхене, а не о светлейшем кураторе. Кому еще я смогу рассказать такое? Может, прав Гоэрэ: надо убивать?

– Прекрати! Анхен сказал, ты ему обещала!

– Обещала. Сам детей не заводит, а я должна. Пятеро детей, десять внуков…

– А почему он… ну, не женится, детей не заводит?

– Не знаю. Не говорит.

Мы все пьем и пьем чай. На душе от этого разговора муторно, подозреваю, и у Инги тоже. Но она ведь права. С кем еще мы можем поговорить о том, о ком не думать не можем. Ни она. Ни я. От себя не уйти.

– Инга, ну вот ты мне объясни, – наконец не выдерживаю я, и пытаюсь сформулировать то, что давно меня мучает. – Ну вот если ты говоришь, что я ему интересна… ну, интересую как-то… Ну почему он мне не врет? Зачем все это показывает? И тогда, с Гоэрэ, и в больнице та еще была сценка… Ведь не может не понимать, что меня все это от него отталкивает… Он что, не хочет меня? Ну, крови моей, плоти? Зачем он делает все, чтоб я его боялась и не могла согласиться?

Инга долго на меня смотрит, и я краснею под ее взглядом. Что я сейчас наговорила? Я что, действительно жалуюсь на то, что вампир не создал мне условий ему отдаться?

– Я думала, ты знаешь, – наконец отвечает Инга. – он просто боится.

– Чего боится?

Очень спокойно она расстегивает пуговицы на манжетах. Тяжелые пуговички тянут легкие рукава вниз, обнажая запястья. Перечеркнутые тонкой бледно-розовой линией.

«А я помню не розы» – сказал мне тогда куратор… А я думала, она умерла… и в Новый Год еще тогда наговорила… Как раз, когда он просил Ингу его не обижать… А он ее, оказывается, и сам…

– Ты мне расскажешь? – прошу ее я.

– Если хочешь, – она вновь застегивает манжеты, пряча страшные шрамы. – Простая, в общем, история. Про красивого вампира. Совсем как ты мечтаешь. Я влюбилась в него с первого взгляда, а он носил меня на руках, и называл единственной и неповторимой, – Инга мечтательно улыбается, вспоминая то счастливое время. – Длилось где-то неделю. А потом к нему зашел Гоэрэ, и мне объяснили, что такая у них традиция. Молча заходишь в кабинет, молча делаешь, что велят. Чашки с чаем, они ведь не разговаривают. Я не хотела, плакала… А он сам меня на него… ему… в общем, держал. И присоединился… А потом я нашла у него скальпель. Вытянула из чемоданчика с инструментами. Дождалась, пока он уедет. Даже сходила на первую пару. Потом пошла в то крыло, где у вечерников нет занятий. Надеялась, до утра никто не заглянет. Заглянули. Говорят, все равно уже было поздно, и скорая бы не успела, но кто-то сообщил декану, а она дозвонилась до Анхена. И он успел. Вынес своей машиной окно в ближайшей аудитории, припарковался прямо там, вышиб двери, которые какой-то дурак закрыл. Захватил по дороге двух девиц из любопытных, тренированным вампирским нюхом определив, что их кровь подходит. Прямо там на месте они с Евой и раны зашили, и кровь мне влили. Ева мне потом рассказывала, она у него спрашивает: «ты у студенток-то согласие спросил?» А он ей: «завтра спрошу. Не отвлекайся». Нет, им потом, конечно, грамоты дали, премии, путевки в санаторий. Но спрашивают вампиры, действительно, только если у них время есть на разговоры и надо паузу заполнить… Ну а меня он тоже увез… в санаторий. Взял отпуск на два месяца, ни на минуту не оставлял одну, рассказывал, как сильно меня любит. Одевал, раздевал, кормил-поил с ложечки, даже в туалет водил. У меня ж пальцы не шевелились, совсем ничего делать сама не могла. Мог бы сиделку нанять. Выхаживал сам. И одновременно учил. Всему, что должна мочь и уметь его девочка. И с людьми, и с вампирами. С кем прикажет, когда прикажет, сколько прикажет. Благо у меня был стресс, шок, и полная беспомощность. И у него получилось. Я стала такой, какой он хотел. Я забыла, чему меня мама в детстве учила, что хорошо, что плохо, что такое ценность жизни, что такое цена. Я просто была его. Такой, какая ему нужна. А вот теперь… надо как-то возвращаться назад. А я уже не очень помню, как оно, если по-человечески.

Мне вспомнилось, как она танцевала в Майский День. Как смеялась, даря всем тепло своей улыбки. Как звенели колокольчики на браслетах. А под браслетами, значит… вот так. Цена любви вампира.

Мне так не сплясать, я неуклюжая. Ис-крен-ня-я. На том и поймали.

– Я так не смогу. Я не смогу, Инга. Что же мне делать?

