– Мне нужна твоя помощь!

– Кто это? – спросила я в трубку. – Алло?

– Ты знаешь, кто это. – Он замолк, тяжело сопя в трубку. – Мне… мне нужна твоя помощь, Ноа. – Ураган его голоса отбросил меня в сторону. Его не было слышно больше шести месяцев, и вот мы снова на стадии налаживания отношений. – Пожалуйста! Мы не могли бы встретиться?

Я глубоко вздохнула – по правилам йоги, чтобы успокоиться.

– Ни за что, – сказала я затем и бросила трубку.

Но телефон звонил. Звонил. Звонил до тех пор, пока я снова не ответила.

– Я позвоню в полицию, – предупредила я. – Я не хочу тебя видеть. Я не хочу иметь ничего общего с твоими делами. Я пытаюсь устроить свою жизнь.

– Ноа, дорогая, – заныл он. – Я в жизни никогда ни о чем тебя не просил…

– Ты смеешься, что ли? – рассмеялась я. – Ну правда, Калеб! Ты что, себя не слышишь, что ли?

– Прошу тебя… ты нужна мне… И я ни о чем тебя не просил…

– Ты постоянно просился посмотреть мою квартиру, просил зайти к тебе в бар, простить тебя…

– Послушай…

– И во-вторых, ты недостаточно долго пробыл в моей жизни, чтобы предъявлять такие претензии. Те несколько минут, которые ты пробыл ее частью, ты только и делал, что просил одолжений. Ты вообще себя слышишь когда-нибудь?

– Пожалуйста! – тихо воскликнул он каким-то приглушенным паникой театральным шепотом. – Я не знаю, к кому еще обратиться.

– Это не моя проблема, – ответила я. – Пока.

Но я не бросила трубку. Я вцепилась в нее и прижала к уху в ожидании.

– Я не знаю, что делать, – сказал он наконец рассыпающимся голосом.

Я слушала его. Я не понимала, что нашло на меня в тот момент. Может, его прерывистое дыхание напомнило мне о том потерявшемся золотистом ретривере. Может, из-за того, что я слышала, как он вытирает край стакана тряпкой, которая не стиралась недели этак две.

– Не знаю, что и сказать тебе, Калеб, – произнесла я.

– Она беременна, – сказал он наконец. – Она беременна, и я не знаю, что с этим делать. Ты лучше всех должна понимать, каково это – иметь папашу вроде меня. Я не должен быть отцом. Я не должен… То есть… я… не могу…

– Перестань заикаться!

– Я бо… бо… я с ума схожу, Ноа!

– Ты взрослый мужчина. Ты и прежде совершал такие ошибки. Ну и реши дело так, как решал прежде. Смойся.

Отец дышал через нос, и я готова была поклясться, что он плакал. Каждый вздох клокотал соплями.

– Я не хочу больше бегать, – сказал он не задумываясь. – Веришь или нет, но я изменился.

Я услышала, как он глотает какую-то жидкость. Вода? Сок? Пиво?

– Где ты сейчас?

Где-то слабо звякнул колокольчик.

– Я в «Бар-Подвале», – ответил Калеб. – Ты не могла бы встретиться со мной здесь?

– Я мерзну. Я не выйду из дома.

Я держала сотовый в левой руке, откусывая заусенец с правого большого пальца. Он оторвался чуть дальше, чем нужно, и начал кровить. Маленькие речки потекли по складкам моей руки, как красные притоки.

– Пожалуйста, – сказал отец.

– Разве ты не готовишься к торжественной встрече Нового года вместе с Сарой или как там еще? – спросила я.

– Пожалуйста, – повторил он. – Ты нужна мне.

– Ну-ну, Калеб.

– Прошу тебя, Ноа!

Не знаю, может, надрыв в его голосе или какая-то дрожь заставили меня поверить, что ему и правда во всем мире больше не к кому обратиться. Я подождала немного – достаточно долго, чтобы он успел трижды стереть пот со лба – и сдалась.

– Ладно. Я иду.