– Да не переживай так. Сейчас же лето. Живи, радуйся. Целое лето впереди. А потом – да просто прими ты уже его таким, какой он есть. И его не мучай, и сама не мучайся. И ошибок моих не повторяй. Ты спрашиваешь меня только о самом плохом. Но ведь было же хорошее! Знаешь, сколько было у нас хорошего? Такого, что ни с кем другим и никогда уже?.. Целая жизнь! Эти пять лет для меня – целая отдельная жизнь, и никогда и ни с кем уже моя жизнь не будет так насыщена и прекрасна.

Мы сидели с ней долго. Очень долго, но я так ничего и не решила. Она что-то рассказывала мне – о полетах среди гор, поездках верхом, путешествиях в другие города, и везде он был с ней – заботливый, внимательный, умный. И я опять ей завидовала и начинала ревновать. И мне вновь начинало хотеться, чтобы все это было со мной. Вот только хочу ли я знать, с каким стуком падает на пол мертвое тело? Хочу ли я отключаться в его объятиях, каждый раз не зная, удастся ли очнуться?

Но зачем заходить так далеко? Разве должность секретарши автоматически делает меня его любовницей? Разве нельзя сохранить дистанцию? Я спросила у Инги. Она не знала. Она никогда не думала об этом. Она просто делала так, как хотел он. Если бы он просил ее умереть – она бы умерла. Но он просил ее жить, и она собиралась выполнить его просьбу.

Но я же не она, твердила я себе, я же не она. У меня другая история. Но все никак не могла уйти от нее, словно была в мире истина, которую она могла бы мне поведать. Наверное, просидели бы и до ночи, но мне надо было идти на курсы, на которые меня один вампир пристроил. Осваивать смежную профессию. Если университет все же придется бросить, должна пригодиться.

После последнего экзамена наши решили отмечать окончание первого курса. Широко, с размахом. А я не пошла. Ну и пусть думают, что зазналась. Мне хватило месяца их любви и года нелюбви. Пока я была одной из них, я не особо их интересовала. Теперь – меня все меньше интересовали они. С сентября у меня будут совсем другие однокурсники. Ну а праздновать… Во-первых, у нас еще почти месяц практика. Ну а во-вторых, вот лично мне – что праздновать-то?

Отстав и «потерявшись», я бродила одна по летним улицам. Светило солнце, было довольно жарко. Мои курсы располагались неподалеку от Городской Управы, в одном из переулков, что сетью оплетали центр города. Путь туда был неблизкий, но автобус ходил исправно… Да только не поехала я на автобусе. Я любила бродить по родному городу пешком и не боялась расстояний. И заблудиться я не боялась тоже. Я вообще не понимала, как это можно – не прийти туда, куда ты изначально задумывал. Всегда нутром чуяла – где оно, то самое «туда».

И вот сейчас неспешно брела улицами и переулками, порой срезая дворами, знакомыми и незнакомыми, безошибочно угадывая по поведению прохожих, где может быть «короткий путь». Будучи ужасно стеснительной с детства, я до сих пор ненавидела обращаться к посторонним людям с вопросами, вроде «а как пройти», «а где находится», «а когда начнется». И научилась находить ответы сама. Я даже «вы сейчас выходите» в переполненном автобусе никогда не спрашивала. Это же видно и так: готовится человек к выходу, или нет – жест, взгляд, движение… Я любила свой город. Я любила бродить по нему, никуда не спеша. Подозреваю, что я любила сам город даже больше, чем людей, что в нем жили. Или мне это кажется сейчас.

Этим странным бесконечным летом, когда моя жизнь, казалось, была подвешена на тончайшей нити прямо над Бездной, и не понять, куда дунет ветер: к людям? К вампирам? Когда мне уже не о чем было говорить с людьми, а все знакомые мне вампиры вызывали безотчетный страх. Когда только каменные стены домов, да асфальт тротуара и остались неизменными. Когда лишь солнце, ласкающее меня с небес, я могла подозревать в бескорыстии. Я любила лишь этот город. Такой красивый и гармоничный. Такой родной и надежный. Такой с детства каждым камушком мой.

Я вышла к Управе. До начала занятий была еще куча времени. И я решительно направилась в парк. Прошла по главной аллее, прямой, как стрела, и оказалась у Большого пруда. Здесь было шумно и многолюдно. Ожидаемо, впрочем. Коляски, велосипеды, пони, люди. Идущую параллельно пруду аллею пересекла, словно оживленную магистраль. Миновала батуты, карусели и детские площадки. Обошла призывно дымящие шатры забегаловок. Старательно глядя под ноги, пересекла широкую зеленую лужайку, сплошь устланную разноцветными покрывалами с загорающими на них людьми. И вышла, наконец, на берег.

Здесь был не слишком-то удобный сход к воде: шаг вниз со склизкой кочки на топкий пятачок, жутко илистое дно, еще и поросшее у берега осокой. Так что купались в этом месте разве что самые ленивые. Для всех же прочих немного левее были сделаны широкие деревянные настилы, спускающиеся к воде ярусами, и ступени, позволявшие зайти в воду по плечи, так и не коснувшись ногами илистого дна. Оттуда до меня доносились веселые крики, шум, плеск. Вся радость жизни, всё солнце лета.

А здесь я стояла сейчас одна, и меня это абсолютно устраивало. Безмолвная водная гладь расстилалась передо мной, и я смотрела на нее, и пыталась понять, что же я чувствую.

В Майский День мне казалось, что никогда в жизни я не смогу уже смотреть на эту воду. Что призраки утонувших мальчишек будут взирать на меня из глубин, сковывая душу ужасом, напоминая о вампирской жестокости и безразличии. Что только под пыткой меня можно будет заставить прикоснуться к этой воде, отравленной страхом неминуемой смерти и гнилостным запахом трупного разложения. Что никогда и ни за что…

Я склонилась к воде, опустила туда ладони и смотрела, как она течет меж них – чистая, спокойная. Разве можно испачкать воду? Все осядет на дно, все вберет в себя склизкий ил. А она все так же будет течь – прозрачная, прохладная, неспешная.

Месяц назад здесь плыли пьяные злобные придурки. Виновата ли в их смерти вода? Виноват ли в их смерти вампир? Должна ли я всю жизнь горевать по тем, кто чуть не перерезал мне горло?

Может быть, они были просто слишком сильно пьяны. Может быть, они просто пошутили. Но воде все равно, а вампир… Что ж, вампиров не выбирают.

Нас всегда учили, что мы – коллектив. Что мы, люди, сильны своим единством и взаимовыручкой. Что попавшему в беду надо помочь, а оступившегося – перевоспитать. Наверное, это правильно, я не спорю.

Но правильно и другое. Неважно, что сделали «они», и кто там в чем виноват. Важно, что сделаешь ты. В тех обстоятельствах, которые тебе предложены. Это моя жизнь, мой город, моя страна. Я никуда не побегу и никого не стану бояться.

Есть история Лизы, она коротка и усыпана лепестками роз. Есть история Инги, и я не знаю, какие цветы подходят для нее, но подозреваю, что не зря все стены в приемной украшают кашпо с комнатными растениями. А есть история Ларисы, и она еще далеко не закончена. И я не готова ее заканчивать, и не побоюсь ее продолжить.

Да, он вампир, и я уже знала, что вампиры несут в нашу жизнь не так уж много добра. Зла, боли и смерти они несут нам куда больше. А при воспоминании об иных нормах вампирской морали меня перекашивало даже сильнее, чем от осознания того факта, что убийство человека для него – пустяк, рядовой случай. И все же – я решила попытаться. Попытаться выжить рядом с ним и выдержать, и не сломаться. Не превратиться в Ингу. Не превратиться в Лизу. Потому что – что? Да, наверное, не только желание доучиться в выбранном учебном заведении по выбранной специальности. Но еще и желание быть рядом с ним. Вера в то, что несмотря на все то зло, что он порою творит, есть в нем и светлые стороны. Его стремление помочь и защитить – разве оно было таким уж неискренним? Да и его отношение ко мне, даже несмотря на тот чудовищный срыв зимой, разве оно было таким уж… Самое смешное – ведь он был добр ко мне. По своему, по-вампирски – но он не желал мне зла, в отличие от тех же деятелей Общественного Совета. С ним было сложно. Сложно понять, сложно решиться. Анхен виделся мне таким сгустком противоречий: добро, зло, свет, тьма… Но я все же надеялась, что свет в нем есть, он мне не померещился. И этого света мне хватит, чтобы выжить возле.

Я отошла чуть выше, нашла незанятый пятачок травы, бросила сумку и разделась. Кто сказал, что я без купальника? Вот такой у меня купальник – белый. А кто стесняется, пусть не смотрит. Шрамов на спине, вопреки заявлениям вампира, практически не осталось. Все же вампирская кровь – она лечит не только от дифтерии. Нет, если сильно приглядеться – то слабые блеклые следы на месте некогда страшных шрамов все еще можно разглядеть. Я иногда приглядывалась – перед зеркалом – чтобы не забывать. Ну а вы – решайте сами. Хотите – разглядывайте, хотите – нет.

Я решительно вошла в прохладную воду, прочавкала несколько шагов по приставучему илу, затем легла на воду и поплыла. Нашла взглядом небольшой домик с лесенкой до воды, где мы сидели с ним прошлой осенью, и он рассказывал мне о море. И о заколке. Той самой, что была сейчас у меня в волосах. Кому-то, возможно, казалось, что до того берега слишком уж далеко. Да нет, не слишком. Я доплыву. Я не говорила? У меня первый юношеский.