Я схватила свою сумку, надела ее через плечо, как герлскаутский шарф, накинула сверху черную стеганую пуховку и дополнила наряд красным шарфом, красными перчатками и лиловой шапкой – все это благодаря моему новому доходу от Марлин. Все время, пока я лихорадочно одевалась, словно от этого зависела жизнь моего отца, в моей голове, как сигнал тревоги, звучал телефонный звонок. В моем подсознании выла сирена, как будто я заранее точно знала, что должно случиться. Как в кино, когда саундтрек со скрипичным тремоло предшествует очередному событию. Даже если саундтрек велит иначе, мы все же входим в темную комнату. И все равно говорим тем, кого любим, что сейчас вернемся. Все равно едем домой в одиночку, когда из-за грозы отключается все электричество.

Мой саундтрек звучал телефонным звонком у меня в голове, когда я выходила из дома. Он звучал, когда я села в метро и проехала до Жирард-стрит, где вышла на том самом углу, на котором впервые заметила человека-тень. После этого прошла несколько кварталов, пока не увидела висящие теннисные туфли и «Бар-Подвал». Буквы над входом по-прежнему были канареечно-желтыми, как и в тот день несколько месяцев назад, когда я бежала сюда.

Дверь была заперта, и на окне виднелась вывеска: «Извините, мы закрыты». Я постучала в дверь и заглянула в окно через щелочку в жалюзи, где была выломана одна планка. Мой отец одиноко сидел на стуле, дрожа и обхватив себя руками, словно в смирительной рубашке. Он не брился несколько дней. На его шраме волосы не росли, и на мгновение этот шрам показался мне негативом усиков Чарли Чаплина. Разрозненные образы фетиша моей мамочки времен моей начальной школы всплыли у меня в мозгу.

– Папа? – крикнула я сквозь стекло, постучав в дверь. – Эй?

Калеб поднял голову и бросился открывать.

– Ну что за хрень тут творится? – спросила я.

– Сядь. Пожалуйста, сядь.

Я не стала снимать куртку и сумку под ней. Мои глаза обшаривали бар. Он был безлюден, как всегда, но на этот раз такая пустота пугала.

– Идем. – Отец дернул меня за руку, пытаясь затащить меня в задний кабинет.

– Нет-нет-нет, – сказала я. – Я туда не пойду.

Но Калеб потянул сильнее.

– Я должен кое-что тебе показать. Потому и позвал тебя.

– Я думала, ты позвонил, потому что тебе нужно выплакаться, какой ты плохой папаша, и потому что ты понял, что вот-вот повторишь свою ошибку.

Отец кивнул и пробежал пальцами по щетине, но все равно продолжил тащить меня в ту комнату.

– Прекрати! – рявкнула я. – Кто знает, какая еще у тебя там контрабанда! Я не собираюсь перевозить наркотики.

Нервный смех вырвался из его груди, как неожиданно вылетает изо рта резинка.

– У тебя ровно одна минута, чтобы рассказать мне, зачем ты вытащил меня из теплой квартиры на мороз, – потребовала я.

– Ладно, ладно, – сказал Калеб, снова подняв руки в этом чертовом жесте отступления. Он подошел к бару и поднырнул под деревянную перегородку, вместо того чтобы открыть ее, а затем схватил пластиковую кружку. – Пиво? Кола?

– Кончай тянуть!

– Ноа, пожалуйста! – снова взмолился папа. – Это поможет мне успокоиться, когда я буду говорить. Так пива тебе или колы? Диетического чего-нибудь? У меня есть «Маунтин дью». Я знаю, ты любишь.

– Просто воды, – сказала я.

Отец налил мне пинту воды, подлез под бар, как под какую-то адскую конструкцию, и уселся за стол спиной к двери. Я села напротив. Если в бар заглянет какой-нибудь посетитель, он увидит только мои лицо и руки и не увидит ничего, что помогло бы ему идентифицировать моего соучастника.

– Я слетаю с катушек, – сказал Калеб уже раз в пятнадцатый. Он потел, капли пота стекали по его вискам и крыльям бугристого носа.

– Из-за ребенка? – уточнила я.

Он кивнул.

– Неужели? – Я рассмеялась. – Собираешься играть со мной в молчанку после всего? Не надо рассказывать мне о двенадцати шагах, или о смерти твоей матери, или о том, что я изменила твою жизнь.

Отец отвел взгляд.

– Шутишь, да?

– Тссс, – попросил он. – Пожалуйста, потише.

– Я не хочу иметь с этим дела, – сказала я и встала.

– Пойми, я не хочу, чтобы Сара родила этого ребенка.

– Это я поняла.

– Нет, ты не понимаешь, Ноа. Я и вправду не могу иметь этого ребенка. Я вправду изменился, понимаешь? Я завел этот бар. Я наладил отношения с тобой. Если у меня будет этот ребенок, я никогда не смогу стать тебе настоящим отцом.

– Мне кажется, что для этого немного поздновато, не так ли?

– Я серьезно.

Калеб посмотрел в сторону своего кабинета, а потом снова на меня. Изо рта у него исходил гнилостный запах, какого я никогда от него не чуяла. Он, наверное, влил в себя восемь, а то и девять стаканов пива.

– Найди другую причину. Я видела вас вместе. Я видела, как вы заходили в центр планирования семьи, и ты улыбался, – сказала я. – Вы оба казались счастливыми.

Калеб поскреб свой шрам. Глаза его плавали, словно он пытался сфокусироваться.

– Она хотела прервать беременность в тот день, но я отговорил ее. Она знала, что я не хочу ребенка.

– Придумай что-нибудь получше.

– Это правда, Ноа, – сказал отец. – Я клянусь.

Я посмотрела на тяжелую деревянную дверь его кабинета. Вокруг петель виднелись трещины.

– Чего ты от меня хочешь? – спросила я.

Калеб окинул бар взглядом, прежде чем встать.

– Посиди здесь, я вернусь через пару секунд.

Он пошел в свой кабинет и вернулся с пластиковым пакетиком.

– Ты что, и вправду теперь наркотики сбываешь?

Отец сел.

– Это «Ар-ю-четыреста восемьдесят шесть». Таблетки для аборта.

– Я знаю, что это такое. И зачем они тебе? Хочешь подсунуть своей девушке?

Папино лицо не изменилось.

– Все не так просто, Ноа.

– Я пошутила.

Калеб кивнул, давая мне время выбросить эту мысль из моего сознания.

– Это в самом деле не так просто, Ноа.

– Это Марлин Диксон тебя заставила? Это она дала тебе таблетки? – спросила я, надеясь, что это не так.

Отец не ответил, и я впервые пожелала, чтобы он был поразговорчивее. Я пожалела, что была так красноречива при нашей последней встрече с ней. Я много о чем пожалела в тот момент.

– Это она, так? – повторила я свой вопрос.

– Откуда ты… – зачастил папа, словно его только что осенило. Поздновато. Но, в конце концов, он таки увидел свет. – Ты знакома с Марлин?

– И ты сидишь здесь и рассказываешь мне…

– Ничего я тебе не рассказываю. – Калеб встал. – Пожалуйста, просто пойдем со мной.

Я пошла за ним в заднюю комнату, где на кушетке раскинулась Сара Диксон, спокойная, словно труп.

– О господи! – воскликнула я, споткнувшись.

– Тсссс!

– Она… она… умерла?

Я чуть не упала. У меня застыло сердце. Руки затряслись.

– Потому ты и была нужна мне здесь, – сказал отец.

– Я не понимаю…

– Я дал ей таблетку…

– Ты что, вправду дал ей абортивную таблетку?! – воскликнула я. – Откуда… откуда ты ее взял?

Калеб уставился на меня, но мы не сказали друг другу ни слова. Ни в тот день, ни во время процесса, ни во время моего заключения.

– Твою мать… – вырвалось у меня.

– Я подмешал ей ее в питье, но потом она вроде как упала в обморок. Вряд ли это из-за таблетки, но что… но что, если так? Что, если она больна? Что, если у нее аллергия?

– Твою мать… твою мать… – Я начала расхаживать взад-вперед. – Почему? Почему ты продолжаешь втравливать меня в свои дела? Я не хочу иметь с тобой ничего общего. Господи Иисусе! Больше не звони мне.

– Ты самая сообразительная из всех, кого я знаю, Ноа, – сказал папа, протягивая ко мне руки. – Ты была лучшей в старших классах.

– Я была второй.

– Ты училась в университете.

– Год, – поправила я. Мои руки все еще дрожали. – Даже меньше.

– Ты преподаешь естественные науки. Верно?

– Я заместитель преподавателя.

– Но все же преподаешь.

– Я заместитель, Калеб, – повторила я. – Дублер. Я не настоящий преподаватель. В этом смысл чертова заместительства – ты не настоящий.

– Ноа, я знаю, насколько ты умна. – Голос отказывал отцу. – Ты единственная, к кому я могу обратиться, я больше никого не знаю. Не могу же я оставить ее здесь?

– Конечно, нет! – заорала я, но потом быстро успокоилась. – Отвези ее в чертову больницу.

– Мы оба понимаем, что я не могу!

– Да неужто?

– Они захотят узнать про таблетку. Как она ее достала, – сказал Калеб.

Я уставилась на него.

– Так расскажи им.

– Я не могу. – Отец стал расхаживать по комнате. – Не могу. Я не знал, что так случится. Я не должен был так делать.

– Она не собирается сдавать тебя, – сказала я. – Она не сдала бы тебя.

Калеб кивнул, но я не думаю, чтобы он услышал меня. Я подошла к Саре. Ее тоненькие ноги свешивались с кушетки. Рот был открыт, глаза закрыты, а живот прикрыт ладонями, словно она показывала во сне кому-то своего неродившегося ребенка. Я понимаю, что это странно, но в тот момент мне пришла на ум Лайза Минелли. Я представила, как она поет «Кабаре», думая о том, что ее лучшая подруга Эльзи лежит поперек кровати, словно мертвая королева.

Я приоткрыла рот.

– Сколько она уже так лежит?

– Я не уверен… – пробормотал отец. – Она свалилась минут за двадцать-тридцать до того, как я тебе позвонил.

– Тридцать минут?

Я сняла перчатки и бросила их на пол, а затем села рядом с Сарой и положила пальцы ей на шею, чтобы прощупать пульс. Сердце у нее билось, медленно, но билось. Височная артерия достаточно отчетливо пульсировала под моими пальцами, чтобы понять, что она жива.

Но музыка продолжала звучать у меня в голове.

– Ты же знаешь, что эту таблетку должны давать только профессиональные медики! – повернулась я к отцу. – Особенно такую высокую дозу.

– Я знаю, знаю…

– И это лишь часть процесса. Ей надо потом продолжать. Ты уверен, что сможешь опоить ее еще раз? Потому что именно это ты должен сделать. Черт, ну почему ты такое вытворяешь?!

Калеб молитвенно протянул руки.

– Что нам делать?

– Нам – ничего. Это ты отвезешь ее в больницу. Она без сознания, но дышит нормально, насколько я могу сказать. Я не врач, Калеб. А ей нужен врач.

Как только я сняла пальцы с теплой шеи девушки, я поняла, что на кушетке что-то происходит. По моему позвоночнику прошла волна такого страха, который я испытывала прежде только один раз. Я говорю не о том страхе, который охватывает вас, когда вы среди ночи видите какую-то тень, бродящую по вашему темному дому, или когда скрипят деревянные половицы и вы практически уверены, что к вам в дом забрался грабитель. Нет, я говорю о страхе открытия, о том мерцающем страхе, когда вы понимаете, что делаете нечто неправильное, но не можете ни определить, ни понять, в чем конкретно эта неправильность состоит.

Мы с отцом смотрели друг на друга в упор, когда он осознал, что должен отвезти Сару в больницу. Его глаза распахнулись, как Адриатическое море, и он начал пятиться от меня. Я не отводила от него взгляда, пока моей спины не коснулись пальцы. Паучьи лапки перебирали мой позвоночник позвонок за позвонком. И звучал этот отвратительный медоточивый саундтрек.

– Где я? – услышала я слова Сары и обернулась, чтобы посмотреть ей в лицо.